Текст книги "Третий король"

Автор книги: Мацей Сломчинский

Соавторы: Джо Алекс
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Банда, обладающая такими связями и капиталами, всегда сумеет настигнуть предателя, скрывайся он хоть _в экваториальных джунглях или в эскимосском иглу в полумиле от полюса. Если бы дело обстояло иначе, милый мой Галерон, то Грубер не гулял бы сейчас по Вене, а давно бы отдыхал в тюрьме одного из континентов нашей не такой уж маленькой планеты.

– Это все так, шеф, но...

– И еще кое-что. Вся ваша гипотеза зиждется на одном-единственном факте – на содержимом конверта, найденного в чемоданчике этого самого Гомеса. Так?

Галерон кивнул.

– А вам не приходило в голову, – продолжал Дидо, – что такая старая лиса, как Грубер, мог просто предвидеть обыск ручной клади Гомеса? Он мог дать ему три заранее заготовленные фотографии, а разговор их при этом шел о какой-нибудь не известной нам картине, находящейся в Тироле, Милане или даже здесь, у нас под носом, в Париже.

– Да, шеф. Я тоже подумал: не хотят ли они нас таким образом пустить по ложному следу? Но...

– Но...

– Но они могли пренебречь осторожностью. Такое вполне вероятно. Гомес, насколько я знаю, в ладах с законом. Почему он должен был ожидать, что международная полиция столь быстро отреагирует? В конце концов, судя по тому, что Грубер заказывал билет на самолет в Вену прямо при своем госте, он понятия ни о чем не имел до появления Гомеса, который показал эти три фотографии и обратился к Груберу с предложением. Сомневаюсь, что дела подобного рода предварительно обсуждаются письменно. Кроме того, шеф, даже если это и ложный след, то... – он запнулся и замолчал.

– Вы хотите сказать, что мы ничего не теряем, потому что ложный след – это тоже след, а еще вчера у нас не было и того?

– Да, шеф, именно так. Надо идти по следу, не думая о том, ложный он или нет.

– А вы точно знаете, что хотите сказать словами «пойти по следу»?

– У меня пока нет подробно разработанного плата, но, полагаю, для начала надо заняться этой картиной, так как Грубер тоже наверняка ею займется. Самого же Грубера я предлагаю на время выбросить из головы, но при этом не забывать о нем, если можно так выразиться. Пускай себе спокойно живет на своей шикарной штутгартской вилле, не страдая от бессонницы и отсутствия аппетита, в уверенности, что ни один полицейский в Европе не может положить ему на плечо руку и произнести ту заветную формулу, которую он уже давно должен был бы услышать. Пускай...

– Отлично, Галерон. Вам бы писать дешевые романы для юных девиц. Вы склонны к мелодраме и не заставите своих читательниц перенапрягать мозги. Я чуть не прослезился. Но что же дальше? Разумеется, надо сообщить полякам о возможном похищении картины. К сожалению, я не вижу никакой связи между этим фактом и самочувствием герра Грубера. Не считаете же вы, что этот добропорядочный господин вылетит в Польшу и даст поймать себя служителям закона при попытке вынести под полой «Третьего короля»! С моей точки зрения, прежде чем входить в контакт с поляками, следует сделать еще кое-что со своей стороны.

– Простите, шеф, у меня есть один план...

И Галерон пустился в объяснения. При этом его лицо все так же сохраняло младенчески невинное выражение, лишь щеки порозовели чуть больше. Когда он закончил, Дидо – теперь уже без тени иронии – произнес:

– Весьма разумно. Я во всем согласен с вами.

Галерон совсем зарделся, так как шеф нечасто хвалил своих сотрудников.

Спустя десять минут радиостанция Интерпола передала в эфир шифрованное сообщение.

Глава третья, из которой мы в частности узнаем, что думает о полиции господин Грубер

Герр Грубер довольно улыбался. Через открытое окно в комнату лился уличный шум: свист сотен шин, скользящих по асфальту, шаги и прочая смесь городских звуков, плывущих в вечернем сумраке над крышами домов. Прямо против окна пульсировала ярко-красная неоновая надпись, рекламирующая очарование тех женщин, которые пользуются шампунем Э-Л-И-Д-А, Э-Л-И-Д-А, Э-Л-И-Д-А...

Комната хотя и была в мансарде, тем не менее имела внушительные размеры. Розовая настольная лампа с шелковым абажуром скупо освещала лица троих мужчин, сидящих напротив Грубера. Они тоже довольно улыбались.

– Вы и меня обвели вокруг пальца, ведь я чуть было не погнался за такси, чтобы выяснить, не следят ли за вами, – сказал младший из троих, высокий, лет тридцати пяти мужчина солидной наружности с красивыми холеными руками. – Все было проделано просто виртуозно! – Он рассмеялся, и в его смехе послышалось восхищение.

– Я повторяю вам много лет, дорогие мои, что полицейские – это большие дети, – серьезно произнес Грубер. – Мне кажется, что в полицию в основном идут служить мальчики, которые в каком-то смысле никогда не повзрослеют.

Разумеется, я говорю не о дорожной полиции, они-то такие же люди, как почтальоны или пекари, которые мечтают только об одном – честно заработать свой кусок хлеба. Речь о криминальной полиции. Эти парни начитались в детстве книжек о приключениях и о борьбе добра со злом. Они мнят себя героями, которые сражаются с легионом кровожадных бандитов, составляющих, по их мнению, так называемый преступный мир. В действительности же оказывается, что этот самый преступный мир, как и любой другой класс общества, а мы с вами, господа, безусловно, образуем особый класс, так как не входим ни в какой иной, – этот самый преступный мир тоже имеет свою верхушку. Этой элитой, этим цветком, расцветающим на бесплодной почве уголовного кодекса, – впрочем, не настолько бесплодной, чтобы цветок этот безвременно увял, – являются интеллектуалы, посвятившие себя битве с серостью будней. С серостью, проистекающей из того, что простой смертный в нашем мире получает за свой труд слишком мало для того, чтобы могла сбыться даже самая скромная его мечта о достатке и приятном проведении тех немногих лет, которые отпущены нам со дня рождения до старости. Так вот, оказывается, что уровень сознания человека, ставшего офицером полиции, гораздо ниже уровня упомянутой элиты. Именно поэтому полиция бывает столь беспомощна, когда сталкивается с нашей деятельностью... конечно, если мы сами не допустим какой-нибудь элементарной оплошности. Я говорил о разнице между детьми и взрослыми. Она кроется прежде всего в том, что взрослые, благодаря своему опыту и, если можно так выразиться, натренированности ума, лучше приспосабливаются к неожиданным ситуациям и быстро находят решение, а дети очень удивляются, когда происходит что-то непредвиденное, что-то, с чем им еще не доводилось сталкиваться, и не знают, как реагировать. Я прибегнул сегодня к простейшему трюку, которым пользуются все цирковые фокусники. Чтобы скрыть то или иное свое движение, они отвлекают внимание зрителей в другую сторону. Вот и я сел в такси, в котором, как мы это давным-давно разучили, сидела, сжавшись в углу, не видимая снаружи фрейлен Вельгауэр. Для того, чтобы водитель, если его спросят, мог засвидетельствовать, что нас с нею ничто не связывает, я сказал: «Ах, простите, я не заметил, что такси занято». Потом протиснулся мимо нее и вышел из машины с другой стороны. Я был уверен, что за мной следят, но скорее всего издали, чтобы не спугнуть меня. Я пригнулся, сделал два шага и уселся в следующее такси, открыв дверцу с противоположной стороны.

– Я это видел, – рассмеялся молодой человек. – Все произошло невероятно просто!

– Ну, конечно! В этом-то и состоит наше преимущество! Мы стремимся работать как можно естественнее, в то время как они от нас ждут всяческих чудес и хитростей. Раз машина была занята, я сел в другую. А так как я вышел с левой стороны, то логично было и во второе такси садиться оттуда же. Если бы полиция все-таки засекла меня, то я бы просто проехался с эскортом до гостиницы... Суть в том, что полиция никогда не поймет элементарной вещи: я отправлюсь на встречу с вами лишь если я уверен, что за мной нет хвоста. Но они же как дети, где им сообразить, что я уйду от них сразу же, в суматохе и сутолоке машин перед аэропортом. Они, видно, считали, что человек моего возраста уже неспособен на такие трюки. Зато теперь они руками разводят! Я прилетел в Вену абсолютно легально, и не существует такого закона, который предписывал бы гражданину другой страны находиться именно в том такси, где его желали бы видеть агенты австрийской полиции.

И Грубер расхохотался – молодо, раскатисто, самоуверенно. Остальные отозвались, как эхо, но стоило Груберу принять серьезный вид, как и они тут же посерьезнели. Их шеф уселся поудобнее и пренебрежительно махнул рукой.

– Впрочем, нам сейчас не до полиции. Перед нами куда более важное дело, просто эта история в аэропорту так меня насмешила, что я занял много времени ее пересказом. А ведь сегодня мне еще надо поселиться в какой-нибудь приличной гостинице, завтра утром я побываю на паре выставок и еще на художественном аукционе, но ни с кем из вас я больше не встречусь, так что спланируем и обговорим все сейчас же. К счастью, мы можем полностью положиться на наш архив, в котором, благодаря доктору фон Гейтцу, имеется практически полный перечень экспонатов и сотрудников любого европейского музея, не говоря о картотеке с данными о частных коллекциях. Курт, будьте любезны, опустите шторы, а вы включите проектор.

Со своих мест поднялись двое. Сразу после того, как тяжелые темные шторы были спущены и комната погрузилась в темноту, зажужжал проектор, и на стене возник желтый прямоугольник, осветивший небольшой экран.

– Попрошу номер первый, – послышался в темноте голос Грубера.

На экране появилось цветное изображение «Третьего короля» Риберы. Это был король-арап в своей великолепной мантии с маленькими золотыми колокольчиками.

Некоторое время все молчали. Потом Грубер заговорил. Говорил он тихо, и видно было, как любит он себя слушать. Голос звучал спокойно и уверенно, как если бы его обладатель был профессором искусствоведения, рассказывающим своим студентам секреты неаполитанских живописцев.

– Итак, эта картина ставит перед нами, господа, проблему, решить которую нам придется за несколько месяцев, а то и недель. Произведение это практически бесценно, но оно, безусловно, много теряет от того, что историческая судьба разлучила его с двумя остальными картинами, которые с ним составляли когда-то единое целое. Я не буду сейчас анализировать шедевр, созданный кистью великого Риберы, так как его достоинства интересуют нас только косвенно. Напрямую же нас интересуют лишь две вещи: как добраться до картины и как при этом обойтись без скандала.

Грубер помолчал и добавил:

– И мне и моим клиентам по многим причинам необходимо, чтобы намеченная операция была проведена без шума. Это, разумеется, сильно осложняет дело, потому что нам мало усыпить бдительность хранителей картины на короткое время; нужно будет обмануть ее раз и навсегда.

– Но это же невозможно, – раздался в темноте чей-то голос. – Не хотите же вы сказать, что хранитель музея или кто-то другой, отвечающий за картину, обнаружив пропажу, скроет этот факт?

– Разумеется, нет! Рассчитывать на помощь нашего противника, конечно, не приходится. Поэтому необходимо устроить так, чтобы он даже не догадался о похищении «Третьего короля».

– Но из того, что вы нам говорили, как-то не следует, что это одно из условий заказчика.

– А он и не ставил подобных условий. Это богатый человек, я бы даже сказал – очень богатый, который живет в одной из тех южноамериканских республик, где закон допускает зачастую весьма гибкую интерпретацию. Он наверняка сумеет пристроить свое приобретение так, чтобы и наслаждаться им и скрывать при этом от посторонних глаз. Нет, господа! Дело в другом. Если я хочу, чтобы пропажа «Третьего короля» прошла незаметно для поляков, то диктуется это исключительно заботой о нашей безопасности.

Грубер вновь помолчал. В его словах была большая доля правды, но не вся правда. Он давно уже жил трудной жизнью главаря одной из самых крупных и самых ловких преступных групп, какие когда-либо знала Европа, и он слишком высоко ценил свое умение руководить людьми, чтобы допустить грубейшую ошибку, заронив зерно сомнения в души тех, кто должен был выполнять его планы. А сам Грубер в настоящий момент сомневался. После визита Гомеса у него возникло неясное ощущение, что он что-то упустил. Долго он не мог понять, что всколыхнуло его сверхчувствительное подсознание. И понял он это только в самолете. Гомес привез ему три фотографии. Где же они? На вилле гость их не оставлял. Значит, взял с собой. Вот в чем упущение! Ведь если... Если кто-то вдруг увидел у Гомеса эти снимки, он мог прийти к выводу, что...

Хотя Грубер и твердил постоянно своим людям, что полицейские – это взрослые дети, но он все-таки знал: некоторые дети бывают умнее своих сверстников. И если долгие годы он искусно избегал многочисленных ловушек, то удавалось это лишь потому, что он всегда верно оценивал силы полиции всех стран, где его группа преступала закон. Ах, эти фотографии!.. Возможно, конечно, что они благополучно вернулись в Южную Америку. Ведь сами по себе они никакой опасности не несли. Полиция может во многом подозревать Грубера, но ничего конкретного ей пока не известно. Грубер принимает у себя на вилле десятки людей, большинство из которых – самые что ни на есть честные люди: музейные работники, искусствоведы и так далее. У него много прекрасных картин! И Гомеса он принимал совершенно открыто, не делая из этой встречи секрета. Да, но за ним следят. Это ему известно уже несколько лет. За ним следили в Штутгарте, в Вене, в общем, везде. Ему было шестьдесят, и он, если бы захотел, давно мог отойти от дел. Но он не хотел этого. Его богатство позволило бы ему прожить в роскоши и покое до конца дней. Но Грубер, хотя и любил роскошь, совершенно не мыслил себе жизнь на покое. А еще он верил в себя. Он был опытен, не совершал промахов, имел большие связи и сеть своих людей во всех европейских столицах. Нет, опасаться ему нечего. Разумеется, при условии, что он никогда не допустит ошибки. Если кто-нибудь чужой увидит эти фотографии, то завтра же утром польская полиция забьет тревогу. Можно, конечно, справиться у Гомеса... Но что это даст? Он-то наверняка помалкивал об этом деле. Вот только снимки...

М-да, значит необходимо выяснить, знают ли поляки, что их картине грозит опасность. Но польская полиция может действовать и незаметно. Следовательно, картину надо украсть так, чтобы даже поляки не догадались о похищении. Понадобится несколько месяцев тщательной подготовки. Грубер понимал, что в Польше следует мобилизовать маленькую, но хорошо организованную группу. Аккуратность требует времени. Гонорар был, конечно, значительным, но не деньги интересовали Грубера. Отказаться—это значит проиграть без борьбы, а Грубер не любил проигрывать и тем более сдаваться без боя. Он не мог сообщить своим людям об этих снимках. Тот, кто подозревает о западне, скован, им движет страх и в конце концов он чаще всего попадается.

– Для вас же будет лучше, если вы выберетесь из Польши с картиной, но не подняв при этом на ноги всю польскую полицию. Однако мы все обсудим позже, когда вы подробнее ознакомитесь с операцией и когда будет готов детальный план. Покажите, пожалуйста, следующий кадр...

Луч света, падающий на экран, на мгновение погас. Изображение «Третьего короля» исчезло, и на его месте возник замок в стиле барокко, стоящий в конце длинной подъездной аллеи.

– Замок, а вернее, деревня, где он расположен, называется Боры, – спокойно комментировал Грубер. – Это старая дворянская усадьба, сейчас там Государственный музей, что-то вроде заповедника, только в отличие от обычных музеев под открытым небом здесь демонстрируется образ жизни польской шляхты. Замок с его библиотекой, картинной галереей и прекрасным парком, в котором до сего дня сохранилась самая большая в Европе оранжерея, посещают ежегодно тысячи людей, хотя от замка до ближайшей железнодорожной станции около пятнадцати километров. К счастью, невдалеке пересекаются два оживленных шоссе, поэтому можно добраться до места на машине или на автобусе. Покажите нам третий слайд.

Изображение вновь поменялось. На экране появился темно-коричневый книжный шкаф с высокими дверцами, по обеим сторонам которого стояли два огромных глобуса, представляющие Небо и Землю. Слева от Земли, на некотором расстоянии от шкафа, находилась небольшая картина. Это и был «Третий король». Он висел примерно на уровне человеческого роста и был заключен в тяжелую золоченую раму, которая казалась тесноватой для этого полотна.

– Владельцы замка получили картину в подарок от русской царицы сто пятьдесят лет назад. С тех пор, если не считать нескольких ее отлучек к реставраторам, она так и висит в замковой библиотеке. Сейчас я ознакомлю вас с планом библиотеки, а потом мы изучим наши материалы о музее в Борах и о его персонале.

Должен, впрочем, предупредить, что информация могла отчасти устареть. Слайд номер четыре...

Глава четвертая, в которой пьют на службе

Комната была большая, но шкафы, стоящие вдоль стен и едва ли не достигающие потолка, значительно уменьшали ее. Посреди комнаты помещался стол, на нем же высилось несколько деревянных фигур. Они изображали сидящих людей, озабоченно подпирающих руками головы – точь-в-точь усталые путники, которые присели передохнуть, но не имеют сил встать и двинуться дальше.

Дверь, теряющаяся среди шкафов, резко распахнулась, и на пороге появилась девушка в форме поручика. Красивая блондинка с модной прической. Прямые длинные пряди спускались на погоны. В руке она держала какие-то бумаги.

– Вот твои акты, – сказала девушка, прикрывая за собой дверь. – Хотела бы я узнать, как они оказались у меня на столе, ведь здесь ясно написано: капитан Стефан Вечорек.

– Да ну их! – приглушенно прозвучало в ответ.

– А ты где? – Она никак не могла понять, откуда раздался голос. – Если ты собрался играть в прятки, то сначала надо сосчитать до двадцати, а потом крикнуть «можно!»

Капитан Вечорек тяжело поднялся с колен, аккуратно придерживая двумя пальцами потрепанную церковную хоругвь, на которой вышитый золотом святой Георгий пронзал красным копьем синего дракона.

– У нас считали до пятидесяти...

Он вздохнул и, отодвинув локтем распятие, положил хоругвь на стол.

– Один тип подучил троих парней, семнадцати, восемнадцати и девятнадцати лет, и они таскали ему все это. Платил он им сотню-другую, а сам продавал иностранцам по две тысячи. Позавчера на границе задержали одного англичанина, который вез три таких штуки. Он сразу же сказал, от кого их получил. Остальное было найдено при обыске.

– И что же?

– А ничего. Англичанин отбыл в Англию без наших святых, а этот тип сидит. Ребята пока тоже. Ума не приложу, что мне с ними делать. Они неплохие. Придется отпустить.

– Чтобы они начали все сначала?

– Ну нет. Я рассказал все их родителям, сам к ним пошел. Пешком, по морозу! Хорошо еще, что он сегодня не такой сильный. Матери плакали, дети тоже, хотя парни почти взрослые. Скверная история, – развел руками Вечорек, – а этого типа я передаю прокурору. Дело в общем-то заурядное. Фигурки святых из Краковского воеводства, несколько предметов церковной утвари из Бещад, вот и все.

– А это – об антиквариате, об этих коврах...

– Ладно. Придется съездить в Краков и во Вроцлав. Может, тебя послать? Прокатишься?

– Конечно. – Она встряхнула головой, и ее волосы разлетелись, но тут же вновь слились в единый поток. – Бог с ним, с морозом, все равно поехать куда-нибудь в командировку в сто раз приятнее, чем безвылазно торчать в Варшаве. Через неделю Рождество. Когда мне отправляться?

Вечорек собрался ответить, но его подчиненной так и не суждено было узнать, что он хотел ей сказать.

В дверях внезапно показалась голова дежурного:

– Капитан Вечорек и поручик Рогальская – к начальнику!

– Прямо сейчас?

– Наверное. Он не сказал – когда.

– Хорошо. Идем.

Голова исчезла. Вечорек опустил закатанные рукава рубашки, со вздохом подтянул галстук и надел китель.

– Как ты думаешь, Кася, что от нас надо старику?

– Узнаете в положенное время, гражданин, – бесстрастным служебным тоном, как при допросе задержанного, ответила поручик Катажина Рогальская.

Они вышли в коридор и у самой двери начальника оперативного отдела столкнулись с еще одним офицером.

– Совещание? В такое время? – капитан Тадеуш Пулторак был молодой, спокойный человек такого роста, что его, когда он бывал в штатском, нередко принимали за баскетболиста. Сослуживцы, Бог знает почему, прозвали его Телевизором.

– Иди первым, Телевизор, – вполголоса сказала Рогальская и отступила в сторону.

– Почему я? Отстаивай свои женские привилегии!– И Пулторак легонько толкнул дверь.

Через секунду все трое стояли в кабинете полковника. Зрелище, открывшееся их взорам, было настолько неожиданным, что в первый момент они просто-напросто онемели. Начальник отдела был, конечно, человеком вполне светским, но если бы кто-то сказал, его подчиненным, что их полковника можно застать пьющим на службе, то этот кто-то был бы объявлен безумным.

И тем не менее невозможное случилось.

Полковник в непринужденной позе, полуразвалясь, сидел в кресле, а напротив него, через стол, столь же удобно устроился молодой мужчина с розовым детским лицом и невинными голубыми глазами, одетый в серый элегантный костюм. Между ними стояли наполовину опорожненная бутылка красного вина и рюмки.

Едва лишь неизвестный увидел вошедшую женщину, он быстро поднялся, и полковник, чуть помедлив, последовал его примеру. Движением руки он остановил собравшегося докладывать Вечорека и сказал:

– Это – господин Галерон, комиссар французской криминальной полиции, прикомандированный к Интерполу. Он приехал к нам по делу, которое с сегодняшнего дня будет касаться вас троих; за этим я вас и вызвал. Кася, у секретарши есть рюмки. Скажи ей, чтобы дала нам еще три, ладно?

А молодой человек тем временем пожимал вошедшим руки, и мило улыбался, и радостно кивал, как будто во встрече с тремя офицерами угрозыска в здании Главного управления он усматривал неожиданный подарок судьбы. Катажина вышла и вернулась с рюмками. Полковник тут же наполнил их.

– Садитесь.

Он повернулся к гостю и бегло заговорил с ним по-французски. Вечорек едва заметно усмехнулся. Приезжий не мог знать, что полковник был сыном шахтера, который долго жил во Франции, а потом вернулся на родину. Если Галерон подумает, что все офицеры польской полиции свободно изъясняются на иностранных языках, то вскоре его ждет разочарование.

– Господин комиссар прилетел в Варшаву сегодня утром. Его приезду предшествовал обмен телеграммами между нашими управлениями. Суть дела в следующем: Интерпол получил несколько месяцев назад информацию, из которой следует, что одна из крупнейших преступных групп, специализирующаяся на кражах произведений искусства и известная под названием «Синдикат», в ближайшем будущем попытается похитить известную картину, находящуюся в Польше. Картина весьма ценная, она стоит несколько сотен тысяч долларов, и есть основания полагать, что один латиноамериканский миллионер готов заплатить большие деньги лицу, которое доставит ему это полотно. Агент миллионера прилетел в августе в Европу и встретился с неким господином Грубером. Подозревают, что он глава «Синдиката». Интерпол начал следствие и выяснил, что агент перед своим прибытием в Европу собирал информацию о нашей картине. Международная полиция очень рассчитывает на нашу помощь и хочет подстроить у нас в Польше западню для шефа «Синдиката». К сожалению, ни Интерпол, ни мы не знаем точно, кто, когда и как собирается выкрасть картину. Нам только известно, что у этой банды большие связи и отличные специалисты, превосходно проводящие подобные операции, так как, судя по тому, что рассказал мне комиссар, – тут он повернулся к французу, который не замедлил улыбнуться и вежливо кивнуть, хотя скорее всего не понял ни слова, – эта группа совершила множество грандиозных ограблений, но осталась пока безнаказанной, а если и удается схватить участника какого-либо из этих преступлений, то он молчит как рыба, и след обрывается на нем. По наблюдениям Интерпола, удар «Синдиката» последует вот-вот. Поэтому мы за последние сутки выработали совместный план, для выполнения которого Интерпол передает нам один предмет. Он здесь, – и полковник указал на свой письменный стол. Там лежал плоский квадратный чемоданчик.

Галерон негромко кашлянул, и начальник, замолчав, повернулся в его сторону. Указательным пальцем правой руки француз коснулся золотых часов на левом запястье.

– Господин комиссар сегодня же должен вернуться в Париж, его самолет улетает через час.

Полковник взял свою рюмку. Галерон с каждым чокнулся, всем мило улыбнулся и вышел из кабинета вместе с его хозяином, который в дверях дал подчиненным знак дожидаться его.

Дверь захлопнулась.

– Вы что-нибудь поняли? – спросила Рогальская.

– Пока нет... – сказал капитан Пулторак, поднял бутылку и осмотрел ее на свет. – Тут еще кое-что осталось. Предлагаю до возвращения старика закрыть хотя бы это дело.

Они осушили рюмки и аккуратно поставили их на столик – в тот самый миг, когда начальник оперативного отдела взялся за ручку двери.