Текст книги "Вавилонский голландец"

Автор книги: Макс Фрай

Соавторы: Елена Хаецкая,Алекс Гарридо,Алексей Толкачев,Елена Касьян,Алексей Карташов,Юлия Боровинская,Марина Воробьева,Оксана Санжарова,Марина Богданова,Елена Боровицкая
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Я бы даже попросил вас переписать несколько книг по вашему усмотрению, – прибавил он, снова и снова пробегая глазами вклеенные мною страницы. – Некоторым из романов требуются другие финалы. Да, больше всего претензий обычно к развязке. Но иной раз и завязка никуда не годится…

Тут он повернулся к храпящему во всю глотку Константину Абэ и прибавил:

– Пора мне избавить вас от общества этого грубого и во всех отношениях никчемного человека. Впередсмотрящий утверждал, что видел с верхушки грота нечто похожее на берег. Оно, по его словам, клубилось на горизонте в виде очень плотного тумана, а это верный признак того, что мы находимся в двух-трех днях плавания от гавани.

Я сказал:

– Мне хотелось бы подняться на палубу. Впервые за все это время я смогу подышать морским воздухом, не опасаясь нападений со стороны разъяренных матросов, – ведь я больше не связан с камбузом и всем тем, что из него исходит.

Анадион Банакер кивнул в знак согласия, и мы выбрались наверх.

– У вас совершенно сошла с лица краска, – сказал библиотекарь, рассматривая меня при дневном свете. – Вы знаете об этом?

– Откуда? – Я пожал плечами. – Меня это и раньше не слишком беспокоило, а теперь и подавно.

– Вам понятно, что означает для нас с вами близость берега? – продолжал библиотекарь.

Я отмолчался.

Анадион Банакер пояснил:

– Берег – это читатели.

Я возразил:

– Берег – это свежие припасы, чистая вода и – да помогут мне все святые! – мясо без червей и хлеб без трухи.

Анадион Банакер рассердился:

– Вы по-прежнему мыслите, как кок, а ведь я, кажется, освободил вас от этого! Теперь вы должны мыслить как библиотекарь.

И показал на мою шлюпку.

– Сегодня вы выходите в море. Мы в двух-трех днях плавания от берега, а это, в свою очередь, означает хороший улов.

Что я мог возразить ему? Помощник библиотекаря – существо не менее бесправное, нежели помощник корабельного кока; я зашел вместе с Банакером в библиотеку, взял там сети, сплетенные из тугой шелковой нити зеленого цвета, получил список необходимых книг и со всем этим снаряжением поднялся обратно на палубу.

Матросы, давние мои враги, высыпали поглазеть на то, как помощник библиотекаря отправится в плавание. Все, кто был свободен от вахты, околачивались поблизости и отпускали неприятные для слуха замечания.

Я забрался в шлюпку… Заскрежетала лебедка, и медленно я начал опускаться все ниже и ниже, мимо корабельного борта, и даже успел заглянуть в иллюминатор, но ничего там не рассмотрел, кроме смятой шляпы, висящей на крюке.

И скоро я видел только море, а корабль, как призрак, отходил все дальше, и его заволакивало бледной дымкой. Птица промчалась у меня над головой и закричала. Я вздрогнул и улыбнулся; должно быть, и впрямь берег уже близко, хотя он оставался по-прежнему невидимым.

Я забросил сети и стал ждать.

Время проходило медленно; солнце как будто всосало в себя часы и минуты и не желало расставаться с ними; набухшее, переполненное нынешним днем, оно висело в небе – и вдруг взорвалось, распираемое пожранной добычей; кровавые полосы растянулись по всему горизонту, пятная морскую гладь.

«Пора», – подумал я и потянул сети.

Они оказались очень тяжелыми. Я едва справился с ними и чуть было не перевернул лодку. Добыча моя топорщилась острыми углами, и подпрыгивала, и билась, и пахла кровью рыб. Здесь были длинные серебристые рыбки, похожие на детские ножи, и дохлая чайка с обнаженным скелетом шеи и грязными, переломанными перьями, и четыре толстые книги в обложках, покрытых плесенью.

Я вытащил книги, а все остальное не разбирая кинул за борт. Затем сверился со списком, который вручил мне библиотекарь; два романа оказались из числа заказанных, а два – бесполезными; впрочем, их я сохранил тоже.

Затем я снова забросил сети, и на небе появилась луна.

Она сияла, высокомерная, как богатая женщина, и многообещающе тянула ко мне белую, совершенно ровную дорожку; но Филипп Модезипп не раз уже ступал на эту дорожку и всегда тонул. «Нет, – думал я, – меня не проведешь! Я знаю женщин и не поведусь на их зазывающие взгляды. Одна только Маргарита была со мной честна и искренна, но я предпочел взять лодку – и теперь расплачиваюсь за это».

Если солнце пожирало время дня, то луна вообще не обращала на время никакого внимания. И скоро она ушла.

В полной темноте я потащил сети, и что-то большое, живое и осклизлое бухнулось на дно лодки. Я так перепугался, что пырнул это, не разбираясь, ножом. Оно испустило булькающий звук и обмякло, а я засунул руку поглубже в рану морской твари и выволок еще несколько книг.

Затем я избавился от трупа, лег на дно лодки и заснул.

Когда я проснулся, корабль уже стоял совсем близко. Он возник возле «Маргариты» из ночной пустоты, и рассвет медленно обнажал его. Рассвет был неспешным, туманным; мне такие нравятся.

Меня вместе со шлюпкой подняли на борт, и библиотекарь сразу бросился разбирать мой улов. На меня никто не обращал внимания. Возвращаться в духоту камбуза, к Константину Абэ, мне совершенно не хотелось, поэтому я улегся отдыхать прямо на палубе.

Скоро, однако же, мой отдых был нарушен: библиотекарь приблизился ко мне и разбудил. Он держал в руках книги, вытащенные мною из моря.

– Добыча вполне удовлетворительная, – сообщил Анадион Банакер, пробегая пальцами по корешкам книг, как по клавишам. – Можно сказать, я доволен вами.

– Ответьте мне в таком случае, – сказал я, – как вышло, что все эти книги очутились в море?

Библиотекарь посмотрел на меня удивленно:

– Разве вы не знаете?

– Нет, иначе не стал бы спрашивать…

– Те, кто пишут книги, – проговорил библиотекарь, – по большей части сами и бросают их в море. Они не ждут ответа, не надеются, что книги эти когда-либо будут прочитаны. Они просто записывают слова, которые приходят на ум, а потом расстаются с ними.

– Позвольте, – запротестовал я, – но это ведь невозможно!

– Почему? – Анадион Банакер с любопытством посмотрел на меня. Наверное, так смотрит преподаватель на двоечника, внезапно – скорее всего по чистой случайности – задавшего интересный вопрос.

– Потому что всякий, кто пишет, рассчитывает быть прочитанным…

– Ошибаетесь! – возразил Банакер с торжеством человека, заранее знавшего ответ. – Полный вздор изволите нести! Таким образом пишутся только письма. Все остальное отдается на волю случая. Многие книги остаются непрочитанными вовсе. Мы выходим в море и забрасываем сети, и все, что удается выловить, возвращается к людям – в библиотеки. А потом лукавый кок Константин Абэ вырывает из книги листы и варит из них суп… Вдумайтесь только, какими лабиринтами случайностей прошла книга, прежде чем очутиться на полке, – и вам никогда в жизни не захочется выдирать эти страницы, как бы голодны вы ни были.

– Но я ведь исправил дело, – напомнил я. – Я вписал утраченные страницы заново.

– Вы изменили книги, – сказал Банакер. – Возможно, они только выиграли от этого, но они стали другими.

– Проклятье! – воскликнул я. – Да я и сам стал другим!

– Не смею возражать, – кивнул библиотекарь. – Завтра, когда выйдете на лов, постарайтесь брать поменьше поэзии. Поэты чаще других кидают свои книги в море, и среди них регулярно встречаются совершенно невыносимые!

* * *

Постепенно я привык к своему новому занятию, смирился с ним и даже полюбил его. Это случилось на второй день, когда я греб по лунной дорожке, а тяжелая сеть тянулась за мной, вся набитая романами про убийц, монстров, красавиц и карточных шулеров. И мне так хорошо, так покойно грезилось о том, как сочинители этих книг некогда жили на земле, и ели маслины, выдавливая из них косточки и нанизывая их себе на пальцы, словно перстни, и пили вино, и мечтали докричаться до морских глубин и услышать гулкое эхо земного чрева. Но что вышло из всей их жизни и что сталось со всеми их книгами? И такая уж ли это несчастливая участь – послать безымянное утешение морякам и всем тем, кто высажен на необитаемый остров?

На третий день моей ловитвы я извлек из моря несколько коротких книг об одиночестве, одну – о войне, пять – о любви и еще какой-то нелепый алхимический трактат с совершенно непристойными картинками. Роман о войне показался мне чересчур претенциозным (чтобы не сказать – слезливым), и я, в ожидании, пока корабль вернется и заберет меня, переписал финал и несколько глав в середине.

Анадион Банакер спросил меня:

– Как, по-вашему, существует ли на свете такая книга, за которую можно и убить, и умереть, и отдаться нелюбимому человеку?

Я долго раздумывал, прежде чем ответить:

– Нет.

– Почему? – тотчас задал он второй вопрос.

– А вы как считаете? – Я посмотрел на него в упор.

– Я не знаю. – Он пожал плечами. – Одно время я думал, что, быть может, существует некая книга тайн… книга с ключами от мироздания…

– Мир сам по себе есть книга, – возразил я. – Было бы странно, если бы в книгу кто-то поместил ключи от мироздания. Однако мириады крошечных ключиков разбросаны по мириадам книг, и это самое правильное из всего, что могли придумать писатели, и поэты, и все постигающие мироздание, – иначе в библиотеках не было бы вообще никакого смысла.

Мой ответ так понравился библиотекарю, что он позволил мне взять с собой в лодку помощника, чтобы тот сидел на веслах, пока я забрасываю сети и потрошу добычу.

– Кроме того, – прибавил Анадион Банакер, – вы сможете прямо в лодке переработать некоторые из наиболее вопиющих произведений. Вот, посмотрите…

И он подчеркнул жирной линией несколько названий в моем списке.

Я потратил пару минут, обдумывая, кого из моих товарищей пригласить в это плавание. Конечно, разумнее было бы взять кого-нибудь из матросов с крепкими руками; но я быстро отказался от этой идеи. Матросы продолжали меня ненавидеть, теперь уже за то, что я «развлекаюсь рыбалкой» (они это так называли) и не выполняю тяжелых работ, а веду себя как пассажир. Выходить в море с человеком, который спит и видит тебя погибшим от несчастного случая, – последнее дело; так что в конце концов я остановил свой выбор на Константине Абэ.

Анадиона Банакера ничуть не удивило это предпочтение. Он даже плечами не пожал, когда я сообщил ему о своем решении.

Теперь берег был явственно виден невооруженным глазом, и не с мачты, а прямо с палубы. Библиотекарь учитывал это обстоятельство.

– Что ж, завтра вся команда будет уже в порту, – сказал он. – И бурда, которой пичкал их Абэ, покажется ребятам еще одним дурным сном. Так что, думаю, я могу отпустить в плавание кока. Он больше не нужен.

Константин Абэ вообще не проронил ни слова. Молча забрался он в лодку, молча занял то место, которое некогда, на острове животоглавцев, считалось моим… Я вдруг понял, что моя судьба изменилась окончательно, и сердце мое взыграло в животе и весело стукнуло о желудок.

Абэ взял весло и оттолкнулся от борта корабля. Мы отплыли на значительное расстояние, и мне вдруг почудилось, что солнце приблизилось и намерено нас поглотить. Я поскорее стал смотреть в другую сторону.

Абэ греб параллельно берегу. Хорошо можно было уже разглядеть скалы, мнящие себя неприступными, а там дальше – бухточку с песчаным пляжем, где так странно было мне не видеть Маргариты… Но Маргарита осталась на другом берегу, и я никогда там больше не окажусь.

Грусть сжала мне сердце. Поневоле я подумал: «Что за несчастный я человек! Куда бы я ни посмотрел, везде меня подстерегают воспоминания об утраченном!»

Воспоминания по большей части весьма печальная вещь, и если бы у нас не было будущего, то мы захлебнулись бы этой печалью.

Чтобы отвлечься от ненужных мыслей, я неустанно забрасывал сети, но попадалась мне только рыба и один раз – пустая бутылка с отбитым донышком.

Абэ греб гораздо лучше, чем я. Лодка летела по морю, берег становился все ближе, и неожиданно я понял, что на корабль мы уже не вернемся. В первое мгновение я был потрясен, но на удивление быстро свыкся и с этим. В конце концов, в мои намерения вовсе не входило провести остаток жизни в должности помощника библиотекаря.

Я снова забросил сети, и на сей раз мне, можно сказать, повезло: я напал на целый косяк. Почувствовав, как напряглась в руке бечева, я извлек кучу книжек малого формата, исписанных вдоль и поперек неумелыми любовными стихами. Только одна из них, самая маленькая из всех, была сочинена для детей. Я раскрыл ее наугад и прочитал:

 
Маргарита – маргаритка,
Цветочек маленький такой.
Ты растешь на нашей грядке,
И все любуются тобой…
 

Я бросил все книжки обратно в воду, кроме этой крошки, которую сунул за пазуху. Она была мокрой и сразу же согрелась от тепла моего тела, как недоутопленный щенок.

Абэ, не спрашивая моего согласия, повернул лодку к той бухте, которую я заметил еще раньше. Несколько минут спустя мы уже стояли на берегу.

Выброшенные мной книжки плавали на поверхности моря, распластав обложки; волны раскачивали их и смывали краску с их страниц – подобно тому, как пот смыл краску с моего перечеркнутого лица. Я не жалел их, потому что со мной произошло то же самое и все-таки я остался жив, и мое будущее сохранилось в неприкосновенности.

А Константин Абэ сказал:

– Пойдем-ка поскорей отсюда, не то корабль придет. Нас заставят подняться на борт и запрут. Библиотекарь ни за что не даст нам второго шанса – уж я-то его знаю, такой вредина!

Не дожидаясь моего ответа, Абэ зашагал прочь. Я взглянул на море в последний раз, вынул из-за пазухи детскую книжку и положил ее на дно шлюпки. Мне было жаль расставаться с «Маргаритой», и я оставил ей стихи, чтобы ей самой не было слишком уж грустно. Потом я вскарабкался на берег и побежал догонять Абэ.

Марина Богданова, Оксана Санжарова
Дважды два

– Чай?

Инга ставит на стол чашку, вспарывает блестящий зеленый пакетик, плавно заливает его кипятком.

– Гадость какая! Кофе что ли кончилось?

– Кофе мужского рода, – с ненавистью отчеканила Инга.

– Наш – среднего. – Агни уже потряхивает турку над синей газовой розочкой. – И чай из пакетика, между прочим, тоже среднего.

Хочется сказать «тебя не спросила», но унижаться до перепалки нельзя.

– Я хочу круассан. Мне, между прочим, на работу еще.

– А я хочу коньяк, – парирует Агни, не оборачиваясь. – У меня похмелье.

У Инги дух перехватывает от такой наглости.

– Алка-зельцер в сумочке, – цедит она.

– Спасибо, дорогая сестричка, за трогательную заботу. – Агни жестом фокусника сбивает с кофе спесь, стучит толстым медным дном об угол стола, доводит до почти кипения и небрежно ставит турку в стеклянную пепельницу, остужаться. – Кстати, ты не переутомилась на своей работе? Я имею в виду, отпуск не планируешь? Прекрасный отпуск за свой счет на пару-тройку недель?

Инга замирает в тоскливом предчувствии:

– Во что ты вляпалась?

– Успокойся, милая моя ханжа, аборт нам не грозит. Просто пока этот киношабаш не кончится, нам лучше не светить на публике свои портреты.

Микроволновка настойчиво пищит, предлагая горячий круассан. Инга рассеянно берет фарфоровое блюдце и отдергивает пальцы: горячо.

– Я ведь просила тебя, никаких приключений здесь.

– А это должно было быть нездешнее приключение, – Агни щелкает зажигалкой, – черт, кончилась! Прекрасное, как молодой бог, нездешнее приключение. Он гондоны купить забыл, принц Датский.

– А тебя оскорбило предложение незащищенного секса, и ты его пришила? – нарочито равнодушно предполагает Инга.

– Нет, меня оскорбило такое практическое отношение ко мне у романтического героя, и, пока он ходил за резинками, я угнала его тачку.

– Надеюсь, ты шутишь?

– Отнюдь!

Клубничный джем из круассана плюхается на тарелку. Инга со вздохом достает йогурт – хороший, правильный завтрак. Не хватает свежевыжатого апельсинового сока.

– Он заявит в полицию?

– Что ты, сестричка. Я же говорю, молодой бог, начинающая звезда. Я думаю, он до мокрых штанов боится полиции и папарацци. Но случайно столкнуться на улице можете, уж очень невелик наш городок. Я пекусь исключительно о твоей репутации.

– Джем! – рявкнула Инга.

– Черт, – вздохнула Агни. – Но, детка, это отвратительная блузка. Ты в ней совершенно зеленая.

– Где ты оставила машину?

– На набережной, у причала. Знаешь, там со вчера стоит какой-то парусник.

– Знаю. Не переводи стрелки. Тебя кто-нибудь видел?

– Вся ночная набережная. Десяток гуляющих, пяток туристов, морячки какие-то. Я думала эффектно швырнуть ключи с пирса, но забыла их в машине. Поэтому немножко выпила в баре на пляже с каким-то Ромуальдом. Или Ромусом. Или Ремулом… Неважно, он был вылитый Ромуальд, но не жадничал и угостил девушку выпивкой. Тремя. Поэтому мне надо поспать, а тебе на работу. И поговори про отпуск.

Красное пятнышко джема на коралловой блузке было почти незаметно. Я зеленая? – думает Инга. – Позеленеешь тут от такой жизни. Пожалуй, сегодня для этого цвета я действительно бледновата… Господи, о чем я вообще думаю? Вот влипла! Машина, актеришка какой-то, хоть бы знать, как его зовут, отпуск… В следующий раз у мерзавки Агни будет возможность развлечься не раньше чем через месяц.

Она стаскивает блузку через голову, гудящую от вульгарного похмелья. Чай, кофе, коньяк и йогурт со сдобой и алка-зельцером – пожалуй, слишком противоречивый завтрак для скромного офисного работника.

Когда Инга выходит из дому, ее обнимает ласковое лето. Конец июля, до жары в этом году так и не дошло. После всех вчерашних приключений еще только жары не хватало, и так слегка мутит. Радостный солнечный свет режет глаза, придется достать очки. Хотя в очках-хамелеонах Инга похожа на типовую красотку с календаря. В детстве ее бы это порадовало, сейчас бесит. Впрочем, сейчас ее все бесит, спасибо Агни. Девочка-девочка, закрой все окна и двери, адское похмелье на колесиках ищет твой мозг. Придется пойти по длинной дорожке, вдоль набережной, чтобы ветерок обдул бедную Ингину голову, чтобы подняться по широкой удобной лестнице, а не ковылять по всхолмьям старого города, как принцесса после ночи любви на горошине.

Сумрачные домики с черепичными крышами сменились легкими трехэтажными кубиками, солнышко ласкает светлые оштукатуренные стены, всюду кричат афиши: приходите, приезжайте, кинофестиваль, все звезды у нас! Инга цокает каблучками мимо газонов с купками какой-то цветущей дребедени, мимо зонтиков летних кафе, мимо ротанговых стульев, мимо палаток, увешанных янтарем и керамикой, колокольчики чуть слышно побрякивают на морском ветерке. Если отвлечься от подробностей, райский уголок. Одноэтажный ресторанчик, у чистенькой желтоватой стены криво приткнута ярко-белая длинная тачка. Слишком она помпезная, неуместная, и, кажется, не только Инга так считает: под дворниками тачки заправлена квитанция, чтоб идиот водитель не портил вид. Или не водитель. В общем, тот, кто ее сюда пристроил…

Инга поспешно цокает мимо, и тут сзади ее хватают за локоть. «Ах ты сука, за платочком пришла?» Перед Ингой стоит взбешенный молодой бог в майке и длинных шортах. Юноша – мечта выпускницы, загорелый, синеглазый, волосы до плеч, и настроен весьма серьезно. Но Инге сейчас совсем не до разборок, от молодого бога Ингу тошнит еще сильнее, она смотрит на зарвавшегося молодчика, как монашка на фаллоимитатор, и осведомляется:

– Что вам угодно?

– Дурака не валяй, Регина.

Инга вежливо кривит губы в улыбку и холодно роняет:

– Оригинальный способ знакомства. Меня зовут Инга, а вы, очевидно, кто-то из актеров… Мик? Майк? Простите, у меня плохая память на лица и имена.

Герой сдувается на глазах. Он явно пытается понять – та это или не та. Конечно не та. Инга освобождает локоть, поправляет сумочку и кивает:

– Извините, я очень спешу. Всего доброго.

Она уходит, а нездешнее приключение все еще смотрит ей вслед и комкает в кулаке черно-белую бандану Агни.

У причала стоял как влитой деревянный, как будто игрушечный парусник. Дед собирал такие, целую флотилию в стеклянных бутылках, так и стояли на шкафу, невесомые и пыльные одновременно. Инга шла и думала, что в кои веки сестрица права, ей правда пора отдохнуть от договоров, проверок, заключений и выписок. И хорошо, что август, в конторе затишье. Отпустят они ее как миленькие – шутка ли, третий месяц пашет как папа Карло без выходных, дери их черти за левую ногу(Агни, замолчи немедленно!). Недели на две должны отпустить. А может быть, и больше.

Всё получилось даже проще, чем она ожидала. Пришлось, конечно, мямлить что-то про семейные обстоятельства и больную тетю, шеф сперва слышать ни о чем не хотел, но тут Агни на какой-то момент просочилась наружу. Под двойным натиском шеф сдался почти без сопротивления, всего за полтора часа. Время после победы Инга потратила с умом – подчистила хвосты и опустошила рабочее место. Скинув в ящики стола последние папки и аккуратно протерев столешницу влажной салфеткой, она разогнулась и – привет, красавчик! – увидела календарь с рекламой свежего исторического боевика. Герой июля, мечта офисных мышек: загорелый, поджарый, пресс кубиками, белые волосы схвачены кожаной лентой, над плечом – витая рукоять меча, на щеке – запекшаяся кровь. Гондоны, купить, значит, забыл, принц Датский.

В шесть вечера Инга ушла с работы. Не увезена на «скорой» с температурой под сорок, не после ночного дежурства, а своими ногами, помахав ручкой коллегам, – светопреставление да и только. В голове не укладывалось. Впереди две недели полной свободы, только бы убраться отсюда, да вот куда? Или никуда не выходить, отоспаться, брать еду на дом, отключить все телефоны…

Будешь заказывать пиццу, пиво и бурритос! – демонически хохочет Агни. – И порнуху, дорогая сестренка, не забудь порнуху! Да чтоб рассыльный был молоденький и хорошенький, особенно подчеркни при заказе! А для души по ночам выходи в интернет и мастурбируй на «Вестник юриста».

Теоретически, можно сеть на поезд и отправиться куда глаза глядят, например в Германию? Францию? Чехию? Эмираты, только Эмираты! И бедуин с верблюдом. И чтоб молоденький и хорошенький!

Инга шла и думала, хватит ли у нее сбережений на недельный курс психоанализа где-нибудь в Швейцарии. Или, на худой конец, поискать практикующего экзорциста. Да чтоб с плеткой и в рясе, молоденький и хорошенький! – завопила Агни.

На пирсе не было ни Мика, нордического героя, ни длинного белого автомобиля, вообще никого не было. У стены ресторанчика аккуратно стояли две пивные бутылки, трепыхалась под свежим ветерком черно-белая бандана, привязанная к спинке стула. Инга прошла мимо, игнорируя оскорбительное послание, а Агни прикусила язык.

На набережной стоял темный деревянный щит, прикованный цепью к столбику. К доске цвета мореного дуба настоящими коваными гвоздями было приколочено объявление, красивым шрифтом под старину: «Приглашаем посетить плавучий музей-библиотеку, с 12 до 20, суббота и воскресенье – до 21». Сейчас корабль уже не казался ни пыльным, ни призрачным, ни тем более игрушечным. Возможно, благодаря иллюзии обитаемости: палубу истово драил матросик, босой, голый по пояс. «Очарование интерьерной и пейзажной живописи в немалой степени зависит от стаффажа, – сама собой всплыла в голове у Инги фраза, подцвеченная занудным лекторским голосом. – Особенно если стаффаж молоденький и хорошенький».

В принципе да, – согласилась Агни, – зайдем?

«Чайка над морем плачет от горя…» Да прямо, так все и поверили, горе у нее! Летит с ресторанной помойки, крыльями еле машет, налопалась по самое некуда и создает романтический образ. Томас проводил глазами сытую дуру-чайку, выкрутил веревочную швабру и поплелся прятать инвентарь. Все следы пребывания туристов были благополучно подтерты, боцману не к чему будет придраться. Хотя здешний боцман вообще ни к чему зря не придирается, а если и рычит, то по существу, серьезный он мужик. Не чета всяким отщепенцам, которые и швабру толком отжать не могут, – на мохнатой красной дорожке шариками рассыпаны капли грязной воды. Том кинулся подтирать это дело носовым платком – еще не хватало напоганить у дубовой дверцы с латунными накладками. Хорошо хоть Гроган не объявился в эту минуту – сплюнул бы на своем полуваллийском что-то невнятное, и разбирайся там, ободрили тебя или сдохнуть пожелали.

Уже который день подряд у Томаса на душе скребли кошки. Не то он сам себе надоел, не то все кругом мягко намекало ему: не твое это дело, дурень, не твое, сидеть бы тебе, дурню, в углу на соломе, чертить в золе свои чертежи, не морочить голову добрым людям. Чужое место занимал Томас Мерекааренен на этом судне, а возможно, и в этой жизни. Среди посвященных, крещенных морем, влюбленных и любимых он, бедолага, студент на вольном выгуле, так и ходил – ни рыбой ни мясом. Мерекааренен, одно слово.

Внезапно латунная ручка дернулась. Дверь каюты приоткрылась, едва не стукнув по лбу незадачливого уборщика. Чудом не зацепившись каблуком за высокий порожек, в коридор шагнула девица с холодным водонепроницаемым лицом. За ней следом вышел капитан, корректный и собранный, словно в его кабинете только что и не девица вовсе была, а офицер таможни. Томас сжал ручку злополучной сочащейся влагой швабры и окончательно почувствовал себя дурным стюардом. Коридор вокруг подозрительно стал напоминать фильм «Титаник», невесть откуда вспыхнуло хрусталем и благородной бронзой бра на стене, ковровая дорожка заалела, и так же, если не ярче, заполыхали щеки у матроса Мерекааренена.

– Томас, прекрасно! – улыбнулся кэп. – Вот вы и покажете Инге корабль. Томас с нами не так давно, – теперь он обращался к девице, – но он один из лучших наших экскурсоводов. Томас вам объяснит, где у нас едят, и про распорядок расскажет. Ваша каюта номер пять.

Инга и Томас остались в коридоре.

– Вы у нас теперь… с нами? – выдавил Томас, чтобы хоть что-то сказать.

– Я не знаю, – пожала плечиком Инга. Томас никогда раньше не видел, чтобы пожимали одним плечом. – Я юрист. Кажется, капитан не против временно нанять меня к вам, пока у меня отпуск на основной работе.

– Вы любите море?

Инга опять пожала одним плечом. Томас вел ее по коридорам, поднялся с нею на палубу, показал штурвал, золотистую скамейку на львиных лапах, плетеные гамаки и деревянную резьбу. В библиотеку они так и не зашли, дверь была заперта, никто им навстречу не попался – корабль как вымер. Ну ясное дело, кто в городе, кто – в себе.

Инга шла рядом, холодная и безучастная, вежливо осматривалась, вежливо удивлялась, вежливо молчала во время Томасовых вымученных комментариев. Ну удружил капитан. Ну спасибо-расспасибо. Или это такое дисциплинарное наказание за нерадиво отжатую швабру – выгуливать по кораблю офисных снегурочек, чтоб не сказать щук мороженых.

Инга шла вслед и целеустремленно давила в зародыше желание от души заорать и зашвырнуть подальше в море лаковые туфельки. Сумка, вишневая кожаная сумка со всем необходимым – мобильник, ручка, россыпь пластиковых карт, – оттянула плечо. Очень хотелось есть. Еще мучительнее – спать. Утро этого дня отделялось от вечера считанными часами рабочего дня и толстым слоеным пирогом происходящих невозможных вещей. Какой корабль? Какой, к черту, отпуск? На пустой террасе ветер треплет черно-белую бандану героини, камера отъезжает назад, тоже мне кино не для всех, культовая драма.

– Томас, – жалобно сказала Инга, – мне, честное слово, очень неудобно. Но у вас тут где-нибудь курят?

Стаффаж, оживляющий пейзаж. Тонкий девичий силуэт, юбка развевается, локоток отставлен, продолжение изящной кисти – длинный мундштук.Тьфу! Это ты, мерзавка? Твои штучки?

Матрос опешил от вопроса. Вопрос нервировал матроса! – ликовала в глубине чертова сестренка.

– Да, конечно, у нас тут много кто… и я тоже. И вы? Вот сюда, не споткнитесь, тут ящик с песком, – заторопился увалень Томас.

Надо же, а с берега таким ловким парнишкой казался. Инга нашарила в сумочке узкую твердую пачку, выудила наугад, зажигалка не желала выплевывать пламя, но бывалый моряк Мерекааренен пришел на помощь даме и преподнес трепещущий лепесток огня.

– А вы, наверное, трубку курите? Нет? Жаль, вам бы пошло. И запах от трубки такой мужской, надежный…

Господи, это же не Агни, это я. Что я несу?..

– Спасибо вам, Томас. Жаль, что библиотеку не осмотрели, ну ничего, еще сто раз успеем. А здесь всегда так пусто? Мы завтра утром увидимся, ваш начальник сказал, чтоб не позже восьми. Я вообще редко курю… Скажите, а кофеварка у вас есть на борту?.. Нет. Не люблю. Не знаю, зачем спросила. Спасибо, я тогда… До завтра.

Томас, решительно затушив свежезакуренную сигарету, галантно проводил барышню до трапа и учтиво раскланялся. Только что ножкой не шаркнул, – прокомментировала язва Агни.

* * *

Дорогой Иероним!

Я не писал тебе несколько дней, да ты все равно не заметишь разницы. В жизни моей не происходит ничего нового, как ни горько это признать. Еще месяц назад мне казалось, что сказки сбываются, что началось лучшее приключение в моей жизни, но должен признать, я всего лишь в очередной раз сменил клетку на клетку, как глупая пешка у плохого шахматиста. Ты помнишь, отец всегда говорил, что верный признак лодыря и балбеса – неосмысленные ходы, сделанные просто так, бездумно. Здесь, на «Птице», немало людей, которыми отец был бы доволен, – волевые, решительные. Даже девушки такие есть. А я вот – дурак дураком. С тех пор как начал тебе писать, в редком письме не жалуюсь на свою никчемность и расхлябанность. Ну ничего, зато со шваброй управляюсь почти виртуозно. Когда научусь ее должным образом выжимать – не насухо и не слишком слабо, «по-старушечьи», как говорит боцман, – узнаю у Сандры, нет ли каких международных сертификатов по мытью пола. Думаю, сдам с отличием. Такая перспектива помогает мне с оптимизмом смотреть в будущее: если наука пойдет студенту Мерекааренену не впрок, он сделает карьеру уборщика экстра-класса.

Вчера в нашу морскую семью влился очередной новичок. Я уже привык и к частым обновлениям состава, и к постоянной суете, но иной раз мне кажется, что, если бы вся команда по списку одновременно собралась на палубе, мы бы там просто не поместились. Йозеф сказал, чтобы я не ломал себе голову и не беспокоился. Да я не беспокоюсь. Когда я рассматриваю очередную волну посетителей, уже с гарантией могу сказать: этот останется, а этот очень хотел бы остаться, но не решится. Иногда мы даже специально заходим в какие-то потаенные местечки, прибрежное захолустье, где кто-нибудь или покидает нас, или, наоборот, приходит, чтобы работать на «Морской птице». Чего уж тут, я и сам так пришел, а довольно скоро уйду… Кстати, пока я еще тут, попробую научиться некоторым полезным вещам. Например, курить трубку.

* * *

Дорогой Иероним!

Кажется, сейчас я скажу тебе одну вещь, в которой не признался бы даже себе еще два дня назад. Наверное, это ересь, но это письмо все равно будешь читать только ты. Представь себе, Иероним, я не люблю море. Ох, сказал – и облегчил душу. Справедлив вопрос: а что ты в таком случае делаешь на борту, да еще на таком прекраснейшем корабле, как наша «Птица»? Отвечу: я это понял совсем недавно, а до того искренне считал, что очень люблю море. На самом деле, море мне приятно, но не более того. Также я люблю смотреть на горы, на пустыни, на огромные шумные города и одинокие домики в лесной глуши, но ни за что не стал бы там жить. Очевидно, именно это и вставало между мной и такими людьми, как Йозеф и Сандра, мне было одиноко среди наших мореманов, как слепому на выставке картин или глухому в филармонии. Интересно, моя нелюбовь к морю – она видна снаружи? Все всегда говорили мне, что я бесхитростный, у меня все мысли наружу. И если это правда, то почему капитан все же взял меня в плавание?

Трубку курить оказалось гораздо сложнее, чем сигарету. Она у меня все время гаснет. Йозеф помог мне выбрать хорошую, подобрать табак оказалось сложнее, зато теперь у меня есть настоящий кожаный кисет. Его мне подарила девушка Кэти, их фрегат стоял неподалеку, и она пришла к нам в библиотеку. Я мог бы ее описать, но не стану, письмо и так длинное, ты ведь не обидишься на меня за это? Скажу только, что Кэти чудесная.

Знаешь, Иероним, та новенькая, Инга, оказалась юристом. Она пришла к нам ненадолго, возможно всего на полтора месяца. Инга, кажется, очень хороший юрист, нам такой нужен. На нее сразу свалилась просто гора работы, Сандра сказала, что кэп ею не нахвалится и попробует уговорить остаться в команде и не покидать нас. Инга говорила мне, что решила провести отпуск так, как ей хочется, и потому пришла на «Птицу». Но мне кажется, это очень странно, Иероним, ведь она практически безвылазно сидит в юридическом отделе, только вечерами выходит погулять на палубе. Конечно, она не участвует в вахтах. И еще – она тоже не любит море. Нас таких теперь двое.

* * *

Агни, увидев Томаса с трубкой, зашлась самым бесстыдным хохотом. Томас посмотрел на нее с легкой укоризной, и Инга, спохватившись, извинилась и пригласила его к себе выпить чаю.