Текст книги "Недооцененные события истории. Книга исторических заблуждений"

Автор книги: Людвиг Стомма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Для англичан потеря «Худа» стала не только военным поражением, но, что было гораздо важнее, позорным пятном на чести страны, господствовавшей над морями.

 
Rule Britannia…
 

И вот что случилось дальше. Позор необходимо было смыть. И уже через шесть часов после гибели «Худа» в погоню за «Бисмарком» были высланы: 4 линкора, 2 линейных крейсера, 2 авианосца, 3 тяжелых крейсера и 10 легких, плюс 21 эсминец. Как отмечает Мюлленгейм-Рехберг: «Началась охота, которая по охвату территории – свыше миллиона морских квадратных миль, – а также по числу и мощи задействованных в ней кораблей, не имела аналогов в истории морских войн». Британцы без колебания уменьшают прикрытие даже следовавших через океан конвоев, подвергая их риску. Ведь на кону – честь нации. А в этом случае цена не имеет значения.

На сей раз события развивались молниеносно. Уже 27 мая настигнутый и окруженный «Бисмарк» был вынужден принять бой с многократно превосходящими его силами противника. Англичане настолько разозлились, что, когда в 9:31 подавленные орудия немецкого гиганта окончательно смолкли, продолжали с близкого расстояния палить по корпусу судна еще пятьдесят минут. В 10:39 «Бисмарк» пошел ко дну. Легенда гласит, что, узнав об этом, один из лордов адмиралтейства призвал пастора и велел ему служить молебен перед портретом Френсиса Дрейка – «покровителя британских моряков».

Может, это вовсе и не легенда, ведь, как рассказывает Роберт К. Мэсси («Dreadnought»; Гданьск, 2004): «Военный корабль представлял собой единое целое, город, королевство. На Королевском военно-морском флоте во главе каждого из таких рассеянных по всему миру плавучих королевств, обладая всей полнотой власти, правя деспотично и добродушно или совсем наоборот, в зависимости от своей натуры, стоял командир корабля Ее Королевского Величества. В ходе исполнения обязанностей флотом Ее Королевского Величества в самых отдаленных частях земного шара – при патрулировании, к примеру, рек Юго-Восточной Азии, или на якорных стоянках в сонных портах на Тихом океане – в поведении отдельных капитанов проявлялись весьма специфические черты характера, расцветавшие порой буйным эксцентризмом. Многие такие оригиналы были совершенно безобидны. Командор Хьюстон Стюарт, например, с трехпалубного “Мальборо” – флагмана Средиземноморского флота в начале 1860-х гг. – обожал удить рыбу из окна своей рубки, когда корабль стоял на якоре. Вынужденный время от времени отрываться от удочки, он привязывал ее к релингу, но поминутно возвращался, чтобы проверить, не клюнуло ли. Адмирал Кингкам, бывший в то же десятилетие главнокомандующим на Тихом океане, наслаждался, колотя собственноручно в барабан во время ночной тревоги. Он вешал на себя барабан на ремне и спускался на нижние палубы, пробираясь, согнувшись в три погибели, под гамаками спящих матросов (…). Другой командир, служивший у берегов Западной Африки, всегда снимал мундир, когда брался читать Библию. Он же всякий раз снимал форменную фуражку и китель во время богослужений, устраиваемых на борту для экипажа, поскольку полагал, что выше командира британского военного корабля не может быть никого. Другой капитан перенес Рождество на 18 декабря, по той причине, что имевшиеся на судне и предназначенные для праздничного обеда запасы свинины “начинали уже ощущать тепло тропиков”. Тот же командир назначил одного из своих офицеров епископом, дабы тот мог освятить клочок земли, где капитан распорядился похоронить погибшего члена экипажа. По завершении процедуры свежеиспеченный епископ был незамедлительно лишен сана и возвращен в прежнее светское состояние. Очередной высокопоставленный британский офицер, будучи приглашен местным губернатором британской колонии на обед по случаю дня рождения королевы, отказался прийти, ссылаясь на головную боль. А в ответ на жалобу, которую обиженный чиновник подал на него адмиралу, невозмутимо пояснил, что “мучается головной болью в течение последних шести месяцев и не видит ни малейшей причины, по которой та оставила бы его в покое аккуратно в день рождения Ее Королевского Величества”.

Капитаны проявляли на редкость буйную фантазию в отношении одежды. Если кому-то нравились золотые галуны и он с ног до головы обшивался золотой каймой, то его офицеры наряжались так же. Но когда офицеры переводились на другой корабль, капитан которого считал золото претенциозным, от украшений избавлялись. Разнообразием отличались и флотские головные уборы. Один адмирал носил белый цилиндр, другой – белый котелок (…).

Еще одной офицерской привилегией была возможность держать на борту животных, причем как в качестве съестного, так и для компании. Некий адмирал, любивший свежее молоко, взял в поход двух коров. Офицеры частенько забирали в плаванье овец и кур. Некоторые командиры держали в своих каютах попугаев, собак или кошек, случались и такие, чьи живые талисманы бывали гораздо крупнее. Командор Марриет с корвета «Ларн» в бирманских водах завел павиана по имени Жако, имевшего привычку кусать членов экипажа и обгрызать у них пуговицы (…). В 1870 г. принц Альфред (герцог Эдинбургский, второй сын королевы Виктории. – Л. С.) в бытность свою командиром фрегата “Галатея” позволил одному из офицеров – лорду Чарльзу Бересфорду – иметь на борту слона. Слон обитал в специальном домике, построенном для него на задней палубе, и питался ветками, отрубями, сухарями и всем, что только подворачивалось под хобот. Лорд Чарльз его дрессировал и выучил брать рифы на гроте, что слон проделывал, хватая нужный канат и вышагивая по палубе (…). Девятью годами позже, когда принц Альфред уже стал главнокомандующим Средиземноморского флота, он разрешил сделать бурого медведя по кличке Брюн талисманом кают-компании мичманов на его флагманском корабле. Любимой проделкой Брюна было, скользнув в воду на якорной стоянке, подплыть к лодке с другого судна. Когда он пугал чужих моряков, “его молодые хозяева, наблюдавшие за представлением в подзорные трубы и бинокли, помирали со смеху”». Излишне, наверно, будет добавлять, что «молодые хозяева» были мертвецки пьяны, к чему, впрочем, на английском флоте относились весьма терпимо, если не сказать доброжелательно.

Откуда брались все эти чудачества? Ответ дал еще лорд адмиралтейства, праздновавший победу над «Бисмарком» перед портретом Френсиса Дрейка. Это дань глубоко укоренившейся пиратской традиции. Герман Арсиньега («Biografia del Caribe»; Buenos Aires, 1959) отмечал: «Король Генрих VIII считал, а история подтвердила его правоту, что для обороны Англии окопов не достаточно. Их необходимо подкрепить лесом корабельных мачт. Несмотря на постоянные матримониальные скандалы, большую часть своего времени он посвятил созданию современного военно-морского флота. На момент его смерти Англия располагала 85 военными кораблями, оснащенными тяжелыми орудиями. Это была серьезная сила. А заниматься военным делом на море Генрих VIII поручил пиратам». Относительно всего этого, и прежде всего в последнем пункте, его верной последовательницей стала Елизавета I (Альфред Лесли Роуз, «Англия в елизаветинскую эпоху»; Варшава, 1976). А ведь мир пиратов представлял собой своеобразное сплетение необходимой внутренней дисциплины с максимальной внешней свободой и экстравагантностью, которые завораживают и поныне. Возможно, все это и не выглядело столь привлекательно и красочно, как в «Пиратах Карибского моря» с Джонни Деппом в главной роли, но картинка, по большому счету, была похожая. Культ взаимовыручки, пренебрежения трудностями, верности понимаемому по-своему кодексу чести, а в придачу оригинальность на грани чудачества были частью пиратской этики. Ну, и конечно, эффектные поступки. Джон Камминс («Френсис Дрейк»; Варшава, 2000) рассказывает, как Френсис Дрейк преподнес королеве (помимо части добычи, которая ей причиталась) «великолепную серебряную корзину для уборки со стола, на которой были выгравированы герб Ее Величества, розы и прочие узоры, а также золотую солонку в форме земного шара, украшенную зеленой глазурью, имитировавшей океаны». В свою очередь Джеймс Энтони Фруд вспоминал обстоятельства другого триумфального возвращения прославленного пирата: «Дрейк щедро раздавал подарки. Королеве презентовал брильянтовый крест и комплект коронационных украшений с огромными изумрудами. Лорд-канцлеру Бромли он преподнес серебряное блюдо, да и прочим членам Совета – не меньше. Королева нарядилась в коронационный гарнитур на Новый год (…). Берли и Сассекс отказались от искушения, заявив, что не могут принять таких дорогих подарков от человека, чьи богатства нажиты грабежом». Но Дрейку был не указ сэр Уильям Сесил, лорд Берли, хотя он и являлся советником и казначеем королевы Елизаветы I, а уж тем более лорд Генри Рэдклифф Сассекс. Ведь не они создавали традиции Альбиона, а именно тот пресловутый, уполномоченный Генрихом VIII, Френсис Дрейк. Кстати в тот памятный вечер он красовался в пиратском костюме, нарушив как минимум пару основных правил придворного этикета, – а королева взирала на это со снисходительной улыбкой. Кому-то другому такое не сошло бы с рук, но имеющим особые заслуги перед Короной это простительно, а иногда считается особой милостью, доказательством чему стал Орден Подвязки.

В последние годы XIX в. большой педант принц Уэльский добрался-таки и до британского Военно-морского флота. Он ввел единую форму и военную дисциплину, ограничил пьянство и запретил экстравагантные выходки. Дисциплинированные англичане, конечно, послушались. Однако побороть в народе пиратский дух ему не удалось. Бесполезно было конкурировать с величием Генриха VIII, который не только посеял первые зерна будущей империи, но и сформировал гордый менталитет ее граждан. И пусть нас не вводит в заблуждение одинаковая форма английских школьников. Кровопролитная битва при Арнгейме осталась в памяти британцев благодаря сержанту, который наряду со стеком не расставался с зонтом, обязательным аксессуаром джентльмена, и волынщику, который, несмотря на приказ, шел в гордом одиночестве по улице и играл на волынке, которые в армии были запрещены. Ныне Англия уже не владычица морей, но когда английский премьер-министр записывает диск, а члены королевской семьи совершают очередные мезальянсы, общество относится к этому с симпатией, а порой даже с восторгом. Вот и получается, что после распада империи, два столетия влиявшей на судьбы мира, дело Генриха VIII по-прежнему живет. Ей-богу, мало кто может похвастать подобным успехом в истории человечества.

Ермак Тимофеевич

В конце царствования Ивана IV Грозного примерно к 1580 г. северо-восточные границы Московского государства проходили по Уралу и только далеко на севере заходили за него, достигая нижнего течения Оби «в безопасном удалении от степняков» (Лев Гумилев, «От Руси к России»; Варшава, 2004). Царь, у которого и без того было предостаточно пограничных конфликтов, доверил освоение зауральских земель – что de facto равнялось удельному княжению на этих территориях – предприимчивому роду Строгановых. «Велся этот род, – пишет Владислав А. Серчик («Иван Грозный»; Вроцлав, 1977), – от разбогатевших крестьян, живших на Беломорье и в Прионежье. В конце XV – начале XVI вв. один из его представителей имел большие владения в Сольвычегодске близь Великого Устюга, а его сын Аника Федорович выстроил здесь солеварню. В 1558 г. представитель уже следующего поколения Григорий Строганов бил челом государю «о постройке городка»[23]23
  Своего рода фактории. – Прим. пер.


[Закрыть] на Каме, который должен был не только защищать московские владения от набегов ногайских татар, но и стать важным центром добычи соли. Скрупулезно изучив дело, Иван IV дал соответствующее позволение. Привилегия предоставлялась на 20 лет с единственным условием: не принимать беглых из русских земель. Территория строгановских владений была огромна. От границ Пермской земли до истоков реки Чусовой, то есть без малого сто километров в длину. Селившиеся на этих землях люди были свободны от всех податей и повинностей. Сами Строгановы, в частности, были освобождены от обязательного извоза и прокорма царских послов, направлявшихся в Сибирское ханство или далее на восток (…). Ни один из царских чиновников не имел права вмешиваться в дела управления новой территорией».

Спешно основанный Григорием Строгановым городок Канкор (ныне Соликамск) стоял у подножия одной из самых высоких вершин Уральского хребта – Конжаковского Камня (1569 м над уровнем моря). На восток от него лежала заболоченная пойма Камы, на юг тянулся тракт до Перми, а на север тянулись непроходимые леса. Царь, конечно, оговорил, чтобы беглым из русских земель не давали убежища, но, честно говоря, требование это было совершенно невыполнимым. С одной стороны, на Каму манила иллюзия свободы, мира без крепостничества, с другой – Строгановым нужны были люди. И вскоре в Канкор начали прибывать всякого рода дворовые, беглые каторжники, авантюристы всех мастей. Не обошлось, понятное дело, и без вездесущих казаков, были даже пришлые из татар. Какой-то части из них пришлось подчиниться Строгановым, но для большинства жажда свободы вскоре сменилась жаждой наживы, эдакой «золотой лихорадкой», подкрепленной местными сказаниями о зауральских чудесах. Казалось, все только и ждали того, кто внушит им необходимую отвагу и поведет за собой. И такой человек вскоре появился.

Его звали Ермак Тимофеевич, из чего следует только то, что он приходился сыном некоему Тимофею, и ничего более. Родом он был, вероятно, с Дона, в то время, как он оказался в Канкоре, ему исполнилось около тридцати лет, следовательно, родился он приблизительно в 1550 г. Его называли атаманом, в чем, похоже, никто не сомневался, а значит, право на это звание он имел. А если так, то это означает, что ранее Ермак где-то получил его за боевые заслуги и молва об этом дошла до Перми. Одно можно сказать со всей определенностью – этот человек обладал мощнейшей харизмой, раз умудрился собрать вокруг себя около тысячи «ратных людей». Впоследствии это удалось лишь одному придуманному Сенкевичем пану Кмичицу[24]24
  Автор имеет в виду Анджея Кмичица – героя романа «Потоп» известного польского писателя Генриха Сенкевича. – Прим. пер.


[Закрыть].

Биографии всех собранных Ермаком людей были похожи и включали жажду приключений, дезертирство, разжалование приговор и обычный бандитизм. Однако драться они умели, пусть даже и в кабаках. Соответственно Строгановых эта команда изрядно пугала. На их землях появилась никому не подконтрольная сила. Пришлось договориться. Отряд Ермака хорошо вооружили и снабдили всем необходимым в обмен на обещание отправиться дальше на восток, а всю полученную в походе добычу предполагалось разделить поровну между Ермаком и его людьми и Строгановыми. Стоит заметить, что все это делалось без приказа Ивана IV и даже вне его ведения, поскольку царь про Ермака ничего не слышал, а если бы даже и слышал, то не обратил бы никакого внимания. Однако история не зависит от указаний сверху и не требует даже элементарной законности.

Ермак Тимофеевич, скорее всего, был неграмотным и уж точно понятия не имел об экспедициях испанских конкистадоров в неведомую Америку. Об этом наверняка и Строгановы, и даже сам царь Иван Васильевич если имели, то весьма смутное представление. Хотя план Ермака точь-в-точь совпадал с действиями Кортеса, а впоследствии Писарро. В его основе лежали три принципа: запугать дикарей своим техническим превосходством (прежде всего огнестрельным оружием), использовать внутренние противоречия и раздоры, в особенности протест против власти татар, и, наконец, как можно быстрее овладеть главными поселениями и святилищами местных жителей, нарушая тем самым сообщение между возможными очагами сопротивления. Легко сказать! Уже один переход через Урал представлял собой серьезную проблему. Этот горный хребет не слишком высок, наибольшая вершина достигает высоты 1824 м над уровнем моря. Трудность в том, что намеченный Ермаком маршрут – чуть южнее Центрального Урала – пролегал по дремучим лесам, сменявшимся неприступными горными урочищами. Даже всаднику там проехать было чрезвычайно трудно, а что уж говорить о телегах, груженных продовольствием, вооружением и остальным скарбом, без которого отправляться в военный поход смысла не имело. В истории остался знаменитый переход Ганнибала через Альпы. Надо сказать, преодоление Ермаком Урала ничем не хуже. Перевалив через горы, атаман так и не узнал, что в Пермь прискакал запыхавшийся гонец с царским приказом, категорически запрещавшим отправляться в экспедицию и тревожить зауральские народы. Но даже если бы Ермак и получил эту важную бумагу, все равно было уже поздно, тем более что Строгановы, увидев, как лихо отряд атамана перемахнул Урал, почуяли выгоду и, игнорируя царскую грамоту, стали снабжать первопроходцев едой и порохом.

Если не считать мелких столкновений, отряд Ермака довольно быстро продвигался вдоль реки Туры в направление Кашлыка (сейчас Сибирь) – столицы хана Кучума. Хан, уверенный в прочности неписаного мира между Синей Ордой и Русским государством, принял Ермака за мелкого разбойника и выслал против него своего племянника Маметкула с незначительным войском, собранным второпях. Битвы как таковой не было. Отряд Ермака в пух и прах разбил татарское воинство и уже на другой день хозяйничал в Кашлыке. Источники, к сожалению, ничего не сообщают о событиях в городе, но известно, что ни резни, ни насилия не было. Ермак Тимофеевич вел себя как освободитель, выслушивал жалобы представителей туземных племен на татарскую власть. Кого-то он принимал в свое войско, другим щедро раздавал всевозможные привилегии, поскольку никакой ответственности за них не нес, да и вряд ли потом о них помнил. Сформированные прямо на ходу отряды Ермака на девяносто процентов состояли из новых союзников. Однако хан Кучум, несмотря на предательство своего ближайшего окружения, не собирался сдаваться. Он тоже умел действовать подкупом и раздачей пустых обещаний. Одни больше боялись хана, другие – Ермака. Из последних, что весьма логично, татары набрали своих сторонников. Благодаря таким союзникам, хан не только прогнал пришельцев из долины Иртыша, но и осадил сам Кашлык. Казалось, что победа уже близка. В шатрах осаждающих начались пиры и раздел еще не добытых трофеев. Доверившись одному из лазутчиков Ермака, казаки решились на отчаянную атаку, последнюю и на первый взгляд совершенно безнадежную. Авантюра удалась, подгулявшая стража Кучума позволила застать себя врасплох. Пьяных татар добивали там, где они валялись после попойки. Кровь забрызгала кубки с вином. Отборную ханскую гвардию вырезали, словно беззащитных младенцев. Разгром можно было бы назвать полным, если бы самому хану, переодетому рабом, не удалось бежать. Правда, теперь он являлся чисто номинальным противником, поскольку постыдным поражением окончательно дискредитировал себя в глазах потенциальных союзников. Буквально со следующего дня к Ермаку с верноподданническими заверениями потянулись бывшие соратники Кучума. Были среди них родственники хана и его придворные, что свидетельствует о моральном упадке в татарском лагере. Слава атамана Ермака прогремела в русских землях. Уже не только Строгановы, но и сам Иван Грозный решил поддержать казаков. Честно говоря, эту поддержку трудно было назвать мощной: триста человек под командованием воевод Семена Болховского и Ивана Глухова. Кроме того, в последний момент подозрительный и всюду видевший заговоры Иван Грозный ограничил власть Ермака над этим небольшим подкреплением. Занятый переговорами с поляками на западных границах, Иван IV все еще не понимал, что будущее России решается в этот момент за Уралом.

А тем временем атаман, невзирая ни на что, упорно продвигался на восток. И в этом он превзошел достижения испанских конкистадоров в Мексике или Перу. Ведь те, купаясь в золоте, имели серьезный мотив сражаться дальше. Ядро их войска состояло из чисто испанских отрядов, объединенных католической религией, общим языком и чувством абсолютного, метафизического превосходства над народами завоеванных территорий. Войско Ермака состояло из представителей разных племен, зачастую плохо понимающих наречия друг друга, которые не получали жалованье и вели полуголодную жизнь… Непременно должно было быть что-то привлекательное и захватывающее в их вожаке, как и в бескрайних просторах, по которым шли эти первопроходцы просто ради жажды приключений, без сколько-нибудь конкретных представлений о будущем. Царь был слишком далеко от этой неизведанной таежной глуши…

В 1584 г. Ермак добрался до Тары, неподалеку от современного Омска. Тут до него дошла весть о нападении татар на бухарских купцов. Будучи в определенном смысле гарантом относительной стабильности в завоеванных землях, атаман не мог этого так оставить и отправился в карательную экспедицию. Однако нельзя недооценивать ненависть побежденных и униженных, даже если они полностью разгромлены. Вместо обиженных купцов Ермака ждала ловушка, подстроенная Кучумом, которому терять было нечего. На сонных дружинников Ермака напали перед самым рассветом, завязался отчаянный бой, единственным выходом было отступить за реку Вагай, которая в том месте достигала метров тридцати в ширину. Атаман первым бросился в воду, но, будучи раненным в ноги и в своей великолепной кирасе, блеск которой в солнечных лучах производил неизгладимое впечатление на местных жителей Сибири, не имел ни малейших шансов, и 6 августа 1584 г. утонул в Вагае. Ермак не мог знать – гонец прибыл только через три дня, – что тремя месяцами ранее почил царь Иван IV Грозный, наместником которого считал себя атаман.

Анджей Андрусевич («Цари и императоры России»; Лодзь, 2001) констатирует: «Казацкий атаман Ермак Тимофеевич, уничтожив татарские орды, положил Западную Сибирь к ногам своего государя». И далее: «В 1592–1596 гг. войска Федора двинулись на восток по пути, проложенному Ермаком, окончательно присоедини огромные пространства Сибири к Москве…» Хвала Андрусевичу, что тот по достоинству оценивает свершения Ермака. Но, к сожалению, часть его утверждения не просто ложна, но и делает непонятным как сам успех атамана, так и то, что происходило после него. Это хорошо понимает Кэрол Б. Стивенс («Русские войны 1460–1730. Рождение державы»; Варшава, 2010). Не было никакого «уничтожения татарских орд». Лев Гумилев пишет: «Практически за один век, от похода Ермака Тимофеевича (1581–1583) до войн с маньчжурами на Амуре (1687–1689), землепроходцами было преодолено расстояние от Урала до Тихого океана, и Россия легко и быстро закрепилась на этом огромном пространстве. Попробуем ответить на вопрос: почему так произошло? (…) Русские переселенцы и администрация в основной своей массе легко устанавливали плодотворные контакты с народами Сибири и Дальнего Востока. Недаром противодействие миграции русских было столь ничтожно. Конфликты с русскими, если они и возникали на первых порах, например у бурят или якутов, быстро улаживались и не имели тяжелых последствий в виде национальной розни. Единственным практическим следствием русского присутствия для аборигенов стал ясак (уплата одного-двух соболей в год), который инородцы понимали как подарок, дань вежливости “белому царю”. При огромных пушных ресурсах Сибири дань была ничтожна, в то же время, попав в списки “ясашных” инородцев, местный житель получал от центрального правительства гарантии защиты жизни и имущества. Никакой воевода не имел права казнить “ясашного” инородца: при любых преступлениях дело посылалось на рассмотрение в Москву, а Москва смертных приговоров аборигенам никогда не утверждала. Известен характерный случай: некий бурятский лама, попытавшийся поднять восстание с целью изгнать всех русских и передать Забайкалье маньчжурам, был отправлен как “ясашный” инородец в Москву, где его просто помиловали.

В целом с установлением власти московского царя образ жизни местного населения Сибири никак не изменился, потому что никто не пытался его сломать и сделать из аборигенов русских. Скорее наоборот. Так, в якутах русские встретили народ, оседлый быт которого был им близок. Россияне, выучив якутский язык и усвоив местные обычаи и навыки, в большей степени приближались к якутам, чем якуты к ним. Если местные жители хотели соблюдать языческие обряды – к тому не было никаких препятствий».

Сравнивать поход Ермака с испанскими конкистадорами в Америке правомерно исключительно с точки зрения использования военной тактики при захвате территорий. Да, конечно, испанские идальго женились на местных и даже гордились их инкскими или ацтекскими аристократическими связями, однако категорически требовали от аборигенов принять веру и язык завоевателей. А вот этого-то ни Ермак, ни его последователи никогда не навязывали. Однако отличие тут от конкисты Кортеса или Писарро куда глубже. Захватив правителя инков Атауальпу, Писарро велел ему в качестве выкупа наполнить комнату золотом до самого потолка. А когда требование было выполнено (Атауальпу, понятное дело, подло убили), счастливый победитель купался в этом золоте. Да и сама Испания, благодаря Писарро, Кортесу, Альмагро… переживала тучные годы иллюзорного могущества. Потом золото кончилось. Ни Перу, ни Мексика сегодня не являются тем Эльдорадо, в которое некогда уверовала вся Европа.

Когда же копыта казацких коней Ермака ступали по сибирской земле, никто понятия не имел, что под ними лежат сокровища, по сравнению с которыми все золото Перу и Мексики – всего лишь мираж. В основе мощи нынешней России, прежде всего, Сибирь. И речь тут не только о нефти, газе или золоте (его, конечно, тоже нашли в окрестностях Северо-Енисейского, Усть-Нарыка, Берелеха и т. п.). По данным Всемирного фонда дикой природы (WWF), Сибирь является кладовой практически всех природных ресурсов. Это самый потенциально богатый регион на нашей планете. И «положил ее к ногам царя» молодой казак, о котором мы знаем только, что был он сыном безвестного Тимофея, славным атаманом и любил красоваться в великолепных доспехах, которые его и погубили. А кто помнит, что именно он на многие века вперед определил судьбы мира.

И последнее. В 1947 г. вышла в свет работа Луки Никифоровича Харитонова «Современный якутский язык». Это исследование якутской литературы с начала XIX в. Существуют также литературы: чувашская, бурятская, эвенкийская, долганская… В последнее время ситуация в южной части России (Чечня, Дагестан) остается сложной, и бывает, что российское правительство подвергается критике, но никому не хочется брать в голову, что если бы в свое время чеченцы имели дело с североамериканскими поселенцами, от этого народа сейчас не осталось бы и следа. Ну, разве горстка деградировавших в изоляции от пьянства потомков, загнанных в резервации. Ведь нет же сегодня культуры команчей, апачей, сиу, и воссоздать ее некому. А вот казаки Ермака создавали, пусть и не вполне осознанно, великое будущее, не уничтожая при этом прошлого.