Текст книги "Корж идет по следу"

Автор книги: М. Костин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Возвращение

Поезд пришел на станцию под вечер. Сойдя на перрон, Воронков внимательно огляделся. Это были уже родные края и вместе с тем безвозвратно чужие и даже больше того – враждебные.

На первый взгляд ему показалось, что ничего здесь не изменилось за двенадцать с лишним лет. То же самое, только разве по-другому покрашенное, приземистое здание станции, все так же скрипят, раскачиваясь на ветру, большие фонари. Но теперь они электрические! И в поселке, должно быть, электричество – уж очень ярко горят окна домов. Лешка вошел в зал ожидания. Да, вот здесь перемены заметны здорово. Он вспомнил те далекие годы, когда впервые уезжал отсюда. Деревянный, невероятно замызганный пол, усеянный шелухой подсолнуха, окурками козьих ножек, обрывками газет. Прокопченные стены тускло освещались одной единственной керосиновой лампой, висевшей над окошечком кассы. На двух старых покосившихся диванах никогда не хватало места. Люди в ожидании поезда коротали время кто где мог, чаще всего прямо на полу, кое-как пристроившись на вещах.

Сейчас зал, чисто выбеленный и ярко освещенный, выглядел просторней, выше. Ровными рядами стояли широкие дубовые диваны и три от входа не были даже заняты. В углу, где раньше помещалась касса, стоял киоск с газетами и журналами. Рядом с ним была дверь и над ней вывеска «Буфет». Воронков прошел туда.

Он заказал гуляш и три стакана чаю. Перед этим выпил стопку водки, закусив ее хлебом с горчицей. Горчица оказалась крепкая и душистая, совсем такая, какую делала мать к жареному гусю. Он намазал еще кусок и с удовольствием съел, хоть его и прошибало до слез.

В буфет вошел старик в длиннополом грубошерстном армяке, подпоясанном старым засаленным кушаком. Он положил на стол кнут, снял шапку и рукавицы. Отогревая руками сосульки на усах, оглядел маленький зал. Заметив Воронкова, старик удивленно приподнял брови и невольно шагнул ближе к столу, за которым сидел приезжий.

Воронков на секунду оторвался от еды, поднял на старика глаза.

– Что, папаша, знакомого нашел?

– То-то, вроде бы да, – не совсем уверенно ответил старик.

– Навряд, – усмехнулся Воронков.

– Да нет, точно, – старик подошел к столу, сел напротив. – Вот как улыбнулся, так я тебя сразу и признал. Вылитый отец…

Воронков перестал жевать, пытливо уставился на старика.

– Какой отец?

– Твой. Данило Наумыч. Мы ж с ним закадычные приятели были… Что, забыл меня?..

– Постой, постой, – силился вспомнить Воронков, где он раньше видел эти серые, с насмешливым прищуром глаза, острый нос, изрытый оспой, и большой шишкастый лоб. – Лицо, вроде, знакомое, а где встречались, – убей, не помню.

Старик нагнулся поближе, шепотом спросил:

– Афанасия Егорова аль не помнишь?.. Еще конфетки я тебе маленькому приносил…

– Верно! – чуть не закричал Воронков. – Афанасий Терентьич! Верно! Ах, ты!.. Вот встреча!..

– Ты потише, – остановил его старик.

– А что? – Воронков огляделся. Никто не обращал на них внимания. – Ерунда! Вы из дома куда или домой справляетесь?

– Домой.

– Вот хорошо! Прихватите и меня, все, глядишь, веселей вдвоем.

Старик растерянно затеребил бороду, пытливо взглянул на Воронкова.

– А… ты чего домой? В деревню то есть…

Воронков помрачнел. Долго молчал, потом через силу выдавил из себя с хрипом:

– Так… Хоть поглядеть, как оно теперь…

– Глядеть-то нечего.

– Ну, все-таки… Я ведь двенадцать лет не был в этих краях.

– Слышал я кое-что про тебя. Краем уха, можно сказать.

Старик ожесточенно заскреб в бороде.

– Дела-а!.. Вот что, брат, рассчитывайся да поедем ко мне. Я теперь здесь живу, недалечко.

Воронков послушно собрался.

Когда отъехали от станции, старик горестно вздохнул:

– Ох-хо, не приведи господи, что делается на свете! Вот хоть бы и твое дело. Вернулся и даже переночевать негде. Ладно, зашел я в буфет…

Лешка промолчал, не зная, куда клонит Афанасий. Подъехали к высоким тесовым воротам. Старик спрыгнул с саней.

– Тпру-у, красавица!.. Вот мы и дома. Милости прошу, Лексей Данилыч! Сейчас нам баба самовар соорудит, закусочку… Эй, баба, открывай! – старик забарабанил кнутовищем в калитку.

* * *

– И вот, значит, докатилась эта беда и до нашей деревни. Сначала-то все разговоры были, драли глотки кто во что горазд – и ладно. Мы уж решили: так, мол, все и останется по-старому. И вдруг, понимаешь, приезжает из района какой-то партейный… Покалякал с тем, с другим, а вечером – бах! объявляют собрание бедноты. Понял, как? Не общий сход, а только самых что ни на есть голодранцев… Ты бери свинины-то, закусывай как следует, не стесняйся. Вроде родни ведь мы. Давай-ка еще по одной… С дороги не повредит…

В избе было жарко. Воронков сидел в одной рубахе, тяжело опустив локти на стол, руками стиснул голову. Афанасий уже раскупорил вторую бутылку, но хмель не брал Лешку. Не пьянел и хозяин, только нос его с каждым новым стаканчиком становился краснее.

– Да… Собрание, выходит, тайное. Ну, мы тоже не лыком шиты. Той же ночью все узнали… Что ж бы ты думал! Ведь решила-таки и наша голодрань сорганизоваться в артель! Помнишь Сережку Барского?

– Нет, что-то не припомню.

– Ну, вечный батрак! Такой высокий, худой… Последнее время у Василь Василича в работниках жил.

– А-а…

– Вот. Его, значит, выбрали председателем. Мы только посмеялись. Тоже хозяина нашли! И остальные под-стать собрались. На тридцать записанных дворов набралось пять лошадей, семь или восемь плугов, борон десяток, вот, почитай, и все. Про семена на посев и думать нечего. Разве что опять к твоему отцу идти или еще к кому. А у нас уж уговор крепкий был: ни пылины не давать, пусть разбегаются к анафеме. Да ты закусывай, Лексей Данилыч!..

– Ладно. Рассказывай знай.

– Пошла у них веселая жизнь. Когда ни послушаешь – крик, спор. Мы молчим. Думаем: прооретесь – тише будете. А время не ждет, вот-вот в поле собираться надо. И удумали они штуку. Опять за этим партейным съездили, снова собрание. И тот, видать, им присоветовал. Или, может, сами, додумались, я не знаю. Сидели, почитай, всю ночь, а с утра пораньше пошли по богатым дворам и… – Афанасий отогнул большой палец и подковырнул им снизу. – Все под корешок рушить начали. Это, значит, чтобы чужую силу себе забрать и с ней становиться на ноги. Эх, что тут пошло!.. Сейчас вспомнишь – и то мороз по спине…

Воронков стиснул кулаки, скрипнул зубами. Афанасий посоветовал:

– Ты побереги зубы-то. У волка они – одно оружие, а мы… – он не договорил, боясь, чего доброго, обидеть гостя, – Слушай дальше. Таким манером растрясли семь дворов. И каких!.. Кулацкими назвали… Потом пришел и ваш черед… Данило Наумыч ничего, держался крепко, только с лица помушнел весь… В общем, эх, чего говорить, сам не маленький! И вот кто-то из обкулаченных не стерпел. Этого партейного подкараулили ночью и маленько не совсем прирезали. Говорили, будто ваш Антон это, но доказать ничего не могли. Только после этого позабирали всех. Сначала – в район. Говорят, следствие там было, да ничего не могли добиться. Так всех и выслали. Вот такие дела…

Воронков долго молчал. Внешне он казался спокойным, но внутри все кипело и клокотало. Н-ну, погоди!..

– Наших, не помнишь, кто зорил, Афанасий Терентьич?

– Да ведь гамузом ходили.

– Но ведь был же кто-то за главного?

– Тот же Сережка Барский и верховодил. У вас-то как раз он и опись делал сам.

– Так! – Воронков сверкнул глазами, тяжело опустил кулак на стол. – Ладно!..

Афанасий понял, в чем дело.

– Ты это, парень, брось.

– Чего?

– Я знаю чего, не маленький.

– А коли не маленький – понимать должен, – зло бросил Воронков:

– И понимаю. Тут горячку пороть нельзя.

– Значит, простить?

– Зачем!

– А как же?..

– Все так же. С голыми кулаками, на рожон лезть – дело не хитрое. Хоть и далеко Соловки, а довезут за милую душу.

– Не страшно, только что оттуда.

– Ну, и как, рай там?

– Рай – не рай, а с голоду не дохнут и без штанов не ходят.

– Невелико же, парень, счастье. Пожалуй, не стоит из-за этого рук марать.

– Так что же делать? – выкрикнул Воронков.

Афанасий покосился на окно, бросил взгляд на дверь.

– Что ты орешь? Аника-воин! Подумаешь, велика штука – хоть бы и совсем пристукнуть председателя Сережку! Проще пареной репы… А прок?.. Никакого. Поставят другого – и только. Да и при чем тут он? Не один, а все виноваты, весь колхоз. Стало быть, и ответ нужно со всех миром спрашивать. А как – это подумай. В такое дело не перекрестясь лезть – ни боже мой. Знаешь, мой бы тебе совет…

– Ну?

– Махни-ка ты к отцу.

Лешка задумался. Помолчав, проговорил:

– Я уж кумекал над этим. А только – чего я поеду? Сами, наверное, бьются там, как рыба об лед.

– Не скажи. Данило Наумыч правильного ума был. Я, чай, думаю, сумел ухоронить малую толику от этаких-то богатств.

– Не знаю. Я ведь совсем мало переписывался с ними. В первую пору, почитай, года полтора не писал, чтобы, кой грех, за меня не потянули. Потом дал весточку, Батя тогда деньжонок немного прислал, посылку. Так и то через чужого кого-то, тоже боялся видно. Ну, я понял… Потом еще раза три денег присылал, писал, так, по пустякам больше. И про раскулачивание я узнал вдолги после… Да… Хотел я тогда тягу дать, ну, только где там!..

– Что, крепки заслоны?

– Крепки!

Помолчали. Самовар на столе давно затух. Хозяйка Афанасия, спросив, не нужно ли чего еще, ушла спать.

Хозяин снова налил стаканы.

– Да, Лексей Данилыч, много есть чего порассказать, а говорить об этом не хочется. Вспомнишь – и все нутро перевернется. Ладно, пей. А мой совет тебе правильный. Все ж таки отец, столько лет не виделись.

– Да я, признаться, и не знаю, где они сейчас, Афанасий Терентьич. Меня перебрасывали из лагеря в лагерь, они, видно, тоже мыкались, так и потеряли друг друга. Где искать?..

– Эва, у меня адресок есть, – улыбнулся Афанасий. Он встал, потянулся за иконы. Вытащил пыльный сверток бумаг, перевязанный суровой ниткой. Отошел к печке, сдул пыль, развернул. Подал Лешке помятый серый конверт.

– Вот.

– Вы, что же, переписываетесь?

– Да больше года не слыхать от него ничего, ну, а адресок я храню.

– А писем нет?

– Не сохранил.

– Жаль…

Афанасий промолчал.

Воронков старательно переписал адрес, спрятал бумажку в грудной карман.

Афанасий снова налил стаканы.

– Давай! За удачную твою дорогу. Приедешь – отцу поклон от меня. Помнит, мол, и не забудет вовек. Что хмуришься?

– Да что… Ехать, конечно, надо… но… с деньгами у меня… Сам знаешь, от какой зарплаты капиталы…

– Вон ты о чем! Не беспокойся, помогу. Я ведь от всей этой передряги в тридцатом годе уцелел почти неощипанный.

– Как умудрился?

– Господь умудрил. Когда пошло все шиворот навыворот, я и говорю себе: «Э-э, Афоня, смотри, могут и тебя к ногтю! Давай-ка, востри лыжи». Лавку – на замок, товаришко спустил по дешевке, барахло по родне рассовал. Деньги у меня были в кубышке, да еще николашкиных лобанчиков осталось припрятано, оно и вышло без убытку. Для виду пожил немного в деревне, а потом перебрался сюда. Промышляю извозом, ну, и старым рукомеслом потихоньку, – Афанасий хитро подмигнул Воронкову. – Так-то, брат, Летссей Данилыч. Жить пока можно. А там видно будет, как дальше пойдет. Бог даст война или еще какая перемена. Не горюй, поживем еще! Какие наши годы! Пей!

В родном краю

Афанасий, неизвестно отчего, расщедрился.

На другой день он никуда не поехал и с утра сам принялся топить баню. В это время жена его хлопотала на кухне. На столе лежал жирный прошлогодний гусь, приготовленный к тушению. В квашне подходило белое тесто, а в большом блюде его дожидалась рисовая, с отмоченной осетриной начинка. Пахло постным маслом, подгоревшим луком и моченой антоновкой, заранее вынутой из погреба, чтобы немного отогрелась.

Часам к двенадцати баня была готова. Афанасий не стал отрывать от дела жену и опять сам приготовил Лешке белье, вынул из кладовки чуть ношенные валенки со своей ноги, дубленый полушубок, шапку и варежки. Все это отнес в предбанник, прихватив по пути пару крепких березовых веников. Потом вернулся за Лешкой.

– Ну, гость дорогой, пора вставать, – разбудил он его. – Видать, намаялся в дороге – спишь как мертвый. Айда в баню. Все лагерное выпарим, веником выбьем, а. потом кипятком смоем. Слезай… Жена, как у тебя там пироги? Сколько сроку нам на баню?

– Не торопитесь, не торопитесь, – донеслось с кухни. – Парь гостя как следует. Что, так я прибегу, крикну.

Из бани Лешка чуть дошел, хоть и всей-то дороги было метров пятнадцать. Сам Афанасий почти не мылся, больше помогал Лешке. Тер спину, парил в две руки. Новая мочалка драла, как борона, и Лешка только кряхтел под жилистыми и крепкими руками Афанасия.

Хозяйка уже накрывала на стол.

– Вот как хорошо! – встретила она их. – Прямо к горяченькому управились.

Лешка плюхнулся на лавку.

– Ох, мне, пожалуй, хватит уж горячего!

– Ничего, – довольно проговорил Афанасий, старательно расчесывая бороду. – Вот теперь после баньки выпьем, закусим как следует, а потом поспим. Больно хорошо!.. Отдыхай, пока у нас, Лексей Данилыч. Ты как сын мне. Своих-то нам с бабой не дал господь.

Хозяйка вторила ему.

– Ешь, пей, чего надо, спрашивай. Чай, набедовался там-то…

Лешка никак не мог понять, с чего это Афоня-лавочник стал вдруг таким щедрым к нему. В чем тут дело? Мельком ему вспомнилось давнишнее письмо от отца, в котором тот сообщал, что дал Афанасию взаймы три тысячи. Может быть, этот лис так и зажилил их, а теперь лебезит перед ним, Лешкой. А, черт с ним, не ему и не сейчас разбирать чужие счеты, да и не знает он их.

Он жил в гостях спокойно и сытно. Афанасий в эти дни никуда не ездил, – погода стояла морозная, какая уж тут работа! На погоду ссылался и Лешка, день ото дня откладывая поездку к отцу. Собственно, Афанасий и не торопил его. Живи, достаток есть. Время проходило за выпивкой, едой и игрой в очко «по маленькой для интереса» или «подкидного дурака», когда за стол садилась и хозяйка.

Была и другая причина, удерживавшая Лешку. За этим он и ехал сюда: ему хотелось побывать «дома». Однажды он спросил Афанасия:

– Не бываешь в нашем-то селе, Афанасий Терентьич?

– Почему? Приходится.

– Ну, и как там?..

Афанасий полез в бороду, сердито заскреб подбородок.

– Да ведь что… Рассказывать – только душу бередить.

– Ничего, ничего, она у меня каменная стала, говори.

– Хорошо живут, стервецы! Лошадьми обзавелись, Скотом, сбруей всякой и прочим. Богатство полное… И конный двор, и коровники. Мельницами здорово промышляют. На паровую-то со всей округи ездят…

– А ты… не ездишь?

Афанасий вздохнул.

– Пирогов захочешь – никуда не денешься. Лучше-то крупчатки нигде не смолоть.

– Афанасий Терентьич, я тебя прошу! – Лешка придвинулся к старику вплотную, стиснул костлявое его плечо. – Съездим завтра туда…

– Да зачем? Я только-только мешок смолол.

– Не в пропажу ведь. Возьми немного, если так. Ты пойми: хочется взглянуть.

– А я думал, тебе плевать на все. И так-то не помощник отцу был, а как в город укатил, – и совсем забыл про родные края.

– И я сначала так думал. Да вышло по-другому. Ты же видишь, что получается. Отбыл я срок, приехал, вроде бы, домой, а ведь не встреть тебя, то и переночевать было бы негде. Стучись под окнами, как нищий… А совсем рядом свой дом стоит, да войти в него нельзя. Обидно или нет?

– Чего уж тут говорить, конечно, – вздохнул Афанасий. – Ну, только от того, что посмотришь ты на дом, легче не станет.

– Знаю. А все-таки…

Лешка и перед Афанасием кривил душой. У него было свое на уме, и старик, словно догадываясь об этом, опасливо покачал головой.

– Ох, наживешь с тобой греха! Горяч больно.

Лешка перекрестился на иконы.

– Вот! Слово даю: от саней на шаг не отойду.

– Н-не знаю, как и быть…

– Мне не веришь?.. Только взглянуть… Ведь там и мои деньги вложены. Целых десять тысяч…

«Ну, какие это твои!» – подумал Афанасий, но ничего не сказал.

В конце концов он сдался, и рано утром они отправились в путь.

Морозило. Лохматая лошаденка вся побелела от инея. Белокружевные стояли по бокам дороги деревья. Ярко светило солнце. Снег не скрипел уже, а визжал под полозьями. Небо блестело холодной синевой.

Лешка кутал нос все глубже в воротник, а сам пытливо смотрел по сторонам, узнавая и не узнавая родные места. Дорога почему-то показалась ему шире. Он спросил, что бы это значило.

– Очень просто! – прокричал из тулупа Афанасий. – Тут теперь шасе. Давай-ка закурим, хоть нос дымом погреть. Прогневили господа, вот он и шпарит по пяткам… Стой, милая, иди шажком, а то себе селезенку надорвешь и у нас табак рассыпешь.

При въезде в село Лешка взволнованно заерзал на сене, отогнул воротник, чтобы не крутить головой из стороны в сторону. «Эх, не так бы полагалось въезжать сюда!.. Словно вор, крадучись, с опаской… Как только сердце терпит!.. Ладно!..» – разжигал он себя.

Проехали мимо мельницы-ветрянки с большим крепким амбаром рядом. «Наша», – про себя отметил Лешка, придирчиво осматривая ее от земли до кончиков крыльев. Мельница содержалась в порядке, и от этого, кажется, стало еще муторнее на душе. На другом краю села стояла точно такая же. Туда незачем ехать. Ясно и так: и та стоит целехонька, работает на кого-то. Ей что, деревянной, она даже не чует, что, вот, приехал настоящий хозяин.

Афанасий направил лошадь в другую улицу. Лешка еще издали почувствовал душистый запах льняного семени. Понял: старик свернул нарочно, чтобы можно было взглянуть и на маслобойку.

«И эта наша, – покосился на нее Лешка и тут же с горечью добавил: – Была… Ух, сволочи, если только доведется добраться до вас!..»

Въехали во двор паровой мельницы. «Моя!» – чуть не вслух вырвалось у Лешки при виде большого, в полтора этажа кирпичного здания под железной крышей. На морозе бойко похлопывала труба паровичка, из открытых дверей слышался ровный шум жерновов и дробный перестук сит. Афанасий взглянул на бледное Лешкино лицо, и крепко рванул за рукав. Проговорил сквозь зубы:

– Смотри, узнают тебя – и мне погибель! Помни, что обещал!

– Помню, – прохрипел Лешка.

Он как в тумане взвалил на спину мешок с пшеницей и внес к приемщику. Тот спросил Афанасия, выписывая квитанцию:

– Время есть ждать?

– Да ведь не больно бы есть. Приехали-то…

Приемщик перебил, не дослушав:

– Ссыпь пшеницу в ларь и получи у кладовщика муку. Давай веселей, не топчись!

Лешке не удалось побывать внутри мельницы, посмотреть оборудование. Но и того, что он видел, было достаточно. Даже больше чем достаточно!

На обратном пути он попросил проехать мимо дома.

Афанасий молча повернул лошадь, легонько толкнул Лешку в бок.

– Вон, по левому порядку, под красным флагом.

Можно было и не показывать. Ему ли забыть место, где родился и вырос, откуда ушел и куда уже не мог вернуться… Афанасий зло вытянул лошаденку кнутом. Она рванула, откинув седоков назад, и Лешка успел лишь заметить резные наличники, высокое, чисто подметенное крыльцо и вывеску над ним: «Правление колхоза».

Через два дня Лешка собрался к отцу. Афанасий дал ему триста рублей денег, жена напекла подорожников. На прощанье как следует выпили, обнялись, и Лешка ушел к ночному поезду.

А еще через день Афанасий узнал новость, оглушившую его словно гром. Воронкова схватили в селе, когда он напал на председателя колхоза Барского и пытался его зарезать.

Афанасий перепугался не на шутку. Ну-ка если узнают, что он привечал его и возил даже в село! Чтобы уйти от беды, он быстро собрался и уехал в дальний извоз.

Но опасения его оказались напрасны: Лешка ни словом не обмолвился о друге своего отца, приютившем его.

* * *

Тогда следствие вели другие работники, но Алексей Петрович знал все обстоятельства дела, так как давал им материал по первому преступлению Воронкова.

Догадки и предположения

«Гора с горой не сходится, а человек с человеком сойдутся». Да, права поговорка!

Кто бы мог подумать, что через шестнадцать лет снова скрестятся пути чекиста Коржа и бандита Воронкова…

Алексей Петрович сначала и сам удивился, встретив в ту ненастную ночь «старого знакомого». Но потом, поразмыслив, пришел к убеждению, что, пожалуй, ничего удивительного в этом нет.

Вернувшись в Управление, он прежде всего отдал пленку в фотолабораторию.

– Срочно проявите и сделайте отпечатки. Вне всякой очереди.

Затем Алексей Петрович позвонил в архивный отдел и попросил найти и принести дело Воронкова Алексея. Отчество он не помнил.

Через пятнадцать минут толстая папка со слежавшимися и пожелтевшими на краях листами была перед ним. Он открыл ее с конца. Быстро перелистал несколько страниц, остановился на копии приговора. Вот то, что нужно. Воронков Алексей Данилович. Так… Приговорен к восьми годам. Так, так… Ага! Для отбытия наказания направлен в лагерь №… Это в Белоруссии, Пинская область. Очень хорошо!

Корж захлопнул папку и позвонил начальнику отдела кадров.

– Скажите, нет ли среди эвакуированных работников кого-нибудь из Пинского лагеря, – он назвал номер. – Есть? Да что вы!.. Даже начальник! Оч-чень хорошо! Где мне его найти?..

Через некоторое время начальник лагеря был в кабинете Коржа. Тот показал ему фотографию Воронкова из архивного дела.

– Вы не помните вот этого человека? Он отбывал срок у вас. Фамилия – Воронков.

– Воронков… Воронков… – несколько раз в задумчивости повторил начальник, пристально всматриваясь в портрет. – Ах, Воронков!.. Помню. Проходил по второй судимости. К нам был, сослан, кажется, за покушение на жизнь председателя колхоза.

– Совершенно верно, – улыбнулся Корж. – Когда вы эвакуировали заключенных?

– Немцы бомбили и обстреливали лагерь в первый день нападения. В это же время они начали выброску десантов малыми группами. Почти все пути отхода были уже отрезаны, пришлось выбираться лесами и болотами. Немцы непрерывно обстреливали нас с воздуха. Многие из заключенных потерялись в пути. Может быть, бежали или просто отстали, может быть, погибли.

– А тех, что вывели, вы помните всех? Или у вас есть список?

– Вас интересует Воронков? О нем я могу сказать точно: он не вернулся из Пинских болот.

– И вам неизвестна его судьба?

– Нет.

– Предположения?

– Никаких. Но вообще-то он не из тех, кто быстро сдается.

– Да, это я знаю. Ну, что ж, спасибо вам за информацию. Это – все, что я хотел от вас узнать.

Начальник лагеря ушел.

Теперь Корж принялся за дело Воронкова с первых страниц. Он не останавливался на описании известных ему событий, мельком просматривал многочисленные протоколы допросов. Сейчас его интересовали сообщники Воронкова, его родные, знакомые, вообще все те люди, с которыми он общался. Их фамилии и имена Алексей Петрович, выписал на отдельный лист.

Лаборант принес пленку и снимки.

– Ну как? – встретил его Корж вопросом. – Получилось что-нибудь?

– Снимки в норме, только несколько последних кадров мутноваты…

– Ну-ка, ну-ка! – Корж торопливо взял фотографии, быстро перебирая, отыскивал нужные. Последние кадры и были самые важные для него. Неужели совсем ничего не получилось?.. – Эх, как вы напугали меня! – с укоризной посмотрел Корж на лаборанта, когда нашел нужные ему фотографии. – Тут же все в порядке. Лица видны совершенно ясно, а больше ничего и не нужно. Не в семейный альбом. Знали бы вы, в каких условиях это снято…

– Да, я вижу, что работа не павильонная, – улыбнулся лаборант.

– Нет, совсем нет, – согласился Корж, тоже с улыбкой вспоминая непогожую ночь у сторожки и холодные крупные капли, падавшие с кустов обязательно за ворот. Упадет и, как горошина, покатится по спине. Б-р-р!..

Корж вызвал лейтенанта Грачева.

– Что нового в делах поисковой группы?

– Все по-старому, товарищ капитан. Четвертый парашютист как в воду канул.

– Ну что ж, – помолчав, проговорил Корж, – этого и следовало ожидать. Но ничего, будем надеяться, что и он скоро выплывет… В Степанове у меня произошла очень интересная встреча со старым знакомым, если его можно так назвать. Вот, посмотрите, – Алексей Петрович подал Грачеву фотографию, сделанную через окно сторожки.

Лейтенант внимательно рассмотрел ее.

– Кто такие?

– Старик – сторож вырубленного сада Быхин. Теперь он – Быхин. А в прошлом – матерый кулак Воронков. Рядом с ним – его сынок Алексей Данилович. Бандит и налетчик в прошлом.

– Тот самый, про которого вы мне однажды рассказывали?

– Тот самый…

– Значит, сад-то – они?..

– Не совсем так. Сад вырубил старик с младшим сыном Антоном. К сожалению, в старых делах нет фотографии Антона, и сейчас мне не удалось его увидеть. Я даже представления не имею, какой он из себя. А это старший Воронков. Он явился с какими-то другими целями. – Корж рассказал о разговоре, подслушанном у сторожки.

– Вон оно что-о! – многозначительно протянул Грачев. – Летел через фронт и прыгал с парашютом!.. Немцы забросили?..

– Тут сейчас многое можно предполагать, – словно думая вслух, заключил Корж. – А нам нужны не догадки… Мы займемся Воронковым. Для ориентировки вам придется познакомиться с его архивными делами. Вот, возьмите их. Затем возьмите вот этот список. Я выписал имена людей, с которыми Воронков когда-то имел связи. Нужно выяснить, живы ли они, где находятся, чем занимаются. И в дальнейшем взять под наблюдение. Не исключена возможность, что Воронков явится к кому-либо из них. Старик Воронков скоро будет в городе. Так велел ему сын. Его придется вам взять под наблюдение. Вот пока все. Предупредите работников отдела, что сегодня в десять вечера оперативное совещание.

Грачев ушел.

Алексей Петрович снова погрузился в раздумье.

Больше всего его интересовал вопрос: кто такой Воронков теперь?..

Случайно отстал он при эвакуации заключенных из Пинского лагеря, сделал ли это умышленно – неизвестно. Но так или иначе, а он попал к немцам. Это определенно.

Можно предположить, что Воронков обучался в шпионско-диверсионной школе и лишь после этого был заброшен сюда. Из записки, найденной в сторожке, видно, что он прибыл недавно. А к немцам попал еще в первые дни войны.

Вопросов возникало много, но ответами на них могли быть лишь предположения и догадки.

Алексей Петрович решил не ломать пока голову и прошел к начальнику Управления.

Новиков внимательно выслушал Коржа, задумчиво проговорил:

– Неужели фашистская разведка пронюхала об Н-ском заводе?.. Ничем иным, как охотой за реактивным снарядом, я не могу объяснить усиленную заброску парашютистов.

– Действительно…

– В первую очередь немцы, конечно, будут интересоваться технологией производства. Документация хранится в заводе. Значит, разведчики будут стремиться или проникнуть туда сами, или завербовать кого-то из работников.

Нужно тщательно проверить весь инженерно-технический состав завода и внимательно приглядываться ко всем вновь поступающим. Направьте туда своих людей.

В это время на пороге кабинета появился сержант-радист с листком бумаги в руках.

– Разрешите?

– Пожалуйста.

– Товарищ начальник, перехвачена немецкая шифровка…

– Ага, наконец-то! – оживился Новиков. – Что там, давайте!..

Корж настороженно придвинулся ближе. Новиков прочитал вслух:

– «Рация прибыла. Все в порядке». Подписано – «ОВС».

На минуту в кабинете воцарилась тишина.

– Что, по-вашему, означает ОВС? – Новиков посмотрел на Коржа.

– Может быть, сокращенно – Оливарес…

– Весьма похоже… Если так, то пропавший нашелся… Запеленговали передатчик? – спросил он радиста.

– Не успели, товарищ начальник. Вся передача велась полминуты по условному коду…

Новиков сурово двинул бровями.

– Н-да!.. Следить за эфиром день и ночь! Передатчик запеленговать обязательно! Поняли?

– Так точно.

– Впредь обо всем докладывать не мне, а капитану Коржу. Передайте это шифровальщикам на случай, если вас не будет на месте.

– Есть.

Когда за радистом закрылась дверь, Новиков встал за столом, высокий, подтянутый. Стукнул костяшками пальцев по стеклу на столе.

– Итак, Алексей Петрович, «они» начали. Нам нужно их опередить!