Текст книги "Фетнәче. Мятежник (СИ)"

Автор книги: Махмуд Бекбулатов,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

"Почему вы так мало едите?" вернувшись, спросила она. В ее руках был жестяной поднос, на котором стояли синие пиалы, наполненные горячим чаем и тарелки с урюком и чакчаком. "Возьмите побольше." "Спасибо. Все замечательно вкусно, но я не голоден," Ахмет поклонился хозяевам. Он не хотел объяснять, что пища ему не требуется и его невозможно убить. "Вам не холодно без обуви?" Ибрагим указал на босые гости кунака. "Дадим вам тапочки." "Все в порядке. Обойдусь. Мои ичиги сейчас где-то на дне океана. Их, наверное, обжили какие-нибудь каракатицы," он рассмеялся, вспомнив свое прибытие. "В чем же дело? Я стачаю вам сапоги лучше прежних. Позвольте смерить." Он встал, подошел к керосиновой лампе, висящей над потолком, и, чиркнув спичкой, зажег ее.

В этот момент послышались шаги в сенях и легкий стук в дверь. "Входите," прокричал Ибрагим. Щурясь от яркого света, в избу вошел Галляметдин и мальчик лет пяти. Обеими ручонками держался он за рубаху своего дедушки. Удивленные глаза малыша робко глядели на незнакомца. На кудрявых волосах его сидела войлочная шапочка, которую он то и дело поправлял. "Вот привел внучка познакомиться с беком," Галляметдин обнял своего внука за плечи и вопросительно взглянул на Ахмета. "Очень рад знакомству," Ахмет представился и протянул мальчугану руку. " Назиф," неожиданно выкрикнул он. "Это правда, что ты горы сдвигать можешь?" "Если надо, то сдвину." " "Когда научишь?!" "Зависит от обстоятельств." Эти слова равно озадачили мальчонку и взрослых. Они не смотрели друг на друга, размышляя. Наступившее молчание прервал Ибрагим, "Садитесь, угощайтесь дорогие гости." "Спасибо, но в другой раз. Мы Бахтияр-бека к себе приглашаем. И вы к нам заходите." "Сейчас не можем," Ибрагим развел руками. "У нас еще много работы на сегодня." "Как знаете. Пойдемте к нам, Бахтияр-бек." Галляметдин прижал руки к груди. "Там вас наша семья дожидается. Дети хотят услышать ваши истории." "Бахтияр-бек, это наша традиция. Все хотят пригласить вас к себе в гости." объяснила Равиля.

Глава Седьмая

В жилище Галляметдина Ахмета встретила все домочадцы, два его взрослых сына, их жены и внуки. Две зажженных металлических лампы под низким потолком и красноватое пламя очага наполняли помещение тусклым светом. Младшее поколение удобно разместилось на полу в углу комнаты. Девочки нянчили кукол или помогали взрослым по хозяйству, мальчики с ножичками и шильцами в руках что-то мастерили из кусков дерева. Жена хозяина по имени Джитез, морщинистая, сутулая женщина, закутанная в кафтан из верблюжьей шерсти, пригласила их к столу, на котором стояли чашки, медный чайник и блюда со сладостями. Чайник передавали друг другу и по очереди наливали кипящий напиток. Клубы пара порой скрывали от Ахмета пятнадцать пар глаз, устремившихся на него. От него ждали рассказа и он начал повествование, обращаясь преимущественно к детям.

«Народ наш всегда был богат героями,» его монотонный голос был едва различим и слушатели подвинулись ближе к нему. "Случилось эта история вскоре после разгрома Казанского ханства в 1552 году. Царь Иван привел против нас огромное войско в пять раз превосходящее силы защитников Казани. Кого там только не было! Помимо русских стрельцов и яицких казаков были там и немецкие инженеры, мастера осадных дел и подкопов под крепостные стены, и ливонские знатоки артиллерии, были даже наемники из мусульман. Сорок дней и cорок ночей продолжалась осада. В ходе боев защитники Казани были поголовно уничтожены. Были стерты с лица земли дворцы, мечети, архитектурные памятники и национальная библиотека, не считая жилищ простых горожан. Улицы были завалены трупами, пылали пожары, черный дым застилал небо. Мужское население города было истреблено, а женщины и дети уведены в рабство. Но татарский народ никогда не смирился с поражением и продолжал борьбу. По всему краю стали вспыхивать выступления за свободу и независимость. Героев было так много, что не хватит времени всех перечислить. Об одном из них я хотел бы вам рассказать – звали его Мамыш-Берды.

Люди не удержали в памяти ни даты, ни места рождения своего смельчака, но помнят, что с юношеских лет был он неутомимым ходоком и великолепным джигитом. В его сухом мускулистом теле не было ни капли жира, был он меток и приметлив; в одиночку ходил с рогатиной на медведя, а рысей и куниц переловил без счета. С детства отличался он великолепной памятью и прилежанием. В школе на лету выучил он грамоту и вскоре мог повторять суры Корана, услышанные им в мечети. В своей деревне он был лучшим борцом, превосходя всех в проворстве и ловкости, и никому не удавалось повалить его, если падал он, то тут же вскакивал на ноги, как кошка, а руки его раз ухватившись за кушак, не выпускали противника, пока не сбрасывали его ловким движением на землю.

Ему было двадцать пять лет, когда пришла весть о вторжении русских. К тому времени был он cотником на Луговой стороне и весть о захвате столицы повергла его в печаль.

Он любил свою родину и страдал за ее боль, горечь и беды. Кликнул он под свои знамена всех обездоленных и ограбленных новой властью. Рать собралась немалая из крестьян, конников, пехотинцев и лучников. Не стало житья ни царским чиновникам, ни судьям-мздоимцам, ни сборщикам ясака. Обеспокоилась Москва и послала два военных отряда разделаться с непокорными, но были наголову разбиты восставшими. Осерчал царь Иван, затопал ногами и послал новый отряд из Свияжской крепости усмирить недовольных. Однако и тут вышла неудача. Повстанцы под командованием Зейзита и Сары нанесли сокрушительное поражение захватчикам, а командир отряда, боярин Салтыков, попал в плен.

Восстание росло, охватило оба берега Волги и к 1554 году под началом Мамыш-Берды сражалось пять тысяч бойцов. Ядром сопротивления была выбрана Чалымская крепость. На Сундырской горе, на правом берегу Волги появились ее высокие стены. Крепость считалась неприступной, круты были ее откосы, грозны ее бастионы, изобильны были склады оружия, провианта и фуража, большое войско пряталось в ее подземных пустотах. В январе 1553 года туда была перенесена столица воссозданного Казанского ханства. Мамыш-Берды был простолюдином, в те времена это считалось изъяном, и он искал хана – личность, которая бы стала знаменем восстания. Приехав в Ногайскую орду, он предъявил мурзам доспех битого им русского военачальника Салтыкова. Броню долго рассматривали, удивлялись и цокали языками. После колебаний престол Казанского ханства согласился принять Али-Акрам – сын мурзы Юсуфа. Новое ханство объявило войну Ивану IV, великому князю московскому и всея Руси. Казалось, против завоевателей собиралась сила огромная. На борьбу снаряжались Ногайская орда, Астраханское царство и даже далекий крымский хан Девлет-Гирей обещал поддержку. Однако предательство одного из мурз, присягнувшим на верность царю Ивану, погубило замысел союзников и союз распался. Так Мамыш-Берды и Али-Акрам остались один на один с вражескими полчищами. В 1554 году восставшие предприняли новый поход, подошли к стенам Казани и разбили крупное воинское соединение неприятеля. К сожалению это был последний успех. Москва присылала новые и новые армии. Стрельцы, казаки, новгородцы и всякие вооруженные авантюристы спускались вниз по Волге и "прочесывали" татарские террирории. Захватчики сжигали деревни и посевы, забирали скот. Доведённое до отчаяния население было вынуждено возобновить выплаты ясака. В 1556 году большой отряд под командованием боярина Морозова подошел к Чалымской крепости. Иноземные инженеры провели подкоп и нашпиговали его бочками с порохом. Оглушающий взрыв пробил брешь в стене и враги хлынули внутрь. Бой был долгий и жестокий. Али-Акрам погиб, а Мамыш-Берды, оглушенный, был захвачен живьем. Его заперли в клетку, отвезли в Москву на потеху зевакам и в том же году четвертовали на Красной площади." Голос Ахмета от волнения прервался; дети сидели с вытянутыми лицами, кто-то начал всхлипывать; они забыли есть и пить, все ждали продолжения. "Пятьсот лет назад случилось это несчастье," вновь заговорил Ахмет. "Народ придумал другой конец жизни своего героя. Будто бежал Мамаш-Берды из клетки, задушив двух солдат. Захватил он оседланных коней и, проскакав единым духом тысячу верст, вернулся в родные края. Будто превратился он в богатыря ростом в крепостную башню, встречал врагов в поле и громил их в пух и прах. Не было от него пощады захватчикам. Но недолго гулял он по полям и дорогам, чиня суд и расправу. Таким сильным он стал, что не выдержала его тяжести сыра – земля, прогнулась под его ногами, расступилась и поглотила по самую макушку. В ненастные ночи запоздалые путники слышат треск, лязг и скрежет, доносящиеся из степи. Каждый проезжий знает: то Мамаш-Берды напрягает свои могучие руки и ноги, пытаясь вырваться из заточенья, но далек назначенный Аллахом день, когда он поднимется сильный как прежде и освободит свой народ от чужеземного ига." Ахмет выпрямился, поднял голову и расправил плечи. "Я совершу то, что не успел сделать Мамыш-Берды," сухо закончил он свой рассказ, не глядя ни на кого в отдельности. "Но у тебя же нет войска!" выкрикнул детский голосок. "Я один побью целое войско," так тихо произнес он, что те кто были подальше не расслышали и стали переспрашивать передних. "Всем пора спать!" захлопали в ладоши мамы и повели в детскую половину своих зевающих чад. Вслед за ними удалились на покой и взрослые, недоумевая можно ли принимать всерьез слова

гостя.

До утра все затихло в доме, только всю ночь поскрипывали балки на чердаке, да чуть позвякивал отставший лист железа на крыше. Назиф проснулся на рассвете. В комнате с низким потолком его братья дремали под толстыми хлопковыми покрывалами. Было так тихо, что казалось все вымерло, впрочем кто думает о смерти в пятилетнем возрасте? «Отец со старшими сыновьями должно быть уехал в поля, мать и сестры хлопочут на огороде,» решил он. Назиф слышал только квохтанье кур и шелест деревьев за окном. Oн накинул латаные-перелатаные штанишки, холщовую рубашонку и босиком выбежал во двор. Вслед за ним с тявканьем бросилась белая лохматая собачка, спутница всех его шалостей и затей. «Сидеть, Эркен,» прикрикнул он на нее, но собачка не послушалась и, встав на задние лапы, начала облизывать его лицо. Подоспевшая бабушка спасла внука. Она оттащила Эркена и тот, жалобно повизгивая удалился в заросли кустов. Назиф последовал за бабушкой. Солнце поднялось над лесом и его косые лучи жгли мальчику спину. Быстро наступал горячий, душный день. В виноградниках позади дома рдели и сверкали золотистым отливом красные и желтые гроздья. Длинные тени от высоких лоз ложились на затвердевшую почву. Рядом на голом пространстве был разложен шерстяной цветастый ковер, из которого бабушка длинной палкой выбивала пыль. На траве под раскидистой грушей Назиф застал коленопреклонного гостя. Он молчал и выглядел очень задумчивым. Его глаза были подняты к небу и запекшиеся губы чуть шевелились. Мальчуган не раздумывал. «Когда горы сдвигать научишь?» подбежал он к Ахмету. Тот долго не отвечал, как если бы он не слышал его слов. Назиф потянул его за рукав и повторил вопрос. Ахмет очнулся. «Хоть сейчас,» его взгляд упал на ковер. «Хочешь покататься?» «На чем? Все лошади в разгоне.» «Вон ковер лежит. Мы на нем полетим.» Губы Ахмета изогнулись в мягкой улыбке. «Я эту сказку слышал,» Назиф вздохнул и разочарованно махнул рукой. «Это не по настоящему.» «Зови своих друзей. Полетаем по настоящему. Только сперва спроси свою маму.»

Назиф помчался в дом. Долго ждать не пришлось. Раздался дробный топот многих ног и вслед за Назифом выскочила возбужденная ватага мальчишек и девчонок. Самому старшему из них было девять и он торжественно сжимал в руке деревянный меч, самой младшей было четыре и она семенила позади всех. За ними следовали две молодые мамы в скромных домашних платьях. Сцепившись за руки, дети уселись на ковре. "Бахтияр-бек, какую сказку ты будешь нам теперь рассказывать?" пропищала Нурсайля, шестилетняя малышка в синем сарафане. "Не рассказывать," поправил ее Назиф. "Мы полетим." "Как мы полетим, если у нас нет крыльев?" "Мы вообразим, что полетим, так мне сказала мама," поучала Багдия, самоуверенное семилетнее создание с монистами, вплетенными в ее косички. "Все готовы?" спросил Ахмет. Он сидел посередине, скрестив ноги по-турецки, и строго следил за своими маленькими пассажирами. "Вставать нельзя. Наклоняться через край тоже нельзя. Держитесь за меня и друг за друга. Согласны?" "Да!" хор голосов так оглушил Ахмета, что он немного поморщился. "Тогда отправляемся." Сидящие дети не двигались, ожидая начала нового рассказа, но к их безмерному удивлению ковер действительно начал подниматься! Обеспокоенные женщины, оставшиеся во дворе ахнули и всплеснули руками. Kовер ничуть не прогибался, но бахрома его свисала вниз, касаясь камней и песка. Когда ковер завис в метре над землей, на него прыгнула собачка, не хотевшая расставаться со своим хозяином. Назиф обнял ее и сказал, чтобы она сидела смирно и не волновалась. Когда ковер взлетел выше крыши, Ахмет осторожно повел его вдоль улицы по направлению к реке. На ее берегах начался переполох. Завидев чудо великое торговки выскочили из – под навесов навесов и смотрели в небо. На переправе было хуже всего. Народ там попадал наземь, следя глазами за летающим дивом. К счастью паром в этот момент стоял на привязи у причала; паромщики же, закрыв глаза, побросали шесты свои и повалились среди блеющих овец и коз. Ребятишки были потрясены. Никогда они не поднимались так высоко. Они парили над кронами деревьев и земли не было видно сквозь густую листву. Деревня осталась в стороне, вода сверкала на зеркальной глади широкого плеса и вдалеке на горизонте в синеватой дымке показались смутные очертания гор. Ахмет, не наклонив ковер ни на капельку, бережно развернул его над лесом и так же медленно и торжественно проплыл над деревней, вернув детей на то же самое место во дворе под опеку их взволнованных мам. Однако дети продолжали сидеть на местах, не двигаясь и смотря прямо перед собой. На их ошеломленных лицах застыли маски безмерного удивления. Им было трудно осмыслить случившееся. Они все еще жили в сказке, которая превратилась в быль; только что они были ее участниками.

Возгласы прибежавшей со всей округи детворы прервали их грезы. В минуту двор был запружен малышами. Ахмет встал, размял затекшие ноги и вышел на улицу. "Покатай нас, тоже, Бахтияр – бек!" звенели голоса вокруг него. Детишки обступили его, тянули к нему ручки, настойчиво просили. Позади маячили их безмолвные родители. "Пожалейте гостя," пришел ему на выручку оказавшийся неподалеку Галляметдин. "Соблюдайте очередь." Он обратился к Ахмету, "Могли бы вы уважить каждую семью? Придти к ним в гости и полетать с их детьми. Все будут очень благодарны." "Конечно. Это первый мой долг," охотно согласился он.

"Ковры есть в каждом доме. Или вам нужен именно наш?" "Любой подойдет, лишь бы в нем не было дыр." Галляметдин хлопнул в ладоши и обратился к собравшимся. "Бахтияр-бек сказал, что он будет ходить из дома в дом и катать вас всех на ваших собственных коврах. Следующий дом Наргизы, потом изба Абузяра, потом Култугана...на один день этого хватит, потом посмотрим." "Я здесь," выступила вперед Наргиза. Она была взволнована, но решительна. Капли пота застыли на ее покрытом пылью лице. Она бросила свои лотки на рынке и бежала вдогонку за ковром-самолетом целую версту. "Но мой муж сейчас в мастерской," выпалила она. "Ты можешь решить без него?" Торговка утвердительно кивнула. "Тогда расстилай то, что у тебя есть. Зови своих внуков. Не толпитесь и не наступайте на ноги," острастил он гущу напирающих людей. Улыбаясь, Ахмет проследовал в соседний двор, где на траве возле забора уже была расстелена желто-красная кошма. Пятеро ребятишек поджидали его. Ахмет прочитал молитву, сложил свои обветренные руки на груди, сел в центре, скрестив ноги, и они полетели. Так прошел его второй день. К вечеру оставалась неохваченной еще большая часть деревни, но к концу пятого дня все детишки побывали в сказке и почувствовали себя Аладинами и принцессами. Ночевал Ахмет каждый раз на новом месте, посещая каждую семью. Угощали его вкусно, плотно и разнообразно, но в основном ждали его рассказов. После ужина с жареной уткой или мясом обычно подавали травяной чай с чакчаком или пастилой с миндалем. Осоловевшие от еды хозяева, облокотившись на подушки, внимали неторопливой речи гостя. В комнатах было полутемно и тихо. За печкой трещал сверчок и гулял ветер в трубе. Свет керосинового фонаря поблескивал на стеклянной и медной посуде. Ахмет сидел на почетном месте и говорил. Он прославлял победы татар и сожалел о горьких поражениях, он повествовал о жизни народа и рассказывал шутливые истории, он пел и ему подпевали; их сердца трепетали и души волновались от каждого его слова. Но у него тоже были вопросы. Он интересовался повседневной жизнью здешних людей, расспрашивал об отдаленных поселениях, о добыче руды и угля, об экспедициях через пустыни и океаны, о путешествиях через дремучие джунгли. "Оставайтесь с нами, Бахтияр-бек," упрашивали его. "Мы найдем вам невесту и построим избу." "У меня есть предназначение на Земле," каждый раз отвечал он. "Я должен исправить ошибку истории."

Не понимали сельские жители загадочных намеков и, удивляясь странным речам Бахтияр-бека, спешили по своим делам.

Наступил день, когда Ибрагим принес давно обещанные сапоги. "Как вы всю неделю ходили босиком?" увидев подарок, озадачился Галляметдин. "Мои ступни никогда не касались земли," залился смехом Ахмет. "Вы разве не заметили? Я всегда висел в сантиметре от нее. Потому-то я никогда не оставляю следов и вашим хозяйкам не надо подметать полы за мной." Он присел на скамью и, обернув ноги портянками, одел обновы. Сапоги сидели на нем как влитые. Хрустящие, яловые, начищенные до блеска, они поражали дивным качеством и окраской. Ахмет с благодарностью принял гостинец. "Вот тебе на память мой кинжал," он отцепил с поясного ремня свое оружие. Пальцы Ибрагима крепко сжали его серебряные ножны. "Разве вам не понадобится?" "Там куда я иду одним кинжалом не обойдешься. Клянусь, что этим татарским сапогом я попру выю московскому царю!" Черные брови Ахмета нахмурились, бледные губы сжались в упрямую линию, глаза блеснули недобрым светом, лицо его потемнело от праведного гнева. Oн резко топнул ногой, взбив клуб пыли. "Мне пора на Землю в 1552 год! Там я разделаюсь с Иваном Кровавым!"

Все хотели проводить Бахтияр-бека, но в дальний путь отправились они втроем. Ахмет опасался катаклизма, который мог бы быть вызван его перемещением вдоль оси времени в обратном направлении, синхронно совмещенный с прыжком на другую сторону вселенной; потому выбрал стартовый пункт подальше от человеческого жилья. Самые неразлучные друзья захотели побыть с ним до последней минуты его пребывания на планете. Выехали они на рассвете, в дороге были уже целый день, но его спутники не высказывали признаков усталости. Смеркалось. В лесу на утесистом предгорье стало темнее, чем прежде. Лошади шли гуськом через заросли – морда одной касалась крупа другой – Ахмет впереди, Ибрагим позади, Галляметдин между ними. Всадники редко переговаривались, поводья были опущены, но ноги сильно упирались в стремена. Ночной воздух посвежел. Запах влажной травы примешивался к аромату хвои.

"Может быть здесь," Ахмет поднял руку и остановил процессию. Ночь была ясная, но луны в этом мире не было. Незнакомые созвездия, рассыпавшиеся над головой, разгоняли мрак вокруг себя почти как факелы. Tаинственное сияние заливало поляну. От леса, цветов и травы исходил дурманящий аромат. Над ними в сумятице беспорядочных движений с клекотом носились хищные птицы. Шум их крыльев, похожий на внезапный ураган, наполнял плотный, сырой воздух тревожным ожиданием. Ахмет спешился, подошел к обрыву и заглянул в провал. По краям его, громадные и неподвижные, прорезались в чернильной синеве кремнистые скалы. Причудливо падали тени по острым скатам каменных гигантов. Звездный свет играл и дымился на голых выступах, зазубренных вершинах и речке, бурлящей далеко на дне.

"Давайте прощаться," Ахмет обнял каждого из них. "Как управитесь на Земле, милости просим к нам," слезы навернулись Ибрагиму на глаза. "У нас всегда тихо, спорщиков нет и рыбалка хорошая. Живем душа в душу." "Верно," поддакнул Галляметдин. "Hа Земле ничего, кроме раздоров, вы не найдете. Разве их, оглашенных, примиришь?" "Природа там, говорят, красивая," вставил Ибрагим. Зато люди нередко грызут друг друга." "Поганое место," согласился Ахмет. "Тамошняя история однообразна. Бесконечная череда убийств, перемешанная с грабежами, изнасилованиями и другими преступлениями меньшего разряда." Он озабоченно взглянул на небо и замер, прислушиваясь к чему-то. "Мне пора. Не подходите близко. Берегите свои глаза. Лучше укройтесь за пригорком. Может случиться ураган или землетрясение, я точно не знаю. Ждите пока не успокоится, потом возвращайтесь домой." Ахмет пересек поляну и остановился на краю бездны. Резким движением он достал из-за пазухи гатжит и своими корявыми, натруженными пальцами сделал несколько манипуляций. Как и раньше, рой светящихся мошек охватил его голову. Плотная масса искорок сновала во всех направлениях, создавая интенсивный ореол. Сполохи цветного пламени заметались по лесу, по траве, по скалам. Ахмет подождал полминуты и сильно оттолкнувшись, прыгнул вниз. На мгновение пропасть озарилась ярчайшим светом, затем грянул гром и мир опять погрузился в мрак, безмолвие и недвижность. Его оставшиеся друзья подошли к месту, где несколько минут назад стоял Ахмет. Из пропасти тянуло жаром. При свете факела они пытались рассмотреть последствия отлета. Кустарники превратились в пепел, скалы оплавились, речка выкипела и на месте русла валялась закопченная галька. "Алла бирәчәк аңа ярдәм (пусть Аллах даст ему помощи)," пожелали его единоверцы.

Глава Восьмая

Резкий порывистый ветер гнал белые пушистые облачка, уже пламеневшие на востоке. Загорался новый тяжелый день. Костры русских войск мерцали до самого горизонта, охватывая Казань плотным кольцом. Их неровный неяркий свет отбрасывал красноватые отблески на загаженный, утоптанный снег и черные силуэты людей, спящих вокруг. Московская монархия двинула против казанских соперников 150-ти тысячную армию, в пять раз превышающую силы защитников города, многочисленную артиллерию и даже знатоков минных подкопов из Англии. Все это требовало "ока государева" и постоянного снабжения продовольствием и снаряжением. Вот и сейчас, стоящий на крепостной стене Зайган, разглядел в предрассветной мгле баркасы, переправляющие через Волгу новые запасы оружия и свежие войска из Свияжска. Их было десять, они были тяжело нагружены, но быстро двигались под надутыми парусами. Белый царский шатер стоял на другом берегу, на крутояре; в редеющем полумраке его можно было узнать по красно-желтому свету сотен факелов и многолюдью толпившейся охраны. Зайган поморщился от боли. Рана в плече бередила и не давала уснуть. Было ему под сорок, из которых двадцать лет прослужил он верой и правдой нукером в отряде мурзы Кызылбаши; богатства большого не нажил, но достаток появился, жил он с семьей в своем домике, в конюшне стоял пяток лошадей, мурза аккуратно платил жалованье; все они были сыты, одеты и обуты. Русские всегда беспокоили Казанское ханство, но всегда их атаки отбивали, так должно было случиться и в этот раз. Он вспомнил свою жену и детей, которых оставил полгода назад в Арске под охраной князя Епанчи и его конницы. "Они искусные воины и победят захватчиков," попытался успокоить он себя. Сырой ветер пронизывал его до костей. Bойлочный кафтан, облекающий его тело, поверх которого был надет стальной пластинчатый панцирь, плохо грел. Его задубелое лицо покраснело от холода, а рана все ныла. Он уселся поудобнее в углу на скамье, натянул баранью шапку до ушей, но сон не шел. Воспоминания о вчерашнем штурме будоражили его... Двенадцать осадных башен подвинули к воротам царские артиллеристы. Между крепостными стенами и пушками оставался только ров, местами заваленный землей и бревнами. Фрязские инженеры, ученики Леонардо да Винчи, соорудили эти башни на "три боя" и после нескольких умелых залпов стены ярко пылали. Взрыв подкопа под воротами послужил сигналом. Запищали свиристелки, задудели трубки, загремели барабаны. Как саранча двинулись на приступ русские войска. Да много ли среди них было русских? Здесь были и касимовские татары, и мордвины, и черкесы, а также разношерстный европейский сброд – немецкие, итальянские и польские наемники пришедшие пограбить казанцев. Первые ряды несли лестницы, по которым, перебравшись через ров, они тут же карабкались наверx. Железные крючья накинутые на зубцы плохо держалиcь и нередко соскальзывали, сбрасывая атакующих на жесткую землю. Мусульманские воины поджидали тех, кто сумел забраться на стены. Чужаки гибли сотнями под смертельными ударами, но будто бы и не замечали потерь. Бесстрашные женщины вилами отталкивали лестницы, кидали булыжники и лили на ратников кипящую смолу из огромных чанов. От пушечных и пищальных выстрелов закладывало уши. Подобно падающему дождю, носились тучи стрел, поражая без различия как защитников, так и нападавших. Лязг мечей и сабель, грохот ударов о доспехи, хруст ломающихся костей леденил души. Татарские богатыри сошлись с врагом врукопашную, нанося им тяжелый урон. Их изогнутые острые сабли рубили и кололи злодеев, с одного удара снося им головы, руки и ноги, и те, с криками боли, падали в лужи собственной крови. Татарские топоры и булавы крушили и дробили черепа завоевателей и ни щит, и ни шлем, ни кольчуга не могли уберечь московских воителей от неминуемой гибели. "Мало нас," с горечью думал Зайган, протыкая копьем очередного стрельца. "Ногайская орда, наши ближайшие соседи, отказали в помощи. Им важнее дружба с московским царем. Так царь нас всех поодиночке и передушит." Пушки на высоких лафетах крупной картечью беспрерывно косили ряды русских. Сверкало пламя, гремели выстрелы, густой едкий дым окутывал батарею. Видя ужасную гибель своих сородичей многие наступающие оробели и, чтобы избежать битвы с татарами, не дойдя до стен ложились на землю, притворяясь убитыми, и дожидались ночи, чтобы уползти к своим. Зайган рубился с тремя бородачами, они были вооружены бердышами, железные шапки с бармицами закрывали их лица, они подпрыгивали и громко ухали, пытаясь испугать, от них несло куревом и водочным перегаром. Одного Зайган заколол, другого зарезал, а третий, отшвырнув свой чекан, выстрелил из самопала. Свет померк в глазах у Зайгана. Пошатнулся он от острой боли, челюсти его еще были сжаты в свирепом оскале, но руки больше не держали оружия. Ноги батыра подогнулись и он рухнул лицом вперед. Tьма обступила его.

Медленно, как бы через толщу воды, звуки стали проникать в его сознание. Он стал различать голоса, плач, смех и стоны. Веки его вздрогнули и пальцы зашевелились, сгребая щепки и мусор с деревянного помоста, на котором он лежал. Зайган открыл глаза. Превознемогая боль в плече, но опираясь на здоровую руку, он привстал. Комната, в которой он находился, была заполнена ранеными. Одни молча лежали, страдая с закушенными от боли губами, контуженные в грудь хрипели, потерявшие конечности приглушенно подвывали; другие, легкораненые ковыляли взад – вперед, помогая своим товарищам и пытались облегчить их боль. Воздух был сперт и насыщен испарениями нечистот. Масляная лампа бросала бледный свет на покалеченные человеческие тела, обмотанные белыми тряпками. Двое мужчин на соседних лежаках вели неторопливый разговор. "Безнең җиңү (Hаша победа)," услышал Зайган замечательные слова, от которых затрепетало и запело его сердце. Могучий прилив энергии охватил все его существо. "Руслар китте? (Русские ушли?)?" прервал он беседующих. "Нет, они еще здесь, но перетрусили здорово," обернулся к нему небольшой румяный крепыш, лет двадцати пяти, одетый в ватный халат и тюбетейку. "Русские убежали в свой лагерь и загородились щитами. Полегло их вчера видимо-невидимо. Сейчас ждут нашего удара," со смехом добавил его собеседник, безусый подросток с ломающимся голосом. Он сидел на свернутой медвежьей шкуре, его руки, кулмэк и шаровары были испачканы красным. Позади них на грубом столе стояли фарфоровые и жестяные тазы, до верха наполненные ветошью и бинтами, валялись щипцы и пилочки, которые можно было бы причислить к разряду хирургических инструментов; длинные полки вдоль стен прогибались от множества разноцветных баночек и бутылочек, содержащих, по видимости, медицинские снадобья. "Как вы себя чувствуете, абый?" обратился к Зайгану тот, что постарше. "Мы промыли вашу рану и вынули свинец. Ничего серьезного. Скоро заживет." "У нас все выздоравливают," обнадежил его подросток. "Главное, покой и вера." Зайган попытался встать. "Пойду на башню. Посмотрю, где враг." Он стал одеваться. Вдвоем лекари помогли ему, потом принесли его ичиги. На него накинули его кафтан, застегнули панцирь, напялили шапку и, опираясь на плечо юноши, Зайган неуверенно вышел... и пробудился. По прежнему сидел он на скамье на крепостной стене, его спина упиралась в угол между лестницей и башней. После вчерашней битвы его тело болело и кровоточило, синяки и порезы на руках саднили, но душа ликовала... Он и не подозревал, что все-таки задремал, вспоминая прошедший день. Вокруг него уставшие защитники прикорнули возле лафетов и бойниц. Они накрылись тулупами, бараньими и овчинными шкурами, но даже во сне их руки сжимали оружие. Неподвижные фигуры часовых стояли на страже. Сколько он спал? Солнце, пробиваясь сквозь пелену синеватых туч, уже поднялось над горизонтом и светило своими бледными лучами на обороняющийся город и вереницу парусных кораблей у речного причала. На черневшей подпалинами кострищ заснеженной равнине копошились захватчики. Их действия были непонятны, казалось, что они собираются уходить. Зайган повернулся и взглянул вниз. Улица, примыкающая к поврежденным воротам, была завалена битыми кирпичами, обломками бревен и искалеченными человеческими телами. Дым от отдаленного пожара стлался над бесконечной чередой соломенных крыш. Рядом с воротами стоял пышный и монументальный ханский дворец. Он был глух и молчалив, тень несчастья покрывала его и только слабый огонек сиротливо тлел в зарешеченном окошке верхнего этажа. Но казанцы верили в свою победу. В морозном воздухе звучали отрывистые воинские команды, цокали копыта конных патрулей, скрипели колеса повозок, подвозящих боеприпасы, и на центральной площади хан Ядыгар делал смотр своим дружинам. Тем временем прохожие торопились похоронить погибших, артель плотников, громко перекликаясь, восстанавливала постройки, хозяйки разжигали свои очаги и пекли хлеб, а с минарета, как голос надежды, доносился протяжный зов муэдзина.