Текст книги "Жизнь и деяния маленького Томаса по прозвищу Мальчик-с-пальчик"

Автор книги: Людвиг Тик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

глубокие, опасные, любо-дорого посмотреть! Такую рану лечить – на целый месяц

растянуть можно. А сколько надо было вправлять вывихов! О шишках и говорить нечего, лечи – не хочу. И платили люди от души. А теперь что? Тьфу, даже говорить неохота.

Благодарение ещё вашей милости – если бы вы время от времени за порядком не

приглядывали, людей бы уму-разуму не учили и мне работёнку не подбрасывали, как вот

сегодня этого пришлого чудака, – совсем бы пропал. Ишь, добряк, целый стерлинг мне

заплатил, а причиталось с него всего-то четыре фартинга.

Кай. Вот видишь, никогда не знаешь, откуда удачи ждать. Так что не вешай носа.

Кирмес. Всё бы ничего, ваша милость, да поборы больно велики, и каждую неделю новые.

От этих поборов у людей всякая охота пропадает кровь себе пускать или там пиявок

ставить. Теперь ведь как? Вот, к примеру, прослышал я, что толстяк Джеффри занемог, и

не на шутку, слёг даже. Захожу к нему как бы невзначай, проведать, спрашиваю, не нужно

ли чего. Он только головой трясёт. Жена его, она добрая женщина, начинает его

уговаривать, полечись, мол. « Нет, – отвечает, – нужно ли мне лечиться – это, мол, ещё

вопрос, а вот что лечение мне в шиллингов 5 – 6 обойдётся, здесь и вопроса нет. А я не

могу тратить такие деньги на подобную ерунду. А потом, – говорит, – чего ради лечиться?

Поборы плати, на постой принимай, так что лучше уж сразу помереть». Видите, ваша

милость, какое рассуждение, какая, можно сказать, философия теперь в народе, и, Бог

свидетель, у меня язык не поворачивается осуждать этих несчастных людишек, они не

просто бедны, они, я бы сказал, совсем швах. Недавно случился здесь у одного удар, я

хотел, как честный хирург, сделать кровопускание – так, верите ли, он отказался, у него

денег нет. Так и помер, бедняга.

Кай. Будь здоров, Вармунд… Ну, цирюльник, ты идёшь? Смотри, темень какая, ночь на

дворе, а она доброму человеку не помощница.

Кирмес. Слушаюсь, ваша милость. Да, кстати, Вармунд, как там с нашим делом? Ну, да ты

обо мне не забудешь. Шиллингов 7 – 8, и все счёты. ( Уходит с Каем).

Вармунд. Да уж, недолго мне радоваться, кум цирюльник в таких делах знает толк.

Появляется Эльза с горшками и котелками.

Эльза. Вот, муженёк, с божьего благословения всё, что душе угодно. Суп, мясо, овощи.

Сейчас, только на огонь всё поставлю. И доброе крепкое пиво.

Вармунд. Давненько мы пива не пробовали. Ну, жена, сегодня повеселимся.

Эльза. Вот, пей.

Вармунд. Собери на стол, да смотри, что бы не подгорело ничего, есть хочется зверски.

Эльза. И что это на господина сегодня нашего нашло? Бывают же такие просветления.

Вармунд. Хорошо, что добром кончилось, а могло бы и иначе обернуться.

Эльза. Садись, ужин на столе.

Вармунд. Вкусно – язык проглотишь! Дай-ка пива.

Эльза. Господи, за что же нам такое счастье?

Вармунд. Можно сказать, само в руки свалилось, а мы и палец о палец не ударили. На вот, выпей.

Эльза. А не крепко будет? Отвыкла я от пива. Ах, Боже мой, где-то теперь наши сорванцы?

У них-то небось животы подвело от голода.

Вармунд. Помолчи, жена, и без тебя тошно.

Эльза. Бегают по лесу, кричат, зовут, а темень вон какая, того и гляди – волк, одни

косточки от них и останутся.

Вармунд. Замолчи, кусок в горло не лезет.

Эльза. А ведь это наши детки, кровные! А радости от них сколько, когда они послушные

были! А как они улыбались, а как умели подластиться! Вон на столе столько добра, не

съесть всего – а они там с голоду помирают.

Вармунд ( бросает нож, плачет). Хватит, говорю, сил моих нет! Жена, верни мне детей!

Эльза. Сам виноват, сам и верни!

Вармунд. А кто посоветовал всех их в лес увести, кто?

Эльза. Замолчи, это твоя безбожная выдумка! Я хоть и согласилась, – так у меня сердце

разрывалось!

Вармунд. Ещё одно слово – и я разобью пивную кружку об твою голову!

Эльза. И разбей, и разбей, убийца! Потом только ещё больше куму цирюльнику

задолжаешь!

Вармунд. Это тебя надо было в лес вышвырнуть, а детей оставить!

Стук в окно.

С нами силы небесные! Никак, привидения!

Эльза. Как знать, может, и не привидения вовсе…

Вармунд. Да кого же ещё в такое время принесёт? Помолимся, жена. Прости мне худое

слово и напрасный гнев.

Эльза. Пойду, открою.

Вармунд. Не смей! Говорю тебе, привидения! Осеним себя крестным знамением – и они

уйдут.

Снова стук.

Эльза. Хоть спросить, кто такие…

Вармунд. Тебе охота – ты и спрашивай, а меня не впутывай.

Эльза ( подходит к окну). Кто там?

Голос Петера ( с улицы). Это мы, матушка, дети ваши.

Эльза. Муж, у меня ноги подкашиваются. Дети вернулись.

Вармунд. Входите, входите же! Ах вы, шалопаи мои! Скорей сюда! ( Открывает двери).

Дети гурьбой вваливаются в дом.

Эльза. Неужели правда?! Неужто смилостивился Господь?!

Вармунд. Ах вы, пострелята мои дорогие, да как же это вы не заблудились?

Петер. Это Томас, он дорогу нашёл.

Вармунд. Иди сюда, мой мальчик, я всегда говорил, мал золотник – да дорог. На вот, садись, выпей, это пиво. Мяса хочешь? Сыру?

Петер. Я то же не хуже его дорогу знаю.

Эльза. Садись, садись, Петер, вот сюда, к огню поближе. Ноги, небось, промочил?

Конечно, вон сырость какая, а башмаки у тебя давно прохудились. Зигмунд, Вальтер, Барнабас, живо сюда! А ты, коротышка, чего Петера толкаешь? Кабы не он, нипочём бы

вам из лесу не выйти.

Вармунд. Нет, это всё Томас. Ну что, ребята, хорошо дома, тепло? Ну, а теперь – стол

видите? Так сделайте милость – налетайте и ешьте раз в кои веки от пуза, заслужили.

Петер. Отец, да здесь прямо праздник. Откуда столько еды?!

Эльза. Вон у бедного мальчика уши какие красные. Видать, холод лютый.

Вармунд. Ишь как наворачивают! Любо-дорого смотреть. На них глядя, и покойнику есть

Захочется, вон как набросились, только успевай подкладывать.

Эльза. Петер, хватит, не пей больше. Пиво крепкое, тебе столько нельзя.

Вармунд. Ну, Томас, что ж ты молчишь?

Томас. Отец, я так рад, что мы снова дома. В лесу не сладко.

Петер. Темень, холод, сырость, и страшно до смерти. Вспоминаешь – жуть берёт. Дома-то

куда лучше.

Голос

( с улицы)

Пути скитальца многотрудны,

Его дорогой дождь сечёт,

Ужели он в ночи безлюдной

Нигде приюта не найдёт?

Вармунд. Сюда, сюда, кто бы ты ни был! У нас хорошо! ( Открывает). Входи, добрый

человек!

Входит Персивейн.

Персивейн. Сердечно вас благодарю, добрые люди, я заблудился, кругом ни души, во всех

окошках темно, только у вас ещё свет. Позвольте у вас переночевать, а я, чем смогу, отблагодарю за гостеприимство.

Вармунд. Присаживайтесь к столу. Жена, подай гостю тарелку. Ешьте, пейте, надеюсь, угощение будет вам по вкусу. Голод – лучший повар, особенно с дороги.

Персивейн. Доброго хозяина сразу видать.

Вармунд. Кушайте на здоровье. Петер, не тащи у гостя мясо из тарелки! Сам живи – и

другим не мешай! А теперь спойте нам, если не слишком устали.

Персивейн. Вам с радостью спою, вы, сельские жители, знаете толк в песнях, не то, что

горожане.

Вармунд. Может быть, оно и так. Вы спойте, а мы послушаем.

Персивейн

Жить легко хорошим людям,

Грусть, печаль, заботы – прочь!

День придёт – прогонит ночь,

Пить и веселиться будем

И о горестях забудем.

Пей и пой, пока не лень,

Ночь придёт – прогонит день,

В снах о горестях забудем,

Жить легко хорошим людям!

Все

( хором подхватывают)

Пей и пой, пока не лень,

Ночь придёт – прогонит день,

В снах о горестях забудем,

Жить легко хорошим людям!

Занавес.

Действие второе.

Сцена первая.

Дворец.

Король Артур, Гиневра, Гавейн, Кай, рыцари.

Артур

Не время ныне для увеселений,

Для празднеств и охоты соколиной.

Страна в крови. Кровь сохнет на полях

И полнит реки. Поступью железной

Ступают саксы, сея смерть и страх.

Сопротивленье наше бесполезно?

Гиневра

Где дни былых любовных увлечений,

Где сладость песен в честь красавиц нежных?

Где выезд дев на белых иноходцах

По озими в охотничьем стремленье?

Где шум турниров, звон мечей и копий,

Блеск украшений, пышные убранства?

Во всех сердцах теперь лишь кровь и гнев.

В стране лютуют орды диких англов,

Грозя всё племя бриттов уничтожить.

Что предпринять? Вам слово, господа.

Гавейн

Высокочтимый дядя! Враг силён

И многочислен, и готов к сраженью.

Боюсь, отступит снова наше войско.

Пора понять: с войною шутки плохи,

Здесь не игра, не рыцарей потеха –

Поставлена закладом наша жизнь,

Свобода, честь! А мы всё не очнёмся,

Всё тешимся надеждами на завтра,

Всё похваляемся своею мощью!

Мы силы неприятеля не ценим,

Свои же тратим зря и безрассудно.

Артур

Племянник мой, всё это нам не в новость,

Что делать, если с нами нет сильнейших?

Один пропал в тенетах нежной страсти,

В краях чужих свою любовь он ищет,

Бьёт там злодеев, колдунов, драконов,

Меж тем как из драконов наизлейший

Отчизну попирает. А другого

Заворожил Святой Грааль, и он

Не устаёт бродить по белу свету,

О Родине забыв, о долге чести,

О кавалерах Круглого стола.

А третий промышляет на охоте,

Четвёртый говорит: вот если враг

Вплотную подойдёт к моим воротам –

Тогда я с ним схвачусь, и не на шутку.

Ещё один ушёл на богомолье

К святым местам. Так, каждый за себя,

Все и живут, о долге забывая.

Гавейн

А хуже то, что и в наличном войске

Согласья нет: тот хочет воевать

В горах, а этот – защищать долины.

Тот рвётся в бой, а этот – в отступленье,

И ставит не врагу – себе ловушки.

Меж тем страна разграблена, крестьянин

Не знает, у кого искать защиты,

Ремёсла в городах пришли в упадок,

И горожанин стонет от налогов.

Гиневра

Ты расписал всё в слишком мрачных красках.

Что скажете на это вы, гофмаршал?

Кай

Что толку рассуждать во время драки?

Разбить врага – и всей беде конец.

Артур

Святая правда, только как разбить?

Кай

О Господи, невелика премудрость!

Их черепа, поди, не крепче наших.

Что ж до народа, о котором пёкся

Наш друг Гавейн, то вы уж мне поверьте,

Мой господин: народ живёт прекрасно

И жрёт за обе щёки. Мне ль не знать!

В моей деревне столько ртов, и всякий

По крошке хоть, но каждый день съедает.

И даже голь последняя, где в доме

Одни долги да семеро по лавкам,

Находит, чем детишек прокормить.

Ещё в одном доверьтесь мне без страха:

Такая это штука – государство,

Такая это прочная постройка,

Что на века! Тряси её, шатай,

Хоть бейся лбом – а всё она стоит.

Устройство управленья мне всегда

Старинную игру напоминало:

Берётся теста ком, в него монету

Запрячут, ну, а после должен каждый

Отрезать теста слой – хоть самый тонкий.

Под чьим ножом монета зазвенит, –

Тот проиграл и, остальным на радость,

Монету должен вытянуть зубами.

Так вот: не сомневайтесь, государь, –

На наш-то век с избытком теста хватит!

Гиневра

Ваш бодрый дух мне укрепляет сердце.

Кай

Потом не забывайте, что у нас

Есть Мерлина пророчество в запасе:

Спасёт державу нашу некий карлик.

На волшебство надеяться не грех.

Артур

В том предсказанье многое неясно…

Кай

Я понял, ваша милость, сей намёк

На крючкотворство дерзких грамотеев,

Которые толкуют это место,

Ссылаясь на наречье древних кельтов,

Совсем иначе: вовсе, мол, не карлик

Имеется в виду, а сапоги.

При чём здесь сапоги? – спрошу я вас.

Вот карлик – это каждому понятно.

Артур

Гавейн, вверяю вам мои войска

На западе. Те, что на юге,

Возьмёте под команду вы, мой Кай.

И жду от вас вестей – надеюсь, добрых.

Гавейн

Я жизнь готов отдать за короля.

( Уходит).

Кай

А я вернусь с пленённым полководцем

И полным списком вражеского войска,

Который будет списком мертвецов!

( Уходит).

Сцена вторая.

Лес.

Появляются дети.

Петер. Ну вот, опять мы в той же беде, что и неделю назад.

Томас. Вот и выручай нас, показывай дорогу – ты ведь такой умный, тебе это раз плюнуть, сам говорил.

Петер. Ещё слово, и я так тебе вмажу – живо дорогу найдёшь. Отца здесь нет, заступиться

некому.

Зигмунд. Не пойму, чего мы в лесу не видали, зачем нас снова сюда привели? Сидели бы

себе дома, в тепле, у отца с матерью.

Маттиас. Петер, миленький, выручай, показывай дорогу.

Вальтер. Ой, сегодня ещё страшней, чем в прошлый раз. Вон как молнии сверкают и, слышите, гром гремит.

Барнабас. Помоги, помоги нам, Петер! Недаром ведь ты такой большой и толстый!

Август. Выручай, братец, найди дорогу.

Петер. И не сюда, и вроде бы не сюда. Откуда мне знать, куда делась эта чёртова тропинка!

Да не гадите вы! Томас, ты у нас умница, может, подскажешь, как нам быть.

Томас. Подскажу, если ты всем объявишь, что ты дурак.

Маттиас. Ну, конечно, конечно, Томас, миленький, чего здесь объявлять, и так все знают: он у нас дурак, а ты умный, отведи нас домой, там ужин стынет, а здесь вот-вот ночь

наступит и гроза собирается.

Томас

Так слушайте. Родители бедны,

Вы сами знаете. Однажды ночью

Я разговор случайно их подслушал.

Поскольку прокормить нас было нечем,

Они решили в лес отправить нас.

Петер. Ну и подлая затея!

Томас

Узнав про это дело, в то же утро

Стал собирать я камушки тайком,

Едва мы в лес вошли, я потихоньку

На тропку стал по камушку бросать

И так бросал до самой тёмной чащи,

Где нам отец велел собрать весь хворост,

И увязать, и погрузить на тачку.

Вот почему сумели мы тогда

С пути не сбиться. Оставлял я знак

По деревом, у кочки, под кустом.

Так в сумерках мы добрались до поля,

А там уже пошли на огоньки.

Петер. Ай да умница, ай да голова! Золото, а не братишка!

Томас

Но с той поры я был настороже,

Следил за каждым словом и намёком.

И вот вчерашней ночью я услышал,

Что в доме снова денег ни гроша

И что родители опять решили

Свести нас в лес, как в прошлый раз, и бросить.

Петер. Никогда бы не подумал, что мать способна так со мной поступить.

Томас

Хотел я утром вышмыгнуть из дому,

Что камушков собрать, как в прошлый раз, –

Не тут-то было: двери на замке,

А нас уже торопят в путь-дорогу.

Так ничего и не успел я сделать.

Петер. Выходит, и ты, замухрышка несчастный, не можешь нас из беды вызволить.

Томас

Хлеб, что с собой родители нам дали,

На крошки раскрошил я и украдкой

Бросал под каждым деревом большим.

Тропинку мы найдём по этим знакам.

Смелее, братья, следуйте за мной.

Петер. Хлеб? Крошки?

Томас. Здесь ничего нет.

Маттиас. И здесь ничего.

Август. Нигде никаких крошек.

Томас. Плохо дело.

Петер. Ах ты, ослиная твоя башка! Крошки! Это ж надо додуматься – крошки! Да я сам за

работой нашёл этих твоих крошек штук пять – шесть, ещё удивился, откуда они взялись, ну и, ясное дело, съел.

Томас. О Господи!

Петер. А остальное наверняка птицы склевали. Ты что, думаешь, все твари Божьи на тебя

похожи? Это только ты один и способен – мимо хлебной крошки пройти и не подобрать.

Томас. Тогда, значит, мы и вправду заблудшие дети.

Петер. Ну и осёл! Разбрасывать хлебные крошки. Сколько живу, таких дураков не

видывал!

Томас. Как же нам быть?

Петер. Кричите, братцы, вопите, что есть мочи! ( Про себя). Этот гнусный карлик всех нас

погубил.

Все кричат.

Авось эхо нам поможет, куда-нибудь да донесётся, кто-нибудь да услышит. Кричим ещё

раз!

Кричат.

Вальтер. Ой, как громыхает!

Август. А тучи какие низкие и чёрные, темнеет как быстро, нет, несдобровать нам.

Петер. У меня от голода кишки переворачиваются, будто коршун всё нутро когтями дерёт.

Зигмунд. Дождь все хлеще, темень всё гуще, а вокруг никого – ни человека, ни жилья.

Петер. Ну, ты, умник, пораскинь мозгами, может, придумаешь чего?

Томас. Льёт-то вон как, боюсь, сейчас ручьи потекут, и меня смоет.

Петер. И в кого ты такой маленький уродился, не пойму.

Томас. Помогите-ка мне взобраться на это дерево, надо осмотреться.

Петер. Дурень, что ты увидишь – тьма хоть глаз выколи.

Томас. Чем темнее ночь, тем легче разглядеть свет вдали.

Барнабас. То же верно. Помоги ему, Петер.

Петер. Ну так иди сюда, забирайся. Держись крепче. Да слезь ты с моего носа, головастик

несчастный. Погоди, вот так… Скоро ты там вскарабкаешься?! Давай, давай, ползи! А

толку что? Ветер его с верхушки сорвёт и начнёт носить по белу свету. Как пёрышко, пока

его ворона не склюёт или голуби в гнездо не унесут.

Томас ( сверху). Я вижу свет!

Петер. Где?

Томас. Там, левее, внизу, очень далеко. Сейчас спущусь, я запомнил, в какую сторону

идти. ( Спускается). Ой, ветер-то как свищет, ливень стеной, и гром гремит. Сюда, сюда, все за мной.

Плача и сетуя, все уходят.

Сцена третья.

Хижина, освещённая огнём большого очага.

Мальвина прядёт, Геут жарит на вертеле целого барана.

Мальвина. Да, господин советник, при странных обстоятельствах свела нас судьба. Могла

ли я думать, что в рассвете юности и таланта, получив превосходное воспитание, я в один

прекрасный день, – а с этого дня минуло уже пять лет – во время прогулки, когда, заигравшись, отобьюсь от подружек, – буду похищена и стану супругой чудовища? О небо, беспредельно было моё отчаяние, но всё та же судьба распорядилась послать в наш дом

вас, советник – увы, к вашему несчастью – и даровало мне высокую дружбу вашей души, ваше благородство, дабы утешить и укрепить меня в моей печальной участи.

Геут. О доброе, нежное сердце! Возможность излить вам душу, поведать о невероятных

моих страданиях – единственное, что укрепляет мой дух и тело, помогая выносить все эти

жуткие потрясения, иначе они давно бы свели меня в могилу.

Мальвина. Позвольте спросить, дорогой советник, воспользовались ли вы примочками, которые я вам дала?

Геут. О да, добрейшая, родственная душа, без них мне бы давно пришёл конец – сегодня

он предавался своей мерзкой забаве, как одержимый.

Мальвина. Можно ли придумать игру более отвратительную и извращённую?

Геут. Только он способен находит удовольствие в подобных развлечениях.

Мальвина. И всё же только эти игры и спасают вас, дорогой господин советник. Иначе он

давно бы вас зарезал и съел, ибо вы при всех несчастьях и оскорблениях, выпавших на

вашу долю, не можете похвастаться особой худобой.

Геут. О злодей из злодеев! Сегодня я совсем было решился на побег, и только мысль о вас, моей благородной подруге по несчастью, удержала меня от этого шага.

Мальвина. Дорогой мой, поверьте, это безнадёжная затея. Вам не всё известно. Вон в том

накрепко запертом железном сундуке, ключи от которого он всегда носит при себе, хранится пара волшебных, магических сапог. Не знаю, от кого и как они ему достались, только стоит ему их надеть, и каждый его шаг – в семь миль. Я имею в виду наши, английские мили. Так что, вздумай вы бежать, он просто наденет эти проклятые сапоги, нагонит вас в одну секунду и уж здесь, не сомневайтесь, прикончит.

Геут. О, чем заслужил я столь жестокий жребий – лишиться профессии и здесь, вдали от

любимой супруги, быть предметом нечестивых забав злодея и вертеть жаркое у очага!

Мальвина. Вертите, советник, как следует вертите, а то ещё, не дай Бог, подгорит.

Геут. Силы мои увядают в бездействии, и это в такое-то критическое время, когда отчизна

нуждается во мне.

Мальвина. Но разве не достойное занятие – осушать слёзы несчастной женщины?

Геут. Да, но мой ищущий дух, моя деловая сметка, моё знание людей, мой внутренний

мир, наконец, – всё пропадает втуне. Неужели все эти таланты даны мне только для того, что бы взлетать с этой проклятой доски?

Мальвина. И всё же мой удел горше вашего. Как радовалась я, став матерью, как я мечтала

всю себя посвятить моим ангелочкам и в заботах материнства забыть об их диком отце! Но

его натура сказывается во всех троих: та же кровожадность, та же дикость, и, глядя на его

потомство, я подчас содрогаюсь от ужаса.

Геут. Знаете, что здесь недавно было? Я спал в саду, вдруг чувствую – будто меня кто

ущипнул. Просыпаюсь – и что же: все трое ваших деток повисли у меня на шее и

изготовились, как вампиры, пить мою кровь.

Мальвина. Беспрецедентный инцидент!

Геут. А на прошлой неделе поймали зайчонка и съели живьём.

Мальвина. О кровожадное племя!

Геут. Постойте, там как будто кто-то застонал. А теперь вроде в дверь скребётся…

Мальвина. Кто бы это мог быть?

Голос Томаса ( с улицы). Будьте милосердный, пустите переночевать бедных заблудших

сироток, на улице дождь и холод, мы продрогли и промокли.

Мальвина. Дети? Ах, бедные малютки! Они и не знают, куда угодили.

Геут. Такое мудрено вообразить.

Мальвина. Впустить?

Геут. Им же будет хуже – он найдёт их и съест.

Мальвина. А если спрятать их до утра, а потом незаметно выпустить?

Геут. Поступайте по вашему благоусмотрению.

Мальвина. Счастье ещё, что малютки наверху уже спят, иначе бы я ни за что не

поручилась. ( Уходит).

Геут

О горький рок! Пыл сердца молодого

Растратить на верчение жаркого!

Порывы юных сил отдать подскокам,

Лишившись цели в истинно высоком!

Мальвина вводит детей.

Мальвина. Сюда, детки, садитесь поближе к огню, обогрейтесь, обсушитесь. Сейчас я вам

дам поесть, вы, верно, проголодались не на шутку.

Петер. Никогда в жизни так есть не хотелось.

Томас. Благодарю вас, добрая госпожа, за сострадание и милосердие.

Мальвина. Вот, мои малютки, подкрепитесь. Суп горячий. Только ешьте побыстрей, мне

ещё надо успеть хорошенько вас спрятать, пока муж не вернулся.

Томас. Добрая госпожа, ведь вы не выбросите нас обратно на улицу в такую непогоду?

Сразу видно – у вас доброе сердце и щедрая душа, вы нас не прогоните.

Мальвина. Подумать только, самый маленький – а как складно и разумно говорит.

Петер. Он самый старший, ему уже пятнадцать стукнуло.

Вальтер. И правда, любезная госпожа, зачем вы хотите сразу нас выгнать? Здесь

просторно, места на всех хватит.

Мальвина. Ах, милый несмышлёныш, как тебе объяснить…

Петер. И мне то же дайте кусок хлеба.

Мальвина. Вот, бери. И мясо то же.

Томас. Большое вам спасибо, милостивая госпожа. Но скажите, почему бы вам всё-таки

нас здесь не оставить?

Мальвина. Дорогой советник, объясните им вы, мне слишком тяжело.

Геут

Поймите вы, малютки неразумные,

Людских жестоких нравов вы не знаете,

Ещё ни чувством, ни умом не ведали

Вы тех порывов зверства самовластного,

Что правит там, где б надо милосердию

И благородству скипетр предержать.

Не в том беда, что места нет гуманности

Там, где ей по природе быть положено,

Что воспитанье рода человечьего,

Стремленье человека к совершенству

Ещё не повсеместно наблюдается.

Беда в другом: ещё ест индивидуумы, –

Но, слава Богу, только индивидуумы, –

Куда б иначе двинулась история,

Когда бы предались порокам тысячи?

Итак, – теперь я наконец суммирую, –

Как я уже сказал, есть индивидуумы,

Которые сознательно гуманности

Предпочитают дикий вандализм.

Мальвина. Так они вас не поймут.

Геут. Непонятно? Вам трудно следовать за моими рассуждениями?

Петер. Никуда мы не хотим следовать, мы останемся здесь, подле бараньего жаркого, это

самая удивительная вещь на свете.

Геут

Так пусть же с уст слетят слова яснее солнца,

И поневоле пониманьем осенят ваш разум.

Летела Астрея, как нам повествуют поэты,

И с ясных небес на пустынную землю взирала,

И землю зело поносила в слезах и хулила.

Мы же, кто гнётом грехов обречён на безбожье,

Солью слёз покаянных грехи свои искупая,

Рвеньем усердным и помыслом благочестивым,

Первым же делом – помощью тем, кто слабей нас,

Дар обретаем с надеждой на небо взирать.

И есть и другие, которые милостью этой,

Что нам ниспослана Теей, матерью старшей,

Обделены, – и слабейшего рады унизить

Силой, глумленьем и даже посредством еды.

Как мне назвать изо всех непотребств непотребство,

Что с помощью острого зуба и челюсти быстрой

Уподобляет себя скверномерзкому игу

Диких циклопов, потомков лихих лестригонов?

Мальвина. Теперь даже я не вполне вас поняла.

Геут. Дорогая моя, неужели и детям недоступна строгая простота древних? Не правда ли, вы ведь сразу всё поняли?

Петер. Ни полслова.

Томас. Мы всего лишь бедные, тёмные, неграмотные крестьянские дети.

Геут. Да вы совсем бестолковые, ка я погляжу. Придётся разъяснить вас всё с предельной, даже преувеличенной наглядностью. Вот у этой доброй, милой, сострадательной дамы, которая проявила к вам столько великодушия, есть муж, – его сейчас, слава Богу, нет дома,

– который совсем не похож на свою супругу. Так вот, понимаете, этот муж скоро вернётся, и поскольку он отличается одним весьма странным свойством, я бы сказал, причудой, а

именно – питает слабость к человечине, а к нежному детскому мясу тем более, то он, если

обнаружит вас здесь, вне всякого сомнения, захочет вас ассимилировать, или, иначе

говоря, – скушать, а что бы вам совсем было понятно – он сожрёт вас с потрохами!

Петер. Ой! Вот ужас-то! У меня кусок в горле застрял. Да это самая жуткая смерть на

свете! Нашли приют, нечего сказать!

Маттиас. Лучше уж мёрзнуть и мокнуть.

Томас. Пойдёмте, братцы, подобру-поздорову. Добрая госпожа, благодарим вас, но нам

пора.

Петер. Вот-вот, именно. Ещё чего не хватало – что бы нас здесь схарчили! Мы бедные

крестьянские дети – снами так нельзя! Мало того, что родители послали нас, сирот

несчастных, на голодную смерть, так ещё надо было забрести в это логово.

Зигмунд. Адьё, адьё!

Три громких удара в дверь.

Мальвина. Боже мой! Это он!

Геут. Мой ужас беспределен.

Мальвина. Как нам быть?

Томас. Ради всего святого, спрячьте нас!

Мальвина. Сюда, скорей, вот в этот угол!

Снова стук в дверь.

Сейчас, сокровище моё! ( Детям). Прижмитесь потесней друг к другу, а я накрою вас вот

этой большой бочкой. Да помогите же, советник! Вот так. И сидите тихо! Иду, иду! (

Уходит).

Геут

Учует изверг лакомое блюдо…

Одна надежда – что б схватил он насморк.

Входят Мальвина с Стаффгестом.

Стаффгест. Долго вы меня будете под дождём держать? Билли, брысь от огня, я промок.

Баран готов?

Геут. Да, мой господин.

Стаффгест. У дружка своего был, у Лутпранда, посидели часок, выпили – он как раз бочку

доброго эля отхватил. Хорошо он устроился, у самой большой дороги. Да, двенадцать

человек нас таких, самых головастых – не растерялись, вовремя из армии смылись. Пусть

дураки страну завоёвывают – наша доля никуда от нас не уйдёт. Билли, подай-ка мне мою

большую миску. Ну, жена, давай, режь мясо, есть хочу до смерти.

Геут. Вот миска, господин.

Стаффгест. А что, тебе совсем неплохо живётся с тех пор, как ты стал моим фаворитом, разве нет? Сам посуди: я целыми днями по лесу шатаюсь, под дождём мокну, а ты знай

себе сиди у очага да жарь мясо. Ведь вся твоя жизнь – это игра и отдых после игры. Не

жизнь – а сущий рай, не то что на службе у короля, где ты корпел над бумагами и

занимался дурацкой писаниной.

Мальвина. Мой супруг сегодня в добром расположении духа.

Стаффгест. В голове шумит. Уж и не помню, сколько мы там выпили. Да не режь ты

такими маленькими кусочками! Да-ка мне пока вон ту кость, я ею закушу. Ну, что

новенького.

Геут. Ровным счётом ничего, мой господин.

Мальвина. Что может быть нового в нашем затворничестве?

Стаффгест. Вина! Ай, да брось ты эти церемонии, ещё и в бокал наливать! Давай-ка сюда

весь бочонок, так лучше пьётся.

Геут. Прошу, мой господин.

Стаффгест. За ваше здоровье, дуралеи. Но если подумать, – вы здесь торчите целыми

днями наедине, сидите, перешёптываетесь и вообще живёте душа в душу. Билли, смотри у

меня! Если я что замечу – не сносить вам обоим головы.

Геут

Помыслы вашей супруги полны благородства,

Я же служения долг блюду безупречно.

Издревле всякий народ осуждал непотребство

Слуг, коли те помышляют о ложе господском.

Стаффгест. Так ведь и я по-хорошему предупреждаю, на всякий случай. Я хоть и не

ревнив, но шуток в этом деле не потреплю. К счастью, жена у меня вон какая стала

страхолюдина. Но кто вас знает – вы всё время предоставлены друг другу, а житьё у тебя

здесь сытное…

Мальвина. Чудовище!

Геут

О, непорочная, может ли ведать дикарь

О красоте и стремленье души к идеалу?!

Стаффгест. Вообще, я иногда подумываю, – дай-ка мне теперь вон ту кость, – так вот, иной

раз на досуге, значит, я размышляю – а размышлять я люблю, – что, наверно, у пищи

совсем другой, несравненно лучший вкус, особливо приятное волнение сердца – а

воображение – великая вещь во всяком деле, – так вот, я и говорю: совсем, наверно, другой

вкус, коли съедаешь доброго приятеля или возлюбленную. Особенно в пору первой любви, когда ты ещё робеешь, боишься к ней приблизиться и всё существо твоё трепещет от

любовного томления. Принесли-ка мне новый бочонок вина. А ты как полагаешь, Билли?

Геут

Опытом только этот вопрос разрешим.

Стаффгест. Что верно, то верно, от теории здесь прока мало. Скажи мне, Билли, а что, если

я тебя сейчас немножечко… Того, попробую? По дружбе, а?

Геут. По-моему, я не вполне этого достоин, мой господин.

Стаффгест ( после некоторого молчания). Но я же, чёрт возьми, чую свежее мясо! Ну?

Где? Мой нюх никогда меня не обманывал!

Мальвина. Дорогой мой, но как же может быть иначе – вот баран, совсем свежий, мы его

только что зажарили, с кровью…

Стаффгест. Не пытайтесь меня обмануть, меня не проведёшь. Говорю же, у меня нюх на

это дело! Здесь пахнет человечиной! Вот здесь, где-то здесь, в углу.

Мальвина. Да нет же, мой дорогой!

Стаффгест ( поднимает бочку). Ого! Ты погляди, да здесь целый выводок! Ах, какие

цыплятки! Ну, проказники, что скажете? Только посмейте соврать! Один, два, три, четыре, пять. Шесть, семь! Подойдите-ка поближе к огню, красавцы мои, что бы я мог получше

разглядеть ваши физиономии. Ну-ка, жена, посвети! Неплохо, совсем неплохо. Вот ты, толстый, подойди сюда. Рыжий? Многие вот рыжих не едят. А я считаю – предрассудок!

Этот маленький, конечно, худощав, в чём только душонка держится, но ничего – заодно с

другими сойдёт. А остальные очень хороши, аппетитные такие, гладкие. Билли, подай мне

большой нож, сейчас я их зарежу и наконец-то как следует пообедаю. Почаще бы к нам в

дом наведывалось такое нежное заблудшее жаркое.

Мальвина. Муж мой, умоляю тебя, будь великодушен, отпусти деток с миром. Посмотри, как они дрожат. Неужели не растрогают тебя их слёзы? Господи, ну возможно ли находить

удовольствие в таких жутких трапезах?

Геут. Милостивый господин, все нации испокон веку питают отвращение к подобным

феноменам, ибо это слишком противоестественно.

Стаффгест. Гляди-ка, как заговорил! Много ты в этом смыслишь?! Тебе ли судить о таких

вещах?! Ну вот, нож наточен, теперь всё готово. Противоестественно?! Брехня! Все нации?

Разумеется, а как же иначе? Ведь если бы все нации друг другу это дело разрешили да

вошли во вкус, так вскоре от всякой нации только рожки да ножки бы остались! Эх ты, губошлёп несчастный! Пойми ты, наконец, это как икра и устрицы, – некоторые невежды

их то же в рот не берут. Вот и с этим делом так же. Когда в первый раз собираешься

попробовать себе подобного, то же сперва думаешь: да можно ли? Или, может, лучше нет

надо? Но, уверяю тебя, вот это сомнение, это содрогание между « можно» и « нельзя», между « хочу» и « не хочу» – о, как оно прекрасно! Именно преодоление неизъяснимого

страха, внутренней преграды и придаёт блюду особую пикантность! А уж как один раз

попробовал, так после ничего другого и в рот брать не захочешь, все остальные кушанья

кажутся пресными, тьфу, гадость, всякое другое мясо жуёшь, как мочалку. Увы, этот