Текст книги "История Энн Ширли. Книга 1"

Автор книги: Люси Монтгомери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Глава восьмая МАРИЛЛА ПРИВОЗИТ ДОРУ И ДЭВИ

Миссис Рэйчел Линд сидела у окна и вязала покрывало – точь-в-точь как несколько лет назад, когда Мэтью Кутберт отправился на станцию за своим, как она выразилась, «импортным сиротой». Но тогда стояла весна, а сейчас наступила поздняя осень, с деревьев облетели все листья и на полях осталась лишь коричневая жухлая стерня. Солнце уже опускалось за темную кромку леса к западу от Эвонли, когда на бугре – как и несколько лет назад – показалась тележка, в которую была впряжена рыжая кобыла. Миссис Рэйчел внимательно вгляделась.

– Марилла едет домой с похорон, – сообщила она мужу, который лежал на кушетке в кухне. Последнее время Томас Линд проводил на этой кушетке гораздо больше времени, чем раньше, но миссис Рэйчел, которая так зорко следила за всем, что происходило за пределами ее дома, почему-то этого до сих пор не заметила. – И близнецы с ней. Вот Дэви перегнулся вперед и пытается схватить лошадь за хвост. А Дора сидит себе как куколка. У нее всегда такой вид, точно ее всю только что накрахмалили и выгладили. Ну, теперь у Мариллы хлопот прибавится. Но и то сказать – как же она бы их не взяла? Других родственников у них нет. Да и Энн будет ей помогать. Энн-то рада до смерти, что Марилла взяла близнецов. Господи, давно ли Мэтью привез домой саму Энн, и все мы смеялись – какая из Мариллы воспитательница?! А теперь вон она взяла двойняшек Киз, и никто особенно не удивляется.

Гнедая лошадка переехала через мостик и свернула на дорожку, ведущую к Грингейблу. У Мариллы был довольно мрачный вид. Всю дорогу от Ист-Графтона – добрых два часа – Дэви ни минуты не сидел спокойно. Марилле всю дорогу казалось, что он или вывалится из тележки сзади и сломает себе шею, или упадет вперед прямо под копыта лошади. В конце концов, впав в полное отчаяние, она пригрозила ему, что выпорет, как только они приедут домой. Тут Дэви залез ей на колени, не обращая внимания на вожжи, которые она держала в руках, и крепко обнял ее за шею своими пухлыми ручонками.

– Это неправда, – сказал он, награждая ее громким поцелуем. – Я не верю, что вы станете пороть мальчика только за то, что он не может сидеть спокойно. А вам разве не трудно было сидеть спокойно, когда вы были маленькой?

– Нет, когда мне говорили, чтобы я перестала вертеться, я переставала, – ответила Марилла, стараясь подпустить в голос побольше строгости, но невольно смягчилась от ласки мальчика.

– Это, наверное, потому, что вы были девочкой. – Дэви еще раз поцеловал Мариллу и сполз на свое место. – Вы же были девочкой, хотя сейчас про это подумать чудно. Дора вот тоже может сидеть спокойно… Но, по-моему, это ужасно неинтересно. Девочки все какие-то сонные. Ну-ка, Дора, дай я тебя расшевелю!

Чтобы расшевелить Дору, Дэви схватил ее за волосы и изо всех сил дернул. Дора закричала от боли и тут же расплакалась.

– Как ты можешь так озорничать в день, когда похоронили твою маму? – с отчаянием в голосе спросила Марилла.

– Но она же хотела умереть, – уверенно ответил Дэви. – Она сама мне сказала – ей надоело болеть. Мама долго разговаривала с нами вечером перед смертью. Сказала, что вы нас возьмете к себе на зиму, и велела мне хорошо себя вести. Я и собираюсь хорошо себя вести, но разве нельзя хорошо себя вести и бегать, неужели надо обязательно сидеть? И еще она мне велела любить Дору и заступаться за нее, и я за нее обязательно буду заступаться.

– Это ты называешь любить – дергать ее за волосы?

– Зато я никому другому не позволю дергать ее за волосы. – Дэви сжал кулаки и состроил свирепую физиономию. – Пусть только попробуют! Да не так уж ей и больно – она плачет, потому что девчонка. А я рад, что я мальчик, но мне не нравится, что мы с Дорой двойняшки. Когда сестра Джимми Спротта начинает ему возражать, он ей говорит: «Я старше тебя, и заткнись!» Тут она и затыкается. А я этого Доре сказать не могу, и она то и дело мне возражает. А можно, я поправлю лошадью, но хоть немножко? Я ведь все-таки мужчина.

В общем, Марилла издала глубокий вздох облегчения, когда они наконец въехали на свой двор, по которому ветер гонял сухие листья. Энн встретила их у ворот и помогла детям вылезти из тележки. Дэви в ответ наградил ее и объятием, и поцелуем и представился:

– Я мистер Дэви Киз.

За ужином Дора вела себя безукоризненно, а Дэви хватал еду руками и вообще не имел понятия о правилах поведения за столом.

– Мне так хочется есть, что я не могу возиться с ножом и вилкой, – возразил он в ответ на замечание Мариллы. – Дора не такая голодная, как я. Она всю дорогу сидела неподвижно, а я чего только не делал. Какой вкусный кекс! Мы уже бог знает сколько времени не пробовали кекса. Мама болела и не могла ничего печь, а миссис Спротт говорила, что едва успевает и хлеб-то нам испечь. А миссис Виггинс никогда не кладет в кекс сливовое варенье. От нее дождешься! Можно мне еще кусочек?

Марилла хотела сказать «нет!» – как всем, так и ему, – но Энн отрезала Дэви большой кусок, напомнив ему при этом, что в таких случаях надо говорить «спасибо». Съев второй кусок, Дэви сказал:

– Вот если вы мне дадите еще один кусочек, тогда я скажу «спасибо».

– Нет уж, хватит! – сказала Марилла тоном, против которого, как Энн уже прекрасно знала, а Дэви только предстояло узнать, спорить было бесполезно.

Но Дэви протянул руку через стол и выхватил у Доры кусок, который она только успела осторожно надкусить. Широко разинув рот, он затолкал туда весь кусок. У Доры задрожали губы, а Марилла от негодования потеряла дар речи. Энн же воскликнула укоризненным тоном, которым она разговаривала с нашалившими в классе учениками:

– Дэви! Джентльмены так себя не ведут!

– Я знаю, – выговорил Дэви, как только смог говорить, – но я же не джентльмен!

– Неужели ты не хочешь быть джентльменом?! – удивилась Энн.

– Конечно, хочу. Но джентльменом можно стать, только когда вырастешь.

– Это совсем не так, – поспешила опровергнуть его Энн, принимаясь сеять в нем доброе и вечное. – Джентльменом начинают становиться уже в детстве. И джентльмены никогда не отбирают еду у девочек… и никогда не забывают сказать «спасибо»… и не дергают девочек за волосы.

– Ну, тогда им очень скучно живется, – заявил Дэви. – Я уж лучше подожду, пока вырасту.

Марилла с обреченным видом отрезала Доре еще кусок кекса. Она слишком устала за день, чтобы наказывать Дэви. Но будущее предстало ей в таком черном свете, что, пожалуй, в пессимизме она могла бы в этот вечер достойно соперничать с самой Элизой Эндрюс.

Близнецы мало походили друг на друга, разве что у обоих были белокурые волосы. Но у Доры они всегда были аккуратно причесаны и вились по плечам, а у Дэви лохматились золотистые кудряшки. Карие глаза Доры смотрели спокойно и мягко, у Дэви же в глазах плясали бесенята. У Доры был прямой носик – у Дэви задорно вздернут. Губы девочки были сложены бантиком, ее брат непрерывно широко улыбался, да к тому же у него имелась ямочка на одной щеке, отчего его мордашка ужасно мило корчилась от смеха. И вообще, весь он лучился весельем и озорством.

– Надо положить их спать. – Марилла решила, что это самый легкий способ отдохнуть от проделок Дэви. – Дору я положу с собой, а Дэви будет спать в мансарде, рядом с комнатой Энн. Ты не боишься спать один, Дэви?

– Нет, не боюсь, но я еще вовсе не хочу спать, – спокойно заявил Дэви.

– Нет, ты пойдешь спать сейчас же!

Марилла, у которой иссякло терпение, произнесла эти шесть слов таким тоном, что даже Дэви не осмелился ей возразить и послушно пошел следом за Энн наверх.

– Когда я вырасту, первым делом совсем перестану спать и примусь колобродить всю ночь, – это, наверное, ужасно интересно, – сообщил он Энн.

В последующие годы Марилла с ужасом вспоминала первую неделю пребывания близнецов в Грингейбле. Не то чтобы первая неделя была намного хуже последующих, просто потом Марилла как-то привыкла. С утра до вечера Дэви либо проказничал, либо замышлял новые каверзы. Но самый первый и выдающийся подвиг он совершил через два дня после своего приезда. Это было в воскресенье. День выдался теплый и солнечный, как в сентябре. Энн одевала его, чтобы идти в церковь, а Марилла занималась Дорой. Для начала Дэви категорически восстал против умывания:

– Марилла вчера заставила меня умыться… А в день похорон миссис Виггинс отдраила меня всего с мылом. Хватит на одну неделю! И зачем мне быть таким уж чистым? Грязным жить гораздо удобнее.

– Поль Ирвинг сам, без всяких напоминаний, умывается каждый день, – нашла хитрый ход Энн.

Дэви прожил в Грингейбле всего двое суток, но он уже обожал Энн и ненавидел Поля Ирвинга, о котором Энн самым лестным образом отозвалась на другой день после приезда близнецов. Если Поль Ирвинг умывается каждое утро, тогда и он, Дэви Киз, согласен это делать, как ему ни противно. Подобные же соображения заставили его подчиниться и другим требованиям Энн. Отмытый и нарядно одетый, он оказался очень хорошеньким мальчиком. Энн привела его в церковь и усадила рядом с собой почти с материнской гордостью.

Поначалу Дэви вел себя прилично, исподтишка разглядывая других мальчиков и гадая, кто же из них Поль Ирвинг. Первые два гимна и чтение главы из Библии прошли безо всяких происшествий. Скандал разразился, когда мистер Аллан начал читать молитву.

Перед Дэви сидела Лоретта Уайт. Она слегка наклонила голову вперед, и сзади, между двумя косичками, показался соблазнительный участок белой шеи, обрамленный кружевным воротничком. Лоретте исполнилось восемь лет, она была толстой и спокойной девочкой и безукоризненно вела себя в церкви с того самого дня, как мать принесла ее сюда завернутой в одеяло в возрасте шести месяцев.

Дэви сунул руку в карман и вытащил лохматую, негодующе извивающуюся гусеницу. Марилла схватила его за руку, но было поздно: Дэви уже сунул гусеницу за шиворот Лоретте.

Девочка разразилась душераздирающими воплями. Пастор на полуслове оборвал проповедь и вместе со всеми прихожанами в ужасе смотрел, как Лоретта дергается, отчаянно хватаясь за воротничок.

– Ой… мама… мамочка… вытащи ее!.. Ой, вытащи ее из-под платья… Этот гадкий мальчишка сунул мне ее за шиворот!.. Ой… мамочка… она ползет вниз!.. Ой… ой… ой!..

Миссис Уайт подхватила истерически рыдающую девочку и с каменным лицом вынесла ее из церкви. Крики затихли вдали, и мистер Аллан возобновил прерванную службу. Но божественное уже не шло на ум. Впервые в жизни Марилла не слушала пастора, а Энн сидела, полыхая от гнева и стыда.

Когда они пришли домой, Марилла велела Дэви ложиться в постель и сказала, что не разрешит ему встать до утра. Обеда она ему тоже не дала – только разрешила Энн отнести ему наверх стакан молока и кусок хлеба. Энн сидела рядом, глядя, как Дэви без малейших признаков раскаяния и с огромным аппетитом уплетает этот тюремный паек. Единственное, что его огорчало, – печальные глаза Энн…

– Поль Ирвинг небось не бросил бы девочке гусеницу за шиворот посреди службы? – задумчиво спросил он.

– Конечно, нет! – грустно подтвердила Энн.

– Ну тогда, может, и я зря это сделал, – великодушно признал Дэви. – Но такая была здоровенная гусеница… Я ее подобрал на крыльце церкви. Не пропадать же добру! Слушай, Энн, а правда, она смешно верещала?..

Во вторник в Грингейбле должны были собраться члены общества содействия церкви. Энн поспешила домой, как только кончились уроки, – она знала, что Марилле понадобится ее помощь. Дора в накрахмаленном белом платьице сидела в гостиной с гостями, отвечая на вопросы, если их задавали, помалкивая, когда к ней не обращались, и вообще вела себя как образцово-показательный ребенок. Дэви же, перемазанный до ушей и совершенно довольный жизнью, строил во дворе плотину из глины.

– Я позволила ему возиться в грязи, – устало проговорила Марилла. – По крайней мере похуже ничего не сотворит. Испачкается, и все. Сначала мы подадим ужин гостям, а потом уже позовем его. Дора поужинает с нами, а Дэви я не осмелилась бы посадить за общий стол.

Когда Энн пришла в гостиную звать гостей ужинать, она увидела, что Доры там нет. Миссис Бэлл сказала, что Дэви позвал ее во двор. Поспешно посовещавшись, Марилла и Энн решили покормить близнецов позднее.

И вот в самый разгар чаепития в дверях столовой вдруг возникла маленькая понурая фигурка. Марилла и Энн в ужасе воззрились на нее, гости раскрыли рты от изумления. Неужели это несчастное рыдающее существо в мокром платье и с мокрыми волосами, с которых вода струилась на новый ковер Мариллы, действительно Дора?

– Что с тобой случилось, Дора?! – воскликнула Энн, бросив виноватый взгляд на миссис Бэлл, про которую говорили, что у нее в семье никогда не происходит ничего недозволенного или из ряда вон выходящего.

– Дэви заставил меня пройтись по ограде свиного загона, – плача, объяснила Дора. – Я не хотела, а он назвал меня мышкой-трусишкой. И я упала прямо в загон и вся перепачкалась, да еще по мне пробежалась свинья. Платье стало ужас каким грязным, а Дэви сказал, что оно отмоется под колонкой, и залил всю меня водой. Только платье не отмылось, а мой миленький пояс и туфельки тоже намокли и теперь ни на что не похожи…

Энн осталась с гостями за столом, а Марилла отвела Дору наверх и переодела в старое платье. Дэви отловили и послали спать без ужина. Позднее Энн поднялась к нему в комнату и серьезно поговорила с ним, считая – и не без оснований, – что это лучший метод воспитания.

– Мне и самому сейчас жаль Дорино платье, – признался Дэви, – только мне почему-то бывает жаль после, а не до того, как я что-нибудь натворю. Дора не хотела строить со мной плотину, боялась испачкаться, а я за это на нее ужасно разозлился. Наверное, Поль Ирвинг не стал бы заставлять сестру ходить по ограде свиного загона, если бы точно знал, что она упадет?

– Ему бы такое и в голову не пришло. Поль настоящий маленький джентльмен.

Дэви зажмурил глаза и какое-то время обдумывал слова Энн. Потом вылез из-под одеяла, обнял Энн за шею и прижался головой к ее плечу:

– Энн, а ты меня совсем не любишь? Нисколечко? За то, что я не умею себя так хорошо вести, как Поль?

– Ну что ты, конечно, я тебя люблю, – искренне ответила Энн. Не любить Дэви было просто невозможно. – Но я любила бы тебя больше, если бы ты так не озорничал.

– Я сегодня еще одну штуку сотворил, – продолжал Дэви, уткнувшись лицом в плечо Энн. – Сейчас мне уже жаль, что я это сделал, но я боюсь тебе признаться. Ты не будешь на меня страшно сердиться? И пожалуйста, не говори Марилле.

– Этого я тебе обещать не могу, Дэви. Вдруг все-таки придется ей сказать… Но, пожалуй, я и не скажу Марилле, если ты мне пообещаешь, что больше никогда этого не сделаешь, – что бы ты там ни натворил.

– Честное слово, не буду. Да и вряд ли мне в этом году попадется еще одна. Я ее нашел на лестнице в погребе.

– Дэви, о чем ты говоришь?

– Я положил Марилле в постель жабу. Поди и убери ее, если хочешь. Только как было бы весело, если бы она там осталась, а, Энн?

– Дэви!

Энн вырвалась из объятий Дэви и побежала в комнату Мариллы. Постель немного дыбилась, простыня шевелилась. Энн поспешно откинула одеяло, и перед ней действительно предстала жаба, которая помаргивая сидела на подушке.

– Какая мерзость, я ее и в руки-то взять не могу, – брезгливо содрогнулась Энн. – Пожалуй, для этой цели подойдет совок для углей.

Марилла возилась в кладовке, и Энн тихонько спустилась вниз и взяла на кухне совок. Вынести жабу из дома тоже оказалось не так-то просто: она три раза спрыгивала с совка и один раз спряталась так основательно, что Энн совсем было отчаялась ее найти. Когда наконец Энн выпустила жабу в сад, она глубоко и облегченно вздохнула.

«Если бы Марилла узнала про это, она бы всю жизнь боялась ложиться в постель. Как хорошо, что этот маленький грешник вовремя раскаялся. А вот Диана сигналит мне из окна. Это кстати! Пойду к ней – надо все-таки немного отдохнуть. В школе меня донимает Энтони Пайн, дома – Дэвид Киз. Скоро я, наверное, превращусь в ужасно нервную развалину».

Глава девятая КУРАМ НА СМЕХ

– Эта старая зануда миссис Линд опять приходила требовать от меня деньги – на сей раз на ковер для ризницы, – негодовал мистер Гаррисон. – Вот уж кого терпеть не могу. Вечно является за деньгами, да тебя же еще и с грязью мешает.

Энн сидела на перилах веранды, подставив лицо теплому западному ветру, приносившему запах вспаханного под зябь поля и слушала ворчанье соседа вполуха.

– Вся беда в том, что вы с миссис Линд не понимаете друг друга, – терпеливо объяснила она. – От этого и возникает неприязнь. Мне миссис Линд поначалу тоже очень не нравилась, но когда я ее поняла, то научилась ее любить.

– Ну, может, кому-нибудь миссис Линд со временем и полюбится, только не мне. В детстве мне говорили, что я в конце концов полюблю бананы, если буду больше их есть, но я их не выносил и до сих пор не ем, – пробурчал мистер Гаррисон. – Чего там в ней понимать? Я и так понимаю, что у нее одна радость – совать нос в чужие дела. Я ей так и сказал.

– Она, наверное, ужасно обиделась, – укоризненно покачала головой Энн. – Сказать такое в лицо! Я когда-то тоже наговорила миссис Линд ужасных вещей, но я просто вспылила. В спокойном состоянии я никогда бы ничего такого себе не позволила.

– Я сказал ей чистую правду и всегда говорю людям правду в глаза.

– Нет, всю правду вы не говорите! Вы говорите им только неприятную правду. Вот мне вы сто раз повторили, что у меня рыжие волосы, но ни разу и словечком не обмолвились о моем красивом носике.

– Это ты небось и сама знаешь, – ухмыльнулся мистер Гаррисон.

– То, что я рыжая, я тоже знаю… хотя волосы у меня сильно потемнели… Так что незачем мне без конца твердить про это.

– Ну ладно-ладно, постараюсь больше о них не упоминать, раз это – твое больное место. Ты не сердись на меня, Энн, у меня такая привычка – говорить правду в глаза. На это не стоит обижаться.

– Все равно все обижаются. И что с того, что у вас такая привычка? А если бы кто-нибудь втыкал людям в спину булавки и говорил: «Не сердитесь, у меня такая привычка»? Как бы вам это понравилось? Наверное, решили бы, что он не в своем уме. Конечно, миссис Линд любит совать нос в чужие дела. А вы сказали ей, что у нее доброе сердце и она всегда помогает бедным? Что она никому не проговорилась, когда Тимоти Крок украл у нее горшочек с маслом, а жене сказал, что купил. Его жена еще и претензии миссис Линд предъявила: дескать, масло пахнет репой. А миссис Линд только извинилась: мол, сама не пойму, откуда такой запах.

– Ну, может, у нее и есть какие-то достоинства, – неохотно признал мистер Гаррисон. – У кого их нет? Даже у меня есть, хоть ты об этом и не подозреваешь. Но все равно я на этот ковер жертвовать не намерен. У вас в деревне все только и делают, что клянчат деньги. А как продвигаются ваши планы с ремонтом клуба?

– Великолепно. У нас уже собралось достаточно денег на окраску стен и на крышу. Почти все, к кому мы обращались, охотно жертвовали на доброе дело, мистер Гаррисон.

У Энн была добрая душа, но при случае она умела подпустить яду в самую, казалось бы, невинную фразу.

– Ну, и в какой цвет вы его собираетесь красить?

– Мы остановились на салатном. А крыша, конечно, будет красной. Мистер Роджер Пайн сегодня привезет краску из города.

– А кто будет красить?

– Мистер Джошуа Пайн. Он живет в Кармоди. Крышу он уже перекрыл. Нам пришлось заключить с ним контракт, потому что все Пайны – а их целых четыре семьи – сказали, что не дадут ни цента, если мы не поручим работу Джошуа. От Пайнов мы получили двенадцать долларов и решили, что не можем поступиться такой суммой. Впрочем, некоторые считают, что нам не надо было поддаваться на шантаж Пайнов. Миссис Линд говорит, что дай им только волю, они всю деревню к рукам приберут.

– Главное, чтобы этот Джошуа как следует сделал свое дело. А как его фамилия – уже неважно.

– Говорят, дело свое он знает, хотя человек чудной. Он почти никогда ни с кем не разговаривает.

– Тогда понятно, почему его здесь считают чудным, – сухо заметил мистер Гаррисон. – До приезда сюда я и сам-то был не очень разговорчив, но здесь пришлось заговорить – просто в порядке самозащиты. Если бы я молчал, миссис Линд объявила бы, что я глухонемой, и начала бы собирать деньги, чтобы научить меня языку жестов… Ты что, уже уходишь, Энн?

– Да, пора идти. Мне еще надо дошить платье для Доры. И Дэви наверняка уже отколол какой-нибудь номер. Сегодня утром, едва проснувшись, он спросил меня: «Энн, а куда девается ночь?» Я объяснила ему, что она уходит на другое полушарие, но после завтрака он объявил, что это неправда – ночь прячется в колодец. Марилла говорит, что четыре раза сегодня отгоняла его от колодца: он глядел вниз, свесившись через сруб.

– Да уж, отпетый парень! – заявил мистер Гаррисон. – Вчера заявился сюда и выдернул у Веселого Роджера шесть перьев из хвоста – я и глазом моргнуть не успел. Бедная птичка со вчерашнего дня не ест, совсем захандрила. Вам с Мариллой большое от них беспокойство.

– Что ж, конечно, от детей беспокойство, но ведь из них вырастают люди, – ответила Энн и в душе дала себе слово простить Дэви его следующую выходку, раз он так славно отомстил Веселому Роджеру за его вечные насмешки над ее волосами.

Вечером Роджер Пайн привез из города краску, а наутро Джошуа Пайн, угрюмый неразговорчивый человек, принялся за работу. Ему никто не мешал. Клуб стоял на нижней дороге, которая поздней осенью всегда разливалась лужами жидкой грязи, и все, кому надо было в Кармоди, ездили длинной, но зато более сухой верхней дорогой. Здание клуба окружали елки, и разглядеть его можно было только с близкого расстояния. Так что Джошуа Пайн красил стены в полном уединении, столь желанном его необщительной душе.

Он закончил работу в пятницу вечером и уехал домой в Кармоди. Вскоре после его отъезда миссис Рэйчел Линд, движимая неукротимым любопытством – так ей хотелось взглянуть на свежепокрашенный клуб, – решила преодолеть грязь нижней дороги. Когда она миновала еловую поросль и клуб предстал ей во всем великолепии, вожжи выпали у нее из рук, и, воздев очи к небу, она проговорила:

– Святые угодники! – Потом долго смотрела на клуб, словно не веря собственным глазам. И наконец почти истерически расхохоталась. – Кто-то что-то напутал. От этих Пайнов ничего другого и не дождешься.

Миссис Линд поехала домой, рассказывая каждому встречному, каков теперь из себя клуб. Новость разнеслась по деревне с телеграфной скоростью. Джильберту Блайту, который сидел дома над учебниками, ее принес на закате мальчишка-батрак. Джильберт опрометью бросился в Грингейбл. По дороге его догнал Фред Райт. У ворот Грингейбла они увидели Энн, Диану и Джейн, на лицах которых было написано безысходное отчаяние.

– Энн, неужели это правда?! – воскликнул Джильберт.

– Правда, – кивнула Энн, с которой в эту минуту можно было писать Мельпомену. – Миссис Линд заезжала к нам по пути из Кармоди. Какой ужас, Джильберт! Разве можно так заниматься украшением деревни?

– А что случилось? – спросил Оливер Слоун, который как раз подъехал к воротам со шляпной картонкой для Мариллы.

– Неужели ты не слышал?! – почти закричала Джейн. – Случилось то, что Джошуа Пайн вместо зеленого цвета выкрасил клуб в оранжевый. Оранжевый, как апельсин. Миссис Линд говорит, что впечатление он производит ужасное, особенно в сочетании с красной крышей, что она никогда ничего подобного не видывала. Когда я это услышала, у меня прямо ноги подкосились. Столько мы убили сил – и все зря.

– И как же такое случилось? – простонала Диана. Постепенно выяснилось, что виновники всему те же Пайны. Клуб решили выкрасить краской фирмы «Мортон-Харрис». Краски этой фирмы были пронумерованы по цветовой гамме. Зеленый цвет, который выбрали для клуба члены общества, значился под номером сто сорок семь. Когда мистер Роджер Пайн собрался в город, он послал к Джильберту своего сына Джона. Тот передал с Джоном, чтобы отец купил краску номер сто сорок семь. Джон до конца своих дней утверждал, что так и сказал отцу, но мистер Роджер Пайн упрямо твердил, что ему велели купить номер сто пятьдесят семь. Кто из них виноват, неизвестно и поныне.

В тот вечер в домах, где жили члены общества, царило уныние. В Грингейбле даже Дэви не смел шалить. Повергнутая в бездну отчаяния, Энн плакала и не желала слушать никаких утешений.

– Буду плакать, и не мешайте мне, – говорила она сквозь рыдания. – У меня сердце разрывается от обиды. Нашему обществу настал смертный час. Над нами все теперь будут смеяться, и никто больше не будет принимать нас всерьез.

Однако в жизни, так же как и в снах, не все происходит по законам логики. Никто в Эвонли особенно не смеялся – все были слишком рассержены. Люди вносили деньги вовсе не для того, чтобы стать посмешищем. Более всего негодовали на Пайнов. Роджер и Джон Пайны все перепутали, а уж что касается Джошуа Пайна, то надо быть полным идиотом, чтобы не усомниться при виде ярко-оранжевой краски. Но когда на Джошуа обрушились с упреками, он заявил, что он, может быть, и усомнился, но не стал вмешиваться – мало ли кому какой цвет нравится, от эвонлийцев никогда не знаешь, чего ждать. Его наняли покрасить клуб, а не обсуждать цветовые гаммы. Клуб он покрасил, и извольте платить за работу.

Общество не хотело ему платить, но когда они посоветовались с судьей мистером Питером Слоуном, тот заявил:

– Придется платить. Он же не виноват в ошибке: он утверждает, ему никто не сказал, в какой цвет собираются красить клуб. Просто выдали банки с краской и велели браться за работу. Хотя денег за такое безобразие, конечно, ужасно жаль.

Члены общества приуныли: теперь уж никто в Эвонли не захочет иметь с ними дела. Но, к их изумлению, общественное мнение круто повернулось в их сторону. Людям стало жаль молодых энтузиастов, которые так старались и ни за что ни про что угодили впросак. Миссис Линд посоветовала Энн продолжать свое дело хотя бы для того, чтобы утереть нос Пайнам: пусть поймут, что не все на свете такие бестолочи, как они. Мистер Спенсер велел им передать, что собирается выкорчевать пни между дорогой и своей фермой и засеять освободившееся пространство травой. А миссис Слоун как-то пришла в школу и с таинственным видом вызвала Энн на крыльцо, где сообщила ей, что если «опчество» собирается весной разбивать на перекрестке клумбу и сажать на ней герань, то она обязуется и близко не подпускать туда свою прожорливую корову. Даже мистер Гаррисон посмеивался – если он вообще посмеивался – только про себя, а вслух всячески выражал Энн сочувствие:

– Не горюй, Энн, со временем краска выцветет и не будет так резать глаза. Уж хуже-то она стать никак не может. А крыша перекрыта и покрашена на славу. По крайней мере, с потолка лить больше не будет. Разве это не достижение?

– Все равно мы со своим клубом теперь стали посмешищем для всего острова, – горестно заключила Энн.

И в этом она была права.