Текст книги "Времена не выбирают"

Автор книги: Макс Мах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)

История вторая
ПОДВИГ РАЗВЕДЧИКА

Флаг; переполненный огнем.

Цветущий, как заря.

И тонким золотом на нем

Три доблести горят:

То молот вольного труда,

Серпа изгиб литой,

Пятиконечная звезда

С каймою золотой.

Н. Тихонов

Гвозди б делать из этих людей:

Крепче б не было в мире гвоздей.

Н. Тихонов

Глава 7
ПОИСК

Несмотря на заверения ученых, что все, дескать, будет хорошо, Урванцев нервничал, что вполне естественно. В какой-то мере Кирилл понимал теперь – что называется, на собственной шкуре испытал, – что должен был чувствовать капитан Кулаков, когда в далеком пятьдесят пятом вознесся к границам Вселенной на допотопном, самом первом «Октябре». Ну что ж все верно. Кулаков не мог ведь заранее знать, чем там дело кончится и приведется ли ему носить на груди свою собственную Звезду Героя, но задание партии выполнил, а разведчики в этом смысле ничем не хуже летчиков. И во всех прочих смыслах, между прочим, тоже. Вероятно, разведчики даже лучше летчиков подготовлены к преодолению стресса. Специфика службы, так сказать. Однако ничего экстремального с Урванцевым не случилось. Не было ни перегрузок, ни боли. Вообще ничего не было. Был только шаг вперед, и все.

Как и предполагалось, он вышел там же, где и вошел, – в восьми километрах к западу от Виченцы. И со временем, как тут же выяснилось, паучники почти угадали. Обещали ночь – между полуночью и двумя – а получился вечер, но тоже неплохо. Уже смеркалось, и его появление никто, похоже, не заметил. Впрочем, «похоже», «может быть» и прочие «возможно» – это не наш метод. Поэтому Урванцев тут же двинулся в путь. Не побежал, естественно, хотя и хотелось, ведь ничто человеческое ему было не чуждо, а пошел. Бегущий человек бросается в глаза, идущий – просто идет.

Часа полтора, держась в тени рощ и садов, стараясь не выходить на открытые пространства и, естественно, избегая встреч с людьми, Урванцев огибал город по плавной дуге с запада на юг и, в конце концов, уже действительно ночью, вышел к автостраде, имевшей все признаки нормального междугороднего шоссе. К этому времени он успел уже многое увидеть и, что важнее всего, рассмотрел в свете придорожных фонарей нескольких аборигенов, пересекшихся с ним в пути. Получалось, что переодеваться ему пока не надо. Во всяком случае, спешить с этим было некуда. Серые брюки Урванцева, его светло-коричневые туфли и голубая рубашка в глаза бросаться не должны, и, следовательно, с переходом на аутентичную «форму одежды» можно было повременить. Актуальным сейчас было не наследить и убраться из окрестностей Виченцы как можно быстрее и как можно дальше.

Вообще-то могло быть и хуже. Во всяком случае, Урванцев, исходя из личного опыта и принципа «готовься к худшему» предполагал, что его ожидает более увлекательное приключение. Однако, по первым впечатлениям, мир этот оказался вполне себе вегетарианским – ни тебе патрулей с собаками, ни барражирующих в небе геликоптеров с оптикой и электроникой, выщупывающей во тьме беглеца, ни блокпостов. Он, естественно, иллюзий не питал и понимал, что, скорее всего, переход его уже замечен и, если не сию секунду именно, то уж в ближайшие часы точно, начнется гон. Тем не менее пока все шло штатно, и это внушало некоторый, пусть и очень осторожный, оптимизм. Все-таки бывали у Урванцева в жизни ситуации и позабористей. Такие, когда действительно было не до смеха. И не до жиру тоже. Из Буэнос-Айреса, например, лет уже пятнадцать тому назад, он едва ноги унес. В буквальном смысле. Так бежал, что незаметно оказался в Лиме, и сам потом толком вспомнить не мог, как это у него вышло. А уж настрелялся тогда, что называется, на всю оставшуюся жизнь. Так много стрелять Урванцеву не приходилось со второй пуштунской компании, но тогда, в Табакакаре и у Кветты,[86]86
  Табакакар – хребет на северо-западе Пакистана; Кветта – город на северо-западе Пакистана.


[Закрыть] он был молодым строевым командиром и любил это дело, чего уж там! Особенно из пулемета… Но на этот раз стрельбы не будет. Таков приказ, а приказы, как говорится, не обсуждают.

За час наблюдения из придорожных кустов за большой бензоколонкой, на которую Урванцев наткнулся всего в паре километров от того места, где вышел на автостраду, он узнал еще больше нового и поучительного как об этом мире в целом, так и о людях, его населяющих. Но главное, он присмотрел себе подходящую фуру и спустя еще минут десять уехал на ее крыше в никуда, которое на рассвете обернулось просыпающимся к трудовым будням Миланом. Вот это было удачно, потому что Милан и здесь оказался большим промышленным городом. К тому же он был битком набит – вероятно, в связи с летними вакациями – праздношатающимися толпами туристов со всех концов земного шара. Во всяком случае, Кирилл видел несомненных негров, японцев и корейцев, слышал английскую, немецкую и арабскую речь. В общем, Вавилон или Интернационал, кому что нравится, но одно было ясно, продержаться в таком городе сутки, пусть даже без денег и документов, задача не то чтобы уж совсем простая, но для человека с квалификацией Урванцева и не слишком сложная.

Немного побродив по городу, то неторопливо фланируя в медлительной толпе, то поспешая с умеренной прытью, как бы по делу, там, где идти медленно означало привлечь к себе внимание, он окончательно успокоился по поводу того, не выбивается ли из привычного для окружающих людей фона. Выделяться ему было нельзя, но здесь вроде бы все – тьфу-тьфу-тьфу – обстояло нормально. Костюм его – спасибо экспертам – от принятого здесь стиля действительно практически не отличался, удобно расположившись, не выпирая, в широком диапазоне национальных, возрастных и социальных подстилей, представленных на улицах, что называется, в ассортименте. Итальянский, на котором говорил Кирилл, тоже оказался вполне приемлем, учитывая тот факт, что, судя по акценту, Урванцев был то ли русским, то ли немцем – в зависимости от того, кем он сейчас хотел быть, а рыжеватые блондины с серо-зелеными глазами были не редкостью практически по всей Европе, не исключая, естественно, и Северную Италию. Впрочем, его прогулка имела и другие цели. Таскаясь туда-сюда по городу, Кирилл был предельно внимателен ко всему, что попадало в поле зрения, а видел он, несмотря на праздный, «рассеянный» взгляд из-под полуопущенных век, много больше, чем мог бы увидеть обычный человек. Ни одна мелочь не ускользала от него, ни одна деталь не могла остаться вне сферы его профессионального интереса. Кирилл изучал этот новый для себя мир. Учил, так сказать, уроки. Учился.

Наконец, оглядевшись и придя к выводу, что готов к активным действиям, Урванцев виртуозно, как делал большинство подобного рода дел, сыграл в профессионального карманника и к середине дня был уже вполне финансово состоятелен, позаимствовав приличную сумму наличных из портмоне, которые «нечувствительно» изъял из карманов и сумок незадачливых туристов. Впрочем, тут тоже имелась свои тонкости. Держать при себе украденные вещи долго он не хотел, но и выбросить сразу не мог тоже. Во-первых, было любопытно взглянуть на местные документы и кредитные карточки, которые, оказывается, использовались здесь точно так же, как и дома. А во-вторых, со всего этого следовало стереть свои отпечатки пальцев. Но и уединиться в городе, переполненном людьми, не так-то просто. Так что Урванцеву пришлось изрядно попотеть, но дело того стоило, так как в результате он не только стал обладателем необходимой суммы денег, но и разобрался вчерне с системой идентификации личности, принятой в этом мире, и с кредитно-финансовыми инструментами, имевшимися в распоряжении его обитателей.

Теперь Урванцев смог наконец поесть, попутно выяснив, что доллары США, которые он встретил, можно сказать, как старых друзей на чужбине, хождения в Италии не имели, но зато легко могли быть обменены на местную валюту – евро – в любом банке или обменном пункте, которых оказалось вокруг великое множество. Судя по всему, евро являлось единой валютой для всех или, во всяком случае, для большей части европейских стран, граждане которых пользовались и единым европейским паспортом, образец которого Урванцеву уже привелось подержать сегодня в руках. Ну что ж, вполне разумное решение, если подумать. Ведь и в странах Социалистического Содружества уже лет двадцать как были введены общие деньги, хотя на родине Урванцева все-таки ограничились лишь этим, не став заодно уничтожать национальные валюты. Лучше это или хуже, Кирилл не знал, но ему было и не до того, чтобы размышлять о подобных материях. Не здесь и не сейчас, как говорится.

Он съел какой-то сандвич в крошечной закусочной на тихой улице, выпил кофе в шумном, полном иностранцев кафе, обменял сотню долларов на евро в обменном пункте, приобрел на кипящем жизнью городском рынке солнцезащитные очки и ближе к вечеру осмелел настолько, что, купив в нескольких разных магазинах рубашку, джинсы, которые ничем принципиально не отличались от известных ему американских рабочих штанов, и спортивные туфли – «бегунки», переоделся в уличном туалете и уже в новой одежде отправился на замеченную им часом раньше автобусную станцию.

Следующие два дня он двигался «небольшими переходами» от города к городу, но границу Италии пока нигде не пересекал и спать предпочитал в ночных автобусах и поездах, но не в гостиницах или, не дай бог, в общественных местах. Он только менял время от времени панамки и кепки, солнечные очки, рубашки и штаны, чтобы не примелькаться в камерах систем безопасности вокзалов и прочих общественных учреждений и в объективах уличных веб-камер, которые Урванцев легко находил тренированным взглядом разведчика. Этих трех дней, проведенных в чужом мире, Кириллу с лихвой хватило для того, чтобы вполне в нем сориентироваться, пусть и в первом приближении. Особенно ему помогло то, что на второй уже день своего вынужденного путешествия по Италии, которую он и так знал совсем неплохо, Урванцев практически случайно наткнулся на интернет-кафе. Вот это была настоящая удача, и он даже поругал себя за то, что забыл за злобой дня, довлеющей над ним, совет одного из экспертов – искать легальный и безопасный доступ к Сетям. А местный Интернет и оказался, что, впрочем, неудивительно, аналогом Интеграционной Сети, существовавшей в Социалистическом Содружестве, и Паутины, которой пользовались на Западе.

Границу с Австрией Урванцев пересек ночью, пешком, просто обогнув (впрочем, не удаляясь слишком далеко) пограничный пост на автостраде, который вообще-то по общему впечатлению спал, но проверять бдительность которого – особенно на первых порах и не имея на руках никаких документов – Кирилл не хотел. Зато, миновав границу и снова выйдя на дорогу, Кирилл совершил приятную во всех отношениях прогулку до ближайшего города и уже ранним утром сел на поезд, идущий в Вену. В полупустом вагоне он удобно устроился в мягком кресле и немного поспал. Чутко, поверхностно, однако все же это был сон, а сон, как говорится, лучше бессонницы. В любом случае отдых оказался не лишним, тем более что, когда ему приведется спать в следующий раз, Урванцев пока не знал.

Венский вокзал оказался гораздо более оживленным, чем можно было ожидать, но это было как раз хорошо, потому что настало время сделать себе «настоящие» документы, и Кириллу нужны были образцы. Два общеевропейских темно-красных паспорта – один для изучения, а другой для работы – он добыл в стремительном рейде по помещениям вокзала и, не задерживаясь на месте преступления, так же быстро, но без бросающейся в глаза поспешности, вышел в город, затесавшись в большую группу немецких туристов. Немецкие мужики и тетки совершенно, к удивлению Урванцева, неорганизованные, но зато медлительные и нелюбопытные, великолепно прикрыли его и от камер наружного наблюдения.

Вторая часть плана на этот день предусматривала поиск надежного пристанища. С этим оказалось сложнее. Однако после семи часов утомительных поисков удача все же улыбнулась Урванцеву, если и показав ему все свои тридцать два превосходных зуба, то, во всяком случае, скорее поощрительно, чем нет. Кирилл засек момент, когда молодые мужчина и женщина выносили чемоданы из своей квартиры и складывали их в машину, припаркованную прямо напротив входа в дом. Они совершенно очевидным образом собирались в путешествие. Но везение Урванцева оказалось даже больше, чем он мог надеяться. Остановившись неподалеку от их БМВ, который не был похож на автомобили Народного предприятия Баварские Моторы, но все же был помечен точно таким же логотипом, и закуривая сигарету, Урванцев услышал разговор мужчины по мобильному телефону. Парочка направлялась в аэропорт, чтобы лететь куда-то в Марокко, и, следовательно, их квартира оставалась пустой как минимум на несколько дней. А Кириллу всего-то и надо было, что пересидеть в тихом неприметном месте сутки-двое, и чтобы никто ему в это время не мешал.

До темноты он еще немного погулял, купил в большом продуктовом магазине, почему-то именовавшемся здесь «супермаркет», немного еды, чтобы не выходить из-под крыши до тех пор, пока не закончит работу, и несколько иллюстрированных журналов, чтобы просмотреть их «на досуге», и в 11 вечера вернулся к облюбованной квартире. Еще около двадцати минут он выжидал и изучал обстановку, сидя на скамейке в сквере напротив и неторопливо покуривая, как уставший за день турист, присевший передохнуть перед возвращением в гостиницу. Затем, убедившись, что все тихо, и уловив момент, когда на улице никого не оказалось – ни прохожих, ни машин, – быстро ее пересек, вошел в дом, поднялся на второй этаж и занялся дверью. Сигнализации на ней не было, а замок был хоть и не прост, но до настоящих высот искусства недотягивал. Он продержался ровно две минуты, и Урванцев бесшумно проник в оставленную жильцами квартиру. Окна ее, как он уже знал, были плотно зашторены, и, значит, Кирилл не должен был сидеть в темноте. Но все-таки для начала он ограничился светом карманного фонарика. Ну что ж, все оказалось даже лучше, чем он предполагал. Мало того, что в квартире было тихо и «уютно» и у него был теперь даже диван, на котором можно нормально поспать, так здесь еще оказалась и ЭВМ, подключенная к этому их Интернету, что вообще было верхом всех желаний. Ну почти всех, но все-таки на такое Урванцев даже надеяться не мог. Но вот ведь случилось. Однако пока ему было не до поисков в Сети, его ждала серьезная и ответственная работа. Урванцев собирался «легализоваться».

Кирилл заглянул в ванную, ополоснул там прохладной водой лицо, потом еще раз прошелся вдоль окон, проверяя портьеры, и, наконец, отправился на кухню, единственное помещение в квартире, где окно было прикрыто лишь декоративными бамбуковыми жалюзи. Не включая свет, едва ли не на ощупь, он нашел маленькую металлическую кастрюльку, в которой и сварил себе, стараясь, впрочем, не маячить в окне, крепкий кофе. Пахнул кофе замечательно, и Урванцев даже почувствовал, как при воспоминании о дивной кофейной горечи наполняет его рот густая слюна. Прихватив с кухни чашку и кастрюльку, он вернулся в комнату с ЭВМ, сел за письменный стол и принялся за работу. Его невнятного дизайна дорожная сумка была битком набита очень интересными, а главное, полезными вещами. Все они – и телекамера, и фотоаппарат, и радиоприемник, и даже электробритва и туристский бинокль – несли на себе логотипы американских фирм. Расчет тут был прост. Даже если в этом мире таких фирм и не существовало, все-таки при беглом осмотре они не должны были привлечь к себе повышенного внимания. Но самое главное было в другом: точно так же, как и разнообразная мужская косметика, сложенная в дорожный несессер вместе с расческой и зубной щеткой, они являлись предметами двойного назначения. Вот реализацией этого второго назначения Урванцев сейчас и занялся. Работа была относительно простая, но кропотливая, требующая внимания и тщательности. Однако не прошло и часа, как на столе перед Урванцевым возникла из небытия маленькая, но чрезвычайно удобная и эффективная полевая лаборатория по подделке документов.

Оглядев плоды трудов своих, он удовлетворенно усмехнулся и отправился варить вторую порцию кофе. Есть он пока не хотел, хотя и заставил себя сжевать пару небольших шоколадок, но вот кофе хотелось зверски. Начинала сказываться усталость, и организм сам сигнализировал о своих потребностях, а ведь Урванцеву еще надо было работать, почитай, всю ночь.

Конечно, можно было пустить в ход НЗ, но стимулятор «Эльбрус» Кирилл решил принять в предутренние часы, когда станет действительно невмоготу. Пока же он мог обойтись одним лишь кофе и никотином.

Подделка документов – кропотливая работа, требующая к тому же высокой квалификации и, пожалуй, даже таланта. И то и другое у Урванцева имелось в изобилии. Уж таким он родился, и таким сделала его жизнь. И хотя изготовлением фальшивых документов он занимался нечасто, но если уж приходилось, делал это на ять. Однажды сработанное им вот так, в полевых условиях – можно сказать, на колене, – изделие выдержало даже проверку самой профессиональной в мире – после ГПУ, разумеется, – британской Ми5. Сейчас, однако, ему предстояло превзойти самого себя. Ведь Урванцеву были совершенно неизвестны ни способы зашиты документов, принятые в этом мире, ни состав туши, которой они заполнялись. Да мало ли тайн и секретов существует в таком «хитром» деле, как изготовление «настоящих» документов?

Около девяти утра он почувствовал, что силы его на исходе, и, хотя дело закончено еще не было, в том состоянии, в котором находился сейчас Кирилл, продолжать работу означало запороть все до сих пор сделанное. Урванцев бросил последний, полный сожаления взгляд на почти готовое изделие и, как ни протестовало сердце, отправился спать. Внутренняя дисциплина в очередной раз взяла верх над нетерпением, которое было сродни вдохновению. Вот только вдохновение, которое было отнюдь не лишним при создании по-настоящему хорошей липы, все-таки временами бывало избыточно и даже вредно там, где требовались филигранная точность и бухгалтерская педантичность.

Кирилл сходил в ванную, умылся и почистил зубы и, улегшись на диване в облюбованной им комнате, разрешил себе уснуть. Спал он чутко и недолго – всего четыре часа, – но вполне отдохнул, в достаточной степени восстановив силы и успокоив терзавшее его нетерпение сердца. Теперь он мог продолжить свою работу, но спешить не стал. Сварив кофе и соорудив из хлеба, сыра и жирной ветчины пару простых, но сытных бутербродов, Урванцев на два часа ушел в глубины местной Сети, ориентироваться в лабиринте которой оказалось на редкость просто. Разобравшись в принципах поиска информации и языках, он достаточно быстро нашел расписание движения поездов и наметил для себя несколько подходящих направлений, оставив окончательный выбор на волю случая и собственное вдохновение. Затем занялся вопросами политического устройства, государственных границ и системой цен, о которой знал пока явно недостаточно. На десерт он оставил себе свежий номер «Дер Штандард», выбрав немецкоязычную газету, чтобы не привлекать к себе внимания, так как не знал, следят ли местные власти за поисками в Сети и если следят, то насколько эффективно.

Допив кофе и завершив чтение, он выкурил сигарету, закрыв глаза, чтобы дать им отдохнуть, и, наконец, вернулся к работе. Еще через два часа Урванцев стал обладателем очень похожих на настоящие водительской лицензии и общеевропейского паспорта, выданных гражданину германии Паулю Мюнцу, сорока четырех лет от роду. Конечно, настоящей проверки эти документы выдержать не могли по той простой причине, что такого человека, как Пауль Мюнц, в природе не существовало, но для гостиниц и аэропортов этого должно было хватить. Во всяком случае, на первое время, а на далекую перспективу Урванцев загадывать не привык.

Оставшееся время он с чистой совестью посвятил прогулкам по бескрайним просторам Интернета, изучая как настоящее, так и прошлое этого мира. Ну что сказать? Любопытный мир. Не самый лучший из возможных, но и не худший. Однако совершенно очевидно, что это не был мир Хрусталя. То есть, возможно, Хрусталь приходил именно отсюда. Во всяком случае, то немногое, что Федор Кузьмич – намеренно или случайно – рассказал о своем мире Слуцкому,[87]87
  Слуцкий Абрам Аронович (1898–1938) – один из руководителей советской разведки (ИНО ОГПУ-НКВД), комиссар госбезопасности второго ранга.


[Закрыть] совпадало с тем, что узнал сейчас Урванцев.

Хрусталь не соврал. Ульянов умер здесь только в 1924-м и остался в памяти людей как основатель Советского государства. А вот Якова Михайловича, похоже, если и вспоминали, то мимолетно и в основном в связи с расстрелом царской семьи. Вообще-то расстрел Романовых теперь, в XXI веке, даже коммунистам не казался уже столь необходимым, как тогда, в грозном 1918-м. Но из песни слов не выкинешь. В Гражданскую войну обе стороны наделали немало ошибок и совершили много ужасных вещей. На то она и гражданская, что брат на брата. Лучше, чем сказал о ней Горький – в сорок шестом, кажется, году, – и не скажешь: Великая беда. Беда и есть. Однако дело было не в том, как оценивать Гражданскую войну в России через восемьдесят лет после ее окончания или как относиться к той или иной исторической личности и ее роли в том, что произошло так давно, что уже перестало быть актуальным. Дело было в другом. Хотя Урванцев и нашел подтверждения почти всему, о чем было известно со слов Федора Кузьмича, мир этот – с вещной, так сказать, стороны, с точки зрения своего технологического развития – был слишком похож на собственный мир Кирилла и, значит, не мог быть миром Хрусталя со всеми вытекающими из этого следствиями. И главным из этих следствий было то, что Урванцеву следовало как можно скорее вернуться домой. В сущности, свое задание он уже выполнил, вот только доложить об этом пока не мог, а сможет, только если сумеет продержаться здесь еще три недели. Это и было теперь актуальным, остальное станет таковым в конце пути.

До наступления темноты Урванцев уничтожил почти все следы своего пребывания в доме, кроме, может быть, запаха табака, но это было нестрашно. С особой тщательностью он вытирал поверхности, которых мог касаться и «чистил» ЭВМ. Машина после его «уборки» работать уже не будет, зато и не расскажет никому о том, чем занимался здесь Урванцев. Конечно, сами по себе такие меры тоже выглядели подозрительно, но это было меньшее зло, ведь существовала вероятность, что никто этого просто не заметит. Вена – большой город, и воров здесь должно быть немало. Если уж они не перевелись при социализме, то что же говорить о капитализме? Так что, завершив уборку, Кирилл надел другие перчатки и начал вдумчиво «грабить» сослужившую ему хорошую службу квартиру. Впрочем, худое дело нехитрое, тем более когда им занят профессионал, так что не прошло и получаса, как Урванцев покинул «лежку» и неторопливо – прогулочным шагом – направился в сторону вокзала.

Путь был неблизкий, но физически Кирилл за прошедшие сутки скорее отдохнул, чем наоборот. Погода была чудесная – не жарко и не холодно, и легкий ветерок по временам задувает в лицо, – и еще на ходу прекрасно думается, даже если ты – впрочем, вполне автоматически – все время «отслеживаешь ситуацию».

Итак, скорее всего, это не был мир Хрусталя. Следовало ли из этого, что Федор Кузьмич происходил из какого-то другого мира, а в этом лишь жил какое-то время или просто использовал его как пересадочную станцию? Если это так, то его и его друзей сейчас могло здесь и не быть, а значит, и о появлении Кирилла никто не мог здесь знать. Это, естественно, было бы здорово, если бы все так и обстояло, но Урванцев привык исходить из худшего. А худшим могло оказаться то, что Хрусталь контролирует этот мир негласно, и, следовательно, все, что видит вокруг Кирилл – все, что он до сих пор узнал и увидел, – не более чем великолепно исполненная декорация для населяющих планету людей, которые, разумеется, и слыхом не слыхивали ни о каком Хрустале. Однако, с другой стороны, как-то это не вязалось с событиями десятилетней давности. Вот не вязалось, и все. Не складывалась картинка.

«Ладно, – решил Урванцев. – Еще три недели… Большой срок. Может быть, и сам до чего-нибудь додумаюсь, а нет, так пусть этим занимаются аналитики. А мне главное – три недели продержаться».

Вопросы времени и пространства, как ни смешно это звучит, являлись, в сущности, самым слабым местом во всей его, и без того непростой, если не сказать большего, операции. Пространство и время, но правильнее, вероятно, все-таки время и пространство, потому что самым главным было – «когда» и только после этого – «где». Как будто бы ничего нового, ведь и дома разведчиков часто «впрыскивали» в одном месте, а выходили они уже совсем в другом. Однако дома всегда можно было что-нибудь сымпровизировать. Сорваться с «трассы», уйти в сторону, рвануть напрямки, прорываясь в другом, незапланированном месте. Во всяком случае, можно было попробовать. А здесь куда дернешься? Да никуда, потому что некуда.

Почти незаметно для себя он вышел к вокзалу, но до отправления первого из выбранных им поездов, уходящего в 5.20 утра в Мюнхен, оставалось еще больше двух часов. Впрочем, Урванцев так и планировал, потому что пришло время подкрепиться, да и вообще не мешало перед дорогой сбросить нервное напряжение и подумать в комфорте над разными разностями, которых накопилось уже немало. Кирилл зашел в работающую круглосуточно – если верить вывеске – закусочную, называвшуюся здесь на американский манер «снэк-бар», и съел там, стоя, пару больших бутербродов с копченой колбасой и ветчиной, запивая их какой-то газировкой, которая отдаленно напоминала апельсиновую воду «Лагидзе», но называлась «фанта». Затем, покинув временно вокзал, он побродил немного по окрестностям и достаточно быстро нашел настоящий ночной бар, в котором, как и положено, было полутемно, играла музыка и подавали крепкие напитки. Взяв сто граммов коньяку и чашку крепкого – здесь это называлось двойным – кофе, Урванцев ушел от стойки в глубину довольно обширного, но полупустого помещения и расположился за столиком в углу так, чтобы видеть и вход, и стойку, и коридор, который вел к туалетам и во внутренние помещения заведения, где наверняка имелся еще один выход. Сделав глоток кофе, Кирилл кивнул одобрительно, так как кофе был сварен хорошо, и закурил сигарету.

Итак, вариантов отхода у него было ровно два: через двадцать дней, считая с сегодняшнего утра, в Иерусалиме, или через те же почти полные три недели – в Праге. Если бы между этими двумя городами затесался хотя бы двенадцатичасовой временной зазор, вопрос стоял бы по-другому. Один из городов тогда следовало бы назначить основным пунктом перехода, а второй – резервным. Однако никакого запаса времени на то, чтобы «соскочить» с маршрута и рвануть в совершенно другое место, у Кирилла не было. Вопрос формулировался иначе: или-или. Теоретически предпочтительнее был Иерусалим, так как он находился довольно далеко от Виченцы, но Кириллу очень не понравились два-три упоминания Иерусалима и Израиля, столицей которого он то ли был, то ли не был, мелькнувшие среди прочих новостей в прочитанной Урванцевым прошлым утром газете. Судя по всему, этот Израиль, который возник здесь не иначе, как в результате успеха сионистов, был очень неспокойным местом. Там стреляли, и, следовательно, местные карательные органы должны были находиться в хорошей форме, что для нелегала не есть «гуд». Впрочем, Урванцев пока знал об этом слишком мало, чтобы делать какие-либо выводы. Он ведь и о Чехии – «Почему, кстати, Чехия, а не Чехословакия?» – ничего толком не знал. Так что вопрос о месте перехода оставался открытым, а из этого следовало, что оптимальным для Урванцева будет поселиться в какой-нибудь средней – во всех смыслах – гостинице где-нибудь в Мюнхене или в любом из германских городов и заняться «самообразованием».

«Неделя, – решил Урванцев, – максимум десять дней, и хорошо бы раздобыть МТ,[88]88
  МТ – мобильный терминал ЭВМ, аналог лэптопа.


[Закрыть] купить или украсть…»

Идея с МТ напрашивалась сама собой, раз уж здесь, как и дома, они свободно продавались в магазинах. С мобильной ЭВМ и по Сети гулять проще, в смысле из гостиницы или еще какого пристанища, но главное – ее потом можно будет взять с собой, пусть не всю, а только ее память, но сколько интересного в такой памяти можно унести!

Урванцев отхлебнул коньяка и закурил новую сигарету. Это последнее было необязательно. Кирилл свободно мог обойтись и без никотина, но, во-первых, это дополняло образ коротающего время одинокого мужчины, а во-вторых, просто ему нравилось. Урванцев своим организмом все еще владел достаточно хорошо, чтобы волевым усилием пресекать любые его поползновения, но, когда в ограничениях не было никакого практического смысла, предпочитал все-таки курить. Почему бы и нет, ведь если быть последовательным, то и коньяк можно было счесть излишней роскошью.

Он усмехнулся в душе и с грустью подумал, что, возможно, уже очень скоро вопросы дисциплины отпадут сами собой, и он получит волю вольную, которая ему совсем не нужна, и сможет делать все, что заблагорассудится: хоть водку стаканами жрать, хоть беломором небо коптить. Никому это уже будет не интересно, и ему в первую очередь.

Четыре месяца назад, как раз накануне майских праздников, Урванцева неожиданно вызвали в Управление. Он только что вернулся из санатория в Ессентуках и, имея в запасе еще неделю отпуска, предполагал побродить по Питеру, посидеть с удочкой где-нибудь на Карельском перешейке и даже, может быть, сходить с Яцеком на его яхте вокруг Котлина, но уже утром позвонили из приемной Левичева и «попросили» срочно явиться. Если честно, вызов его не удивил, но, естественно, расстроил, потому что речь в кабинете комкора, как нетрудно было догадаться, пойдет о таких грустных материях, как отставка. Кирилл ведь и сам знал, что пришла пора уходить, но одно дело знать и совсем другое – столкнуться воочию с печальным фактом старения своего все еще молодого – по ощущениям – и сильного – по объективным данным – организма. Однако факт. В январе Урванцеву исполнилось сорок пять. Нормальный возраст для офицера-строевика в его звании, но для полевого агента Отдела Активных Мероприятий – пограничный. То есть был бы он, скажем, разведчиком под прикрытием или нелегалом стратегической разведки, не было бы печали. Служи, товарищ Урванцев, на здоровье, коли служится, зарабатывай себе ромб в петлицы той формы, которую ты в жизни на себя не надевал и не наденешь. Но Урванцев – так уж сложилось – всю жизнь был боевиком. Вероятно, без похвальбы и преувеличений, можно было сказать, что он был лучшим в отделе. Во всяком случае, последние пятнадцать лет, несомненно, лучшим. Но даже лучшие стареют, а дело, которым он занимался, не терпело слабостей. Никаких: ни физических, ни волевых, ни профессиональных; и, если по поводу второго и третьего пунктов волноваться не приходилось, фактор здоровья, напрямую связанный с возрастом, не замечать было нельзя, даже при том, что пока все было у него в норме.