Текст книги "Кофейная книга"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Алекс Гарридо,Алексей Толкачев,Елена Касьян,Алексей Карташов,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Евгения Горац,Оксана Санжарова,Лея Любомирская,Марина Богданова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Скоро уже рассветет, потерпи часок, тогда сгинут все наши химеры… Прикорни на диване, пока я выскочу за угол в магазин, я быстро, я скоро вернусь, ты только не ходи пока никуда, забудь про этот свой интернет. Вдруг дом подумает, что мы его покинули навсегда и никому он больше не нужен. Боюсь я его одного оставлять, он и так уже не жилец, мы с тобой последняя опора этим стенам… Давай лучше кофе еще наколдуем, печеньица погрызем. Вкусное какое печенье, рассыпчатое, я как раз такое люблю, а ты к нему не притронулся, и кофе совсем простыл, давай я его допью, а тебе новый сварю… Хочешь, погадаем пока на гуще? Мне в прошлый раз как будто зверек привиделся, на кошку похожий, а вокруг звезды и облака, значит, вернется моя Прыська, точно вернется. Как ты считаешь? А ведь я даже имени твоего не знаю, странно… Разве можно говорить с человеком, которого по имени не окликнуть? А я все трещу и трещу без умолку, достала уже тебя своей болтовней… Молчишь, смотришь куда-то в угол, как будто меня и нет вовсе.

Вот недотепа, все у меня из рук валится – гуща растеклась по полу, а я у нее так хотела про дом спросить. И ответа теперь не узнать, и чашка разбилась. Ну ничего, это, говорят, к счастью. Да ты сиди, сиди, я сама все уберу… Вот и рассвело, пока мы тут с тобой возились, можно свечи тушить.

Какие-то непонятные звуки с улицы доносятся, слышишь? Лязг, грохот, шум моторов… Я подойду к окну, гляну, что там такое. Технику прямо под окна пригнали: экскаватор, грузовики, кран на гусеничном ходу, какой-то фургончик. И рабочие в касках везде ходят, кричат, руками размахивают. Наверное, опять трубы будут менять, хотя их зимой обычно меняют, по закону подлости. А может, они по ошибке сюда заехали – улочка узкая, им тут и развернуться-то негде… Смотри-ка, экскаватор остановился прямо у нашей арки, загородил весь проход. Теперь до вечера из дома не выбраться – еще задавит своими гусеницами. Придется без сигарет посидеть, но мы потерпим немного, правда? Некоторые люди бросают курить и потом всю жизнь терпят, а нам только до вечера продержаться. Вечером рабочие домой уйдут, машины уедут, тогда я спокойно в магазин схожу, а ты посидишь тут, посторожишь дом. Или ты сходишь, а я ждать тебя буду, хорошо? Почему ты так побледнел?

Громыхают-то как, господибожемой, оглохнуть можно от такого шума… Вот сейчас кошка моя вернется, начнет под дверью мяучить, а я ее не услышу. Роют и роют свою траншею, шуруют так, что дом ходуном ходит, с полок посуда падает. Вот и последняя чашка у нас с тобой разбилась…

Как думаешь, скоро они нас в покое оставят?

Ну что ты молчишь?..

Рецепт от Макса Фрая

Если в доме нет специй и вода только водопроводная, а хорошего кофе все равно хочется, можно попробовать с ним договориться, в смысле, поговорить с кофе, пока он варится. Можно просить его быть вкусным, как будто его сварили со специями, а можно рассказывать ему разные истории. В данном случае значение имеет не тема беседы, а внимание. Один мой хороший друг умеет заговаривать дешевый, дрянной кофе до умопомрачительного состояния, мне же такие фокусы удаются только с более-менее качественными зернами.

Аше Гарридо

Девушка по имени Сердце

– А ты не плачь, – говорил следователь. – Ты же хотела стать героем? Герои не плачут.

Следователь бесился, оттого что раннее утро, а ему приходится возиться с этой идиоткой – без толку всё! – и глотал растворимую бурду из картонных стаканчиков, стаканчик за стаканчиком… а мог бы дома вальяжно смаковать роскошный кофе, сваренный доньей Исабель, – она никогда не доверяла кофе прислуге, это был ее конек, ее шик, напоминание о юности, проведенной в Париже. Хотя это и бросало легкую, почти незаметную, но все же тень на репутацию супруги, следователю нравилось по утрам пить «настоящий парижский кофе», а вечером с пристрастием выспрашивать у доньи Исабель, как ей удалось сохранить невинность в рассаднике разврата. Утро сложилось не лучшим образом, хотя ночной улов оказался огромным, это не радовало следователя. Ему досталась дура, с которой невозможно было разговаривать вообще. Раздосадованный, он от души произносил дежурные гадости.

– Герои не плачут. Потому здесь и не бывает героев, нечего им тут делать. Как какой герой сюда попал – так весь и вышел, понимаешь?

Она не знала, что это вранье, она не знала. Ее звали Корасон Моралес, ей было двадцать. Она уже не хотела быть героем, ее корчило от страха. Но деваться было некуда. И она плакала, горько и безнадежно, а следователь бесился, снова бесился, потому что она плакала – и ей было не до него.

Как будто все уже случилось. Она оплакивала себя и все, что должно с ней произойти, как свершившийся факт – испугать ее было нечем.

Она плакала и плакала, что бы с ней ни делали. Она кричала, когда к ее соскам прикручивали проволоку и жужжало магнето. Она теряла сознание в пыточной, приходила в себя в камере – обводила всех перепуганным, неверящим взглядом, вздрагивала, замирала… И снова плакала.

Ее сознание проделывало путь иголки по виниловой дорожке: почти незаметная выщербинка, царапинка тоньше ангельского волоса – и все начинается с того же места, игла не в силах покинуть осточертевший закоулок мелодии, один и тот же мелкий кусок бытия повторяется и повторяется без конца.

Плача, она спрашивала Хосефу, медицинскую сестру, что же делать, если она забеременеет.

Она плакала даже во сне.

Она плакала столько, сколько не плакал еще ни один человек во всем мире. Неизвестно, откуда в ней взялось столько слез. Даже не то удивительно, что она смогла столько времени жалеть себя и сокрушаться, а то, что в ее организме набралось столько соленой воды, что она не умерла от обезвоживания за неделю нескончаемых рыданий. Ее слезы оставались такими же солеными, горькими, едкими и в конце этого срока. Они проточили тайные русла в плоти мироздания, подмыли берега, разъели заслонки между мирами.

Она проснулась, не переставая плакать, от осторожной щекотки: нечто неуклюжее и насекомое, ростом с большую мартышку, робко, но настойчиво касалось ее руки, тщательно выбирая места, не истерзанные проволокой, не обожженные сигаретами и горячим воском. Это нечто было настолько странным и нереальным, что на мгновение Корасон даже перестала плакать. Впрочем, между одной слезой и другой промежуточек оказался невелик, не более обычного, они ведь не текут непрерывно, а, как хорошие водители, соблюдают между собой дистанцию. Так что вторая ненамного отстала от первой, со стороны было и вовсе незаметно. Но нечто насекомое коснулось заостренным коготком щеки Корасон между этими двумя слезами, показывая, что пауза отмечена и принята им на свой счет. А еще насекомое нечто кивнуло три раза, и Корасон решила, что это скорее некто, раз может понимать человеческие чувства и отвечать на них осмысленными сигналами. Некто насекомый, неуклюжий, изящный и, насколько Корасон могла разглядеть в сумраке, – зеленовато-дымчатый, был слегка похож на гигантского богомола и очень сильно напоминал Чужого.

– К-кто ты? – всхлипывая, спросила Корасон.

– Вам мое имя не скажет абсолютно ничего, – отклонил ее вопрос Насекомый. – Здесь, где вы, о нас не знают, даже не подозревают о нашем существовании.

– Ну, я бы не была так уверена, – возразила Корасон, вытирая щеку об остатки блузки на плече.

– Это неважно. Зовите меня как хотите. Я пришел для того, чтобы вести с вами переговоры.

– Поразительно, – сказала Корасон, обливаясь слезами, – я все-таки сошла с ума и принимаю тебя за порождение фантазии. Нет, сеньор, я тебе ничего не скажу, понял? Прикинься ты хоть феей-крестной, хоть Микки-Маусом! Это галлюцинации? Что за гадость ты подмешал мне в воду?

– Нет-нет, – пылко возразил Насекомый. – Я не имею отношения к происходящему здесь. Пожалуйста, дайте мне сказать до конца.

– Ну говори, чертова жужелица, – разрешила Корасон и горестно вздохнула.

– Утихомирьте ее кто-нибудь! – раздался голос из противоположного угла. – Мало что ревет без умолку, так еще и заговариваться начала. Как будто одна тут сахарная…

– Что тебе, Одалис? – отозвалась Хосефа. – Девочка бредит.

– И что? Она думает, ей хуже всех?

– Она ничего не думает, Одалис, а ты не можешь знать, кому здесь хуже. Никто не может знать. Постарайся заснуть, она же не громко…

Одалис, ворча, устроилась на своем одеяле, медицинская сестра, приподнявшись на локте, какое-то время вглядывалась в Корасон, но тоже легла. Корасон слушала, как слезы глухо стукают, падая на ее одеяло, как будто она роняет горошины в темноте. Вдруг скрипучий голосок прозвучал прямо над ее головой.

– Я вынужден был скрыться. Но теперь я позволю себе продолжить свою речь, толком еще и не начатую. Прошу вас, выслушайте меня не перебивая, а лучше – спрашивайте сами, только тише, умоляю, чтобы нас не прервали снова.

– Так ты будешь сам говорить или мне расспрашивать?

– И то и другое, и то и другое, в той пропорции, какая будет удобна вам!

– Я ничего не понимаю, – созналась Корасон, вытирая слезы волосами.

– Я все объясню!

Он объяснил. В соседнем мире, одном из тех, что поближе, близился конец света. И Корасон могла бы спасти этот мир и все его население, просто пожертвовав им свою жизнь.

– Я знаю эту сказку, – криво улыбнулась Корасон. – Я соглашусь спасти вас, а вы за это спасете меня. Не верю.

– Это не сказка, – печально возразил Насекомый. – И мы не можем вас спасти. Никак и ни за что.

– Конечно, – кивнула Корасон. – Это непременное условие. Если я буду знать заранее, что спасусь, жертва не будет иметь силы. Ага.

– Нет, нет! Все совершенно не так, поверьте. Если бы вы могли быть спасены здесь, мы ни в коем случае не стали бы препятствовать. Мы только потому и смеем просить вас о помощи, что вы обречены.

– А какая же мне тогда выгода от этого? Зачем мне… – Тут Корасон прекратила плакать и воззрилась на Насекомого округлившимися глазами. – Это точно? Это правда-правда? Никак-никак? Я погибну?

– И очень скоро. Мы же все проверили. Вас расстреляют еще до рассвета. Времени осталось совсем мало. Я слишком долго не мог разбудить вас. Каждая минута драгоценна.

Корасон вытерла глаза руками.

– Я ведь ничего не сказала им, а? Я ничего не сказала?

Насекомый потупился.

– Еще не сказали… Но может так случиться… что в последний момент… Вас повезут в грузовике, глаза завязаны, за город, там поставят на краю оврага. В первый раз они будут стрелять мимо. Потом предложат вам…

– И я?..

Насекомый отвернулся.

– Ну что? Что?

– Вы же понимаете. А потом они все равно вас убьют. Вы же понимаете.

– Так. Я понимаю.

Корасон разглядывала свои колени, синяки и ссадины на них, потом подняла руки, повертела ими перед лицом. Она теперь не плакала.

– Так чего ты хочешь от меня?

– Мы не можем вас спасти, но вы можете спасти нас. И вам это ничего-ничего не будет стоить. Хуже от этого не будет. Вам не придется терпеть никаких дополнительных неудобств.

– Что такого в моей жизни, что моя смерть может вас спасти – и каким образом?

– У вас говорят: «когда умирает человек – умирает целый мир». Вы такие огромные существа… Огромные! Несказанно великие! Вы сравнимы с целым миром! Со Вселенной!

Корасон обвела взглядом спящих соседок по камере.

– Да уж. И что?

– Если вы скажете, просто скажете, что отдаете свою жизнь за спасение нашего мира…

– Я… Я как-то думала отдать жизнь за наше дело. За свободу. За товарищей.

– Нет, послушайте, это прискорбное недоразумение. Это невозможное дело. Вы не можете отдать жизнь за своих друзей – они так же велики, как и вы. Исключено, исключено, им вы помочь не в силах! А нам – да, можете. Вполне. Вашей жизни будет достаточно для спасения целого мира.

– Мне казалось… что для такого великого свершения… нужен подвиг. Жертва. Как у Христа. Что-то такое. Страдания…

– Разве вы мало страдали?

– Но не за вас ведь.

– Нам зачислят. Это тоже. Это может усилить эффект.

– Но сначала я предам их. Сдам их палачам.

– Знаете… я тут подумал… Я мог бы затуманить вам разум таким образом, что вы оказались бы неспособны… Просто неспособны. Я не могу милосердно убить вас – это разрушит условия, необходимые для успеха, для спасения нашего мира. Но я могу, уже после того, как вы посвятите свою смерть нам, в качестве бескорыстной жертвы…

– Какая же это будет бескорыстная жертва? Мне это выгодно.

– Да, в общем и целом, да. Но выгода незначительная! И не имеющая отношения к нашему миру! Вы все равно умрете для нас, за нас. А я просто… просто спою вам колыбельную. Сразу после первого залпа. Как будто вы сошли с ума от страха. Это будет… просто мой личный подарок. Никаких сделок.

– Как-то все глупо. Несуразно. – Корасон ощупала вымокшее от слез одеяло. – Я так устала. Говоришь, уже скоро?

– Очень скоро, очень! Пожалуйста…

– Да ну тебя. Ты ненастоящий. Тебя и вообще нет.

– Почему же? – обеспокоено скрипнул Насекомый.

– Нелепо.

– Это вам кажется, что нелепо, – скрип его перешел в почти ультразвуковой визг, Корасон с трудом разбирала слова. – А у меня там… У нас там кладки, понимаете? И миллиарды лет неповторимой, не сравнимой ни с чем, единственной во Вселенной культуры. У моего последнего выводка еще не затвердели панцири, понимаете? Ваше появление было таким… таким чудом! Если бы вы знали. Словно в ответ на наши стенания и сокрушения вдруг живой водой в мир уже мертвых пролились ваши слезы. Капля за каплей, тонким ручейком… и наконец – бурным потоком, как будто рухнула плотина – какое очистительное безумие овладело нами! Если бы вы знали!

Отдайте, отдайте нам вашу жизнь. За вами идут, и больше она вам ни на что не пригодится. А мы… мы будем чтить вас как спасительницу мира. И вы не станете предателем здесь. Ваши друзья, те немногие, что уцелеют, не проклянут ваше имя. А?

– Что-то здесь очень и очень нелепо. В чем твоя ложь, таракан?

Насекомый снова потупился.

– А вы не передумаете?

– Я еще даже не согласилась.

Насекомый скорбно зашелестел хитиновыми пластинами.

– Вот честно?

– Честно.

– Вы и так ничего бы им не сказали.

– Твою мать, кусок дерьма! Да как же ты смел?

Корасон попыталась схватить хитинового монстра за шею, но руки плохо слушались ее. Насекомый легко уклонился, а затем подошел ближе и положил легкие лапки ей на грудь.

– Если бы я не сказал этого и не открыл вам затем правду, вы не согласились бы. Мы проверяли.

– А теперь соглашусь, да? – прошипела Корасон.

– Да.

– Это почему же, интересно?

– Потому что вам больше нравится, чтобы был смысл. Мы вам его даем. Ваша смерть действительно, не только на словах, будет ненапрасной. Можете считать, если хотите, что умерли родами. А мы – ваши выжившие дети.

Он умильно сложил лапки перед грудью.

– Всю жизнь мечтала, – нахмурилась Корасон, прислушиваясь к шагам в коридоре. – Идут, что ли?

– Да.

– Ладно, я скажу. После первого залпа.

– Нет, умоляю, до него! Вдруг второго не будет? Вдруг они сразу?..

– Ты сказал, что вы проверяли…

– Но ни в чем нельзя быть уверенным!

– А как насчет моей смерти? Вдруг меня можно спасти? – нехорошо сощурилась Корасон.

– Тогда погибнем мы.

– Значит, можно? Это возможно?

– Уже нет… Простите…

Дверь распахнулась.

– Корасон Моралес! Хосефа Торрес! Нери Ринальди! На выход.

– Все равно, все равно никто, кроме нас, не смог бы этого сделать. В реальности вашего мира вы обречены… А нам нет смысла вас спасать – мы погибнем.

– Трупоеды. Стервятники.

– Разве? Если бы вы не проплакали всю Вселенную насквозь…

Корасон завернулась в одеяло: из одежды на ней оставались только обрывки блузки. Насекомый проворно юркнул под него, обхватил тонкими лапками бедро Корасон и продолжал свою речь:

– Если бы вы не проточили слезами границы, вы даже не узнали бы о нас! Вы умерли бы все равно, как вы не понимаете? Зачем нам спасать чужака, когда гибнет наш мир, наши кладки, наше потомство, любовь, всё. Да, мы не такие. Мы совсем другие, и любовь у нас другая, но…

– Я поняла тебя, трещотка. Берите эту хренову мою жизнь, я отдаю ее вам. Всё. С концами. А теперь дай мне хоть умереть спокойно. Отстань.

– Я обещал вам колыбельную!

– Пошел ты. Обойдусь.

Уже в шаге от двери Корасон стряхнула его и попыталась раздавить ногой, но он с треском и шипением увернулся и скрылся в темном углу.

Следователь отшвырнул очередной скомканный стаканчик. Ничего, сегодня ему, скорее всего, посчастливится успеть домой к утреннему кофе. От этих толку не будет. Медсестра – кремень, плакса окончательно рехнулась, да толку от нее никакого и не могло быть. Скорее всего, просто трахалась с этим типом, а знать ничего не знала. Попала под раздачу случайно. А остальные и так выжаты досуха Можно спокойно ехать домой и не травить уже себя этой гадостью. Голова болит невыносимо, но это скоро пройдет. Душ, побриться, кофе по-парижски… и долго-долго спать. После этой чистки подполье не скоро оправится. В конце концов, почему бы ему не взять отпуск и не слетать в Париж самому? Чтобы донье Исабель нечем было колоть глаза мужу-деревенщине. Пожалуй, так он и поступит, именно так. Мужчина в семье должен блюсти свое место. Давно пора.

Первого залпа она ждала почти спокойно. Ненастоящая смерть – маленькая отсрочка. Быть готовой. Не испугаться. Нельзя. Она уже оплакала себя – негоже мертвым возвращаться, правда? Только вздрогнула невольно от громкого звука – и тут же принялась считать секунды, которые надо переждать до окончательной свободы. Слез уже нет, совсем кончились, за чем же ей спрятаться от страха? Колыбельную, говоришь, таракашка? Корасон едва шевелила губами:

 
Palomita blanca
Pico de coral
Cuando yo me muero
Quien me va a llorar
 
 
Белая голубка
Коралловый клюв
Кто обо мне заплачет
Когда я умру
 

Некто насекомый осторожно коснулся ее души – и белая голубка с алым сверкающим клювом и сизыми глазами распахнула крылья над ее головой и заплакала горько-горько. Второго залпа Корасон не услышала.

Настоящий парижский кофе

(Рецепт от Макса Фрая)

Чаще всего «парижским» называют кофе, в который добавили ликер и сливки; у нас в семье по какой-то неведомой причине «парижским» называли кофе с мороженым, то есть глясе. Мне в детстве очень нравилось смотреть, как шарик пломбира стремительно тает в горячей черной жидкости. Париж в ту пору казался мне волшебным городом, все жители которого имеют неограниченный доступ к неиссякающему источнику подтаявшего мороженого – это вам не дурацкие кисельные берега.

Но все это, конечно, полная ерунда.

Для того чтобы приготовить настоящий парижский кофе, всем, кроме жителей города Парижа, следует купить билет на самолет, поезд или автобус, неплохой альтернативой общественному транспорту может оказаться личный автомобиль; гражданам СНГ и некоторых других стран придется раскошелиться еще и на шенгенскую визу.

В Париже нужно поселиться у знакомых или снять квартиру. Гостиница, впрочем, тоже подойдет, но не любая, а только с плитой в номере.

Теперь узнайте у сведущих людей адрес ближайшего магазина, где можно купить кофе (сахар и специи по вкусу). И, уединившись на кухне, приступайте к готовке, используя рецепты из этой книги или собственные познания. Результат в любом случае окажется удовлетворительным, ясно же, что любой кофе, приготовленный в Париже, несомненно, будет самым настоящим парижским кофе. Так что не сомневайтесь.

Марина Воробьева

Быть трубачом – так трубачом

– Черт! Ну кто там с утра трубит?! Я такой сон видела, а теперь забыла.

– Да ангел трубит, кто ж еще? Не обращай внимания, он часто трубит.

– Тренируется?

– Вряд ли, скорей болеет. Мания величия это называется. Человек хочет быть Наполеоном, а ангел трубачом, бывает.

– А. Тогда ладно. Только почему здесь?

Анька подошла к окну. За окном была желтая тьма, все в песке.

– Опять хамсин, как он трубить начинает, так сразу желтое небо и воздуха нет. А что если конец света – это и есть один большой хамсин навсегда?.. Ну ангел так ангел, я в душ, а ты – кофе.

Желтое небо покапало дождем и перестало, капли высохли за пять минут, как и не было. Потом с неба вдруг просыпалось несколько снежинок, наверное, привиделось от жары. Сейчас Анька выйдет и не поверит, что шел дождь. Теперь он играет «Цыпленок жареный», интересно, кто он, ну не ангел же трубит такую ерунду, в самом деле.

Анька выходит, завернутая в желто-бежевое полотенце, как раз в цвет неба, думает Давид. От этого полотенца на зубах заскрипел песок, Давид отвернулся и пошел снимать кофе с огня. Он всегда ставил джезву на огонь и уходил в комнату читать новости в интернете, но кофе не убегал и терпеливо дожидался, пока Давид подойдет, разрешит ему чуть-чуть подняться и тут же снимет с огня.

Анька скинула полотенце на пол, но одеваться не стала, села за стол, взяла чашку и греет ее, придерживая снизу ладонью, как рюмку коньяка. Давид берет полотенце двумя пальцами и кидает в стирку. А желтый песок все скрипит.

– Слышишь, в дверь стучат. Иди оденься, я открою.

Анька нехотя поднимается, не выпуская чашку из рук (и как она может держать такую горячую), медленно идет в комнату и насвистывает. Давид с трудом разбирает в ее свисте песенку про цыпленка, слуха у нее нет, не сразу поймешь.

Надо будет спросить соседей, кто это трубит, и пойти разобраться, а то даже в субботу эта дудка воет с восьми утра.

В дверь стучат, почти царапаются, тихо и нерешительно, Давид открывает, за дверью кто-то незнакомый, огненно-рыжий, с лицом цвета неба в хамсин. В левой руке у него труба, которую он стыдливо прячет за спину, но рука за спиной раскачивается, и труба выглядывает.

– Вы можете не прятать трубу, я вижу. Это вы сейчас играли?

Рыжий молчит, но руку опустил.

– Я вас спрашиваю, это вы играли? Зачем вы пришли? Так и будем молчать?

– Я думаю, я не молчу. – Голос у рыжего оказался почти девичий. – Ты разве не слышишь?

– А ты и правда сумасшедший. Ты кто?

– А, ну да, ты не слышишь. Ты сам сказал, кто я. Я ангел с манией величия. Я хочу быть трубачом. Только у меня пока не выходит, когда я играю, небо темнеет и то хамсин, то дождь, а то и вовсе зима. Я никогда заранее не знаю, что получится.

За спиной Давида стояла Анька, она так и не оделась, успела влезть в джинсы, а сверху ничего нет.

– Давид, не смотри на меня так, я не могла пропустить живого ангела, да и чего стесняться?

– Правильно, нечего, – сказал ангел и протянул Аньке трубу. – Попробуй сыграй.

Анька взяла трубу, повертела в руках.

– Не умею, да и слуха у меня нет.

Она хотела отдать трубу, но рыжий не взял. По-детски спрятал руки за спину и замотал головой.

– Нет, теперь ты на ней играешь, попробуй!

Давид почувствовал тошноту, было слишком душно, голова кружилась, ему казалось, что и труба из песка, но Анька потянула ее в рот. Подула и заиграла чисто и правильно какие-то африканские напевы, а потом Баха, Давид как раз вчера слушал диск «Бах в Африке». Воздух остановился совсем, вместо воздуха был только песок.

– Ты играешь лучше меня, – подумал ангел. – Ну, я полетел?

Анька услышала и ответила, продолжая трубить: – Лети, дорогой, пока! Пусть будет сегодня хамсин, ух какой хамсин, ты так не умел.

Рыжий исчез, Анька заиграла «Степь да степь кругом», она играла, а тем временем на ее спине прорезались крылья. Это было совсем не больно, только щекотно и смешно.

Арабский кофе

Арабский кофе лучше всего получается на горячем песке, но можно и на плите. Сначала в джезве растапливают сахар (кладут в пустую джезву и нагревают), потом наливают холодную воду до половины, в воду кладут кофе из расчета шесть чайных ложек на чашку. Можно положить меньше, но тогда у вас не получится настоящий арабский кофе. Как только кофе начинает подниматься, джезву снимают с огня и доливают холодной воды. Теперь можно добавить кардамон. Когда кофе поднимается во второй раз, в него наливают четверть ложки родниковой воды. После этого можно пить.