Текст книги "Древняя Москва. XII-XV вв."
Автор книги: М. Тихомиров
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Новому московскому князю Дмитрию Ивановичу исполнилось всего 10 лет, когда он вступил на престол (родился 12 октября 1350 г.). Следовательно, говорить о характере малолетнего князя еще рано. Он мог только княжить, но не управлять. Малолетством московского великого князя воспользовались другие князья. Великое княжение было передано не Дмитрию Ивановичу, а суздальскому князю Дмитрию Константиновичу, «…не по отчине, ни по дедине». Однако используя «замятию» в Орде, когда появилось несколько враждующих ханов, московские бояре добились для своего князя ярлыка на великое княжение. Двенадцатилетний Дмитрий Иванович сел на великом княжении, на столе отца и деда в 1363 г.
В ту пору своей жизни Дмитрий Иванович, конечно, не мог вести самостоятельной политики. За его спиной чувствуется присутствие опытных государственных людей, умевших твердо и решительно направлять события в определенное русло. Действительно, у кормила правления в Московском княжестве стоял замечательный государственный деятель XIV в. – митрополит Алексей. Он родился в 1299 г., судя по тому, что он был семнадцатью годами старше Симеона Гордого. Его отец боярин Федор Бяконт имел 5 сыновей, старший из которых, Елферий, впоследствии принял в монашестве имя.Алексей. По древнему преданию, Елферия крестил Иван Данилович Калита, хотя сам Калита в это время был еще мальчиком («…еще тогда юн сый»).
В те отдаленные времена, о которых идет речь, перед молодыми людьми из знатных семей обычно лежали только две дороги: военная или духовная. Елферий выбрал вторую и с юных лет (двадцати лет от роду) посвятил себя монашеству. Он постригся под именем Алексея в Богоявленском монастыре, находившемся в непосредственном соседстве с Кремлем. Здесь Алексей подружился с другим монахом, Стефаном, братом Сергия Радонежского, происходившим из рода ростовских бояр, которые перешли на московскую службу. Стефан был любимым духовником московских аристократов. Среди них называли Симеона Гордого, тысяцкого Василия с его братом Федором и многих «старейших» бояр. Монашеский кружок поддерживал тесные связи с самим митрополитом Феогностом.
Близость Алексея к высшему боярству и великокняжеской семье, а также его несомненные способности обратили на него внимание церковных верхов. Митрополит Феогност сделал Алексея своим наместником, обязанным «…спомогати ему и розсужати церковные люди вправду по священным правилом». Таким образом Алексей оказался в центре всех церковных дел и нередко заменял Феогноста, разъезжавшего по своей обширной митрополии. По мысли Симеона Гордого, митрополичий престол должен был перейти к Алексею, поставленному епископом во Владимир. Это произошло незадолго до смерти Симеона, который вместе с Феогностом тогда уже прочил Алексея в митрополиты и посылал об этом запрашивать в Константинополь.
Для Москвы характерно, что Феогност, столько трудившийся в пользу своей новой родины, как позже Киприан и Фотий, все-таки не был канонизирован. Этой чести удостоились в Москве только русские митрополиты – Петр, Алексей, Иона, в XVII в.– Филипп. Так даже в деле признания святых Москва резко повернула в русское русло, наполнив святцы большим количеством русских угодников и поставив на первое место своих «московских чудотворцев». В 1354 г. Алексей пошел в Царьград ставиться на митрополию. Впервые Москва выдвинула и упорно отстаивала своего кандидата, к тому же коренного москвича по происхождению.
Поставление Алексея Бяконтова в митрополиты было первым шагом к созданию русской национальной церкви и свержению зависимости от константинопольской патриархии. Это прекрасно понимали в греческой столице, где русский кандидат дожидался своего поставления в течение года. Настольная грамота, данная Алексею от патриарха 30 июня 1354 г., выражала мысль, что Алексей был поставлен в митрополиты как русский «уроженец» и там воспитанный, по своему «благоговейнству и добродетели». Хотя Алексей знал греческий язык и был образованнейшим человеком в русском обществе, он несомненно уступал в смысле внешней полировки утонченным византийским иерархам. Согласие на поставление Алексея в митрополиты было вынужденным и дано было константинопольской иерархией лишь под давлением тяжелых обстоятельств.
После смерти Ивана Ивановича естественным правителем Московского княжества сделался митрополит Алексей. О том, как это произошло, читаем в грамоте константинопольского патриарха: «…спустя немного времени скончался великий князь московский и всея Руси, который перед своей смертью не только оставил на попечение тому митрополиту своего сына, нынешнего великого князя Дмитрия, но и поручил управление и охрану всего княжества, не доверя никому другому, ввиду множества врагов внешних, готовых к нападению со всех сторон, и внутренних, которые завидовали его власти и искали удобного времени захватить ее». Эта грамота была написана уже после смерти митрополита Алексея, но она правильно указывает на опасное положение Московского княжества в малолетство Дмитрия Донского. Митрополит взял в свои руки бразды правления, «…вследствие чего, призванный учить миру и согласию, увлекся в войны, брани и раздоры».
Действительно, митрополит Алексей твердой и уверенной рукой правил Московским княжеством. В свою очередь, Дмитрий Донской был глубоко привязан к своему воспитателю и не мог простить митрополиту Киприану, поставленному на митрополию еще при жизни Алексея, его недостаточное уважение к старому митрополиту.
В 1365 г. «…по слову митрополита Алексея и великого князя» троицкий игумен Сергий ездил в Нижний Новгород и наложил на него проклятие. Когда митрополит Киприан из Константинополя пришел на Русь, он услышал от великого князя жесткие слова: «…есть у нас митрополит Алексей, а ты почто ставишися на живаго митрополита?». Отвращение, которое Дмитрий Иванович и позже подавлял в себе по отношению к Киприану, в немалой степени объяснялось тем, что тот своими интригами обидел старого Алексея, который уже был «во мнозе изнеможении». Отношения между Алексеем и Дмитрием Ивановичем поражают особой теплотой. Отправляя своего воспитанника в Орду, семидесятилетний митрополит провожал его до Оки, молился за него и благословил на дорогу.
Воспитанный при дворе первых московских князей, митрополит Алексей держался традиционной политики по отношению к Орде. По приглашению ханши Тайдулы он ездил в Орду и «…в борзе из Орды отпущен», что было очень вовремя, так как там начались крупные междоусобицы. Впоследствии поездка Алексея в Орду была расцвечена легендами о торжественном приеме, оказанном ему царем Джанибеком. Встреча Алексея с ханом не без картинности сравнивалась со встречей льва с ягненком: «…лев и агнец вкупе почиют».
Опытная рука митрополита Алексея тотчас же сказалась в действиях московского правительства. Ведь не мог же десятилетний мальчик руководить большими политическими делами того времени, хотя Никоновская летопись и уверяет, что Дмитрий Иванович, «…имеа лет 11, разумом же и бодростию всех старее сый». В 1363 г. великий князь сразу же захватил два княжения – Галич и Стародуб, выгнав оттуда прежних князей-отчичей.
В 1367 г. в Москве спешно стали строить «град камен». Его делали «без престани», что стояло в явной связи с осложнениями на Западе. Вмешавшись во внутренние распри между членами тверского княжеского дома, Дмитрий Иванович послал московскую рать, повоевавшую тверские села на правом берегу Волги. В следующем, 1368 г. тверской князь Михаил Александрович, приглашенный в Москву «любовию», был арестован и сидел некоторое время в заточении. Тверской летописец по этому случаю особенно жалуется на митрополита Алексея как виновника обиды, нанесенной тверскому князю. Освобожденный из заточения, Михаил сразу же завел сношения с Ольгердом, тем более что московская рать опять начала угрожать Тверскому княжеству. Вслед за этим в 1368 г. произошла «первая литовщина».
ЛИТОВЩИНАОльгерд, предприняв поход на Москву, действовал скрытно и решительно, так что в Москве только очень поздно узнали о приближении литовского войска. Тотчас же из Москвы были разосланы грамоты по городам для сбора рати, но войска не подоспели сойтись из отдаленных мест. Поэтому из воинов, бывших в Москве, спешно составили сторожевой полк из москвичей, коломенцев и дмитровцев под воеводством Дмитрия Минина. Тем временем Ольгерд вошел в московские пределы и ознаменовал свое движение пожарами и грабежами, «…порубежнаа места жечщи, сечи, грабити, пленити». Он дошел до реки Тростны, вытекающей из Тростенского озера к востоку от Волоколамска, и тут разбил московский сторожевой полк (21 ноября 1367 г.). Пытая пленников, Ольгерд требовал от них ответа: «…где великий князь, есть ли при нем сила». Пленники единогласно показывали, что великий князь Дмитрий сидит в Москве, а войска к нему еще не успели собраться. Тогда Ольгерд поспешил к Москве и остановился под городом.
В Кремле засел великий князь Дмитрий с двоюродным братом Владимиром Андреевичем и митрополитом Алексеем. Все деревянные строения вокруг города были заблаговременно сожжены, и Кремль приготовился к осаде. Ольгерд простоял под Москвой три дня и три ночи, предал пламени церкви, монастыри и остатки строений вокруг Кремля, разорил окрестные села и со множеством пленных тронулся в обратный путь.
Поход Ольгерда произвел громадное впечатление на москвичей. «Преже того толь велико зло Москве от Литвы не бывало в Руси, аще и от татар бывало»,– пишет о первой литовщине современник.
«Другая литовщина», как ее называет летописец, произошла через два года после первой. Литовское войско под командой Ольгерда выступило осенью 1369 г. С Ольгердом шли его братья и сыновья, тверской князь Михаил Александрович и смоленский князь Святослав «с силою смоленскою». На этот раз предприятию Ольгерда сопутствовали неудачи. Подойдя к Волоку Ламскому, Ольгерд два дня бился под этим городом и не мог его взять. Героем, «хоробром», Волока был князь Василий Иванович Березуйский, погибший от раны, полученной необычным путем. Он стоял на мосту у городских укреплений, когда какой-то литвин пронзил его копьем («сулицею») из-под моста. Раненый князь разболелся и умер. «Тому хоробру такова слава»,– восклицает современник об этом мужественном защитнике Волоколамска.
Безуспешно простояв под Волоколамском два дня, Ольгерд поспешил к Москве. На зимний Николин день (6 декабря) литовское войско подошло к Москве. И на этот раз Ольгерд стоял под Кремлем восемь дней, «города Кремля не взя». В городе сидел великий князь Дмитрий Иванович, тогда как митрополит Алексей был в Нижнем Новгороде, а Владимир Андреевич вместе с подошедшей рязанской помощью стоял в Перемышле, заняв фланговую позицию. Конец второй литовщины был несколько неожиданным. Боясь нападения московских войск, Ольгерд начал переговоры с Дмитрием, который вначале соглашался заключить перемирие на полгода (до Петрова дня, т. е. до 29 июня), но по настоянию Ольгерда согласился на «вечный мир». На следующий год мир был укреплен брачным союзом. Князь Владимир Андреевич обручился с Еленой, дочерью Ольгерда, принявшей крещение с именем Евпраксии.
Обе литовщины причинили большой вред Москве, особенно городским предместьям («посаду») и окрестным селам. Воспоминание о них было настолько прочным, что нашло свое отражение в былинах. Они поют о женитьбе князя Владимира на литовской королеве Апраксии, конечно, давно спутав Владимира Андреевича XIV в. с любимым былинным персонажем Владимиром Красное Солнышко. Да и в самой Литве сложился легендарный рассказ об этом событии. В нем говорится, что Ольгерд и Дмитрий поддерживали дружеские отношения. Вдруг Дмитрий Иванович без всякой причины прислал к Ольгерду своего посла с упреками, а с ним огонь (т. е. огниво) да саблю, со словами: «Буду в земле твоей по красной весне и по тихому лету». Ольгерд вынул из огнива губку и кремень, запалил губку и отдал ее послу с обещанием: «Яз у него буду на Велик день и поцелую его красным яйцом-щитом, и с сулицею, а божиею помощию к городу Москве копие свою прислоню». На самый Великий день (т. е. на Пасху) князь великий с князьями и с боярами шел из церкви, а Ольгерд показался под Москвою на Поклонной горе. Испугавшись литовской силы, Дмитрий Иванович сам выехал к Ольгерду, поднеся ему большие дары, и помирился. Но Ольгерд этим не удовлетворился. В знак победы он сел на коня и с копьем в руке подъехал к городу, «…и копие свое к городу приклонил». В этом рассказе чувствуется отголосок какого-то предания, а возможно, песни, сложенной в честь Ольгерда, с ее народными мотивами о красной весне и тихом лете. Для историка Москвы в этом рассказе имеется, впрочем, одна интересная деталь – высокое представление о значении Москвы как стольного города. Ольгерд в легенде поступает примерно так же, как древний Олег, повесивший щит на вратах Царь-града.
ДМИТРИЙ ДОНСКОЙПолитическая деятельность Дмитрия Ивановича началась рано. Уже в 1363 г. он столкнулся с попыткой суздальского князя Дмитрия Константиновича захватить великое княжение. Тринадцатилетний Дмитрий Иванович стал во главе московского войска, опустошил окрестности Суздаля и заставил претендента отказаться от своих намерений. В походе участвовал и малолетний двоюродный брат великого князя Владимир Андреевич, которому было всего 8 лет. Конечно, князья номинально руководили военными действиями. За их спиной стояли опытные воеводы, но походы, битвы и опасности рано стали знакомы осиротевшим московским князьям.
В 1365 г. умерла мать Дмитрия Ивановича, великая княгиня Александра, а в следующем году молодой великий князь женился на Евдокии, дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича. Свадьба праздновалась 18 января 1366 г. в Коломне. Может быть, обряд венчания производился одним из коломенских попов, Михаилом, который произвел на великого князя большое впечатление своей импозантной внешностью и манерой служить в церкви. Это явилось началом необычайной карьеры Михаила. Судя по всему, супруги жили согласно, и современники трогательно описывали горе Евдокии на похоронах ее рано умершего мужа.
Первый самостоятельный военный поход Дмитрий Иванович совершил в 1370 г. Он ходил «ратью сам к Твери», взял тверские города Зубцов и Микулин и нанес Тверскому княжеству страшные опустошения. С этого времени начинается непрерывная полководческая деятельность Дмитрия Ивановича. Зимой того же года он отстаивал Москву от войск Ольгерда, а в 1371 г. разгромил под Скорнищевом рязанскую рать. В следующем (1372) году великий князь стоял со своим войском на Оке близ Любутска, ожидая прихода Ольгерда. Московская и литовская рати находились по обе стороны оврага, и тот овраг «бяшеть им… в спасение», помешав кровопролитию. Ольгерд и Дмитрий заключили мир.
На другой год Дмитрий Иванович снова был с войском на Оке, на этот раз защищая московские пределы от возможного набега татар, разорявших Рязанскую землю. В 1375 г. Дмитрий Иванович осаждал Тверь и принудил тверского князя, тщетно ждавшего помощи от литовцев и татар, к мирному договору. Не проходило ни одного года, чтобы великий князь не выходил куда-нибудь с войском. В 1376 г. он снова на Оке, «…стерегася рати татарские от Мамая». Направление его политики все более и более принимало противолитовский и противотатарский характер. В том же году Дмитрий Иванович «послал» Владимира Андреевича на Ржев. Владимир стоял под ним три дня, сжег посад, но города не взял. Почти одновременно соединенная суздальская и московская рать спустилась по Волге и осадила Великие Болгары. Напрасно татары стреляли из луков и самострелов и старались устрашить русское войско («…из града гром пущаху, страшаще нашу рать»), выезжали на верблюдах, «кони наши полошающе». Русские не испугались, и болгарские князья вынуждены были дать большой откуп и посадить у себя в городе «даригу и таможника» Дмитрия Ивановича, таким образом фактически признав свою зависимость от московского князя.
Уже в эти годы, предшествовавшие Куликовской битве, ярко проявились способности Дмитрия Ивановича. Молодой великий князь не только успешно воевал сам, но и окружил себя талантливыми полководцами. Среди них особенно выделялись двое: князь Владимир Андреевич Серпуховский и воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, водивший московскую рать в болгарский поход. Узы тесной дружбы связывали великого князя с его двоюродным братом Владимиром Андреевичем, храбрым князем, не знавшим в своей жизни поражений. Владимир был на четыре года моложе Дмитрия и родился в необычной обстановке – на сороковой день после смерти своего отца. К нему применяли старую народную примету о круглых сиротах: дитя, родившееся после смерти отца, бывает счастливым в жизни, как бы в вознаграждение за свое исконное сиротство.
Необыкновенно подвижный и энергичный, Дмитрий Иванович точно не знал отдыха и проводил свою жизнь в непрерывных походах против врагов Русской земли; по выражению его биографа, он «…стражу земли Русскые мужеством своим держаше». Во время страшной Куликовской битвы он показал себя храбрым и бескорыстным человеком, заботившимся не о личной славе, а об общем благе. Во всех его распоряжениях заметно стремление выдвинуть на первый план боевые задачи. Так, Дмитрий Иванович ставит в засаду лучших воинов во главе с Владимиром Андреевичем и Боброком-Волынским. В случае победы вся слава достанется засадному полку, все опасности – основному войску. И тем не менее Дмитрий Иванович не остается с засадным полком, а становится в передовые ряды своего войска. Заранее обдуманная предосторожность спасает русское войско от поражения. Под знаменем Дмитрия Ивановича в его доспехах на Куликовом поле стоит любимый княжеский боярин Михаил Бренк. Сюда и устремляется неодолимый напор татар. Бренк гибнет, но войско знает, что это не решает исхода битвы. Ведь под княжеским стягом погиб не великий князь, а боярин.
Подобная предосторожность резко выделяет Дмитрия Ивановича из числа тех полководцев средневековья, которые, вроде французского короля Иоанна Доброго, много думали о своей рыцарской славе и мало о судьбе страны. А между тем Дмитрий Иванович был, несомненно, лично храбрым человеком. Во время общей свалки на Куликовом поле он один сражался с четырьмя татарами. Один воин видел его «…едва идуща, язвен бо бысть вельми зело». После битвы Дмитрия Ивановича нашли едва живого, лежащего в соседней дубраве под деревом, его доспехи были избиты и иссечены, но на теле не оказалось смертельных ран. «А прежде всех стал на бой, на первом с ступе, и в лице с татары много бился»,– добавляет автор одного из ранних сказаний о Мамаевом побоище. Дмитрия Ивановича отличало бережное отношение к воинской силе. Объезжая Куликово поле, заваленное трупами, он оплакивал своих сподвижников: «…и проплака о всех князь великий горьким плачем с великими слезами». Сказания о Мамаевом побоище с поразительной настойчивостью передают нам речи Дмитрия Ивановича, с которыми он обратился к воинам перед началом сражения. И эта настойчивость говорит нам о распространенности таких речей в русской боевой практике. Конечно, подлинные слова всячески изменялись под пером позднейших переписчиков и составителей сказаний о Мамаевом побоище, но общая мысль речей Дмитрия передается почти одинаково – это мысль о необходимости пострадать за Русскую землю. На слова приближенных: «…аще ли спасемся, а тебя единаго не будет, чей успех будет?» – Дмитрий отвечал такой речью: «Сами разумеете, коль красно есть з добрыми людьми умрети, а прияти себе смерть мученическая». В другом случае Дмитрию Ивановичу приписываются не менее замечательные слова: «Аз приях от бога на земли власть болши всех, чести и дарове, зла ли не могу терпети, или с вами пити чашю общую, вы вожделеете пити чаши смертныя, и како могу терпети, и како вас могу терпети и видети побежаемых».
Кипучая натура Дмитрия Ивановича сказывалась и в других областях его политической деятельности. Великий князь явно стремился к созданию своей, независимой русской церкви. После смерти митрополита Алексея он хотел поставить на митрополию своего духовника Михаила, прозванного врагами Митяем. Предполагалось поставить Михаила в митрополиты собором русских епископов, без обращения к константинопольскому патриарху. «И возхоте тако быти» великий князь и его бояре. Попытку создать русскую независимую иерархию сорвало несогласие среди русских епископов. Намерение Дмитрия Ивановича осуществилось только в середине XV в.
Четкое понимание задач, стоявших перед Московским княжеством, выразилось в особых заботах Дмитрия Ивановича об укреплении Москвы каменными стенами. Он хотел сделать ее достойной столицей Северо-Восточной Руси и обезопасить от внезапного нападения врагов («…град же свой Москву стенами каменными чюдне огради»). Во внутренней политике Дмитрий Иванович проводил жестокую линию по отношению к непокорным боярам, уничтожил традиционную должность тысяцкого и предал сына последнего тысяцкого публичной смертной казни. Централизация власти в самой Москве, где в средневековые времена мы находим несколько князей-совладельцев, началась с княжения Дмитрия Ивановича. Добавим сюда факты несомненного культурного роста Москвы и Московского княжества в конце XIV в., появление собственной, и притом уже в достаточной мере богатой, литературы, живописи и архитектуры, чтобы мы получили право говорить о княжении Дмитрия Ивановича как о замечательном времени в истории Москвы и всей России.
Постоянные походы и опасности рано изнурили великого князя. В наших источниках сохранилось описание наружности Дмитрия Ивановича в самую цветущую пору его жизни, когда ему едва насчитывалось 30 лет. Он был очень сильным и мужественным, телом велик и широк, плечист, чреват (т. е. толст), очень тяжел, имел черные волосы и черную бороду. В этом описании бросается в глаза указание на раннюю полноту Дмитрия Ивановича, что объясняет нам его раннюю смерть. В кратких сообщениях о смертельной болезни Дмитрия можно как будто заметить указание на то, что он умер от болезни сердца. Автор его жития говорит: «Потом же разболелся и тяжко ему велми бе, и потом легчае бысть ему, и возрадовавшеся вси людие о сем. И пакы в большую болезнь впаде и стенание прииде ко сердцу его, яко и внутренним его торгатися и уже приближался бе конец жития его». Биограф Дмитрия Ивановича отмечает еще одну деталь – недостаточное образование князя: «…аще бо и книгам не научен сый добре». Впрочем, это типично для средневековья и не составляет исключительной особенности московских и вообще русских великих князей.
