Текст книги "Личная жизнь Алевтины С (СИ)"

Автор книги: Людмила Мацкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

  Никита принес две великолепные кисти темного крупного винограда и мандарины. Я подарила ему пару отличных кожаных перчаток, теплый шарф и свитер. Мои подарки были скорее подарками мамы, и он покраснел, принимая их. Я предложила Никите чаю, но он, коротко взглянув на Артура, который, нахохлившись, молча сидел в кресле, отказался.

  Когда мы остались одни, я подошла к нему и провела рукой по плечу. Он поднял на меня виноватые глаза.

  – Прости, – сказал он, – прости, прости, прости, я просто ни на кого не хочу тратить наше время.

   Что я могла ему ответить? Я не хотела этого тоже.

  Второй гость явился около обеда. Его я звала очень просто: бывший муж, который живет в доме напротив. Виктора я не провела в комнату, разговаривали в коридоре. Он был не очень трезв и говорил о том, что я давно уже от него же и знала: что он несчастлив, что жена называет его не иначе, как старым башмаком... В конце концов он заплакал и стал проситься назад, а потом меня же и обвинил в своих слезах. Все это тянулось уже давно и мне порядком надоело, поэтому без церемоний постаралась поскорее его выпроводить.

  Зайдя в комнату, я сразу поняла, что Артур зол и еле сдерживается. Я кинула в ящик серванта подарок и направилась на кухню, потому что боялась, что он скажет что-нибудь не то, а потом будет об этом жалеть. Его голос застал меня уже на пороге.

  – И кто это был?

   Я ответила правду:

  – Одноклассник.

  – Такие вот они, одноклассники, щедрые, – насмешливо протянул он. – И ты даже не развернешь подарок?

   Это было ни к чему, о чем я ему тут же и сообщила:

  – Я знаю, это духи, третья такая же самая коробка. Я отдаю их Ивановне, она и рада.

  – И много у тебя еще тайн, Алевтина? – как-то очень серьезно спросил он.

  Я заверила, что больше тайн нет, что Ивановна, тайна последняя, не пришла, видимо, потому, что знает, где он, Артур, сейчас находится. Закончила я так:

  – Тайн больше нет, остались одни желания, а о них мы подробно поговорим перед сном.

  И в страшном сне я не могла бы сказать такого, но ведь вот стою, не краснея, перед ним и говорю... Меня несло, несло по течению, а я не желала видеть берегов и помнить, что все это скоро закончится. Артур разулыбался.

  Как я люблю его улыбку!

   ОН

   Аля решила пойти в магазин, я, естественно, собрался тоже. Уже стемнело. Мы вышли из подъезда, и я сказал, что могу просто пойти за ней, потому что могут встретиться знакомые. Я вспомнил о ее чертовом муже. Городок казался слишком маленьким, чтобы в нем хоть что-то можно было утаить.

  – Нет, – сказала она и засмеялась, – рядом и только рядом.

  Другой бы спорил, но только не я. Идти в магазин, который находился через дорогу, Аля почему-то не захотела, и мы направились в сторону вокзала. Я нес в руке сумку. Ну, чем не заботливый муж? Молодежи на улице было много, и с ней все время кто-то здоровался. Меня это раздражало. Вот не люблю маленьких городков, где все живут на виду друг у друга! И, сколько себя помню, всегда был такой: в молодости вместо того, чтобы обниматься с девицами на танцплощадке, любил сидеть где-нибудь в сторонке и наблюдать за толпой. Я не любил быть объектом пристального внимания, любил глазеть на людей сам. А без девиц и так никогда не оставался.

  В магазине, пока я покупал продукты, Аля разговаривала с группой девчонок, наверно, учениц, хотя на школьниц они походили мало. Интересно, подумал я, почему, чем они моложе, тем больше красятся? Надо бы не забыть спросить Алю об этой закономерности. Наконец-то все было куплено. Я подошел к ним.

  Девчонки пялились на меня во все глаза без зазрения совести. Облизнитесь, девочки, облизнитесь, но я не для вас. Я не любил малолеток, мне с ними скучно. Когда-то мой друг старлей говорил, что среди них попадаются восхитительнейшие дуры, поэтому надо вовремя отключать слух и наслаждаться. Кому что...

  И тут на меня накатило. Я поставил сумку на пол, взял Алечкину руку и, не отводя глаз от ее лица, медленно и с чувством поцеловал каждый пальчик, потом осторожно натянул на нее перчатку. То же самое проделал и с другой рукой. В глазах у Али плескался смех, но я был предельно серьезен.

  – Пойдем, моя дорогая, нам пора.

  Я обнял ее за плечи, прижал к себе и вывел из магазина. И тут мне стало стыдно... Что же я, дурак старый, делаю? В конце концов, муж не пьянка, его просто так не отменишь. Он приедет, и ему выложат все... Сам же, помнится, обещал не навредить ей.

  В панике я схватил Алю за руку и потащил туда, где было темнее, потом прижал к какому-то забору, целовал и просил прощения:

  – Пощади меня, Аленька, пощади... Видишь ведь сама, что с тобой я теряю остатки разума.

  Почему-то я никак не мог понять, за что она благодарит меня. Мне никогда особо не везло с женщинами, я не понимал их да и не особо-то старался. Там, где я вращался, женщины были несколько иного склада, где уж мне понять тебя, Аленька?

   Целовать ее я начал еще в коридоре, едва успев закрыть дверь.

   ОНА

  Он извинялся, наверно, уже в десятый раз, а я не могла объяснить, за что благодарила. Мне надоело быть жертвой, которую бросили муж и сын, я хотела быть женщиной, обласканной и зацелованной мужчиной. Я знала, что надолго стану предметом обсуждения, но прежде с преогромным удовольствием побуду предметом жгучей зависти.

  И пускай девчонки знают, что где-то есть такие мужчины, красивые и чувственные, от которых кружится голова и которые готовы дать тебе многое. Что свет клином не сошелся на Васе Пупкине из соседнего двора, который не то что пальцы целовать, двух слов связать не умеет, а из развлечений может предложить только распить бутылку вина.

  Может, кто-то не будет торопиться и не выскочит неизвестно зачем так рано замуж, как это сделала я, а подождет своего принца? Может, и не придется после нескольких лет замужества плакаться, что жизнь – такое «Спортлото», полюбила, но не то? А теперь я жила, наслаждалась и познавала нечто, чего, оказывается, никогда не знала: тайны женщины и ее мужчины.

   Как же я тебе благодарна за все, мой дорогой!

   ОН

   Уже в постели я напомнил Але о нереализованных желаниях. Она смеялась, просила забыть о своих словах, говорила, что ей стыдно это озвучить, но я был очень настойчив и в своей настойчивости чрезвычайно убедителен. Наконец она призналась, что всегда хотела увидеть мужской стриптиз.

  – Ну, этого добра сколько хочешь, – радостно закричал я и понесся на кухню.

  Наверно, не было ничего на свете, чего не умел бы делать мой друг старлей. И со своим телом он мог вытворять черт знает что. Мы его часто просили что-нибудь этакое изобразить, так, со скуки. И мой друг изображал! У него я и научился. Ну, конечно, не так, как он, но тоже кое-что мог. Спасибо тебе, старлей, спасибо за науку!

  Я долго устраивал Алечку поудобнее на кровати, вручил ей бокал вина, включил подходящую музыку. И показал! Уверен, что стриптиз в моем исполнении был ничем не хуже того, что показывал довольно смазливенький толстячок под «Боба – Боба». Оцени, Алечка! Каюсь, иной раз среди своих люблю распушить хвост. Сейчас хвост был, наверно, гораздо больше и красивее, чем у павлина.

   Она быстро включилась в игру. Потягивала вино, щурилась, кривя губы, и время от времени говорила, слегка грассируя, капризным голосом:

  – Красавчик, прошу, подойдите ближе, я немного слеповата, но очень бы хотела повнимательнее рассмотреть...

  И она называла какую-нибудь часть тела. А я старался! Я тааак старался! Правда, за прикосновения пальчиком к моему телу просил дополнительную плату, но она, ни минуты не торгуясь, тут же соглашалась заплатить.

   Сегодня ночью, Алечка, я не забуду ни одного твоего обещания, я и сам согласен на все.

   ОНА

   Утром четвертого мы встали поздно и завтракали на кухне, как всегда, сидя друг против друга. Артур больше смотрел на меня, чем в тарелку, и мне это нравилось. Когда пальцами своей ноги он под столом стал ласкать мою ногу, я не выдержала и, чувственно глядя в его глаза, медовым голоском пропела:

  – Не знаю, как ты, дорогой, но я за разнообразие. Ногами ты меня уже соблазнял.

   ОН

   Услышав такое, я почти подавился и закашлялся. Пришлось отдышаться. Ясно, что Аля говорила не о вчерашней ночи. Увы, я никак не мог припомнить ничего подобного.

  – Когда? – спросил я, наконец, требовательно. – Говори, не томи.

   Она манерно закатила глаза.

  – Нууу...

   – Говори же, говори, – торопил я.

   – Это было... когда я стаскивала с тебя пижамные брюки, а ты старательно держал свои трусы, – она сделала большую паузу и улыбнулась. – Это было так медленно, так эротично... У тебя, как оказалось, потрясающе красивые мохнатые ноги!

   И я вспомнил, вспомнил... Действительно, во время болезни Алечке вздумалось обтирать меня водой с уксусом. С футболкой было проще, кое-как она ее сняла, но надо было снять еще и брюки. Она долго думала, как это сделать поделикатнее, и ничего лучшего, чем попросить меня придержать трусы, чтобы случайно не стащить и их, не придумала. И я, дурак, послушно держал!

   Я захохотал во все горло, когда представил, как она осторожно тянула за брючину, а я держал свои чертовы хипсы! И мои длинные чересчур волосатые ноги... Я двумя руками защищал свое достоинство!

  – Алечка, ты – чудо, – едва смог я произнести сквозь хохот. – Это будет одним из лучших воспоминаний моей жизни.

  – Однако, – тяжело вздохнув, задумчиво бы сказал мой друг старлей, – однако...

  И тут прозвенел звонок.

   ОНА

   Мы посмотрели друг на друга, и я слегка пожала плечами. Я никого не ждала. Звонок тут же зазвенел вновь. Делать было нечего, пришлось пойти открывать. На пороге стояла Ивановна, которая, не дав мне и рта раскрыть, затараторила:

  – Алевтина, я видела, что пять минут назад к тебе Артур Михайлович зашел. Он все еще здесь? Тут вот к нему жена приехала.

  Я с трудом смогла поднять на женщину глаза. Она была молода и красива, в серебристой длинной и явно очень дорогой шубе. А я в простеньком халатике, с волосами, собранными в хвостик... Артур и она были из другой жизни, которую я не знала и, видимо, не узнаю никогда. В сказки со счастливым концом уже давно не верила. Конечно же, она подходила ему больше, чем я. Конечно...

   Артур, молча, не повернув головы в мою сторону, вышел из квартиры. Женщина с радостным возгласом бросилась ему на шею. Я осторожно закрыла дверь.

  Кое-как дойдя до кухни, села на свое место. Все здесь было по-прежнему, только вот не было его. Как будто никогда и не было. Я всегда знала, что он уйдет, но и подумать не могла, что так.

   Господи, как же мне жить дальше?

   ОН

   Меня словно окатило холодной водой, и я сразу все понял. Я просто-напросто забыл включить сотовый, в интернет не выходил, вот Ирину и послали. Я ничего не мог сказать Алечке, ничего: от злости и стыда у меня свело скулы.

  Когда я открыл дверь и втолкнул Ирину в квартиру, в груди у меня уже все кипело, но я сумел взять себя в руки. Кроме меня виноватых не было. Ирина, еще не замечая моего настроения, весело спрашивала, как мне понравилась ее новогодняя шутка насчет жены.

  – Зашибись, – сказал я со злостью, – просто зашибись.

  Она рассказывала о последних новостях, а я никак не мог ни на чем сосредоточиться: боль в груди и голове становилась все сильнее. Но вот я услышал самое главное: седьмого вечером надо быть дома, встреча с начальством состоится восьмого утром. Потом она сказала, что не хочет кофе и отправляется в душ. Я осторожно понес свою боль в спальню, глупо надеясь, что все обойдется, однако вскоре понял, что напрасно: она уже стояла у самого горла.

  Я услышал, как Ирина окликнула меня по имени, и открыл глаза. Она стояла передо мной голой, и капельки воды блестели на коже. Она всегда предпочитала просто обсыхать, а не вытираться полотенцем. Зря она так со мной, зря...

  Это была последняя здравая мысль.

  – Сука, – закричал я, вскакивая с кровати, – сука! Пошла вон! Убью! Ааа...

  Я еще что-то орал, хотя Ирины уже не было рядом: она закрылась в ванной. Но этого мне показалось мало, я должен был еще что-то сделать, должен, должен, должен... Заскочив в кухню, стал швырять на пол посуду, которая попадала под руку. Немного легче стало, только лишь когда запустил в стену кофеваркой.

  Потом я сидел и смотрел на все это. Сил не было никаких, мыслей тоже. Позже из ванной осторожно вышла уже одетая Ирина и остановилась у двери, опасливо заглядывая на кухню.

  – Сиди тихо и молчи, – сказал я, не глядя на нее. – Вечером уедешь.

  Было около девяти, когда я вызвал такси. Конечно, извинился, но Ирина лишь пожала плечами: она знала обо мне и худшее. Провожать не пошел. Не маленькая, сама доберется. С девяти до двенадцати позвонил Але четыре раза. Она не открыла. Может, это и к лучшему? Вспомнилась старая шутка: мужик упал с десятого этажа и не разбился, так целого и похоронили. Чувствовал я себя не лучше того несчастного мужика.

  Я думал, что не засну, но как-то совершенно неожиданно для себя провалился в сон. Проснулся рано, и мысли об Але вновь полезли в голову. Я сделал несколько глотков воды из бутылки, снова лег и потянулся за сигаретами. Есть не хотелось. Я закурил в спальне, чего не позволял себе никогда. Дым поднимался к потолку, а я смотрел на него и думал, как прав был старлей, когда втолковывал солдатам, что если даже тебя и съели, то всегда остается два выхода. Они были и у меня, только, к сожалению, ни один из них не нравился.

   И все же я решил оставить все как есть и больше не пытаться увидеться с Алей. Мне было хорошо с ней, может, это была единственная женщина, созданная для меня, но что я мог ей дать? Я, побывавший на войне, мучимый невыносимыми головными болями, от которых иногда орал и катался по полу, страдающий от перепадов настроения, дважды женатый и разведенный ( в первом случае брак продлился месяц, а во втором – десять дней), часто и подолгу лежащий в госпитале и всегда подозревавший, что в следующий раз загремлю в дурку? И это был еще далеко не полный список моей личной славы. А с Алей... Ну что ж, бывает и так: хотели как лучше, а вспотели как всегда.

   Когда меня демобилизовали и я понял, что серьезно болен, то возненавидел все и всех: гребаную власть, которая меня туда послала, гребаную школу, которая все годы учебы внушала, что в жизни для меня все дороги открыты, что человек – это звучит гордо, что я – хозяин своей судьбы... И еще большую кучу всякого ненужного дерьма. И никто не сказал, что я – ничто, пыль на дороге, игрушка в чужих руках, что можно безнаказанно послать неизвестно зачем на смерть старлея и многих других, а оставшихся в живых сделать калеками...

   Я сходил от этих мыслей с ума, я не хотел быть быдлом, тем, кого можно послать на убой... Я много чего не хотел... Позже, в госпитале, познакомился с такими же ребятами и получил предложение, от которого не захотел отказаться. Я был рад сам принять решение, и неважно, каким оно было, правильным или нет. Я сам...

   По отношению к Але чувствовал я себя, конечно, последним скотом, но откуда же мне было знать, что все так серьезно обернется и для нее, и для меня? Но это уже в прошлом. Я мысленно провел черту между ней и мной, как учил меня когда-то старый врач-еврей, крупный специалист госпиталя по вправлению мозгов. Теперь мы были с ней по разные стороны жизни. Все закончилось. Жаль ее, конечно, но я не обещал ей ничего. Стоп, сказал я себе, стоп, не надо жалости. Я не могу ее взять в свою жизнь, и точка. Для ее же блага, разумеется...

  Обшарив все карманы, не нашел сигарет, кончились. Может, и были на кухне, но я туда не хотел заходить. Сука Ирина за целый день не смогла навести там порядок. Или не захотела. Но это мне было до лампочки. Она меня никогда не интересовала, разве лишь иногда, со скуки. Спеси – много, а толку – чуть, слишком уж старательна, как барщину отрабатывает, честное слово.

  Надо было идти в магазин, но прежде – побриться. Видимо, я все еще был не в себе, потому что сделал то, чего не делал уже давно – порезался. От вида крови на лице я побледнел и, чтобы не грохнуться, поторопился осторожно лечь на пол, подогнув колени к подбородку. Ох ...

  Я снова был далеко отсюда и переживал ужас того момента, когда очнулся и почувствовал, что весь в крови: и лицо, и руки... Откуда-то я знал, что это кровь. Очень медленно и с большим трудом смог ощупать свою голову, приоткрыть глаза и посмотреть на руки. Они и вправду были в крови, как, видимо, и лицо, но я не был ранен. Тогда я осторожно повернул голову вправо. Старлей лежал рядом на спине, а вместо лица у него было сплошное месиво. С тех пор я с большим трудом стал переносить вид крови, а на себе – особенно.

  Так мы и лежали рядом. Долго, молча, без обычного зубоскальства. Лежали, пока нас не нашли свои. Я еще не знал, что тоже не выйду отсюда невредимым.

   Отчего-то вспомнилось, как в самом начале, когда стало ясно, что мы напоролись на засаду, старлей, уже лежа на земле, перекрестился со словами:

  – Господи, помоги!

  Я видел много смертей, но в такой близости – первый раз. Еще после увиденной первой задумался над тем, почему же так происходит, что одним Бог помогает, а другим нет? И, чтобы не надеяться понапрасну, сказал Богу:

  – Господи, я знаю, что ты есть, но никогда ни о чем тебя просить не буду, потому что ты слышишь так много просьб, что не успеваешь всем помочь. Я это понимаю, Господи, поэтому и не обижаюсь.

   Так я решил свои отношения с Богом, я его и вправду с тех пор ни разу не побеспокоил.

   Эй, старлей, когда ты уже оставишь меня в покое?

  Дурнота постепенно прошла. Я осторожно сел, а потом и встал, и, хотя руки еще заметно дрожали, смыв кровь, заставил себя добриться. Магазин находился через дорогу. Тот самый, в который Аля почему-то не любила ходить.

  На свой третий этаж я поднимался медленно. У двери Али стояла Ивановна и о чем-то размышляла. Я никогда не разговаривал с ней кроме единственного раза, когда просил ее заняться моим хозяйством, деньги предпочитал оставлять на столе. Но сегодня я явно был не в себе, потому что спросил, что случилось. Оказывается, она собралась к мужу Али, который жил рядом, в доме с магазином, но боялась, что Аля этого не одобрит.

  – К какому мужу? Где живет? – я ничего не понимал.

  – Ну, как к какому? – Ивановна явно обрадовалась, что нашла собеседника. – Мужа она уж года три, как выставила, когда он ребеночка с другой прижил. Все с работы возвращался с молодой девицей, вроде как страшно было зимой ей одной идти. Он не хотел уходить, да Аля и слушать не стала, вещи враз собрала. Так он как выпьет, так к ней и бежит, плачет, назад просится, они ведь со школы вместе. А сыночек поехал на лето к ейной матери, она в Белоруссии у своей сестры живет, да назад не вернулся, сказал, что стыдно ему здесь жить. С тех пор Алевтина одна и мыкается, Никитка – приблуда только и приходит.

  – Почему приблуда?

  – Да потому что родители его пьют, а она его жалеет, компьютер дает, пирогами кормит.

  – Ну, а к мужу-то зачем? – я начинал терять терпение.

  – Так мне к внукам надо, а я целый день туда-сюда мотаюсь. Она все плачет и плачет...

  Я начинал злиться. Какого черта мне пришло в голову заговорить с этой бестолковой старухой?

  – Отчего плачет?

  – Ну, так я и говорю... Пришла я к ней утром проведать, чайку попить... Она в другую комнату зашла, а вышла белая вся, посмотрела на меня как на чужую, да в обморок и брякнулась. Потом ничего, вроде оклемалась. Я уж три раза к ней заходила, а она все лежит и плачет. Спрашиваю, что случилось, молчит. Может и вправду к Виктору ее сходить, посидел бы с ней, поговорил... Мало ли что...

  Я пожал плечами, зашел в свою квартиру и закурил, убеждая себя, что мне там делать нечего, что это не мои проблемы. Выдержал чуть больше часа...

   Ни на что, собственно, не надеясь, позвонил. Аля открыла дверь. Глаза были заплаканы.

  – Как хорошо, что ты пришел, – тихо сказала она, – проходи.

   Зайдя в комнату, я сел в кресло и выдал домашнюю заготовку:

  – Аля, я – дурак, конечно, но не женат. Это была глупая новогодняя шутка.

   Уверенность в том, что она расстроена из-за вчерашнего приезда Ирины, была полной.

  – Она приехала по делу и вот так глупо пошутила. Вчера вечером и уехала.

  – Вы любовники? – спросила Аля по-прежнему тихо, не поднимая головы.

   Я мог бы соврать, но не захотел.

  – Сто лет назад, может, что-то и было, но уже давно ничего нет.

  – И вы не... – она замялась, не зная, как сказать.

   Ах, Аля, святая ты простота, да Ирина бы за минуту двадцать слов назвала, чтобы

   обозначить то, о чем ты спрашиваешь.

  – Нет, – заторопился я, – я бы не смог, даже не смей так думать.

  – Я так и не думаю... но должен же ты был когда-нибудь уйти? Вот и ушел. Все нормально. Я плакала не из-за этого.

  – Тогда почему?

  Я ничего не понимал.

   ОНА

   Я махнула рукой в сторону компьютера, он подошел и нажал на клавишу. На экране высветилось письмо от сына Павла, Генриха. Он вполголоса прочитал:

  – Уважаемая Алевтина, с горечью должен сообщить Вам, что первого января вечером отца не стало. Вся наша семья знает и любит Вас. Только благодаря Вам он прожил остаток своих дней счастливым. Я перешлю подарок, отец хотел, чтоб у Вас осталось память о нем. И еще... Рядом с нашим домом есть маленький домик для гостей. Отец его очень любил. В любое время Вы можете приехать и жить в нем столько, сколько захотите. Я мог бы показать Вам Альпы. Когда боль немного утихнет, я напишу Вам большое письмо об отце. Он был прекрасным человеком и любил Вас. С уважением Генрих.

   ОН

   Мне, по правде говоря, не особенно было жаль этого Павла, все когда-нибудь умирают, но вдруг мучительно захотелось знать, заплакала бы она по мне или нет, если бы узнала о моей смерти. Спросить я побоялся.

  Аля принесла бутылку водки и две маленькие рюмки.

  – Как хорошо, что ты пришел, – сказала она грустно, наполняя рюмки. – Мне хотелось помянуть его, но одна как-то не могу. Ты знал Павла, давай сделаем это вместе.

   Мы, не чокаясь, выпили.

   – Вы давно знакомы? – спросил я лишь только затем, чтобы поддержать беседу, ведь слушать о чужом горе – не самое лучшее времяпровождение на свете.

  – Давно, – она еще больше погрустнела, – это было после истории с псом.

   ОНА

   Я зачем-то начала рассказывать Артуру о том, как осталось одна. Никита появился гораздо позднее. В это время я держала все двери открытыми, потому что мне казалось, что за закрытыми дверями могут находиться сын или муж, а я, войдя в квартиру, не увижу их сразу. Я, как никто, понимала, почему отец моей ученицы, недавно вернувшийся с войны, снес дома все гипсолитовые перегородки и снял двери. Ему нужен был обзор, мне – тоже.

  Однажды вечером после школы я отправилась в магазин, не то чтобы мне было что-то нужно, просто не хотелось идти в пустую квартиру. Возле двери увидела пса, который крупно дрожал от холода и уже не заглядывал в глаза людям. Он смирился с тем, что с ним произошло, и покорно ждал смерти. Я поняла, что эту долгую ночь пес не переживет.

  – Эй, приятель, – сказала я ему, – пойдем со мной. Несчастные и убогие должны помогать друг другу.

  И он стал жить у меня. Я вымыла его и расчесала. Мокрый, он выглядел таким худым, что можно было пересчитать все ребра. Я назвала его Дружком и подарила кресло на кухне, там он и спал. Вечерами, готовя нам ужин, много разговаривала с ним, а он внимательно слушал, положив голову на лапы. Я была счастлива. Ну, кто виноват, что я не умела и не желала говорить о своих горестях с людьми?

  Как-то, придя с работы, увидела, что пес возбужден и не отходит от двери.

  – Потерпи, Дружок, сейчас выйдем, – сказала я, потому что была уверена, что просто-напросто перекормила его, как уже бывало.

  Возвращаться с прогулки он явно не хотел, но я упрямо тянула за поводок. Дома пес не лег, как обычно, в кресло, а остался на коврике у двери. Болит живот, решила я и отправилась искать таблетки. Когда в дверь позвонили, мой Дружок словно сошел с ума от радости. Я открыла, и он кинулся к женщине, стоявшей на пороге.

  – Извините, – сказала она, обнимая пса, – уже довольно поздно. Я приходила, но не застала Вас. Это мой пес, я рада, что он нашелся.

  Они ушли. Я смотрела им вслед, надеясь, что мой новый друг хоть раз обернется, но этого не случилось. Еле передвигая ноги, побрела в комнату... В ту ночь я почувствовала, что постарела на сто лет.

  Теперь мне стало безразлично, закрыты или открыты двери в моем доме: я знала точно, что за ними никого нет.

   ОН

   Я успокаивающе погладил руку Али: ей больно было вспоминать, а мне больно ее такой видеть. Почувствовав острое желание выпить, наполнил рюмки еще раз. Мы выпили.

   – Знаешь, – сказала Аля, – сейчас у меня друзья, которые никогда не бросят.

   Она встала, взяла меня за руку и потянула к компьютеру.

   – Смотри, – она открыла стартовую страницу, – это Чуча, я люблю его за то, что он никогда не повернется ко мне спиной.

   И я увидел веселого песика, который махал хвостиком и облизывал экран.

   – А вот это Ушастик, – она показала на паучка, замершего в ожидании, когда с ним поиграют.

   – А почему Ушастик? Разве у пауков есть уши?

   – Он слышит всем тельцем, поэтому всегда слышит все, что я ему говорю.

  Я хотел было спросить, о чем же она с ним разговаривает, но промолчал, так как знал, что воспоминания могли завести куда угодно, а нам это было совершенно ни к чему.

   Она подвигала стрелкой, и паучок весело побежал за ней.

   Как близки мы в своем одиночестве, подумал я.

  – Фуражку он так и не снял, – сказал бы мой друг старлей, – но почувствовал, как скупые мужские слезы закапали на его пыльные стоптанные сапоги.

  Лучше сказать бы никто не смог.

   ОНА

   У меня совсем не было сил, я так устала!

   ОН

   Я приготовил ванну, мы долго молча лежали в теплой воде, и я чувствовал, как потихоньку уходит ее боль.

  – Когда я осталась одна, то сделала ремонт, подарила Ивановне кровать и устроила спальню в комнате сына, – сказала Аля.

   Я понял, что она пыталась мне сказать, но не ответил, потому что боялся новых слез. Я смочил ей волосы, налил на руки шампунь и стал осторожно мыть голову.

  – Знаешь, – призналась она, – я никогда не принимала ванну с мужчиной.

   К сожалению, я не мог сказать этого о себе, но быстро нашелся:

  – А я никогда не мыл голову женщине.

  И это было правдой. Я чувствовал, что она улыбается. Нам было так спокойно вдвоем! Потом она тихонько потерлась спиной о мою грудь.

  – Аленька? – окликнул я.

  – Я просто подумала, что, наверно, хорошо быть кошкой.

  – Ты бы хотела?

  – Ну, нет, – Аля засмеялась, – кошки не любят воды. Так я бы и умерла, не узнав всего этого. Страшно, правда?

   Я ничего не ответил, просто не смог, и стал мыть ее плечи.

   Алечка, я мог бы это делать каждый день...

   ОНА

   Я была рада, что во время ремонта не выбросила, как сначала намеревалась, свою старую ванну, этого огромного чугунного монстра, и не купила новую, маленькую, современную, как все. Нам было очень хорошо и удобно. Он окатил меня чистой водой, закутал в банный халат, усадил на табурет и стал сушить волосы феном.

   Мне хотелось, чтобы это длилось как можно дольше.

   ОН

   Я уложил Алю в постель, лег рядом и прижал ее к себе. Мы молчали, потом я осторожно провел пальцем по ее груди.

  – Прости, если я был иногда недостаточно нежен. Наверно, я многого не понимал.

  – Ты – лучший мужчина на свете, – пробормотала она, засыпая.

  – Спи, – засмеялся я. Было очень приятно это услышать, и я поцеловал ее в шею, – спи.

  У меня же сон почему-то пропал.

   Через некоторое время, убедившись, что Аля заснула, я осторожно встал и отправился на кухню. Хотелось курить. Я удобно расположился в кресле и вытянул ноги. Как бы я хотел, чтобы в следующей жизни у меня были такая кухня и такое кресло! Я бы зарабатывал для нас деньги и любил Алю. Она бы делила со мной постель и готовила еду. От нашей любви, наверно, появились бы дети. Я бы полюбил их так же сильно, как Алю. А может, и нет, я бы всегда любил ее чуточку больше. Как все просто! В этом, видимо, и есть смысл жизни. И никто бы не посмел распоряжаться моим телом, моей душой, никто бы не послал на чужую войну. Мое место было бы навсегда здесь, возле любимой женщины.

  Я вспомнил, что сегодня ничего не ел, сделал бутерброд с сыром и выпил стакан молока. Потом опять закурил, отчего-то было очень грустно. Потом потушил окурок, пошел в ванную и почистил зубы. Аля дышала глубоко и ровно. Я прижался к ней и переплел свои пальцы с пальцами ее руки.

  Сон все же пришел.

   ОНА

   Это был странный день: Артур ни на минуту не мог остаться один и ходил за мной следом. Когда мы завтракали и обедали, сидя за столом друг против друга, он сжимал мои ноги своими. Мне казалось, что он хочет о чем-то поговорить, но не решается. Мы сыграли пару раз в шахматы, но он никак не мог сосредоточиться на игре, я, впрочем, тоже. Потом мы делали вид, что с интересом смотрим какой-то старый фильм, и он все время держал меня за руку. Я включила музыку, но Артур не захотел ее слушать. Если бы я хоть чем-то могла помочь ему!

  – Алечка, погладь меня, – попросил он, положив голову мне на колени.

  Я долго гладила его волосы, лицо, плечи, и мне показалось, что он потихоньку успокаивается.

  По крайней мере, Артур улыбнулся, когда поцеловал мои ладони.

   ОН

   Целый день я был беспокоен и напряжен, но очень старался не показать этого Алечке. С одной стороны, я хотел провести с ней все отпущенное нам время, все до минуточки, а с другой, чтоб это поскорее кончилось, потому что мое сердце разрывалось от осознания, что его осталось так мало. Нервы были натянуты до предела, и я боялся, что это может вылиться во что-то нехорошее, даже, может быть, в очередной приступ. Больше всего на свете мне не хотелось испугать или обидеть ее еще раз.

  Вечером я сказал, что уезжаю рано утром. Я боялся встретиться с ней глазами.

  Старый врач-еврей был личностью в госпитале известной. Про него много чего рассказывали, и никто не знал, правду или нет. Но одно все знали точно, что выписывающегося он обязательно пригласит в кабинет, и они будут о чем-то долго разговаривать. Ребята выходили оттуда задумчивыми, и спрашивать их о чем-то было совершенно напрасно.

  Настала и моя очередь. Я зашел в кабинет и отчетливо почувствовал запах спирта. Наверно, врач только что прополоскал горло, подумал я и улыбнулся.

  – Садись, – сказал он, указывая на кресло, – поговорим.

  Мне, честно говоря, не хотелось никаких душеспасательных разговоров, был сыт ими по горло. Я был молод, глуп и нахален, поэтому, усевшись в кресло, поинтересовался, почему он не сваливает из нашего рая, что он здесь забыл.