Текст книги "Древняя Москва. XII-XV вв."

Автор книги: М. Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

ВАСИЛИЙ ТЕМНЫЙ

27 февраля 1425 г., ночью, умер Василий Дмитриевич, и московским великим князем сделался его единственный сын Василий. На этот раз на московский престол вступил 10-летний мальчик, вместо которого управляла его мать, княгиня Софья Витовтовна. Василий Васильевич родился в 1415 г., 10, 15 или 21 марта. Редко кому из московских людей доставались на долю такие бедствия, которые претерпел в своей жизни Василий Васильевич, получивший после своего ослепления мрачное прозвище Темный, т. е. слепой. А между тем от природы это был, несомненно, человек, одаренный многими способностями, по-своему яркий и своеобразный. Источники не позволяют нам говорить о его больших военных талантах. Василий Темный не раз терпел поражения и скорее был несчастлив, чем удачлив в своих военных предприятиях. Но он обладал несомненной личной храбростью, своеобразными рыцарскими чертами, которые напрасно отнимаются у московских князей В. О. Ключевским, нарисовавшим мастерский, но далекий от истины портрет московских князей, якобы серых и скопидомных. Во время суздальского боя с татарами Василий Васильевич мужественно сражался. У великого князя было много ран на голове и на руках, тело его было все избито, свидетельствует современник.

Тяжкие несчастья и непрерывная борьба за великое княжение приучили Василия к лицемерию и жестокости. Он дал Дмитрию Шемяке крестное целование, подтвердил свое обещание не искать под ним великого княжения грамотами с проклятиями на их нарушителей (такие грамоты так и назывались – проклятыми), чтобы тотчас нарушить обещание и начать новую борьбу за великое княжение. Позже Василий Васильевич не постеснялся отделаться от опасного врага с помощью отравы. «Людская молва» рассказывает, что дьяк Стефан Бородатый привез яд из Москвы к посаднику Исааку, а там подкупил повара Шемяки, прозванного Поганком. Повар подал отраву в курице. Подьячий Василий Беда, прискакавший в Москву из Новгорода с известием о смерти Шемяки, без промедления был сделан дьяком.

Василий Темный жестоко расправился со своим прежним союзником и шурином Василием Ярославичем Боровским. Василий так и умер в заточении в Угличе, где когда-то сидел сам великий князь. Дети Василия Ярославича тоже умерли в заточении, невинные жертвы политических интриг. О жалкой судьбе «Ярославичей» вспоминали даже во второй половине XVI в. Жестокость Василия вызывала невольное возмущение у современников, несмотря на привычку к суровости наказаний того времени. Особенно памятна была расправа с боярскими детьми Василия Ярославича, пытавшимися освободить своего князя из заточения. Великий князь приказал их казнить «немилостивно». Несчастных волокли по льду на лубьях, привязав к хвостам коней. Василий Васильевич первый прибег к такой страшной мере, как ослепление своих противников, приказав ослепить Василия Косого, брата Шемяки.

По своему образованию Василий Темный не отличался от других московских князей. Он был «не книжен». Современники отмечают большие дипломатические способности Василия. В конечном итоге он восторжествовал над своими противниками и расчистил место для своего преемника, знаменитого Ивана III.

ФЕОДАЛЬНАЯ ВОЙНА И СКОРАЯ ТАТАРЩИНА

Княжение Василия Темного отмечено в истории Москвы длительным периодом внутренних междоусобий, получивших у современников название «Шемякиной смуты». Она началась борьбой за великое княжение между Василием Васильевичем и его дядей Юрием Дмитриевичем Галицким и Звенигородским. Смерть Юрия не приостановила этой борьбы, так как ее продолжали его сыновья – Василий Косой и Дмитрий Шемяка.

Шемякина смута нанесла немалый ущерб городу, переходившему из рук в руки – от одной борющейся стороны к другой. В их борьбе вопрос о владении Москвой являлся центральным. Поэтому все события долгой междоусобной войны в той или иной мере связаны с Москвой. Москвичи явно разделились на две группировки: сторонников Василия Темного и приверженцев Юрия Галицкого с его сыновьями. В заговорах против Василия Темного принимали участие многие из москвичей («…бояре же и гости, бе же и от чернцов в той же думе»). Внутренние распри усиливали опасность от внешних врагов, в первую очередь татар, притупляли они и способность горожан к борьбе с постоянными местными бедствиями в виде пожаров.

Для москвичей был особенно тяжелым 1445 год, когда Василий Темный потерпел под Суздалем поражение и попал в плен к татарам (7 июля). Нательные кресты («тельники») великого князя, привезенные в Москву татарскими посланцами, оповестили великокняжескую семью и москвичей о поражении; «…и бысть плач велик и рыдание много». Почти одновременно столица была испепелена опустошительным пожаром (в среду 14 июля 1445 г.). Это был один из тех великих пожаров, которые причиняли безмерный ущерб древней Москве. Кремль загорелся ночью. В нем сгорели не только все деревянные строения, но даже каменные церкви и каменные стены распадались от невыносимой жары. Погибло множество людей, сбежавшихся в Кремль из окрестных городов и сел из боязни татарского нашествия. Тревога оказалась напрасной, так как татары не пошли к Москве, а великий князь был выпущен на свободу за большой выкуп. Это произошло 1 октября, и в тот же день Москва испытала необычное для нее явление: «…в 6 час нощи тоя потрясеся град Москва, Кремль и посад весь и храми поколебашеся». Землетрясение было небольшим, и спящие его не ощутили, бодрствующие же восприняли это как предвещение бедствий, и были «во мнози скорби».

Воспользовавшись отъездом великого князя в Троице-Сергиев монастырь, сторонники Шемяки в феврале 1445 г. ворвались обманом в Кремль, захватили его мать, жену и детей, разграбили великокняжескую казну. На следующий день в Москву привезли самого Василия Васильевича, захваченного в плен в Троице-Сергиевом монастыре. В среду на той же неделе, ночью, Василий был ослеплен.

В 1451 г. Москва снова увидела татар под своими стенами. Этот набег получил название «скорой татарщины». На этот раз Москва хорошо подготовилась к обороне и выставила заслон на Оке. Однако московский воевода испугался татар и очистил берег реки. Не встречая сопротивления, татары под начальством царевича Мазовши устремились к Москве и рано утром в пятницу 2 июля показались под ее стенами. Татары зажгли деревянные строения, и огонь обступил со всех сторон каменный Кремль, «…а тогда и засуха велика бе и с вся стороны огнь объят град». Дым заволакивал весь город и мешал видеть приготовления врага. Но приступы неприятеля к городским воротам и слабым частям крепости были отбиты. К вечеру татары отступили от Москвы, а утром обнаружилось, что они внезапно бежали. Мазовша получил какие-то неблагоприятные известия или решил, что бесполезно осаждать крепкий город с большим гарнизоном. В брошенном татарском лагере валялись награбленные вещи, особенно тяжелые предметы из железа и меди. Об этом событии любопытно рассказывается в одном житийном памятнике под заголовком «Чудо о скорой татарщине»: «И того же дня граждане, если и изнемогли от многия истомы и от дыма, но богом укрепляемые, силой препоясались, а начали выходить из града и храбрьски ополчилися и билися с сопротивными. И когда было к сумраку, отступили татары от града. Граждане ж к утру готовились на брань, милосердный же бог вложил в татарские сердца страх и трепет». На второй год после нападения царевича Мазовши и скорой татарщины Москва снова выгорела: «…выгоре Москва Кремль весь». Этот пожар случился также ночью.

НОВЫЙ РОСТ МОСКВЫ И НАЧАЛО КНЯЖЕНИЯ ИВАНА III

Окончание долгой междоусобной войны благоприятно отразилось на дальнейшем росте Москвы. Первым признаком восстановленного благосостояния столицы явилось возобновление строительства, получившего теперь новый размах. В 1458 г. воздвигли кирпичную церковь Введения Богородицы на Симоновском подворье. В 1459 г. была поставлена каменная церковь Похвалы Богородицы, сохранившаяся в составе Успенского собора как придел.

С этого времени строительство в Москве начало быстро развиваться. На монастырском дворе в Кремле, принадлежавшем Троице-Сергиеву монастырю, поставили каменную церковь Богоявления, у Боровицких ворот заложили каменную церковь Ивана Предтечи. Затем освятили каменную церковь Афанасия на Фроловских воротах. Начатое при Василии Темном каменное строительство продолжало расширяться при его сыне Иване III. В 1467 г. довели до конца постройку каменного собора в Вознесенском монастыре. Собор был заложен Евдокией Дмитриевной, вдовой Дмитрия Донского, до Едигеева нашествия, и строился более 60 лет, ясно показывая, какое время переживала Москва в первой половине XV в. Церковь воздвигалась на средства великих княгинь и была закончена вдовой Василия Темного, великой княгиней Марьей Ярославной.

Строителем церквей в Москве и реставратором ряда старинных церквей в других городах был Василий Дмитриевич Ермолин. Его «предстательством» начали обновлять «камнем» городскую стену от Свибловой стрельницы до Боровицких ворот. Живая струя повеяла и в самой технике строительства. Церковь Введения на Симоновском дворе сложили из кирпича («кирпичну»). Собор Вознесенского монастыря, оконченный в 1467 г., потребовал не только достройки, но и ремонта. Великая княгиня Мария Ярославна хотела его разобрать и построить новое здание, но Ермолин с мастерами каменщиками обломали горелый камень, разобрали своды и одели собор новым камнем и кирпичом, сведя своды «…яко дивитися всем необычному делу сему». На Фроловских воротах поставили резное изображение Дмитрия Солунского. Без всякого преувеличения можно сказать, что в Москве началась своего рода строительная горячка. Когда митрополит Филипп предпринял строительство Успенского собора, «предстателями» новой церкви сделались Ермолин и Иван Голова (Ховрин). Между ними начались споры («пря»). Ермолин отказался от подряда, а Голова стал руководить работами. Как видим, переустройство Кремля началось раньше приезда Аристотеля Фиоравенти и других итальянцев, которые принесли с собой ценные технические навыки, но сами работали в Москве под воздействием русской художественной школы и не в одиночестве, а среди русских мастеров и с их помощью.

Решительное переустройство Кремля и каменное строительство в нем при Иване III последовало вскоре после опустошительных пожаров. В 1467 г. погорела треть Москвы. Пожар начался ночью 20 октября поблизости от церкви на дворе Ховриных в Кремле и охватил «до третьей части города». Пожары особенно опустошали посад. Пожар 23 мая 1468 г. уничтожил всю приречную часть Великого посада от церкви Николы Мокрого до Васильевского луга. «Истомно же тогда было и нутри городу, понеже бо ветрено было, и вихор мног», но Кремль остался нетронутым огнем. Новый пожар охватил Великий посад в 1472 г. по самую Яузу, «и множество людей погоре».

Особенно был страшен пожар 4 апреля 1473 г. Ночью загорелось внутри города в Москве у церкви Рождества Богородицы, и погорело много дворов. «И митрополичь двор сгорел, и двор князя Бориса Васильевича по Богоявление на Троицком дворе, да по городские житницы, и двор житничный великого князя сгорел, а большой двор его едва силою отстояли, потому что великий князь был тогда в городе. Да по каменный погреб горело, что на дворе князя Михаила Андреевича в городской стене. И у церкви Рождества Пречистой кровля сгорела, также и городная кровля (т. е. на городских стенах.– М. Т.), и, сколько ни было дворов по житничный двор, все выгорело»,– пишет современник.

Здесь мы заканчиваем свой обзор истории великокняжеской Москвы, которая при Иване III вступает в новый период.

ГЛАВА III. ВЕЛИКИЕ КНЯЗЬЯ В БОРЬБЕ ЗА ВЛАСТЬ ПРОТИВ КНЯЗЕЙ-СОВЛАДЕЛЬЦЕВ И БОЯР

БОЯРСКИЕ ВЛАДЕНИЯ В МОСКВЕ

Вопрос об управлении Москвой и получении доходов от ее торгового и ремесленного населения имел важное значение для московских великих князей. Ведь Москва, как мы знаем, была крупнейшим городом Северо-Восточной Руси, если не считать Новгорода. Между тем владение Москвой было с самого начала чересполосным, и великие князья на первых порах не могли считать себя ее единственными владельцами. Так, в Москве XIV-XV вв. мы встречаемся с существованием в самом городе и ближайших к нему окрестностях устойчивого боярского землевладения.

Действительное значение боярского землевладения для ранней Москвы легко выясняется из любопытной московской топонимики. Многие подмосковные села, впоследствии вошедшие в черту города, носили имена их первых владельцев, а может быть и основателей, которых мы найдем в числе знатнейших московских бояр. В непосредственной близости к Кремлю, в современном Замоскворечье, например, находилось село Хвостово. Рядом с ним стояло Новохвостовское, где теперь церковь Николы в Пыжах. Еще И. М. Снегирев отметил происхождение названий этих московских урочищ: «Старое Хвостово от московского тысяцкого Алексея Хвоста, а от внука его Федора Пыжа смежное с Хвостовым урочище Пыжи».

Другой знатнейшей московской фамилии, Воронцовым-Вельяминовым, принадлежало село Воронцово, о котором до сих пор напоминает москвичам название улицы: Воронцово поле. Еще в самом начале XVI в. это село считалось подгородним. По Яузе располагались владения третьего крупного рода московских бояр – Свибловых. Эти села так и прозывались Свибловскими, и одно из них до сих пор называется Свиблово. Знаменитое село Воробьево, расположенное на горах того же названия, также восходит к боярскому роду Воробьевых, известному в середине XIV в.

Предания об отдельных городищах, разбросанных на территории Москвы, возможно, указывают на местоположение укрепленных боярских усадеб-городков. Можно предполагать, что захват их праздновался московскими князьями с не меньшей радостью, чем это делали их собратья – французские короли, получив в свои руки феодальные замки у ворот Парижа. Подтверждение мысли о характере первоначального боярского землевладения под Москвой можно видеть в том примечательном факте, что наиболее знатные боярские фамилии владели селами первоначально в непосредственной близости к Москве. Позже боярские подмосковные села перешли в руки великих князей, хотя боярские фамилии, владевшие ими, продолжали существовать и нередко стояли еще в первых рядах московского боярства.

Летописи только случайно говорят о боярских дворах, но отдельные летописные заметки все-таки проливают некоторый свет на характер боярского жилища в средневековой Москве. Так, в 1368 г. на Гавшине дворе сидел под стражей тверской князь Михаил Александрович. По такому же поводу упоминается Белеутов двор, на котором сидела жена суздальского князя Семена Дмитриевича, скрывавшаяся в Мордовской земле и плененная по приказу великого князя. Невольно рисуется картина крепкой боярской усадьбы с обширными хоромами, огороженными прочным забором или частоколом. В таких усадьбах жили бояре, окруженные младшими родичами, слугами и холопами. О мрачных трагедиях, совершавшихся в боярских хоромах, говорят случаи убийства господ их холопами .

Особой известностью пользовался в Москве двор князей Патрикеевых. Уже основатель этого знатного рода, князь Юрий Патрикеев, поставил двор, о размерах которого можно судить по тому, что в 1446 г. на нем жил великий князь Василий Темный по возвращении в Москву из плена. Двор по наследству перешел к князю Ивану Юрьевичу, а рядом с ним построились его «братаничи». Патрикеевы обосновались в Кремле целым боярским гнездом, в непосредственной близости к Боровицким воротам, там, где по преданиям XV в. некогда находилась первая московская церковь. Они быстро расширили свои владения (путем покупок) по направлению к Тимофеевским воротам, где приобрели, по крайней мере, три дворовых места.

Не позже 1491 г. великий князь Иван III выменял у Ивана Юрьевича его дворовые места в Кремле и дал ему новые у Заруба в Кремле же, всего 6 мест. При всей ограниченности размера дворов, 6 дворовых мест должны были занять довольно большую площадь. Из духовной Ивана Юрьевича Патрикеева, умершего в 1499 г., выясняется, зачем ему понадобилось несколько дворовых мест. Большой боярин жил в окружении многочисленной дворни, у него имелись свои вооруженные холопы, стрелки, псари, хлебопеки, бронники, повара, садовники, портные, обслуживавшие боярские нужды. Боярский двор в городе во всем напоминал боярскую усадьбу в деревне, только соответственным образом был меньшим по территории.

Боярский двор – неотъемлемая принадлежность боярского землевладения. Тесно связанные с великими князьями и политическими событиями, в фокусе которых находился княжеский дворец, бояре большую часть своей жизни проводили в Москве, но главные их богатства, основа их могущества – земельные владения – лежали вне Москвы. Знатнейшие боярские роды имели свои усадьбы в непосредственной близости к городу. Мы видели, как даже городские дворы бояр были своего рода крепкими замками, во всяком случае, считались надежными местами для заключения опасных политических соперников московских князей.

Загородные боярские усадьбы XIV– XV вв., конечно, весьма отдаленно напоминали увеселительные подмосковные во времена Елизаветы Петровны и Екатерины II, где большие господа отдыхали среди буколической природы, подстриженной по французской моде или организованной на живописный английский манер. В боярской усадьбе ранней Москвы угадывается крепкий замок, к которому лепились крестьянские постройки. В конечном итоге сущность феодального замка не меняется от того, что в Западной Европе он строился из камня, а в России укреплялся только глубоким рвом, валом и частоколом. Жизнь русского феодала в его замке проходила примерно так же, как и его собрата в западноевропейских странах. Пиры, охота, воинские походы, дерзкие разбои были на Руси явлением столь же распространенным, как и на Западе. Поэтому борьба великих князей с крупными боярами-феодалами – обычное явление уже в XIV-XV вв. Вот почему нельзя согласиться с той идиллической картиной боярско-княжеских отношений, которую рисует перед нами В. О. Ключевский в своей «Боярской думе»: боярин – «правительственный сведок» и «знахарь», ответственный свидетель и сотрудник князя по делам управления, давший ему слово на том и крест целовавший. Князь слушает его и думает с ним «"добрую думу, коя бы пошла на добро, потому что он лучше других знает "…добрые нравы и добрую думу и добрые дела", ведает, как князю "безбедно прожити" и "како княжити", чтобы его христианом малым и великим было добро». Московская действительность далека от этой картины именно потому, что и Москва, и Русская земля в XIV-XV вв. были несравненно богаче, чем представлялось В. О. Ключевскому.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ МОСКОВСКОГО БОЯРСТВА

Родословцы Московского государства любили бездоказательно выводить основателей московских боярских родов «из Орды», «из немець» и т. д. Это стояло в тесной связи с тем, что сами московские государи поддавались соблазну вести свой род «из Прус» и от самого кесаря Августа. Действительное же русское происхождение древних московских родов выясняется только из кропотливых изысканий, особым мастером которых был покойный Н. П. Лихачев. Поэтому остановимся только на нескольких родах из числа высшего московского боярства. Например, родословцы называют основателя фамилии Морозовых, некоего Михаила, «прушанином», который якобы приехал «из немец, из Пруские земли». Другой вариант сообщает, что первого Морозова звали Миша, что он сражался в Невской битве, а «…лежит в Новгороде у Михаила святого на Прусской улице». Церковь Михаила на Прусской улице упоминается нередко в летописях; там мог находиться камень с памятной надписью о боярине Михаиле. В XVI в., когда и московские государи повели себя «из Прус», Прусская улица превратилась в Прусскую землю, а «прушанин» – в пруса. Мода неправильно выводить русские дворянские фамилии обязательно из других стран сразу и бесповоротно отвечала на сложный вопрос о начале боярского рода. Поэтому «муж честен» обычно и появлялся из чужой земли и полагал начало знатному боярскому дому, а тем самым устранялся всякий разговор о том, кем был этот «муж честен» за границей.

Каким же образом родоначальник Морозовых оказался в Москве? Перед нами, видимо, без особой ошибки рисуется такая картина. Один из новгородских бояр с Прусской улицы, аристократического квартала в Новгороде, был боярином Александра Невского, вместе с которым отъехал позже из Новгорода в Суздальскую землю, вероятнее всего в Переславль, а оттуда он сам или его потомки перешли на службу к московским князьям.

Намеченный нами путь создания московского боярства находит себе подтверждение в истории другого рода – Кутузовых. По сказаниям родословцев, Кутузовы происходили от некоего Гаврилы, пришедшего «из немец» к Александру Невскому. У Гаврилы был сын Андрей, а у последнего – сын Прокша, «…а лежит в Новгороде Великом у Спаса в Нередицах». Новгородское происхождение Гаврилы едва ли подлежит сомнению, тем более что внук его носил типичное новгородское имя Прокша и был похоронен в церкви Спаса Нередицы, княжеском построении, находившемся в непосредственной близости к Городищу – княжеской подгородней резиденции. Позже дворянский род Кутузовых имел владения в Новгороде, а несколько Кутузовых в конце XV в. были боярами новгородского архиепископа. Переход новгородских бояр на службу к великим князьям может считаться явлением вполне закономерным, если принять во внимание ожесточенную внутреннюю борьбу в Новгороде, нередко кончавшуюся бегством новгородских бояр.

Однако при Александре Невском только начинала создаваться постоянная связь между некоторыми боярскими родами и определенной княжеской линией. Временем создания основного костяка московского боярства надо считать княжение Ивана Даниловича Калиты, с именем которого связано представление о начальной истории знатнейших боярских родов Московского княжества. Если верить родословным, то к Ивану Даниловичу выехали родоначальники Зерновых, Сабуровых, Годуновых, Плещеевых, Хапиловых, Квашниных, Бородиных и др.

Нет оснований полностью доверять противоречивым показаниям родословцев о начале того или другого боярского рода, но их согласные указания на имя Ивана Даниловича Калиты как на эпоху оформлений знатных фамилий московского боярства заслуживают всяческого внимания. В глазах позднейшего потомства имя Калиты вытеснило имена его предшественников и наследников, и только Дмитрий Донской оставил по себе такой же памятный след в родословцах.

Из кого же составлялся первоначальный слой московского боярства? Частью из тех бояр, которые служили уже Александру Невскому и его потомству. Но едва ли таких фамилий было много. Во всяком случае, память потомков не задерживалась на великом князе Юрии Даниловиче и на Данииле Московском, а обращалась ко времени Калиты, хотя отъезды бояр в Москву начались, несомненно, раньше. Так, отец Алексея митрополита отъехал из Чернигова еще до рождения Алексея, т. е. примерно до 1299 г., следовательно, при Данииле Александровиче. Таково происхождение древнейшего боярского рода Москвы, так как все остальные даты появления той или другой боярской фамилии в Москве относятся или к более позднему времени, или могут быть выведены только гадательным путем.

Важным моментом в истории московского боярства было присоединение к Московскому княжеству соседнего Переславля-Залесского, который едва ли был намного старше Москвы, но в XIII в. получил значение крупного центра. Условия для утверждения боярства и создания боярских фамилий, прочно связанных с определенными княжескими династиями, в Переславле, конечно, возникли раньше, чем в Москве. Свидетельством большего значения боярства в Переславле может служить хотя бы «Слово Даниила Заточника» с его выпадами против боярства – древнейший памятник, в котором уже сказывается антагонизм между боярством и дворянством. В Переславле должны были основаться те боярские роды, которые группировались вокруг Александра Невского и частично потянулись за своим князем из Новгорода в Суздальскую землю, когда герой Невской битвы сделался великим князем. Присоединение Переславля к Москве положило начало переходу переславских родов ко двору более сильного московского князя.