Текст книги "Австралоиды живут в Индии"
Автор книги: Людмила Шапошникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
7
Улыбка янади
Это случилось в первый день моего появления у янади. Мы остановились у очередной безымянной деревни. У крайней хижины на выжженной земле сидело несколько человек: старик, молодой мужчина, женщина и мальчик.
– Здравствуйте, ― вежливо сказала я.
Мне никто не ответил. Все четверо какую-то минуту молча рассматривали меня.
«Что за странное племя», – подумала я. И стала ждать. И вдруг как будто луч солнца озарил лица сидевших. Они улыбались. Улыбались удивительно искренне и приветливо. И я поняла, что теперь все в порядке. Просто у них не было слова для приветствия. И вместо этого они одаривали человека этой удивительной улыбкой.
Улыбка янади не была чем-то однозначным. Освещая лицо человека, она свидетельствовала о многом. В ней были робость и смущение, открытая радость, иногда немного печали, удивление и нежность, затаенная горечь и прямота смелости. Короче говоря, в этой особенной улыбке как в фокусе сосредоточивалось все, что было свойственно характеру самих янади. Характер этот формировался в течение многих веков в специфических племенных условиях, в теснейшем общении с природой, в среде традиционных представлений об окружающем мире. Окружающий мир менялся быстро, а представление о нем – медленно. Со временем увеличивалась своеобразная несовместимость характера и представлений янади с городом и бытовавшими в нем отношениями. Несовместимость эта почти вычеркнула янади из современного общества и создала в этом обществе представления о племени. Представления эти оказались более примитивными, чем сами янади и их характер. Они сводились к определенному набору эпитетов, прочно прилипших к племени. Чтобы найти эти эпитеты, не надо было обладать ни оригинальностью мышления, ни душевной чуткостью. Янади ленивы, говорят горожане и крестьяне окрестных деревень, янади глупы и тупы, они непрактичны и медлительны, они… Да стоит ли все это повторять? На это янади отвечает только улыбкой, в которой так много простого человеческого достоинства.
Город шумен и непонятен. Все куда-то бегут и торопятся. Здесь, а не в джунглях обречен теперь янади добывать средства к существованию – деньги. Деньги можно только заработать. Остальные пути их добывания янади не известны.
Деньги… Сколько человеческих конфликтов, трагедий и кровавых историй связано с ними! Но об этом янади пока не знают. К деньгам и работе они подходят с позиций древних собирателей и охотников. Если в хижине нет еды, надо идти в джунгли и добыть ее. Когда еда есть, то не надо беспокоиться. Можно не идти в джунгли, можно сидеть на берегу реки и завороженно смотреть на игру ее струй, можно следить за облаками, плывущими по небу, можно бить в барабан и танцевать. Можно многое. А завтрашний день? В данную минуту это понятие почти абстрактное. Завтрашний день неясно рисуется в призрачной дымке отдаленного будущего.
Что такое работа и деньги? Это еда сегодняшнего дня. Это беззаботный вечер и ужин для всей семьи. Нужно ли беспокоиться о завтрашнем дне? Тысячелетиями предки янади не умели этого делать. Могут ли потомки научиться этому за сотню лет?
Когда живешь сегодняшним днем, деньги теряют свою ценность. Деньги и янади существуют пока отдельно. Поэтому в городе говорят: янади не знают цены деньгам. Они не копят деньги, не ссужают их под проценты, не покупают на них лавки и магазины, не пересчитывают жадно денежную прибыль, не ссорятся из-за них, не грабят, не убивают. Янади будет честно трудиться целую неделю, но, получив деньги, он на следующий день не придет на работу. Перед ним стоит важная проблема: скорее истратить эти деньги. Пока эта задача не разрешена, янади вновь на работе не появится. Получая деньги, он не станет их пересчитывать. Просто потому, что не умеет считать. Он овладел счетом в пределах десяти, таблица умножения ему не знакома, и он не в силах пока ее постичь. Он берет столько денег, сколько дает ему хозяин, и претензий не предъявляет. Если хозяин совсем не дает денег, янади тоже спокойно уходит. Поэтому в городе и смеются над янади, считая, что каждый может их обмануть. Но не каждому из смеющихся под силу поступить так, как янади. Он не будет валяться в ногах у притеснителя и вымогателя, не будет униженно выклянчивать рупии и не будет плакать. Для этого он слишком горд, самостоятелен и независим. Он привык во всем полагаться только на самого себя. Чужому миру не сделать из него раба. И он не хочет и не желает зависеть от людей этого мира. Он пока еще янади. И у него есть какое-никакое, но свое племя. Он одаривает обидчиков обезоруживающей улыбкой. Улыбкой янади.
Голод не причина для плохого настроения янади. Недоедание – почти обычное его состояние. Ну а те, у кого оказались деньги? Как они их тратят? Они идут на рынок. Здесь их снова обманывают и обсчитывают. Янади покупает риса ровно столько, сколько нужно на сегодняшний день. Завтрашний день вновь растворяется для него в неясной дымке. Какие-то деньги еще остаются, и вторая важная покупка – кусок ткани для жены. А если и после этого останутся деньги, янади может осуществить свою заветную мечту – покататься на автобусе и даже на поезде. В автобусе или вагоне он садится на пол и с замиранием ждет, когда тронется эта чудесная машина. От быстрого движения у него ёкает внутри, сжимается сердце и чуть кружится голова. Он не представляет себе, куда он едет и зачем. Главное – едет.
В раскрытые окна врывается теплый ветер и мелькают дома и придорожные деревья. Немного жутковато, в этот момент он считает себя самым везучим человеком на свете. Он, городской янади, знает, что тысячи его соплеменников до сих пор не держали монеты в руках, не ездили в автобусе, ни в поезде, ни на телеге. И жизнь ему кажется в этот момент счастливой и удивительной. Из этого счастливого забытья янади нередко выводит пинок контролера, обнаружившего, что билет странного пассажира давно уже кончился. Не возражая и не споря янади покидает вагон и бодро шагает по шпалам – опять в город. Обратный путь может занять и два и три дня. Семья терпеливо ждет отсутствующего кормильца, не высказывая при этом ни беспокойства, ни волнения. Съестные припасы, которые он наконец приносит, уничтожаются немедленно при общем ликовании всех домочадцев. А когда наступает завтра и в хижине не обнаруживается ни горстки риса, янади вновь отправляется на работу. В работе он проявляет творческое начало, которое средний горожанин считает недопустимой роскошью. Янади не возьмется за любую работу. Он выберет ту, что ему по душе. Если ему нравится быть садовником и ухаживать за цветами, он не станет подметальщиком. Если ему интересно крутить педали велорикши, он не наймется батраком к соседнему помещику. Но город и окрестные деревни не в состоянии удовлетворить индивидуальные запросы янади в работе. Тогда янади будет голодать, но не возьмется за труд, который ему не интересен. Где-то в глубине своей души он всегда остается бескорыстным свободным художником. И это тоже не нравится городу.
Крестьяне соседних деревень удивляются, как можно пренебрегать акром земли и парой буйволов, которые правительство предоставило янади в некоторых колониях хариджан. Как можно так легко терять такую собственность! Но янади не привык ни к собственности, ни к обработке земли. Он пока, как это ни поразительно, остается еще охотником и собирателем. Традиции предков продолжают жить, и их инерция еще велика.
Мой неллурский друг Рагавия, много лет занимавшийся благотворительной работой среди янади, как-то сказал мне:
– Ведь надо понять одно, что обеспеченное жилье, надежное занятие и беспокойство о завтрашнем дне – вещи, о которых янади не думали миллионы лет.
– «Миллионы лет» – это сильно сказано, – возразила я. – Первые миллионы лет об этом никто не думал.
– Ну хорошо, – поправился Рагавия, – по крайней мере они об этом не думали последние две тысячи лет. А впрочем, понаблюдайте за ними сами. И особенно в городе. Это будет интересно.
И я стала наблюдать. Отличить янади в городской толпе было нетрудно. Их сухощавые фигуры с набедренными повязками грациозно и ловко лавировали в густом людском потоке. И в этой их грации было что-то от змеи. Они проскальзывали между горожанами, никого не толкая и не задевая. Иногда толкали их, но они легко отступали в сторону, и на лицах их появлялась улыбка извинения. Когда они выбирались из толпы, то опускали головы и пристально смотрели в землю. Сначала я не могла понять, что с ними происходит. Не могли же все янади находиться в состоянии печали и не могли все сразу поднять голову.
– Послушай, – сказала я одному из них, – почему ты идешь с опущенной головой? У тебя что-нибудь случилось?
– Нет, ― оторопело посмотрел он на меня. – Я ищу.
– Что же здесь можно искать? – удивилась я.
– Все, ― лаконично ответил он. – Здесь все можно искать.
Значит, и в городе инстинкт собирателя не покидает янади. Он идет по асфальтовым тротуарам, как по джунглям, и видит на этих тротуарах много больше, чем обычный горожанин. Его острые глаза лесного жителя замечают оброненную случайно вещь, и след, оставленный в пыли, и направление ветра, поднимающего бумажный сор. Город, так же как и джунгли, рассказывает ему о многом. И он отлично запоминает этот рассказ. Поэтому полицейский инспектор, ведущий трудное расследование, нередко прибегает к помощи янади. Только янади способен точно восстановить ход событий и обстановку. Но когда он рассказывает, его нельзя перебивать, а тем более задавать наводящие вопросы, ибо с последними янади немедленно начинает соглашаться. Ему надо дать возможность спокойно высказаться. В своем рассказе он не упустит ни одной детали, а сам рассказ будет, логичен и последователен. Единственно, что нужно янади от слушающего его человека, – это сочувствие к рассказчику и интерес к происходящим событиям. Поэтому янади будет смотреть вам в лицо и искать в ваших глазах понимание. А если вы еще подбодрите его восклицанием «хну!», что для янади равносильно нетерпеливому «что же случилось дальше?», тогда все будет хорошо.
Янади Венкатасвами однажды помогал полицейскому инспектору. Другой на месте янади сказал бы просто: ко мне пришел полицейский инспектор. Но это другой, а не янади. Для Венкатасвами короткая фраза «Ко мне пришел полицейский инспектор» была наполнена самими разнообразными событиями, умолчать о которых значило ничего не сказать. Поэтому эта фраза в устах расказчика-янади выглядела так:
Это было давно, когда моя жена была беременна старшим сыном. Я сторожил снопы падди в поле Аччи Редди всю предыдущую ночь. На следующее утро я пошел к нему и сказал, что падди можно увозить с поля. Он сказал, что я могу позавтракать холодным рисом. Служанка Субби вынесла мне во двор миску риса. Я сел под лимонным деревом и наелся. Потом Редди попросил Субби дать мне табака, и женщина, которая хорошо мне улыбалась, принесла мне много табака. Я вернулся домой и спал целый день. Моя жена разбудила меня и позвала обедать. Я не встал, и она ворчала. Я проснулся на закате солнца и поел риса с рыбным карри. И опять пошел спать. Моя женщина ворчала и ругала Редди и его рисовое поле. Я проснулся, когда закричал петух, выглянул в дверь и увидел, что светлеет. Я вышел наружу, справил нужду, потом вернулся к хижине и сел перед ней. Потом я заметил, что два человека идут к моей хижине. Одного я узнал, это был староста деревни. Другой был чужой. Он был средних лет с густыми усами и шрамом на левой щеке. Оба подошли к моей хижине. Я встал, и чужой спросил: «Ты Венкатасвами?» «Да», – ответил я. Тогда человек со шрамом заглянул в хижину и велел моей женщине выйти наружу. Она дрожа вышла.
Рассказ о разговоре с инспектором, о поездке Венкатасвами в город и успешной его деятельности на поприще неллурского уголовного розыска займет не один печатный лист. Этот рассказ вызвал первый конфликт между моим другом Рагавией и мной. Ортодоксальный брамин Рагавия, снисходительно относившийся к янади, считал, что рассказ свидетельствует о низком интеллектуальном уровне последних. Я же увидела в этом рассказе свидетельство отличной памяти, острой наблюдательности и внимания к чисто человеческим деталям жизни.
Что такое время? Это рассвет, полдень и закат. Все, что существует в промежутках, несущественно. Поэтому назначать янади точное время бесполезно: он все равно не придет вовремя. Не потому, что не хочет этого, а потому, что не имеет о точном времени никакого представления. Понятия о долге у него тоже свои. Он знает, что надо заботиться о семье, уважать родителей, чтить своих богов, добывать пропитание, поддерживать отношения с родственниками. Это – его обязанности перед собственным племенем, и он их выполняет. Но оказывается, что и соседний, чужой мир требует от янади выполнения каких-то обязанностей. Янади о чем-то просят, куда-то посылают, что-то заставляют делать. Но древний собиратель, идущий из одного конца города в другой с поручением, отвлекается часто на другие, более важные дела и спокойно забывает о поручении. И янади-рикши тоже часто отвлекаются и везут седока не туда, куда нужно последнему. Если седок говорит «направо», рикша из племени янади спокойно может повернуть налево. Пассажир не подозревает, что для янади «право» и «лево» – понятия абстрактные и поэтому трудноусвояемые. Пассажир раздражается, начинает ругаться и оскорблять «тупого» рикшу.
Но рикша, к его удивлению, не отвечает ни на брань, ни на оскорбления. Он только улыбается открыто и доверчиво.
Сами янади никого не ругают и не оскорбляют. Они одинаково вежливы и с прачкой, и с брамином. Соблюдая эту традиционную вежливость, янади никогда с чужими не заговорит первым. Что еще можно сказать о характере янади? В них живет честность и верность. Они терпеливы в горе и несчастье. Янади редко плачут и редко впадают в меланхолию и депрессию. Только печаль, спрятанная где-то в глубине глаз, выдает их состояние. Их мужеству иной раз можно позавидовать. Единственное место, где янади теряет это мужество, – больница или поликлиника. Запах лекарств, непонятные инструменты и строгие люди в белых халатах повергают янади в панику и обращают в позорное бегство. Все это производит на них то же впечатление, что и появление духа около хижины или на тропинке в джунглях. Пожалуй, это два момента в жизни янади, когда он теряет способность улыбаться. Ибо известно, что на духов и врачей улыбки не действуют.
8
Звезда Арундати
Темной безлунной ночью Ченчамма бежала третий раз из дому. Она проснулась незадолго до рассвета, когда сон обитателей ее хижины был особенно крепок. Тихо, стараясь не дышать, проскользнула между спящими и нырнула в прохладную темень ночи. Свежий воздух тек откуда-то со стороны далеких гор, и Ченчамма зябко поеживалась. Над деревней висело низкое черное небо, усеянное звездами. Она подняла глаза к небу и в самом его уголке нашла желанную звезду Арундати. Звезда мерцала тускло и неверно. Примета была плохой. Но теперь Ченчамме было все равно. Она обхватила себя руками и еще несколько мгновений наблюдала за звездой. Но Арундати не становилась ярче.
Где-то в отдалении завыла собака, и Ченчамма пугливо насторожилась. Но в деревне по-прежнему было тихо, и конусы пальмовых хижин смутно и мирно вырисовывались в темноте. И только внизу, у обрывистого песчаного берега, журчала, перекатываясь по камням, неглубокая речка. Стараясь не шуметь, Ченчамма спустилась к реке и ступила в воду. Она хотела было вскрикнуть (вода оказалась неожиданно холодной), но вовремя спохватилась, и крик застрял в горле. Она перешла реку и выбралась на противоположный пологий берег. Отсюда было недалеко до шоссе. Но до него надо было дойти до рассвета. Это был самый опасный участок пути. Открытый и плоский. И если ее начнут преследовать, укрыться будет негде. Тогда ее снова схватят, как в прошлые два раза.
Она ускорила шаги. Небо по-прежнему оставалось темным, а желанная звезда Арундати, желто и неверно померцав, скрылась за облаком. Ченчамма вздохнула, но шаг не сбавила. И вскоре ее тонкая стройная фигурка растворилась в предрассветной густой темноте.
Третий раз Ченчамма, непокорная дочь Полии, сделала попытку отстоять свою свободу и свою любовь. С тех пор как Ченчамма себя помнила, она жила в деревне на берегу реки. У деревни, как и у многих деревень янади, не было названия. Зато у девочки было длинное и красивое имя Маникалаченчамма. «Маникала» – значит «зерно». Так назывался род ее матери. По древним законам предков название рода матери прибавлялось к имени ребенка. Теперь, когда многое забыто, об этом не часто вспоминают. И даже дети стали получать имя рода отца. Но мать соблюдала древние законы. Отец Ченчаммы был из соседнего рода Ига, что значило «муха». Все звали отца Игаполия. Игаполия почти каждый день на рассвете уходил на реку. Он был искусным и удачливым рыболовом. Ченчамма оставалась с матерью и помогала ей в ее нехитром хозяйстве. Когда ее хозяйственные обязанности кончались, Ченчамма бежала на реку и барахталась в воде с остальными ребятишками деревни. Они играли всегда вместе, мальчишки и девчонки. Самым ловким из них был Гантайя из рода Чукка – «звезда». Он плавал лучше всех и умел нырять с открытыми глазами. Гантайя доставал со дна реки красивые разноцветные камушки и ловил маленьких юрких крабов. Иногда он приносил все эти сокровища Ченчамме и робко клал их у порога ее хижины. Ченчамма улыбкой благодарила его. В языке янади не было слова «спасибо», и люди, когда хотели поблагодарить, всегда улыбались.
Прошло несколько лет, и Гантайя превратился в сильного и стройного юношу. В нем была удивительная природная грация, и он скоро стал лучшим танцором в деревне. Лунными ночами, когда в деревне начинались танцы, он был всегда первым. Ни одна женщина, ни один мужчина не могли так красиво и ловко двигаться под ритм барабана. Они всегда танцевали вместе – мужчины и женщины, девушки и юноши. И Ченчамма, танцуя вместе со всеми, смотрела только на Гантайю. Гантайя время от времени чуть смущенно поглядывал на нее. И от этого взгляда у Ченчаммы глубоко внутри что-то сладостно сжималось.
Гантайя уже не приносил ей с реки разноцветные камешки и смешных крабов. Как и все мужчины, он стал заниматься серьезным делом – ловить рыбу. Ловил рыбу вместе со своим отцом. Гантайя был старшим из детей в своей семье и должен был заботиться обо всех, как любой взрослый. Но однажды Гантайя не пришел на реку, а Ченчамма слышала, как в его хижине бил барабан шамана. Шаман изгонял злого духа из отца Гантайи, того духа, который не давал пошевелиться старику и выжимал из него обильный пот. Шаман жег в хижине Гантайи благовонную смолу и целый день читал заклинания. Но злой дух не покидал старика. Так продолжалось неделю.
Теперь Гантайя рыбачил на реке один. Отцу становилось все хуже. Злой дух оказался цепким и покинул отца только вместе с его душой. После смерти мужа мать Гантайи приняла твердое решение: вся семья перекочует в деревню, где жил ее родной брат, дядя Гантайи. Чуккавенкайя теперь будет им за отца. Древние законы племени предписывали каждому мужчине заботиться в первую очередь о своей сестре и ее детях, потому что все они принадлежали к одному роду. И законы рода были строги.
Так Гантайя покинул деревню Ченчаммы. Время от времени он появлялся в деревне, чтобы повидаться с девушкой. Они садились на обрывистом берегу реки и тихо разговаривали. Иногда Гантайя касался руки и ног Ченчаммы. Большего он себе позволить не мог. Церемония зрелости, после которой девушка может стать женщиной, еще не состоялась. А до этой церемонии она для каждого мужчины – табу. Однажды Ченчамма сказала Гантайе, что скоро состоится ее церемония.
– А потом, – добавила она, – на празднике бога гор Венкатесвара мы обо всем договоримся.
Гантайя знал, что значит праздник бога гор. На нем всегда договариваются, кто будет чьим мужем и чьей женой. Правда, горы были далеко от их места, поэтому Венкатесвара обитал на окрестных кварцевых холмах. На этих же холмах раз в год устраивались ночные танцы. Это были веселые и быстрые танцы. Танцы их предков. Предки умели пошутить и посмеяться. В вихревом сплетении тел, под смех, песни и грохот барабана они знали, как договориться о самом важном. Родители в эти дела не вмешивались. У них были свои привязанности, и они тоже могли договариваться. Замужняя женщина могла договориться еще с одним мужчиной, а женатый мужчина с новой женщиной. Старики рассказывали, что женщины в старину имели по нескольку мужей. Теперь этот обычай забывается. Редко у кого по нескольку мужей. Зато несколько жен встречается чаще. Однако всех их содержать трудно, и поэтому жены обычно живут отдельно. Но Гантайе было достаточно одной жены ― Ченчаммы.
Наконец пришел день церемонии зрелости для Ченчаммы. Накануне этого дня в деревне появился дядя брата ее матери. Ченчамма знала, что дядя навещает редко, но, когда в семье важное событие, дядя всегда приходит. Дядя был сухим и маленьким человеком с темной морщинистой кожей.
– Ты знаешь, зачем я пришел? – улыбаясь спросил он Ченчамму. – Я без дела не прихожу.
Ченчамма уже догадалась, зачем пришел дядя. Перед закатом солнца дядя стал строить для нее церемониальную хижину. Только дядя мог отвести от нее злых духов. И поэтому он, как и шаман, жег благовонную смолу в этой хижине и читал заклинания. Утром мать принесла ей новую одежду, и Ченчамма, сопровождаемая всей деревней, направилась в хижину. В хижине стоял горшок для омовения. Девять дней, как предписывали предки, девушка провела в церемониальной хижине и каждый день совершала омовения. На десятый день дядя вывел ее из хижины, снял с нее новую одежду и сжег ее на костре. Потом все танцевали вокруг этого костра, пели шуточные песни в честь Ченчаммы и желали ей красивого мужа. Через несколько дней после церемонии в деревне появился Гантайя. Теперь он был нетерпелив и настойчив. От робости, которую он испытывал до церемонии, не осталось и следа.
В эту ночь они долго сидели на холме за деревней и смотрели на маленькую звездочку Арундати. Им казазалось, что эта звезда была самой яркой. Арундати считалась символом любви и семейного счастья янади. Теперь они стали мужем и женой, но окончательно договориться обо всем можно было только на празднике горного бога.
Никто в деревне не осудил Ченчамму. Янади считали, что если люди любят друг друга, они должны и принадлежать друг другу. Неважно, что связь эта будет узаконена потом. Главное – правильно выбрать будущего мужа или жену. А выбор – дело сложное. Правда, если выбор оказывался неудачным, то ничего страшного не происходило. Можно было начинать все сначала. Ну, а если уже поздно и женщина ждет ребенка? Для янади это «поздно» не существует. Обязательно найдется мужчина, который полюбит эту женщину и будет заботиться о ее ребенке. А если не найдется? Тогда она его найдет…
Да, никто в деревне не осудил Ченчамму. И все было бы хорошо, если бы не ее собственный отец Полия. Не зря Полия принадлежал к мушиному роду Ига. Известно, что люди этого рода отличались беспокойным характером, настырностью и упрямством. Полия одно время работал в городе и нахватался там невесть чего. Время от времени его лохматую голову посещали идеи, которые казались его соплеменникам странными и невыполнимыми. На этот раз у Полии тоже возникла идея. Ему захотелось породниться с полицейским. У полицейского был красивый тюрбан, блестящая кожаная портупея и пистолет. Он важно расхаживал на углу улицы рядом с садом, где Полия сажал цветы и подстригал деревья. Полия наблюдал за ним, каждый раз замирая от восхищения. И однажды он представил себе, как он приводит полицейского в свою хижину и тот становится его зятем. И одна картина радужнее другой стали сменяться в его воображении. Вот он появляется с полицейским в деревне. Все выстроились перед ним и дрожат. Янади всегда боятся полицейских: от них им ждать хорошего не приходится. А Полия не боится: полицейский теперь его собственный зять. Или вот еще как. Он идет по городу. И все перед ним почтительно расступаются. И он слышит, как люди говорят: «Вот идет Игаполия, его зять – наш важный полицейский». Полицейский станет приносить в его хижину рис и одежду, и все они будут сыты и одеты.
Наконец Полия решился. Он подошел к полицейскому и предложил ему дочь в жены.
– Ты что, старик, рехнулся? У меня же… – начал тот, но осекся.
Полицейский был молод и в предложении странного старика увидел возможность забавного и приятного приключения. Редди, так звали его, быстро договорился с Полией и обещал через день-два наведаться в деревню. Окрыленный успехом, Полия целый день хвастался в деревне удачей. Только Ченчамма не обратила на это внимания и не приняла слов отца всерьез. Она слишком хорошо его знала. Но прошло несколько дней, и в деревне появился полицейский. Ченчамма, стройная и большеглазая, сразу приглянулась ему.
– Ну что ж, – снисходительно посмеиваясь, сказал Редди, – будешь моей женой.
– Нет, – решительно ответила Ченчамма. – Я твоей женой не буду. Я люблю Гантайю.
– Ха-ха! – затрясся Редди. – Она любит Гантайю. Это даже интересно!
И ему, действительно, стало интересно. Банальное приключение приобретало эмоциональную и даже драматическую окраску. Он подошел к Ченчамме, взял грубой рукой ее за подбородок и сказал:
– Смотри теперь у меня. Редди не из тех, кто упускает хорошеньких девчонок. Сейчас мне некогда, но приду через неделю. Так что приготовься.
Ченчамма резко вырвалась от него и убежала на реку. Редди для солидности еще посидел в деревне, а потом насмешливо бросил Полие: «Пока, тесть», – и удалился.
– И-эх ― сказала Полие жена. – Старый, а ума не нажил! ― и в сердцах разбила единственный горшок.
Ночью этого дня Ченчамма первый раз бежала из дому. Но Полия был бдительным. Он почувствовал настроение дочери. Они с братом поймали девушку, когда она была уже за рекой, и вернули домой. А Гантайя все не приходил. Видимо, был занят своими мужскими делами.
Полицейский сдержал свое обещание и воскресным утром снова появился в деревне. Ботинки его были до блеска начищены, а сбоку грозно висел пистолет. Полицейский был полон решимости и настроен серьезно.
– Ну как, одумалась? – спросил он Ченчамму.
Он уже знал о ее побеге.
– Я не буду твоей женой, – ответила она.
– Слушай, – сказал Редди, – перестань упрямиться. Ведь всем известно, что женщины-янади сговорчивые. Вы ведь и до замужества спите с парнями. А ты что, особенная?
– Мы спим, когда любим, – громко сказала Ченчамма. ― И тебе этого не понять.
Редди опять захохотал:
– Как это, не понять? Ишь ты! Так ведь это проще простого. Подумаешь – переспать! И ты это брось! Ты будешь есть рис каждый день, если уйдешь со мной в город. Сари куплю тебе красивое.
– Не надо мне ни риса, ни сари, ни тебя! – последовал дерзкий ответ.
– Ченчамма! Что ты делаешь? – вдруг вне себя закричал Полия. Он был сердит и раздражен. Его мечта, так долго лелеянная и так великолепно и хитроумно осуществленная, теперь разбивалась на куски об упрямство этой девчонки. Разбивалась на куски прямо на глазах у изумленных и потрясенных жителей деревни. И на глазах его самого. Это было свыше его сил.
– Подожди, старик, не ори, – повелительно приказал Редди. – Сейчас она заговорит по-другому.
Полицейский сдвинул кобуру и стал вытаскивать пистолет. Ему уже порядком надоела эта история. Но отступаться от девчонки ему не хотелось. Он очень надеялся, что пистолет ускорит ход желаемых событий. При виде пистолета всех свидетелей этой захватывающей сцены сдуло как ветром. Даже Полия малодушно спрятался за хижину. А у Ченчаммы ноги как будто приросли к земле. Она не могла шевельнуться и стояла перед Редди тонкая, прямая, с посеревшими губами.
– Ну как? – спросил полицейский, поигрывая пистолетом. – Теперь согласишься?
– Нет, – с трудом выдавила из себя девушка.
Полия глухо застонал за хижиной.
– Ну так пеняй на себя! – глумливо улыбаясь, сказал Редди. – Теперь стреляю. Раз, два…
Полия заткнул уши. Он однажды слышал, как громко стреляет пистолет.
– Три!
– Нет!
И это «нет» было громче и сильнее пистолетного выстрела.
Полицейский рванул кобуру и дрожащими пальцами стал засовывать туда пистолет. В хижине стонала мать от страха и горя.
– Эй ты, вонючий шакал! – закричал Редди Полие. – Выползай! А когда придешь в себя, сам приведешь мне ее в город.
Ченчамма тихо и безмолвно опустилась на теплую землю…
Известия быстро распространяются по всей округе янади. Но в пути меняются многие детали, а иногда смысл новости. Так Гантайя узнал, что Ченчамма собирается стать женой важного полицейского из города.
Он бежал целый день, не разбирая дороги. Он не знал куда бежал. Он просто убегал от своей боли, но она настигала его, валила обессиленного в кусты. Затем встряхивала, поднимала и вновь бежала вместе с ним. Она была такой невыносимой и неотступной, что смерть казалась Гантайе желанной и облегчающей. К вечеру, совсем обессиленный, он добрел до полотна железной дороги. Оступаясь, поднялся на насыпь, положил голову на рельсы и стал ждать. Сталь рельсов приятно холодила разгоряченную щеку. Гантайя начал понемногу успокаиваться, но решимость погибнуть под поездом не проходила. Теперь он лежал на рельсах, отрешенный от всего мира, от своего прошлого, от Ченчаммы. Было тихо, очень тихо. И эта тишина давила. Потом тишина наполнилась каким-то поющим звуком. Гантайя не мог понять откуда шел звук. Он прислушался и понял, что звучали рельсы. Звук неотвратимо нарастал, и Гантайе становилось страшно. Он втянул воздух и почувствовал, что пахнет гарью. Подходил поезд. А рельсы теперь гремели, как тысячи хорошо натянутых барабанов. Смерть получалась шумной, а это было не в духе янади. И дух этот в нем взбунтовался. Дрожа от испуга, Гантайя вскочил с рельс, но не успел отдернуть правую руку. Колесо проехало по пальцам. Острая боль пронизала все тело. И в этой боли, страшном грохоте, дыму и сверкании огней унеслось куда-то в ночь чудовище поезда. И тогда Гантайя почувствовал, что теплые струйки крови стекают по телу из раненой руки. Он инстинктивно прижал к себе запястье…
И снова известия поползли из одной деревни янади в другую. Так Ченчамма узнала, что Гантайя из-за нее бросился под поезд. Но она была женщиной. А женщины в племени янади (как, наверно, и везде) благоразумнее и рассудительнее мужчин. Ченчамма решила пойти в деревню Гантайи и узнать о случившемся на месте. Так она сделала вторую попытку сбежать из дому. И снова Полия перехватил ее. Ему хотелось выполнить приказ полицейского и привести дочь в город. Но… не тащить же ее на спине. Полия больше не работал садовником в городе. Он боялся встречаться с Редди. А Ченчамма целыми днями сидела в хижине наедине со своим горем. Она отказывалась даже от той скудной пищи, которая была в семье. Но в один прекрасный день, когда Полия и его брат были на реке, в хижину сунулась улыбающаяся физиономия Гантайи. Ченчамма даже не вскрикнула. Она смотрела на Гантайю широко открытыми глазами и ничего не говорила. Так смотрят на внезапно материлизовавшийся дух предка. Правая рука Гантайи была на перевязи, и он смог обнять ее только левой.
