Текст книги "Рассказы поэта Майонезова (СИ)"

Автор книги: Людмила Литвинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

В тот же момент большой белый предмет просвистел в воздухе и ударил медведя по уху. Зверь недовольно рыкнул, но заинтересовался им, встал на четыре лапы и обнюхал лежащий на мху у его лап человеческий череп. Ровена, не теряя ни секунды, прыгнула на крепкую ветку, с которой начала свое восхождение, а с нее – на спину медведя! Девушка одной рукой ухватила неповоротливого зверя за ухо, а другой, стиснув зубы, полоснула длинным ножом по мохнатой шее. Кровь из раны темной дымной струей плеснула на желтую траву, медведь яростно взревел, захрипел со свистом, приподнялся, несколько раз ударил воздух лапами, словно пытаясь дотянуться до отскочившего в сторону бледного Пода, и упал, вцепившись когтями в мох.

Под в ужасе прижался к дереву, Мед стучала зубами от нервного напряжения. Ровена быстро отерла руки и нож сухой травой, перепрыгнула через еще дергающуюся тушу, и подскочив к Мед, показала ей мизинец, на котором поблескивало потемневшее от времени золотое кольцо.

– Красивое?! – спросила радостно счастливая охотница.

– Ага, – только и смогла произнести Мед, потрясенная, с большой красной шишкой на лбу.

Ровена принесла две крепкие толстые ветки, отсекла с них сучья, вытащив из своего пояса сыромятные шнурки, связала ими попарно лапы медведя, продела под ними одну из очищенных веток, положила ее на вторую, которую подняли на плечи Под и Мед и, кое – как, втроем, они подняли и понесли тушу к деревне. Впередиидущие близняшки молчали, а Ровена радостно щебетала: 'Это мой последний медведь, мы выменяем у Фуксии на него большую лодку, а на ней поплывем до моста с драконами! Хорошо, что деревня рядом, далеко не надо нести тяжесть, вон уже дым из труб видно!'

Девушка несла тяжелый конец ветки, придерживая его рукой, а в другой сжимала ручку корзины с клюквой, поминутно приподнимая ее и взглядывая на свой украшенный мизинец.

Медведя бросили возле крыльца Фуксии, которая тут же выбежала к нему с большим тазом и радостными причитаниями. Следом за хозяйкой из избы показались Пыш и Мушка с вещами, оба испуганно глянули на тушу, на сияющую Ровену и уставились на Пода и Медуницу, растиравших плечи.

– Маманя, то есть, мама, конечно, вот тебе кольцо! – радостно нежным голоском проговорила Ровена.

Мушка взглянула на ее растрепанные золотистые волосы, на ее прекрасное, разрумянившееся от волнения лицо, на ее зеленые, как листья, глаза и не смогла отказаться от подарка.

– Папаня! – с гордостью обратилась довольная девушка к Пышу, – Я сама завалила этого мишку! Это матерый медведь, посмотри, какие у него большие клыки и когти!

Пыш глянул на звериную морду с умными глазами, на шерсть на шее, от крови слипшуюся сосульками, и подумал: 'Больше я никогда не буду есть мяса'. Мушка опустила глаза, зажав в кулачке кольцо.

Медуница поняла настроение родителей и заявила своим обычным насмешливо – циничным тоном: 'Да если бы не Ровена, он бы переломал все кости и Поду, и мне!'

– И обсосал бы каждую косточку! – согласилась Фуксия, приступая с большим ножом и тазом к медведю, – наверняка, людоед! Стервец душегубный!

Трое ее лысоватых носатых сыночков вооружились палками и с криками принялись отгонять набежавших собак. Профессор вышел взглянуть на принесенного медведя. Ни он один заинтересовался добычей Ровены, со всей деревни собрались дети, лысоватые, лобастые, носатые, они с удовольствием трогали мозолистые подушечки на лапах медведя и вытаскивали мох, застрявший между когтей.

За спиной профессора раздался высокий дребезжащий голос: 'Где он, этот, с позволения сказать, изюбр?! Фуксия, куколка моя, ты спустила для меня кровь? Не забудь мне отложить сала, сердце и мозг!'

Профессор обернулся, рядом стоял тщедушный человечек в льняной тоге, на манер древнеримских, в горностаевой накидке, обшитой по краю многочисленными хвостиками и лапками, как кисточками. Он горделиво опирался на подобие посоха или жезла.

– Все сделаю, господин Патиссон! – подобострастно отвечала Фуксия.

Лобастое лицо с большим красным носом в фиолетовых прожилках просияло удовольствием, толстые влажные губы сладостно причмокнули. И вся лысая желтоватая голова в повязке из дорого меха обратилась к профессору, у которого разом пересохло в горле, перед Войшило стоял академик Дудкин!

– Аа, Войшило, старое наваждение! – воскликнул он, – А как постарел, батенька! Как постарел!

Глазки под набрякшими веками, и все распухшее лицо Дудкина – Патиссона выражали изумление.

– Вы мистифицировали свою смерть?! – спросил удивленный профессор.

– Я люблю мистификации, – отвечал горделиво академик, – когда – то я показывал студентам твою фотографию со словами: 'Этого человека разыскивает 'Интерполо', опишите его портрет!' И они писали: 'Гнусная, хитроватая улыбочка, колючий прищуренный взгляд...', тут я останавливал их: 'Извините, я перепутал, это же портрет академика Войшило!' Они зачеркивали написанное и начинали заново: 'Мудрый взгляд проницательных глаз, добродушная улыбка интеллектуала ...!' Ха-ха-ха!! Но в данном случае мистификации не было! Я последовал за тобой на тот греческий остров, столь заинтересовавший тебя. Там началось, как будто, землятресение, и словно невидимая большая нога дала мне пинка! И я, как бильярдный шар, полетел в бесконечной лузе, где я видел мириады смеющихся наглых кроликов! Я летел лет двадцать и, в чем мама родила, упал вон на том огороде!

И он указал царственным жестом желтой руки с набухшими венами на огород Фуксии.

– И теперь я жуир и местный диктатор! – самодовольно проговорил Дудкин, – Я всегда считал людей средствами, если хочешь, посудными полотенцами, но о таких полотенцах, Войшило, я и не мечтал! И накормят, и массаж сделают, и огород посадят! Главное, умело использовать логические приемы в межличностных манипуляциях!

– Но здесь вокруг все запущено, – заметил профессор, – что же Вы не позаботитесь о порядке?!

– А я человек пришлый, по мне, хоть трава не расти! Человечество, Войшило, это слепой крот, который всю жизнь роется, но ничего не понимает! Что ему не хватает?

– Человечество стало слишком приземленным, ему не хватает крыльев.

– Опять ты несешь свою несусветную чушь! Человечеству не хватает ядрёного заряда эротической энергии, оно стало слишком фригидным! А в моем лесном царстве есть все! Приходи вечерком: выпьем, побалакаем, я тебе почитаю главы моей книги 'От академика до диктатора: путь избранных', а потом пойдем подглядывать за молодыми девками, Мизгириха сегодня баньку истопила!

Его толстые мокрые губы причмокнули и задвигались в сладострастной улыбке.

– Нет, мы уже собираемся уезжать, – ответил профессор и повернулся, чтобы уйти.

– Вот-вот, я всегда на белом коне, а ты всегда на плюгавом осле! – злорадно прокричал ему вслед лесной диктатор, – Что ты мне скажешь на прощание!! И где твой выкуп за охотницу, которая снабжала меня кровью и золотом?! У меня золота, как у Креза, Войшило, как у Креза!

– Не волнуйтесь, юноша, гуляйте перед сном, пейте на ночь молоко! – уже с высокого крыльца Ровены крикнул профессор.

Его благородное лицо выражало глубокое сочувствие.

Через секунду с этого же крыльца с восторженным воплем: 'Это же живой академик Дудкин!' сбежала Мед. Стоявший, как памятник самому себе, диктатор Патиссон уставился на ее веснушки, огромную лиловую шишку на лбу, расплылся в блаженной улыбке и спросил: 'Как звать тебя, Перепелиное яйцо?'

– Медуница, – радостно сообщила Мед, покраснев под веснушками, как девчонка, – я с любовью читала Ваши учебники и защитила диссертацию на тему: 'Новые подходы академика Альберта Дудкина в использовании логических приемов в межличностных манипуляциях'!

– Медуница! – повторил восторженно Патиссон и добавил несколько театрально, – А выходи за меня, Медуница, будешь женой диктатора!

– Я согласна! – ответила Мед, не раздумывая.

– Приходи в мою большую белую избу, расписанную синими медуницами, вечером сыграем свадьбу! – произнес Патиссон и в сопровождении Фуксии, несущей таз деликатесов, проследовал к своему терему.

Путешественники с вещами спустились по ступеням высокого крыльца, возле которого их встречала Мед с пламенеющим лицом.

– Не ждите меня, я остаюсь, академик Дудкин сделал мне предложение! – радостно сообщила она.

– Ты спятила, Меди! – воскликнул Под, – Это же самый злостный оппонент нашего дедушки!

– Не наступай, сделай милость, на горло моему женскому счастью! – заявила Мед, – Уважайте меня и мой выбор!

– Каре Сарыг, вытащи у моста лодку, я, как управлюсь с ведмедём, схожу за ней! – сказала Фуксия и обратилась к профессору, подавая ему плоскую черную металлическую коробочку, – Взаправду оказался людоедом, во чё нашла у него в брюхе, у душегубца!

Профессор поблагодарил Фуксию, завернул подарок в свой носовой платок и направился к реке. За ним проследовала важная Варвара Никифоровна в лисьей куртке Ровены, с рысьим одеялом под мышкой, с обвязанной оранжевым платком корзинкой клюквы, привязанной шарфиком к руке. За ними потянулись остальные, не зная радоваться или огорчаться решению Мед. Замыкала процессию высокая Ровена с тяжелыми веслами и большой сумкой на плече.

Вся компания поспешно разместилась в просторной покачивающейся лодке. Ровена села на весла, а опечаленный Под – на носу, пообещав сменить ее.

Вечерняя мгла спустилась на желтые осенние берега, за нею в дали угадывалась черная бесконечная вереница 'могильщиков', на которую уже никто не обращал внимания. Пыш посмотрел вверх, там дрожали огоньки небесных селений. Поэту казалось, что он покинул родной дом давным -давно. Пышка и не заметил, как погрузился в сон. Ему приснилась его любимая 'кладовка', в которой горел уютный свет, а на любимой лежанке дремала совсем юная Мушка, укрывшись кисейной шалью. Молодой и счастливый Пыш в любимом зеленом халате уселся за свой круглый писательский стол и, только взял свою счастливую ручку, как отварилась дверь, и вошла улыбающаяся Ровена. 'Я очень люблю тебя, папаня, – сказала она, – возьми мое сердце!' И девушка достала из – под меховой жилетки большое фиолетово – красное влажное медвежье сердце и протянула его Пышу, а за сердцем потянулись разноцветные тонкие проводки. Пыш вздрогнул всем телом и проснулся. Он увидел уставшую Ровену, налегавшую на весла. 'Надо бы разбудить Пода, – подумал Пыш, – чтобы он сменил ее, впрочем, что сделается клону?' Река стала широкой, все спали, только профессор разговаривал с Ровеной. Пыш прислушался к их словам.

– В городе большие дома и много страшных машин, – с тревогой говорила девушка, – так рассказывала тетя Мед.

– Никто не хочет послужить на общее благо, никто! -озабоченно отвечал Войшило, – Но каждый норовит прибавить себе веса или даже войти в историю, не понимая, что чем легче душа, чем свободней, тем выше она может подняться! Придумали, взвешивать душу! Да у всех душ разный вес!

– Там ездят страшные автобусы и трамвай! – отвечала Ровена.

– А если не могут войти, то норовят, хотя бы, влезть в историю, свидетельствуя человечеству о том, что стояли рядом с гением, когда тот покупал для себя клизьму или лекарство от диареи, или ночной горшок, наконец! Никто не свидетельствует о том, что гений честен и трудяга! Это не громко! Не скабрезно!

– Трамвай – еще что, самое страшное – метро, где пахнет баней и все бегут, как ошпаренные!

– Может мне пора умирать? Да-да, я зажился!

– А? Мой дедулёнок, ты бы поспал, и все наладится!

Войшило закрыл глаза и сразу задремал, ему приснилось, что он лежит в своей детской люльке, которую качает большая сильная нянька, она поет монотонную грустную песню, от которой засыпает весь усталый мозг!. А она все поёт и поёт, отгоняя от себя песней сон и усталость. А Варваре Никифоровне приснился такой сон: она смотрит в плачущее осеннее окно, за которым появляется физиономия знакомого журналиста. Он спрашивает: 'Примадонна, раньше Вы любили платья с изображением цветов, как настоящих, а какие платья Вы предпочитаете сегодня?' А Варвара Никифоровна и отвечает ему: 'Те, которые не очень отличаются от ночных рубашек!' И вдруг знакомый журналист прямо через стекло больно бьет по лбу Варвару Никифоровну микрофоном!

Лодка резко качнулась, уткнувшись носом в берег, неприятно заскрипела галька, от чего путники сразу проснулись.

– К тому берегу пристать не удалось, – виновато объяснила усталая Ровена, – слишком высоко, ничего, выйдем здесь и пробирёмся под проволокой на мост.

– Да – да, – сказала радостно Варвара Никифоровна, – и человек с погонами скажет нам: 'Не вышагивайте павлинами, господа, бегите из зоны обстрела!'

Впереди виднелся старый мост с грифонами, растопырившими крылья. Вся компания высадилась на берег и направилась к нему. Ровена оттащила лодку подальше от воды и догнала впередиидущего Войшило. Девушка чувствовала опасность и озиралась по сторонам. Вдруг желтый куст у самого моста зашевелился, из него выскочили два расфуфыренных типа в военных фуражках, один из них закричал надсадно: 'Стоять!', а второй направил блестящий револьвер в грудь Ровене. Девушка, не долго думая, пнула щеголя в живот, выхватила оружие и, размахнувшись, кинула его в реку. Второй, юркий и хищный, как жужелица, с криком: 'Вот тебе, волейболистка!' попытался нанести ей удар ножом в бок. Ровена перехватила его руку, зажала ее, словно клещами, отчего щеголеватый рахитик разразился неслыханной бранью и выронил свое оружие. Девушка ухватила наглеца за острое волосатое ухо, сжала зубы и поднесла охотничий нож к его шее!

– Нет, Ровенушка! Нет, птичка моя! – взмолилась горячо Варвара Никифоровна.

– Но почему, мой бабулёнок? – удивлённо спросила Ровена, поворачиваясь к ней, – В схватке надо побеждать!

В этот момент из желтого куста высунулась рука, и шоковая граната полетела к ногам путешественников.

...Первым очнулся Пыш, вокруг стонали остальные. Поэт увидел вверху ясные звезды и подумал, что уже когда – то видел эти звезды из такого же глубокого колодца. На краю воронки, закрывая звезды, появились две темные фигуры франтоватых 'зареченских козлов'. Пышка подумал: 'Ээ, да это же котята с улицы академика Лизалкина, просто, они переоделись! Они постоянно переодеваются в разную одежду и меняют грим, эти лукавые плутократы!'

– Эй вы, шпионы! – завопил первый темный тип, склонившись, – Вспоминайте всю важную информацию! Информацию!

– Утром мы вас допросим и расстреляем! Пустим в расход! – закричал второй темный тип и попятился подальше от края.

'Козлы', заржав, исчезли. Путники, потирая ушибы, поднялись на ноги на дне глубокой воронки, в которую были безжалостно сброшены часом раньше.

– Друг мой! – горячо обратилась Варвара Никифоровна к профессору, – Мы уже свое отжили, пусть наши друзья используют наши тела!

– Пусть! – решительно заявил профессор и обратился к остальным, – залазте безжалостно на нас и выбирайтесь скорее отсюда!

– Нет, так не годится, – сказала Ровена, – мы все спасемся!

– Но как? – удивился подслеповатый Кро, потерявший, как всегда, свои очки.

– Улетим, – просто ответила девушка.

– А ты уже летала? – живо заинтересовалась Мушка.

– Только во сне, но во мне есть эта сила, и на всех ее хватит, – сообщила Ровена, – однажды я сорвалась с верхушки высокого дерева, но не испугалась и зависла над самой землей!

Мушка улыбнулась, у Кро заблестели глаза, а Ровена застыла столбом, напряглась всем телом, посмотрела на звезды, и, неожиданно, профессор в накинутом на плечи зеленом пледе отделился от земли и, как зеленый сдутый воздушный шар, начал медленно подниматься. Таким серьезным этого озорника никто и никогда не видел, словно старик собрался помирать.

Пыш почувствовал, что его собственное тело лишено массы, оно совершенно ничего не весит, и он может управлять им!

Варвара Никифоровна, в лисьей куртке, словно большой пингвин, подняла голову, взглянула с тоской на ботинки мужа, облепленные грязью, и принялась подпрыгивать и беспомощно стукать себя руками по бокам, не выпуская при этом из одной – рысьего одеяла, из второй – корзинки с клюквой.

– Не бойся, мой бабулёнок! – подбодрила ее с улыбкой Ровена.

Она быстро сняла с себя сыромятный широкий пояс, обвязала им Варвару Никифоровну и привязала ее к себе, как матери носят младенцев.

– Четверо – справа, четверо – слева, как журавли! – скомандовала приглушенно девушка.

Все подняли головы, взглянули на звезды и плавно полетели к ним.

... Восток просветлел, из-за длинной свинцовой тучи, охватившей полнебосвода, показалась золотая корона розового светила, и через минуту выкатило само пресветлое величество, пробуждая осенний мир.

'Как прекрасна земля с ее лентами рек, с ее золотом убранных полей и пестрыми рощами на холмах!' – думал Пыш, глядя вниз. И каждый, из летящих с Ровеной, думал так же. Под ними два крошечных пастуха сторожили стадо еле различимых свиней.

– Смотри, Бунькин, ангелы летят, словно жаворонки парят! – торжественно и нараспев сказал первый пастух.

– Ай, брат, не хорошо, не хорошо, ведь ты стяпнул эту строчку у поэтессы Никакой! Экий ты сливкосниматель, Мунькин! – ответил насмешливо второй свинопас.

На пустынной дороге стоял автомобиль, меньше спичечного коробка, возле него шевелились две козявки.

Бобёр, бранясь, ковырялся в заглохшем моторе, Лола, в ярко-красном свитере и узких черных брючках, надувала жвачку и хлопала дверцей.

– Глянь, Нутрия, летучие обезьяны! – воскликнула она, сняв черные очки и наморщив плоский нос.

– Что – то сперли, да бобра замочили, вот и улепетывают! – со знанием дела объяснил ей сожитель.

... Тоска сжала Пышу сердце: если автомобиль, как коробок, а свиньи меньше рыжих муравьев, значит он, Пышка, уже очень высоко и, где-то, недалеко от любимой Глории! И тут поэт заметил, что он лежит на белом пуховом, похожем на крыло огромной птицы, облаке. Пыш уткнулся всем лицом в это белое и мягкое и заплакал безутешно, как когда -то, давным – давно, возле старого желтого клена, пытаясь выплакать всю наболевшую тяжесть.

– О чем ты плачешь, Пыш? – спросило его облако.

– О моей малышке Гло, это не справедливо!

– Судить о Божьей воле, Пыш, все равно, что преследовать радугу! Генерал понадобился в другом месте, ведь он только солдат, а что за Котс без Глории?! Посмотри, как они счастливы!

Пыш поднял мокрое красное лицо и увидел невысокую длинную изгородь из роз, а за ней целый полк красивых сильных девушек и юношей в белых блестящих костюмах космического легиона! И молодой Котс, подняв мощную руку, отдавал им приказания! А возле самой изгороди стояла великолепная, сияющая улыбкой, стройная Гло, одной рукой она гладила розы, а другой махала Пышу и остальным. Котс заметил их, улыбнулся и отдал честь по – военному. Пыш посмотрел на лежащего рядом профессора, который поспешно тер очки, разглядывая Котса, Глорию и их подопечных. Значит, это не галлюцинация. Но облако уносило путешественников все дальше и дальше, и небесные воины растаяли в дымке.

– Ты доволен, Пыш? Они оставили тебе самое дорогое, что у них было! – сказало облако.

– Я никогда не подойду к этому хитрому клону!

– Ты ошибся знаком: 'плюс' принял за 'минус'! Этот светлый Огонёк уже вошел в твою жизнь, и только у неё хватит силы вырвать с корнем из твоей души черную розу, которую ты посадил сам!

Пышка открыл глаза и увидел, что он лежит на чём-то мягком под одной из яблонь возле крыльца Дома Черепахи. Он поспешно закрыл глаза и подумал: 'Ну вот я и умер, и хорошо!'

Рядом закричал, как сумасшедший, Паралличини: 'Вы только послушайте, что пишут в газете! Волшебный лес объединился с Синим лесом в Лесную конфедерацию!!!'

'И умереть спокойно не дадут' – подумал сокрушенно Пыш.

– Розалия тушит утку с черносливом под брусничным соусом! – воскликнула совсем близко Береза, – Чувствуете через форточку аромат, принюхайтесь!

– Посмотрите в окно, кто это, такой лысый, в фартуке Кро, режет рядом с Розалией помидоры?! – с чувством спросила Варвара Никифоровна, громко сглотнув.

– Дорогая, это же наш Осел! А рядом с ним режет лук и плачет в посудное полотенце Маша! – громко и радостно сообщил профессор.

– Как здорово, нас ждали! – в один голос воскликнули Ро и Кро, они засмеялись и прижали нос к носу.

Что – то щекотало Пышу веко, и горячий дождь капал на его лицо. Пыш открыл глаза и сразу все понял. Он лежал на сильных руках Ровены, склонившейся, как мать, над ним. Меховой шарик с ее волос щекотал ему веко и висок, а ее горючие слезы обильно орошали его лицо. От нее пахло чем-то чистым и детским, как от того облака, с которым он недавно разговаривал. Тень от маленькой птички скользнула по глазам Пыша, и он, переполненный нежностью, жалостью и любовью, сказал так, словно всегда так говорил: 'О чем плачет моя маленькая доченька, моя родная девочка, мой любимый Огонечек?' Ровена остолбенела, и тут же крик восторга вырвался из ее груди!

– Ты притворялся, папаня, притворялся! Притворялся! Притворялся! – закричала девушка, вбивая меховой шарик то в одну, то в другую широкую ноздрю Пыша.

Ровена проворно вскочила на ноги, схватила Пышку в охапку и, как провинившегося шалуна, кинула его в большую кучу сухих листьев под звонкий девичий хохот Мушки. И тут внимание девушки привлекла красивая розовая бумажка, надетая на голую ветку яблони. Ровенна аккуратно сняла ее, волнуясь, развернула и прочла громко и по слогам: 'Мой люби-мый Поди, я не мо-гу жить без те-бя! Па-па от-дал нам 'Инжир – холл', как толь-ко уз-нал, что вы уш-ли без не-го! Я очень ску-чаю по тебе потому, что очень лю-блю те-бя! Твоя Парасоль-ка'.

Щеки девушки горели, она впервые столкнулась с чужой сердечной тайной и радовалась вместе с Подом.

– Что и требовалось доказать! – констатировал внимательно слушавший ее профессор. 'Мы ничего не потеряли: менее развитое от нас убыло в свою нишу, более развитое ушло выше' – сказал Войшило, словно докладывал самому старому дому о результатах экспедиции. Он взял Ровену за руку и повел на крыльцо.

Пыш все еще лежал на листьях и хохотал, как мальчуган. Красное яблочко сорвалось с яблоньки, посаженной в честь Ровены, и стукнуло поэта по лбу.

– Под, я вспомнил! – закричал Пышка в сторону сияющего сына, – В творчестве самое главное – вовремя поставить точку!

Декабрь 2015г.

Конец