Текст книги "Звери в отпуске"

Автор книги: Лювиг Керн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– Абсолютно нормально.

– А животным ты в этом отказываешь, да? А ведь они тоже целый год работают в поте лица, не покладая лап, кто знает, может, ещё больше нашего…

– Я не отказываю, не отказываю!– закричал я.– Но я пока ещё не слыхивал, чтоб существовал такой животный отдых…

– Ага!– воскликнула жена.– Он, видите ли, не слыхивал! Ну разумеется, ты не слыхивал! Потому что все люди такие же, как ты! Ничего удивительного, что животным приходится беречь тайну, чтоб не нарваться на какую-нибудь неприятность со стороны человека. Со стороны вот таких толстокожих, как ты. Потому-то ты никогда не узнаешь названия этой местности. И я тоже никогда не узнаю.

– Выходит, эта местность как-то всё-таки называется?

– Да уж, конечно, называется. Всякая местность как-то называется. Но звери хотят соблюдать осторожность, и я отлично их понимаю. Да и так ли важно, в самом деле, знать, как называется местность? Главное, чтоб нам было тут хорошо, правильно?

– Хорошо, хорошо…– повторил я вслед за женой.– Дело только вот в чём: если знаешь, как называется местность, то из этой местности легче выбраться…

– Мы ещё пока никуда не едем. Лежим себе на пляже, самочувствие великолепное, покой и тишина, и все отдыхающие, или однопляжники, называй их как хочешь, ведут себя безукоризненно.

– Это верно,– согласился я.– Этот пляж сделает честь любому человечьему пляжу. Вот только козы с козликами…

– Этим можно простить. Молодые и дурашливые. Играют. Вечером пойдут наверняка на танцплощадку. Что ж особенного, если…

– Погоди,– воскликнул я.– Значит, танцплощадка у них тоже есть?

– Конечно, есть. И рестораны, и кафе, и кино, и даже театр на открытом воздухе.

– И всё исключительно для зверей?

– А то ещё для кого же? Кроме них, больше никто здесь не бывает. Ни у кого нет возможности сюда приезжать, понятно? Необходима специальная путёвка…

– А ведь путёвку, я думаю, достанешь не вдруг,– заметил я.

– Ещё бы! Прежде всего надо быть четвероногим. Можно не пользоваться другой парой ног, но необходимо, чтобы они были в наличии. Без этого не может быть и речи.

– Выходит, нам такой путёвки не предоставят, а?

– Ясное дело. Разве что поискать обходных путей.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну вот ты, скажем, стал бы ходить на четвереньках,– пояснила жена и тут же расхохоталась, представив себе, как я иду в своё учреждение и разговариваю, стоя на четвереньках, с директором.

– Само по себе хождение на четвереньках ещё ничего не даст. Из-за одного только хождения мы четвероногими не делаемся. А ты говоришь: только четвероногий имеет шанс получить путёвку на этот курорт, где мы с тобой очутились и названия которого, кстати, так и не знаем.

– А у Тютюры шансы есть?

– У Тютюры, да. Тютюра получил бы путёвку без хлопот. Он ведь четвероногий.

– Послушай!– воскликнула в волнении жена.– А ты убеждён, что Тютюра – четвероногий?

– А то как же,– ответил я, и тут же в душу закралось сомнение.

– Ты хоть раз считал у него ноги?

– Считал ли у него ноги?– воскликнул я.– Ну знаешь, довольно странный вопрос. С чего б это мне считать у него ноги?

– Не отвлекайся, говори прямо: считал или не считал?

– Не считал.

– И я тоже не считала. Что же теперь будет?

– А что может быть? Ничего не будет.

– А если у него больше четырёх ног или меньше? Если, например, шесть, девять или три?

– Ну и что из этого?

– Но ведь это же ужасно,– трагическим шёпотом произнесла моя жена,– ужасно. Тогда, выходит, Тютюра не четвероногое. А нам в нашем положении необходимо иметь близкого четвероногого. Придётся пересчитать у него ноги. Другого выхода нету.

Не вздумайте, однако, над нами смеяться. Хотел бы я знать, ответит ли без запинки большинство из вас, сколько ног у ежа. Я полагаю, вы не очень-то знаете, как с этим обстоит дело. Ёж с точки зрения ног животное загадочное. Мы рассматриваем его скорей с той стороны, где у него иглы, то есть сверху, а не снизу, где у него ноги. Черепаху, скажем, можно взять на руки, перевернуть брюхом кверху и выяснить, как там у неё с лапами. С ёжиком же из-за его иголок обстоит куда сложнее. Ведь ежа не схватите, правда? Значит, можно иметь какие-то сомнения? Можно.

Бедный Тютюра был, вероятно, ошеломлён, когда мы выхватили его из-под соломенной шляпы, под которой он, спасаясь от зноя, притащился на пляж, и одним движением опрокинули на спину.

Беглого взгляда оказалось достаточно. Выяснилось, что всё в порядке. Ноги у Тютюры было четыре. Скорее это были даже не ноги, а ножки, тем не менее они были, вдобавок четыре, а ведь только этого нам и требовалось. Со вздохом облегчения мы перевернули Тютюру брюхом вниз снова и накрыли шляпой.

– Тютюра, вне всякого сомнения, четвероногое,– сказала, повеселев, жена.– Нам повезло. В случае чего можем сказать, что именно он привёз нас сюда на отдых.

– Это ты здорово придумала,– отозвался я, почувствовав прилив уверенности.– А раз так, пошли купаться.

Я разогнался и бросился в воду поблизости от плававших на своих камерах трёх юных павианов.

– Гей, гей!– загалдели, увидев меня, расшалившиеся юнцы.– Плавайте на камере! Одно удовольствие! У вас нету камеры?

– Нету!– крикнул я в ответ и принялся загребать руками. А они подплыли ко мне и стали наперебой расхваливать автомобильные камеры – наилучшее, как они считают, приспособление в помощь купальщику.

– Самый смак!– крикнул первый.

– Самый сок!– крикнул второй.

– Величайшее открытие столетия!– поддержал братьев третий павианчик.

– Каждый камерой рулит, каждый с камерой шалит, каждый камеру хвалит!

– Надо «хвалит», а не «хвалит»,– поправил я павианчика.

– Подумаешь…– небрежно бросил юный поэт.– Важно иметь камеру. Только тогда вы испытаете настоящее удовольствие.

– Слишком много болтовни,– прервал его брат.– Слетай лучше куда надо и принеси ещё одну камеру. Пусть наслаждается.

– Есть там ещё камеры?

– Одна, вроде, где-то валяется.

– Так я побежал.

И, выскочив из воды, он помчался по пляжу. Вскоре павианчик вернулся с камерой. Он набросил мне её на голову. Теперь и у меня была камера, и я мог проделывать то же, что и они.

Должен, впрочем, признаться, что павианчики были куда проворнее. Однако удовольствие получил и я. Я перелетал вместе с камерой с волны на волну, скатывался с камеры в воду, пытался втянуть её поглубже в море, но она ни за что не желала погружаться и тотчас вместе со мной выскакивала на поверхность и так далее, и так далее… Я уж и сам теперь не могу вспомнить, какие штуки я тогда вытворял. Продолжалось это час, а может, и больше, в конце концов я умаялся и решил выйти на берег.

– Кому отдать камеру?– спросил я. Павианчики всё ещё резвились со своими камерами в воде.

– Берите её себе!– крикнул один из них.– Нам она не нужна.

– Оставьте на память!– крикнул второй.

– Веселитесь на здоровье!– поддержал братьев третий.

Я вылез из воды. Усталый, потащился к нашей берложке, бросил камеру в песок и сказал жене:

– Ну вот, теперь у нас на одну камеру больше.

Едва я растянулся на песке, желая отдохнуть от этих безумств, как послышался пронзительный вопль:

– Помогите! Помогите!

Мы с женой тотчас вскочили и стали смотреть по сторонам, чтоб выяснить, кто кричит и кому какая опасность угрожает.

– Помогите! Помогите! Он тонет!– повторил мгновение спустя тот же трагический голос. Все наши соседи, за исключением ленивцев, тоже вскочили с мест и уставились на море.

– Помогите! Помогите! Спасите малыша!– послышалось в третий раз.

Я глянул в том направлении, откуда доносился голос, и сразу понял, что это жирафа. Она приставила ко рту мегафон и кричала изо всех сил.

– Жирафа тут, кажется, вместо наблюдательной вышки,– шёпотом сообщила мне жена.

– Но ведь это не пожар, правда?

– Не в пожаре дело,– ответила мне жена.– Она следит, чтоб кто-нибудь случайно не утонул. Высокая, вот ей издалека всё и видно.

– Ты права. Бежим к жирафе!

Мы бросились к жирафе, а за нами устремилась вся пёстрая пляжная публика.

– Что случилось, жирафа?– спросил я, запыхавшись.

– Он тонет! Тонет!..

– Кто, кто?..

– Да этот сопляк-ленивец! Каждый раз одно и то же!

– Он что, плавать не умеет?

– Да умеет.

– Отчего ж он тонет?

– От лени. Считает: лучше утонуть, чем сделать одно лишнее движение.

– Надо спасать, пока не поздно!– воскликнул я и бросился в воду, а следом все остальные.

Броситься-то бросился, но куда плыть, я не знал, потому что не видел утопающего. Обычно, если кто-то тонет, он изо всех сил барахтается, взмахивает руками, мечется и так далее. А тут – пустое море.

Жирафа побежала за мной следом, и, стоя на берегу в мелкой воде, стала руководить.

– Плывите, пожалуйста, прямо… Теперь чуть левее… Так, а теперь посмотрите на дно… Я вижу его, вон он лежит…

Я нырнул до самого дна и наконец в кристально прозрачной воде заметил простёртое на зеленовато-золотистом песке тело в пёстрых плавках. Я схватил ленивца за плавки и мгновенно вытянул на поверхность.

– Причитается тебе от отца порка, сопляк,– сказал я сердитым голосом, укладывая несостоявшегося утопленника на песке.

Вокруг сгрудилась изрядная толпа, над которой возвышалась многоэтажная фигура жирафы.

– Насчёт отца можете быть спокойны,– произнесла со своей высоты жирафа.– Они как две капли воды. Сынок – вылитый папаша. Думаете, это впервые?

– А что отец? Ничего?

– Абсолютно ничего. Даже пальцем не шевельнёт. Его отец считается самым ленивым ленивцем в мире. Но сынок, кажется, его перещеголял.

– Попробовал бы мой, ему б не поздоровилось!– пророкотал своим могучим басом лев.

– И моему б не поздоровилось!– промяукала, щеря зубы, пантера, вся по-прежнему с головы до пят в зелёном халате.

– Я б с отца и не спрашивала,– вмешалась львица.– Кругом виновата мать. Не ей ли следить за детишками на пляже?

– Ленивиха такая же ленивая, как муженёк,– сказала сверху жирафа.– С завтрашнего дня этого сопляка придётся держать на привязи. Да и сестричку тоже. Яблоко от яблони недалеко падает. Не зря папаша занимает свой пост.

– Да что вы говорите?– удивился я до крайности, потому что впервые в жизни слышал нечто подобное.

– Да, да,– продолжала жирафа.– Его отец среди ленивцев самый ленивый, и они избрали его президентом,

– Даже президентом?– изумился я и, повернувшись к жене, добавил:– Вот ведь какая штука. Ни за что б не поверил, что лень может обернуться такой выгодой.

Жена поспешила взять на руки юного утопленника и отнесла его в берложку к родителям. Она была уверена: вести упрямого малыша за ручку потребует куда больше времени и сил, и потому лучше снести его на руках. Однако ни отец, ни мать, ни их дочурка даже не потрудились издать хоть какой-нибудь звук, чтоб выразить свои чувства.

– Я принесла вам сынка…– сказала моя жена.

Ленивец ни мур-мур,

– Ещё бы немножко, и он бы утонул…– продолжала она.

Ленивец ничего.

– Следите, пожалуйста, за ним, а то в один прекрасный день произойдёт несчастье.

Ленивец не дрогнул.

– Мой муж вытащил его с глубокого места… Не шелохнулся.

– Может, вы не в курсе: он лежал на самом дне…

Ленивец хоть бы что.

– Откровенно говоря, ваше равнодушие меня удивляет…

Именно в этот момент ленивец приоткрыл один глаз и бросил на мою жену какой-то странный взгляд. В то же время ей показалось, будто до слуха донёсся один-единственный слог, исторгнутый ленивым движением губ. Ей показалось, ленивец произнёс:

– Спа…

И ничего больше. Всего только «спа», и конец. Поскольку моя жена ничего такого пока ещё не слышала, она не представляла себе, что, в сущности, это могло бы значить. Она уже было погрузилась в размышления, как вдруг послышался неожиданный звук – вой работающего на высоких оборотах двигателя, который раздавался со стороны моря. Она положила юнца рядом с неподвижной мамашей и вернулась обратно.

– Слышишь?

– Ещё бы!

– Что бы это могло значить?

– Понятия не имею.

– Может, реактивный самолёт?

– Нет, скорее моторная лодка.

– Чтоб моторка так выла?-удивилась моя жена.

– Дорогая моя, моторки как раз и относятся к самым воющим изобретениям нашей эпохи. В этом смысле они превосходят даже мотоциклы. Сто мотоциклов воют слабее, чем одна моторка.

Мои предположения подтвердились. Вой усилился, и минуту спустя мы увидели мчащийся в направлении берега катер, который, едва касаясь воды, тянул за собой на длинном фале спортсмена на водных лыжах.

Всё общество в то же мгновение оживилось.

– Едет! Едет!

– Ищите бумагу, ручки, может, даст.кому автограф!

– Это он! Он!

– Какой красавец!

ч – Точно такой же, как по телевизору! Не могло быть сомнения: это была чрезвычайно популярная личность. И тут моя жена, успевшая, как вы, вероятно, смогли заметить, завести на пляже кое-какие знакомства, обратилась к пантере:

– Не скажете ли вы, кто это такой?

– Вон тот, на водных лыжах? Знаменитость!

– Киноартист.

– Да, да, киноартист. Но чаще всего его показывают по телевизору. Знаете, бывают такие фильмы сериями…

– А какие роли он исполняет?

– Да уж, разумеется, только те, где может блеснуть талантами и красотой…

– Это значит какие?

– Собачьи.

– Простите, не поняла,– переспросила жена, полагая, что ослышалась.

– Собачьи, я говорю, собачьи.

– Выходит, этот интересный молодой человек играет собак?

– Ну что вы… Этот интересный молодой человек и есть собака. Выдающийся пёс-киноартист. В настоящий момент в отпуске. Он зарабатывает кучу денег. Имеет яхту, водные лыжи, сюда он наведывается довольно часто…

– Так, так, поняла,– пробурчала моя жена. Пересказывать мне всего этого необходимости

не было, я стоял рядом и слышал каждое слово. Ничто меня уже не поражало, способность дивиться я давно утратил. Высохни даже в секунду всё это море и превратись возникшая на его месте котловина в припорошенное снегом поле, по которому покатятся санки, я б и тогда це испытал никаких чувств. Я уже закалился.

Тем временем завывающий катер приблизился к берегу. Когда, казалось, он вот-вот выскочит на песок, моторист круто переложил руль и пошёл вдоль пляжа. Тут от катера оторвалась фигурка и, прежде чем лишённые скорости лыжи погрузились в воду, спортсмен-киноартист легко и красиво впорхнул на берег. А моторка помчалась дальше.

Итак, это был о н.

Следом за ним из воды повыскакивали, не выпуская из рук камер, всё ещё барахтавшиеся на волнах обезьяны, за обезьянами ринулись козы и козлики и вообще всё младшее поколение. Все вытянули неизвестно откуда альбомы, блокноты, записные книжки, календарики или же просто разлинованные в клетку тетрадные листки и, нагоняя артиста, закричали умоляющими голосами:

– Маэстро, хотя бы два слова!

– Маэстро, хоть что-нибудь на память!

– Я ваша старая поклонница, дайте, дайте автограф!

– Я пересмотрел все ваши фильмы! Словечко…

– Маэстро, будьте великодушны!

– Мне хватит и фамилии!

– А мне имени!

– Вы такой чудный!

– У меня в коллекции все великие актёры!

– У меня тоже! Только вас недостаёт!

– Маэстро, поставьте хотя бы крестик!

Мы с женой стояли всё время в отдалении, и, должен сказать, наблюдая это, я почувствовал, как у меня появилось вдруг желание подскочить самому и попросить автограф. Случай был исключительный. Ведь не каждый день встречаешься с такой знаменитостью. Но поскольку автографы я не коллекционирую, я быстро подавил в себе мгновенный порыв. Моя жена тоже была потрясена этим зрелищем, как и я.

– Любопытно, женат ли он и есть ли у него дети?– сказала она.

– Не могу сообщить тебе никаких подробностей,– ответил я в полном соответствии с правдой, потому что и в самом деле не интересуюсь карьерой кинозвёзд, в особенности четвероногих.

Но был ли и в самом деле маэстро четвероногим актёром? Казалось бы, да. Но в этот момент он шествовал по пляжу на двух задних лапах. И шествовал с величайшей небрежностью, не обращая внимания на обступающую его толпу. Время от времени он вытягивал лишь то левую, то правую лапу, и, не глядя на подсунутые ему листочки, выводил на них что-то вроде своей подписи. Было очевидно, что он с одинаковой свободой владеет как левой, так и правой лапой. И эта лёгкость… Чувствовалось, автографов на своём веку он раздал десятки, а то и сотни тысяч.

– Я выяснила!– воскликнула моя жена, успевшая меж тем побеседовать кое с кем из окружающих.– Я выяснила. Он до сих пор не женат. У него была невеста, они даже играли вместе в одном фильме. Прелестная юная борзая. Изящная-изящная, с красивыми длинными ногами.

– Ну и что с ней случилось?– спросил я, заинтригованный.

– Пока не выяснили.

– Пропала, да?

– Что-то в этом роде… А было так: они, то есть он и эта борзая, были на натурных съёмках, участвовали в каком-то очень важном эпизоде. Они гуляли по цветущей лужайке, а позади высился лес. Он читал ей лирическое стихотворение, а она рвала цветы и составляла из них живописный букет. По требованию режиссёра они повторили эту сцену уже дважды, но oneратору на его операторском кране всё-таки что-то не понравилось, и он попросил отснять эпизод ещё разок. Условия в тот день были идеальные, и все вновь принялись за работу. Он и она медленно побрели по цветущему лугу, камера зажужжала, он восторженно задекламировал стихотворение, а она то и дело склонялась, чтоб сорвать цветок, как вдруг из леса неожиданно выскочил… заяц.

– Это не был заяц-актёр?– осведомился я на всякий случай.

– Разумеется, нет,– ответила жена.– Это был обычный заяц. Заяц, проживающий в соседнем лесу. Поскольку появление зайца сценарием не предусматривалось…

– Съёмку пришлось прекратить!– воскликнул я, гордясь своей догадливостью.

– Совершенно верно. Но беда была не в этом. Случается, что во время съёмки в кадре появляется посторонний. Тогда эпизод приходится отснять заново. И потому сам по себе заяц не означал ещё несчастья. Хуже было то, что заяц, напуганный большим количеством людей, жужжанием камеры и всей этой суматохой, потерял голову и, не сделав того, что сделал бы любой заяц на его месте, то есть не бросившись со всех ног обратно в лес, запрыгал в сторону красавицы борзой. Борзая, как рассказывают, не обратила на него внимания, потому что кинозвезде не пристало гоняться за зайцами, но заяц, на беду, заприметил замечательный букет в её лапе и в букете душистые цветы клевера, на которые, как я слышала, зайцы реагируют самым удивительным образом.

– Похитил у неё букет, да?– осведомился я всё с той же проницательностью.

– Опять в самую точку,– подтвердила жена. – Вырвал у неё букет и бросился наутёк.

– И нервы у неё сдали?

– Вот в том-то и дело. Она не выдержала и кинулась следом. Вначале все с интересом наблюдали за этой погоней, но в конце концов и заяц, и борзая исчезли из виду. Предполагали, что борзая, поймав зайца, вернётся на план, чтоб завершить съёмку, но она, представь себе, не вернулась.

– Как, не вернулась вообще?

– Вообще.

– И до сих пор её нету?

– До сих пор нету.

– Ну а что с кинокартиной?

– Она так и не отснята.

– Потрясающая история. Ну и что же её жених?

– Сначала он целыми днями ожидал на лужайке её возвращения, вперяя взор в то самое место, где она пропала в момент погони. Но когда в бесплодном ожидании прошла неделя, а потом вторая, он повернулся в другую сторону и стал вглядываться в направлении, противоположном тому, в котором исчезла его возлюбленная.

– Почему? Тут я чего-то не понимаю…

– Потому что он пришёл к выводу, что, обежав земной шар (раз они так долго не появлялись, то, следовательно, стали пересекать земной шар, это и ребёнку понятно), заяц вместе с борзой появятся с противоположной стороны.

– Но ведь зайцы, как известно, бегают не по прямой,– заметил я.

– Как же они бегают?

– Зигзагами. Благодаря устройству задних лап они в состоянии повернуть под прямым углом.

– Тогда ничего удивительного, что он так и не дождался невесты. Знаешь, где они могли оказаться, петляя?

– . Ну где?

– Да на Северном полюсе.

– На Северном полюсе ни зайцы, ни борзые не водятся,– пробурчал я.

– Тем более,– ответила жена.

– Что «тем более»?

– Тем более им быстро оттуда не выбраться. Их станут там чествовать как редких гостей, а бедный женишок будет всё ждать да ждать…

Пока мы с женой обсуждали эту, согласитесь, невероятно романтическую историю, к нам совершенно незаметно подполз ленивец и, явно обращаясь к моей жене, произнёс:

– …сибо.

Я посмотрел на жену, жена посмотрела на меня, совершенно не зная, как реагировать на это. И просто кивнула, как на улице вы киваете какому-нибудь человеку, ещё не разобрав, кто он такой, киваете только потому, что он вам поклонился. Довольный собой, ленивец пополз не спеша в сторону своего семейства.

– Что же оно означало, это его «сибо»?– спросил я.

– Не имею ни малейшего представления.

– «Сибо»– это, наверно, начало какого-нибудь слова. Только слово, наверно, иностранное. Впрочем, вряд ли эти ленивые ленивцы изучают иностранные языки.

– Должна тебе заметить,– сказала жена,– ленивец вообще выражается весьма туманно. Помнишь, когда я отнесла к ним их малыша, он только сказал мне «спа»…

– Погоди, погоди!– воскликнул я.– «Сибо»…

«Спа»… «Сибо»… «Спа»… «Сибо»… «Спа»… Попробуй сказать это подряд, соображаешь?

– Сибоспасибоспасибоспасибоспасибо… Ну да! Всё сходится! Он поблагодарил нас за спасение малыша!

– В самом деле! Вот бы никогда не подумал, что слово «спасибо» можно растянуть на целую вечность.

Огромный шар раскалённого солнца медленно, сантиметр за сантиметром, погружался в сверкающую гладь моря. В первую секунду, пока он ещё не коснулся поверхности, казалось, вот-вот послышится громкое шипение, какое испускает железо, когда, вынув из калильной печи, его суют в воду. Но ничего такого не случилось. Солнце погружалось в морскую пучину в абсолютной тишине.

Мы собрали вещи и двинулись к своему лагерю. Впереди шествовал я в портупее из трофейной камеры, за мной – моя жена, а за нами полз Тютюра, волоча на себе старую соломенную шляпу, что вновь вызвало сенсацию, потому что казалось, что шляпа приобрела вдруг ноги и передвигается собственным ходом.

Мне это было, признаться, на руку. Пусть все знают: мы сами с усами. Почему это только нам удивляться да удивляться? Пусть и они разинут пасти от удивления. Ходячая соломенная шляпа – это вам не пустяк! Не каждому дано похвастаться шляпой с ногами.

– Тютюра, быстрее, Тютюра,– торопил я тихонько ёжика, но наш дорогой Тютюра скороходом не был.

В конце концов мы добрались до поляны. Пошёл своим чередом обычный вечер автотуристов. В густеющих сумерках Камилл, наша машина, показался мне чуточку ниже обычного, но я подумал, что на него так повлияла темнота, и больше не обращал на это внимания. И только крик моей жены подействовал на меня* как укол пикадора на быка.

– Слушай,– закричала она не своим голосом,– у Камилла нет колёс!

– Как это так нет?– спросил я, подпрыгнув на месте.

– А вот так: нету, и всё. Нету!

– Быть этого не может!– воскликнул я, заглянув всё-таки под крыло, в то место, где у каждого нормального автомобиля находится колесо. В самом деле, колёс не было. Бедный Камилл стоял на тормозных колодках. Оттого-то он и показался мне ниже обычного. Нет, я не ошибся в своей первой оценке, чутьё не подвело. Камилл действительно стал на добрых десять сантиметров ниже. Теряя десять – пятнадцать сантиметров, современный автомобиль, который и так не слишком высок, превращается в автокарлика.

– Кто мог выкинуть такую штуку?– принялась соображать моя жена.

– Наверняка какой-нибудь хулиган.

– Ты полагаешь, тут водятся хулиганы?

– О, хулиганов хватает где угодно,– ответил я с убеждением.– Думаю, даже в небесах.

– В небесах одни только ангелы,– запротестовала жена.

– Ну так среди них попадаются и хулиганы.

– Вот ещё! Интересно, как это они там хулиганят?

– Да мало ли как? Крылья, например, у других ангелов подрежут, покорёжат у святого нимб над головой, дёрнут ангелицу за косу, притаятся за тучкой и подставят ножку старому заслуженному ангелу со стажем или, например, заорав благим матом, перепугают маленьких невинных ангелочков. Должен же кто-то выделывать все эти безобразия в небе…

– Было б лучше, если б ты знал, кто занимается хулиганством здесь, на земле, а не в небе, – отрезала жена.– Что нам теперь делать? -Что может быть хуже, чем автомобиль без колёс?

– А вот я знаю,– ответил я решительно.

– Ну что? – осведомилась с усмешкой жена.

– Колёса без автомобиля. Здесь была бы загадка куда сложнее той, которую нам предстоит разгадать. Согласись со мной: проще забрать колёса и оставить автомобиль, чем забрать автомобиль и оставить колёса.

– Не слишком ли ты разговорился? Я думаю, стоит поискать, нет ли где поблизости колёс.

И она была права.

Мы достали фонарики и принялись прочёсывать местность, описывая вокруг Камилла круги, которые становились всё шире.

Поиски принесли кое-какие плоды. В лощине мы обнаружили два диска, под можжевельником – несколько болтов, в черничнике валялись все четыре покрышки, третий диск был прислонён к толстому стволу сосны, а четвёртый мы извлекли из густо разросшегося терновника, изрядно поцарапав о шипы руки. На подстилке из мягкого моха валялись остальные болты, и наше счастье не имело бы границ, если б мы обнаружили ещё и камеры. Но камер как не бывало.

– Послушай, у нас в самом деле были камеры?– спросила, всё более волнуясь, моя жена.

– А ты как считаешь?– осведомился я.– Как бы мы иначе, интересно, ехали?

– О…– фыркнула она в ответ,-у многих машин уже бескамерные покрышки…

– Только не у Камилла.

– Что тебе мешает,– сказала жена.– Представь себе, что они бескамерные.

– Ничего не получится,– отрезал я.– Для бескамерной покрышки нужен специальный диск… Да что я с тобой буду говорить на эту тему, ты и так ничего не понимаешь.

– Ты должен что-то предпринять. Не можем же мы оставаться тут на зимовку. Да и отпуск кончается. Через несколько дней нам обоим на работу. Самое позднее завтра вечером необходимо уехать отсюда. Не то опоздаем на службу.

– Легко говорить: уехать… А как? Без камер?..

– Может, одолжить у кого-нибудь?– задумалась жена.

– Одолжить? Кто одолжит тебе камеру, если путешествует сам? Таких добряков не бывает. А потом нам нужна не одна камера, а целых четыре.

– Три.

– Не три, а четыре,– втолковывал я жене.

– А я тебе говорю: три. Одна камера у нас ость.

– Где?– осведомился я с интересом.

– Да на тебе.

– На мне?

– На тебе, на тебе…

– В самом деле…– подтвердил я, притронувшись к надетой через плечо камере. Я так и не снял её, придя с пляжа.– В самом деле, камера у пае есть, но ещё вопрос, подойдёт ли она к нашим колёсам.

– Сперва проверь, потом говори,– заметила! жена.

Я стянул с себя камеру, включил фары Камилла и стал внимательно рассматривать камеру.

– Вот тебе на,– сказал я минуту спустя.-: Представь себе, это наш размер. И что самой удивительное, на ней красная заплата как раз возле ниппеля.

– Ничего удивительного не вижу,– заявила жена.

– Ты не видишь, а я вижу. У одной из наших камер была точь-в-точь такая заплата.

– Наверняка у многих камер на свете такие заплаты…

– Да ведь я сам её клеил. Готов поклясться, что это моя камера и моя заплата.

– Просто случай, совпадение обстоятельств.

– Как хочешь, так и думай,– сказал я примирительно,– Надо ещё пораскинуть мозгами, как найти три остальные камеры.

– Лучше всего известить округу.

– Как же ты это сделаешь?

– Соберу собрание.

– Собрание? Кто, интересно, явится на собрание летом, в отпускное время?

– Придумала!– воскликнула моя жена.– Догадалась! Мы устроим завлекательное собрание, на которое явятся все!

– Завлекательное… Что это значит?

– Завлекательное собрание – это такое собрание, которое собранием вовсе не называется, а называется как-нибудь иначе.

– Ну например?

– Например, костёр!

– А что, пожалуй, мысль.

– Назовём это «Костёр с автомобильным сигналом». Нравится?

– Нравится. Но почему с автомобильным сигналом?

– Музыки у нас нет, есть только сигнал Камилла. Вот он и будет вместо музыки.

– Знаешь, а это оригинально. Тогда за работу. Я собираю хворост для костра, а ты иди приглашай гостей. Чем больше, тем лучше.

Жена взяла фонарик и углубилась в лес. Проходила она, наверно, с полчаса. А я тем временем выбрал место для костра и собрал веток. Могу по секрету сообщить: я не переутомился. Мне удалось обнаружить поблизости кучу хворосту, собранную, надо полагать, кем-то, кто раздумал разводить костёр, а может, просто спешно уехал.

«Везение – вот что главное в жизни,– рассуждал я сам с собой.– Если везёт, всё идёт как по маслу».

Стоило мне это подумать, как я тут же взвыл от боли. Тютюра, которому всегда хотелось нам помочь, влез в хворост, а я, не заметив этого, наклонился, сунул руку изо всей силы глубже в кучу, чтоб захватить охапку побольше, и напоролся на его иглы.

– Чтоб тебе пусто было!– завопил я в ярости.– Что за дурацкие шутки! Если опять повторится, возьму машинку и остригу тебя наголо! Вот будет видок! Ёж, подстриженный под нулёвку! Такого ещё не бывало! Все ежи умрут со смеху.

Тютюра не на шутку перепугался и потопал к палатке, а я вновь принялся за хворост.

Когда в темноте захрустели шаги моей жены, ветки были уложены как полагается. Только поджечь, и всё.

– Слушай,– сказала взволнованная до крайности жена,– ты не можешь себе представить, как все заинтересовались нашим костром. Все, ну буквально все, придут сюда, чтобы принять участие. Такого сюрприза, говорят, они не ожидали. Какие будут выступления?

– То есть как «выступления»?– спросил я, изумлённый.

– А как же! На костре полагаются выступления. Здесь отдыхает множество всяких знаменитостей из артистического мира, из цирка… Можно воспользоваться…

– Только о выступлениях мне и думать,– пробурчал я.

– А что?– удивилась жена.– Выйдет очень даже мило.

– Возможно. Но у меня в голове не выступления. Это просто глупости.

– А что у тебя в голове?

– Камеры. Три камеры, без которых нам не выбраться отсюда.

– А, верно… О камерах я и забыла…

– Надо так повернуть всё дело, чтоб добиться успеха.

– Да, да,– поддакнула жена.

– Лучше всего, если вопрос с камерами выскочит сам собой.

– Ты рассчитываешь на внезапный манёвр?

– Вот именно. Внезапность – это испытанный способ.

– А если не получится?

– Тогда придумаем что-то другое.

– А что?

– Понятия не имею.

– Может, какой-нибудь конкурс?

– Конкурс?– подхватил я.– Правильно! Прекрасная мысль. Конечно, конкурс! Гип-гип-ура, мы устраиваем конкурс!

– Тогда скажи, что это будет за конкурс?

– И скажу. Это будет гениальный конкурс. Конкурс, который даст нам возможность осмотреть все камеры, какие только найдутся в округе. Это будет конкурс «надуй камеру».

– «Надуй камеру»?

– «Надуй камеру». Надо их известить, пока не пришли… Надо дать объявление: пусть каждый явится на костёр с автомобильной камерой. Сбегай ещё разок. Там у них в посёлке наверняка радиоузел или хотя бы мегафон… Пусть объявят конкурс и пусть повторяют объявление каждые пять минут. Мы охватим массы.