Текст книги "Что ты выберешь сегодня, Персиваль Грейвз?..(СИ)"

Автор книги: Макс Фальк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Здесь пахло тухлой водой, гниющим деревом и водорослями. Здесь было холодно. И мрачно. Именно так Персиваль Грейвз и описывал потом это место, используя короткие сдержанные эпитеты: мрачно, уныло, скверно. На отсыревшей серой стене клочьями висели обои, сквозняк из разбитого окна шевелил бумажными прядями, как пальцами. Комната была пуста – вот драные обои в полоску, вот крашеный белым деревянный пол, вот стул, вот Персиваль Грейвз. А вот верёвка и вывернутые за спину руки.

Для привычной композиции не хватало только одного – Геллерта Гриндевальда. И почему, чёрт возьми, так холодно?.. Лето же на дворе!

Гриндевальд приходил часто. По крайней мере, так Грейвзу казалось между периодами забытья. Только закроешь глаза – он опять тут:

– Расскажите мне о вашей работе…

– Расскажите мне о мисс Гольдштейн…

– Расскажите мне о Серафине. Наедине вы называете её Серафина?.. Нет? Между вами ничего не было?..

Вода была изгажена Веритасерумом. Грейвз понял это с первого раза, когда выболтал Гриндевальду всю историю своей жизни. Тот слушал участливо, кивал, восклицал «Ну, надо же!», «Любопытно!» и «Охотно верю!» На второй раз Грейвз пить отказался.

Всё равно пришлось.

Гриндевальд не использовал ни Империо, ни Круцио – тёмные заклинания могли привлечь нежелательное внимание, так что он обходился старой доброй бытовой магией. Даже не прибегал к пыткам. Существует масса способов разжать человеку зубы.

Грейвз говорил и смотрел ему в глаза. Представлял, как кулак врежется в это лицо, сплющивая губы, как из носа двумя струйками побежит кровь, закапает с подбородка на идеально белый, мать его за ногу, воротник.

Гриндевальд всегда допрашивал его, не меняя личины. Грейвз смотрел, как в своё отражение – как тот ходит, копируя манеру ставить ногу и поворачиваться на каблуках, стоять, сунув руки в карманы (локти назад, плечи расслаблены, спина прямая), поднимать брови, глядя чуть исподлобья, качать головой... Сука, сука, сука!.. – твердил про себя Персиваль, пытаясь испепелить его взглядом.

– Не похож, – с ненавистью говорил он своему живому отражению, – кто тебе вообще может поверить.

– Кто?.. Да все, – фальшивый Грейвз улыбался точь-в-точь как в зеркале, только другой стороной лица.

– Я ковыряю в носу на собраниях, – мстительно говорил настоящий Грейвз. – И дрочу под столом, когда думаю, что меня никто не видит.

– Отличная попытка, – Гриндевальд дружески хлопал его по плечу. – Когда ты станешь бесполезен, я с огромным удовольствием уничтожу твою репутацию.

Он приходил то днём, то ночью, то утром, то на закате. Грейвз не знал, сколько времени прошло – притерпелся к боли в вывернутых руках, к жажде, к голоду, к холодному ветру из разбитого окна. От сонных заклятий голова постоянно была тяжёлой.

– Кстати, – сказал как-то Гриндевальд, – а что это за семейка Бэрбоунов?.. Мутят воду, вынюхивают… Я разве не должен за ними приглядывать?..

Криденс. Криденс был постыдным, грязным секретом, который Грейвз держал под контролем. Очень старался держать. Забитый, сутулый мальчик с губами потрясающей формы, скуластый, темноглазый, запуганный – Криденс был тайной, которую Грейвз охранял почище секретов государственной важности.

– Так-так, это интересно! – сказал Гриндевальд и сверкнул глазами. – Грязные мыслишки!.. Пороки!.. Я хочу подробностей. Я его трахаю?.. – по-деловому спросил он.

– Нет, – сквозь зубы ответил Грейвз. Дышать было тяжело – он стискивал зубы, сжимал губы, прикусывая язык, но всё равно говорил: – Не трахаю. Но очень хочу.

– Так-так… И мы встречаемся?..

– Я вижусь с ним… иногда.

– Что мы делаем?..

– Разговариваем…

Грейвз закрыл глаза, смотреть себе же в лицо было невыносимо. Вот он, твой секрет, не прикрытый благородными мотивами, заботой о безопасности, благом магического общества… Ты просто хочешь мальчишку до приступов тахикардии. Прикоснуться к щеке рукой в перчатке, поднять ему голову, пальцем провести по губам… Раскрыть ему рот, пусть испуганно и доверчиво смотрит своими глазищами – он не откажется, сделает всё, что прикажешь, лишь бы потом ему сказали с улыбкой: «хороший мальчик»…

– Ну и о чём же мы разговариваем?..

– Однажды… я обещал… – с трудом выговорил Грейвз, – не подумав, сказал ему, что постараюсь забрать в сообщество магов. Он сквиб… Он приёмный. Но на него не подействовал Обливиейт… и не действует Легиллименс. Что-то его защищает… что-то со стороны. Я пытался понять… Расспрашивал…

– Я хочу выебать беспомощного сироту, – с широкой улыбкой сказал Гриндевальд, и Грейвза затошнило от собственного лица. – Ах ты грязная скотина, Персиваль!..

– Не смей его трогать, – прошипел Грейвз, дёргаясь из верёвок – впустую, конечно же.

– Не бойся, – тот коснулся языком уголка губ. – Я буду с ним ласковым. Ему понравится.

Гриндевальда не было рядом. Грейвз встряхнул головой, прогоняя остатки мутного сна. Плечи ломило, он давно не чувствовал рук ниже локтей.

– Экспекто Патронум, – прошептал Грейвз.

Счастливые воспоминания. Криденс, который испуганно прижимается щекой к плечу, мнёт в кулаке мантию. Короткое объятие – вот и всё, что позволял себе Грейвз, чтобы потом, в одиночестве, яростно дрочить на это мгновение.

– Экспекто Патронум!

Времени могло быть очень мало, Гриндевальд способен аппарировать сюда в любую секунду. Светящаяся рысь соткалась из воздуха, дёрнула ушами.

– Президент Пиквери, – прошептал Грейвз. – Сообщи ей, где я.

***

– Серафина, сколько мы с тобой знакомы?.. – устало спросил Грейвз. – Двадцать лет?.. Двадцать пять?..

Мадам президент поджала губы и скрестила руки на груди.

По сравнению с прежней дырой комната для допросов выглядела уютно: ни одного окна, откуда могло бы дуть, простые крашеные стены, стол, стулья и два угрюмых аврора по обе стороны от двери. Грейвз знал обоих: личная гвардия мадам президента. Кит Макдауэлл, рыжеволосый плечистый парень с лицом длинным, как струганая доска – один из лучших боевых магов своего выпуска. Коррадо Манци, такой вёрткий и быстрый, что его все звали Змейкой – превосходно владеющий ментальной магией. Грейвз когда-то сам отобрал их в авроры, натаскал, воспитал – и поставил в охрану. Оба теперь держали палочки наготове. Не угрожали – просто напоминали: вы, сэр, под стражей. Вы арестованы, сэр. Не делайте резких движений, и всё будет хорошо.

– Мы познакомились в Ильверморни, Персиваль, – сказала Серафина. – Ты забыл?..

– После нескольких вёдер веритасерума и ваших допросов с легиллименцией?.. – Грейвз усмехнулся, глянув на Змейку. – Тут имя своё забудешь. Я о другом. Ладно – ни одна собака в отделе не заподозрила ничего странного. Я с подчинёнными не дружу. Но ты-то!..

– Я тоже не дружу с подчинёнными, – холодно сказала она.

– Ясно, – Грейвз кивнул. – То есть – всех собак вешаем на меня. Прекрасно.

– Это ты позволил Гриндевальду занять своё место.

– Скажи ещё – я его и выпустил, – съязвил Грейвз. – Мне страшно захотелось провести пару месяцев на грёбаных островах Шолс в штате Мэн. Отвлечься от рутины, подышать морским воздухом. И я попросил Геллерта – дружище, подмени-ка меня, пока я посижу тут связанным в заброшенном доме.

– С этим уже разобрались. Ты не виновен в его побеге. Но ты виновен в том, что подставился, – жёстко сказала она. – Твоя обязанность была – сидеть там, – она кивнула на потолок, – и заниматься стратегией, а не бегать за международными преступниками, размахивая палочкой! Ты давно уже не полевой агент!

У Серафины было отвратительное качество: чаще всего она оказывалась права. Это было что-то врождённое. Спорить с ней было практически невозможно: она доставала аргументы, как карты из рукава, и каждая – пиковый туз. В юности была такой же.

Они дружили в школе, сближенные естественным интеллектуальным влечением. В старших классах Персиваль даже пытался ухаживать, что было принято ею весьма благосклонно. Дело дошло бы и до помолвки, если бы не одна проблема.

Персиваль не мог заставить себя зайти дальше романтических встреч и лёгких поцелуев. Фантазии о женском теле вызывали у него стоическое равнодушие. Мысли о круглой полной груди, мягких бёдрах и о том, что у женщин традиционно находится между ног, повергали его в уныние.

К сожалению, Персиваль Грейвз родился стопроцентным гомосексуалом.

К несчастью, он был последним Грейвзом.

Он считал своим долгом продолжить род, завести жену и наследника – и не мог.

Конечно же, он пытался. Встречался с женщинами. С красивыми, умными, тонкими, чуткими женщинами. Проводил с каждой прекрасный вечер, флиртовал, пил вино, целовал… И понимал, что у него не встанет. Даже если каким-то чудом довести себя до состояния готовности – упадёт сразу, как только он окажется между раздвинутых женских ног и наступит момент, собственно, проникновения.

Он не чувствовал отвращения – он чувствовал страшную скуку, будто женщины были вчерашними газетами. Он мог дружить с ними, работать с ними, флиртовать с ними – но спать с ними он не мог.

Серафина, так и не дождавшись помолвки, тактично перестала ждать, и они остались друзьями. Была ли она обижена, была ли она хотя бы влюблена – Персиваль не спрашивал и не собирался.

– Ты поставил магическое сообщество на грань катастрофы, – сказала мадам президент.

– Сидя связанным и под заклятиями? – огрызнулся Грейвз.

– Отправившись в поле, – Серафина не дала увильнуть. – Захотелось вспомнить молодость?.. Размять ноги?.. Заскучал на кабинетной работе? Если бы у Гриндевальда не было возможности занять твое место, многие люди остались бы живы! Генри Шоу. Вся семья Бэрбоунов. Я уже не говорю о том, скольких трудов нам стоило восстановить город и на какие компромиссы мне пришлось пойти с Международной Конфедерацией.

Грейвз уставился на свои пальцы. Серафина смотрела на него, принимая молчание за признание вины. Он кашлянул.

Криденс мёртв.

Криденс, изломанный и нелепый, как эти модные японские деревца в крошечных горшочках, мальчик с бесконечными глазами, вздрагивающий от простого прикосновения.

Вторые салемцы были отдельной головной болью Грейвза. Фанатики всегда опасны. Он поручил Тине приглядывать за ними – просто приглядывать, мать вашу через колено! – а она устроила такое светопреставление, что отдел забвения сбился с ног, раздавая Обливиэйты. Грейвзу пришлось самому заявиться в эту проклятую церковь – ох, лучше бы он этого не делал. Он переступил порог – и что-то чёрное, скомканное, вылетело на него из угла, как испуганная птица, врезалось в грудь.

– Пожалуйста… пожалуйста… заберите меня отсюда…

Грейвз взял мальчишку за подбородок, поднял ему лицо и понял, что вляпался, как никогда в своей жизни. В широкие скулы, дрожащие ноздри, угольные ресницы, губы, красивые до безумия.

– Я постараюсь… – сказал он и мгновенно пожалел о своих словах.

А потом оказалось, что на Криденса не действует ментальная магия. А потом оказалось, что Криденс не забыл случайного обещания. А потом Грейвз начал приходить к нему.

Ничего не было. Они стояли в тёмных переулках на расстоянии вытянутой руки, и Криденс, ссутулившись, не поднимал глаз. Он держал в руках свои дурацкие листовки, и Грейвз забирал их у него – одну за одной, механически, как заводная игрушка не-магов. Грейвз смотрел на его губы и думал о том, что хочет купить коробку шоколадных конфет и скормить ему из своих рук – одну за одной, а потом заставить облизать себе кончики пальцев. Он думал о том, что хочет посадить его у своих ног, положить ему ладонь на затылок и сказать: «Будь хорошим мальчиком, возьми мой член в рот.»

Криденс беспомощно отзывался на любое касание, если рука тянулась не ударить, а приласкать. Он сделал бы всё. Он бы послушно отсасывал, он бы послушно подставлял зад, он бы терпел страх и стыд, только прикажи, только назови хорошим мальчиком, только скажи – «ты молодец, я тобой доволен».

Грейвз думал о том, что сошёл с ума на пятом десятке лет и о том, что Криденс пахнет болью и юностью – резко, как все молодые мужчины. О том, что он хочет завязать ему глаза своим шелковым шарфом и кончить ему на лицо. О том, что никогда не сделает ничего из того, о чём думает. Он позволял себе обнять его на прощание, притворяясь, что это дружеский жест, прислонял его голову к своему плечу и чувствовал чужую дрожь, когда Криденс несмело поднимал руки и обнимал его в ответ.

«Он беспомощен и напуган» – выговаривал себе Грейвз. – «Не смей, ты, старый похотливый козёл. Он верит, что ты его защитишь, заберёшь с собой. Помани лаской – и он согласится каждый день сосать член и трахаться в переулке. Тебе же плевать на него, плевать на его жизнь. Тебе хочется доломать его под себя. Чтобы смотрел тебе в рот. Чтобы слушался команд, как собачка. Встань на колени, Криденс. Открой рот, Криденс. Глотай, Криденс. Хороший мальчик.»

Он ненавидел себя за каждую встречу и за каждый выдуманный предлог, чтобы увидеться. Он ненавидел себя за каждую робкую улыбку Криденса и за надежду, которую дал ему по ошибке.

Грейвз кашлянул снова, поднял глаза на Серафину.

– Подведём итог. Я не причастен к побегу Гриндевальда, я не помогал ему по своей воле, я не делал всю эту чушь, в которой меня обвиняли.

Мадам президент кивнула.

– Дайте мне сутки, чтобы выспаться, и я вернусь к работе. Начнём с отчётов о последних событиях. Кто когда кого убил и прочая рутина, – он старался говорить спокойно.

 – Не начнём, – мягко сказала Серафина. – Вы слишком сильно скомпрометировали себя, Персиваль. Я освобождаю вас от должности директора отдела магического правопорядка. Вы пренебрегли своими обязанностями, когда взялись за оперативную работу. Вас будет ждать служебное расследование. До его окончания вы будете под присмотром. Я могла бы посадить вас под замок, но рассчитываю на ваше благоразумие… Если вы его сохранили, – тихо добавила она и улыбнулась: – Не покидайте город, Персиваль.

Он очень хорошо знал это выражение её лица. Оно означало только одно: ты в полном дерьме, Персиваль Грейвз.

***

Особняк Грейвзов выходил окнами на Центральный парк и, если судить по современной моде, был невысоким: всего двенадцать этажей. С одной стороны его подпирала Церковь упокоения Господня, с другой – отель Эмпайр. Дом был виден любому не-магу, поскольку закон Раппапорт запрещал магическим образом скрывать здания, будь то фамильные особняки, квартирные дома, гостиницы, магазины, производственные цеха, мастерские, лаборатории, склады различных назначений, учебные заведения, имущественные комплексы для частной медицинской практики, театрально-зрелищные и увеселительные заведения, и господи ты боже мой. Любые пространственные заклинания разрешались исключительно внутри стен. Время от времени Грейвзу казалось, что быть магом в Америке – незаконно.

От Вулворт Билдинг до Центрального парка путь был неблизкий. Грейвз шёл пешком.

Серафина, конечно же, была права. Она всегда была права, умная стерва. Гриндевальд, прятавшийся на самом видном месте, под личиной её правой руки – это был не просто щелчок по носу магическому сообществу, это была полновесная звонкая оплеуха. Серафине ещё самой предстояло отмываться от связи с Гриндевальдом. Оправдываться, как же она не догадалась, кто ходит у неё под боком. Объяснять, как же она прохлопала обскура в своём собственном городе, напичканном аврорами. И слова «никто не мог предположить, что обскур стоит за происшествиями, что он может быть взрослым» казались жалкой увёрткой.

Это была твоя задача, Грейвз – предугадывать опасность и защищать от неё. Ты же общался с ним нос к носу. Ты же видел, что с мальчишкой что-то не так. Но нет, тебе было куда интереснее дрочить на свои фантазии, чем разбираться в том, что с ним происходит. Тебе всегда было на него плевать. Криденс признался однажды, что его родители были волшебниками. Ты его слушал в тот момент, Персиваль?.. Нет, ты смотрел на его губы и мял член через карман.

А теперь его нет. Ты виноват в том, что теперь его нет.

Даже странно, что ничуть не жаль карьеры, репутации, доброго имени. Подумаешь – потерял пост. Подумаешь – загубил себе жизнь, красивую, правильную жизнь, хоть сейчас оформляй в рамочку. Расчётливо шёл к вершине, плечом к плечу с Серафиной. Помогал устранять соперников, прикрывал, где было нужно, поддерживал, если требовалось. У них обоих был хороший старт и большие амбиции. Они всегда были союзниками. Они были союзниками и теперь.

Если бы Персиваль захотел, он бы утопил её вместе с собой. В нынешних обстоятельствах перевести стрелки на мадам президента было легко. Спихнуть на неё часть ответственности, обвинить в некомпетентности, и началась бы такая драка за её место, что только пух и перья полетели бы. Но он не хотел. Сообществу магов требовался козёл отпущения, на которого можно было переложить всю вину, и Серафина была права, что выбрала именно его. Нельзя допустить хаоса. Разве не это твоя задача, Персиваль – хранить порядок?.. Все будут считать, что ты кругом виноват, и от этого всем будет спокойнее. Начнёшь оправдываться – станет хуже. Кто-то поддержит её, кто-то поддержит тебя – вот только раскола в магическом сообществе не хватало сейчас для полного счастья.

Грейвз остановился на перекрёстке, пережидая красный сигнал светофора. Серафина швырнёт его под поезд общественного мнения. А он ляжет на рельсы и подождёт, пока его переедет. На её месте он поступил бы так же, так что всё правильно, не о чем жалеть. Он и не жалел.

Вот только Криденса больше нет. Даже странно, что именно смерть этого странного мальчика заставляла в груди что-то ныть. Ведь даже не был к нему привязан – просто использовал. Но так привык к этим редким встречам, к сутулой фигуре в автомобильном дыму, к скрюченным пальцам, куцему пиджачку с белой строчкой по швам. Так привык балансировать на грани искушения, что сейчас было… пусто. Нет больше искушения. Криденса нет.

Первые три этажа фамильного особняка Грейвз сдал музею современного искусства, а сам занимал оставшиеся девять, надёжно отделённые от толпы посетителей баннером «Экспозиция на реставрации», натянутым поперёк лестницы. И охранными чарами, конечно же.

Несколько месяцев здесь жил Гриндевальд. Трогал эти перила, сидел в этих комнатах, брал книги, рылся в шкафах. Грейвз чувствовал омерзение, будто каждая вещь теперь была запачкана грязью. Гриндевальд украл его жизнь, его одежду, его дом. Сидел за его столом с видом на Центральный парк, спал в его постели, носил его рубашки, гонял домовых эльфов. Хотелось всё сжечь к мерлиновой бабушке, но Грейвз сдержался. Велел только вынести весь гардероб – к троллям, на благотворительность, хоть на помойку. И постельное бельё заменить на новое. Перемыть десять раз всю посуду, отдраить до блеска каждый этаж и расставить везде цветы, чтобы даже запах чужой не мерещился.

– Мисс Порпентина Голдштейн, – доложил эльф-привратник.

– Спасибо, Лефмер, – отозвался Грейвз. – Пусть поднимется.

Он стоял у окна, смотрел на белые деревья, позолоченные фонарями. Тихо падал снежок – уже почти рождественский, чистый, мелкий. Слабый ветер игрался с ним, крутил, как бисерную занавеску. Густые сумерки прилипли к стеклу.

– Мистер Грейвз… сэр.

Он обернулся. Тина.

Он знал её лет семь, кажется. И её, и сестру. Тина сама попросилась к нему в департамент. Да-да, вот эта серая мышь однажды отловила его на переходе с этажа на этаж, упрямо сдвинула брови и сказала: «Мистер Грейвз, сэр, прошу прощения, вы видели моё прошение о переводе?.. Я сдала все экзамены на аврора, сэр. Я мечтаю работать в вашем отделе.»

В отделе Грейвза мечтали работать многие, но он был разборчив. Рядовых авроров хватало. Он присматривался ко всем и поднимал тех, в ком видел потенциал – лично, не дожидаясь выслуги лет. Кто-то шёл в начальники, кто-то – в особые оперативные отряды.

В мисс Голдштейн потенциала не было.

Он разглядел кое-что другое. Храбрость. Одно то, что она, сотрудница какого-то пыльного архива, решила заговорить с ним, тогда как другие чаще всего смотрели ему в рот и повторяли «да, сэр» и «нет, сэр», уже было необычно. А ещё у неё оказалась бульдожья хватка, ослиное упрямство и страстное желание сделать мир лучше.

Он одобрил перевод. Потом пристроил на какую-то скромную должность и сестру. Некоторое время по департаменту ходили слухи, что он спит если не с одной, так с другой, а то и с обеими сразу, но со временем они утихли.

Решение Грейвза было прагматичным. Он ценил лояльность и любил, когда люди находились у него в долгу. Без протекции у Тины не было бы ни единого шанса подняться, она это отлично понимала, так что с первого же дня слушалась Грейвза, как родного отца. Грейвз любил, когда его слушаются.

Про таких начальников говорят – строгий, но справедливый. Он никогда ни на кого не орал. Он всегда был предельно вежлив, даже когда раздавал пиздюли, и никогда не раздавал их просто потому, что у него было скверное настроение. Он закрывал глаза на мелкие слабости подчинённых, знал каждого по имени, но никогда не допускал панибратства. Его побаивались, уважали и обожали.

– Садитесь, Тина, – сказал он, отворачиваясь от окна. – Выпьете что-нибудь?..

– Спасибо, сэр. Чаю, если можно, – она неловко улыбнулась и потёрла покрасневшие от мороза руки. – Как… как ваши дела, сэр?..

Грейвз удивился. Вопрос был не из тех, что могла задать такому, как он, такая, как она. Хотя Тина ему нравилась. Нет, точнее – он испытывал к ней симпатию.

«Любишь ты привечать сирых и убогих, Персиваль» – вздохнул он. – «Хлебом тебя не корми – дай кого-нибудь подобрать, облагодетельствовать, отмыть, чтоб блестело. Искупаться в чужой благодарности. Пойди, что ли, милостыню пораздавай, чтоб попустило.»

– Меня восстановили в должности аврора, – сказала она. – Наверное, вы уже знаете.

– Да, я слышал. Очень рад за тебя.

На серебряном подносе запыхтел чайник, лимон распался на аккуратные дольки, ложечки с финифтью легли на блюдца. Сервиз был старый, прабабкин – белый фарфор, золотая сетка, павлины… Сам ты павлин, Персиваль. Накрыть бы тебя золотой сеткой да свезти в зоопарк…

– Если у вас ко мне какое-то дело, Тина, то я уже вряд ли смогу вам помочь, – он отошёл от окна, сел в кресло и вытянул ноги. Блюдце с чашкой прилетело в руки, два кубика сахара и долька лимона нырнули в чай. – Вам стоит подождать нового директора. Вряд ли я вернусь в Конгресс.

– У меня дело… но не просьба, – сказала она. – То есть, это и просьба тоже, но другого характера.

Она сложила колени вместе и поджала ноги, сев на кожаный диванчик. Красивые колени – круглые, почти античные. Юбка старая. Странно, что она вообще в юбке – всегда ведь предпочитала брюки. Подчёркивала, что она современная женщина, для которой красота – вторична.

– Я вас слушаю, не стесняйтесь, – сказал Грейвз, поднимая спокойный взгляд к её лицу. – Я больше не ваш начальник, меня можно не бояться.

– Я никогда не боялась вас, сэр, – та улыбнулась, но тут же согнала улыбку и строго сложила губы. – Простите. Я очень виновата перед вами, сэр.

Грейвз удивился ещё раз.

– Конечно, я не очень хорошо вас знала, когда мы работали вместе… – сказала Тина. – Это понятно, у меня не было случая узнать вас ближе… Я не хочу сказать, что хотела бы! – она вспыхнула и смутилась ещё сильнее: – Я не хочу сказать, что я не хотела потому, что с вами что-то… О боже, простите. Я не знаю, что говорю.

– Вы ни в чём передо мной не виноваты, Тина, – снисходительно сказал он. – Скорее я виноват, что попался и подвёл вас всех.

– Вот, вот об этом я и хотела сказать, – она приободрилась, даже чашка в её руках перестала звенеть. – Я всегда знала, что вы – рассудительный, разумный человек. Ваши решения были взвешенными, спокойными. Я должна была заподозрить, что что-то не так, когда вы… то есть, когда мистер Гриндевальд в вашем облике приказал казнить меня и мистера Саламандера.

– Казнить вас?.. – третье удивление за вечер, пожалуй, стоит начать их считать. – За что?..

Следующие полчаса она путано, перескакивая с одного на другое, пересказывала события последней недели. Серафина этим не озаботилась – её куда больше волновал результат, а не процесс, сотканный из мелких звеньев.

– Я должна была понять, – твёрдо сказала Тина. – Вы никогда бы так не поступили. Казнь без суда, без следствия!.. Это было так на вас не похоже! Если бы в тот момент я подняла тревогу, катастрофы бы не произошло. Простите, сэр. Я должна была догадаться.

– Вам бы всё равно никто не поверил, – мрачно сказал Грейвз. – Я вас не виню.

– Если бы я была бдительнее, сэр, – упрямо сказала она, – Генри Шоу был бы единственной жертвой обскури.

Грейвз вздохнул. Тина была такая… Тина. Вечно думала, что может изменить то, что ей не под силу. Как раз за это её и вышибли из авроров. Грейвз не позволил уволить её, перевёл на бумажную работу. Подчинённые были его собственностью, а свою собственность он всегда защищал.

– Да… Обскури. Очень жаль.

– Я знаю, что вы были расположены к этому мальчику, – тихо сказала Тина.

Грейвз внимательно смотрел на её лицо.

Нет, не знает. Смущена и расстроена, но не краснеет. Не знает.

Тина всегда считала, что у Грейвза просто доброе сердце и благородные мотивы. Что он из жалости и сочувствия, а также, разумеется, из соображений безопасности магического мира поддерживает связь с Криденсом. Что он завербовал его, как агента среди вторых салемцев, чтобы следить за их настроениями. Знала бы она правду…

– Очень жаль, – негромко повторил Грейвз. – Совсем мальчишка. Вы ведь были там, да?.. – вдруг спросил он, чуть болезненно хмуря брови.

– Да.

– Расскажите, – попросил он после паузы.

– Рассказать что? – растерялась Тина.

Грейвз потёр лоб, отставил чашку.

– Мальчик умер из-за меня.

– Я вас не понимаю, – она подняла брови.

– Я хочу знать… – медленно сказал он, глядя на свои руки, – как он умер.

Это знание не принесёт тебе облегчения, Персиваль. Но ты его заслужил. За свою похотливую невнимательность, за то, что был занят сплошными фантазиями и проглядел чудовищную опасность. За то, что Гриндевальд воспользовался мальчишкой, той связью, которую ты сам выстроил, и за то, что теперь Криденс мёртв. Из-за тебя.

– Он потерял контроль над собой, – сказала Тина. – Что-то напугало его… или разозлило, я не знаю. Мы пытались поговорить с ним, вернуть… Он ведь мог сдерживать обскури столько лет!.. У нас почти получилось, но мадам президент… Она приказала аврорам атаковать.

– Тела не осталось?.. – почти спокойно спросил Грейвз.

– Нет… – Тина покачала головой.

– Это была Авада?

– Нет… Криденс был в форме обскури. Они использовали чары против тёмных сил.

– У него не было жизни, не было магии и не будет даже могилы, – сказал Грейвз и резко встал, чтобы отвернуться. Сунул руки в карманы, отошёл к окну. Тина тихо позвякивала серебряной ложечкой, размешивая чай. – Я вас не гоню, – сказал он, не поворачиваясь. – Пожалуйста, оставайтесь, сколько вам будет удобно, но я вас покину. Мне нужно… – он вдохнул, подыскивая слова, – заняться домом. Здесь полный бардак после моего отсутствия.

Он уже подошёл к дверям, унося с собой горечь вины там, где раньше был сладкий стыд, когда Тина наконец решилась:

– Сэр…

Он остановился, взявшись за ручку двери.

– Не вините себя. Может быть… так даже лучше.

Он обернулся, прищурился.

– Что значит – так даже лучше?..

Тина спрятала глаза, покрепче ухватилась за чашку.

– Может быть… в некотором роде эта смерть стала для него освобождением, и он теперь в другом, лучшем мире… Свободный…

– В лучшем мире?.. – Грейвз развернулся всем телом, уставился на неё. – Тина, вы никогда так не говорили об умерших. В вас нет ни капли религиозности. Вы от меня что-то скрываете?

Она забормотала, отнекиваясь, мол, его жизнь была так ужасна, мол, никто не мог ему помочь… Грейвз вернулся, встал рядом. Она шарила взглядом по полу и нервно прихлёбывала чай.

– Посмотрите мне в глаза, – тихо потребовал он.

– Мистер Грейвз, на самом деле мне давно пора идти… Спасибо, что выслушали…

Она дёрнулась подняться, Грейвз за плечо усадил её обратно, расплескав чай, навис над ней, схватившись за спинку дивана.

– Тина… – тихо сказал он.

Она молчала.

– Не смейте мне врать!

Она испуганно вздрогнула от окрика, Грейвз взял себя в руки и выпрямился.

– Извините, – сипло сказал он. – У меня был очень тяжёлый день. Так что вы на самом деле хотели мне сказать?..

– Я не могу, – решительно сказала она, встречаясь с ним взглядом. – Это не моя тайна.

***

Персиваль Грейвз никогда не был бунтарём и не стремился идти против системы. Он строил свою жизнь, как по нотам, и каждая была – восходящей. Старинная, уважаемая семья, прекрасное образование, друзья из высшего света, карьера, которой можно только завидовать… Его жизнь была образцом для подражания, его портреты появлялись на обложках журналов, о нём писали в светской хронике. Пра-пра-предок Гондульфус Грейвз благосклонно смотрел из своей картинной рамы на пра-пра-потомка.

Персиваль был из тех, кого даже в трёхлетнем возрасте называют «серьёзный молодой человек». Он был благоразумным и таким правильным, что таблица умножения рядом с ним казалась хаотическим набором цифр. Он был очень способным магом и очень умным человеком. Но с каждой ступенькой, приближавшей его к вершине правильности, он чувствовал, что жажда жизни внутри схватывается толстой ледяной коркой и костенеет.

Он позволял себе вольности. Мелкие. Тщательно охраняемые от чужих глаз вольности. Он находил лазейки в системе, даже не нарушая закон.

Закон Раппапорт, например.

Отношения с не-магами, включающие в себя брачные союзы и дружбу, были под запретом. Мерлин благослови стыдливость, которая не позволила включить в текст закона секс.

В целом магическое сообщество снисходительно смотрело почти на любые отклонения от нормы. Гомосексуализм вообще был самой невинной из них, учитывая существование полу-великанов и полу-гоблинов. Но там, куда Персиваль стремился, личная жизнь была причиной громких скандалов и рассадником возможностей для шантажа. Он был слишком заметной фигурой, чтобы искать случайные связи среди магов.

О том, что он предпочитает молодых мужчин, не знал никто. Даже Серафина. Он успешно поддерживал иллюзию человека, женатого на карьере. Время от времени появлялся в обществе под руку с какой-нибудь заезжей красоткой, никогда не делал комплименты мужчинам и никогда никого не трахал в Нью-Йорке.

Для не-магов он был человеком из ниоткуда – обычным дельцом, быть может, банкиром или автомобильным магнатом. Он был щедр, немного жесток и никогда ни с кем не встречался дважды. Америка была большой страной, и найти себе компанию он мог в любом городе.

Лет пять назад он почти смирился с тем, что род Грейвзов угаснет. Останутся, конечно, боковые ветки, всевозможные троюродные, пятиюродные и внучатые, но прямая линия крови исчезнет. В его правильности был всего один, зато непоправимый изъян.