Текст книги "Черная бабочка (сборник)"

Автор книги: Людмила Петрушевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Ей приходилось тяжело. Шла оборона Москвы новым ополчением, силами учрежденческого персонала! Рядами, вооруженные до зубов, пряча печати и не давая справок, они занимали боевые позиции, только что без лозунгов типа «Но пасаран». Нине Сергеевне как агенту вражеских сил отказывали повсюду.

По чему Оксана тосковала, так это по своим английским курсам. В дороге она доставала из сумки всегда одну и ту же книжку, «Собаку Баскервилей» в оригинале, но тут же клевала носом.

Добившись каких-то минимальных сведений от товарищей по несчастью и очередям, Нина Сергеевна поехала в Полтаву. Нужны были данные из архива, что Клавочка родилась в Ставропольском крае, то есть была урожденной русской гражданкой. Паспорту новые защитники Москвы, оказалось, не доверяют!

Клавочка замерла от страха на эти три дня. Она боялась, что трясуны узнают ее новое место жительства. Она боялась, что Миша, если до него дойдет, что ее взяли заложницей, немедленно явится, и его убьют. Если его уже не убили.

Когда замученная Нина Сергеевна вернулась с бумажками и с победой, Клавочка, бледно улыбаясь, спросила:

– Ты что, ходила ко мне?

– Да упаси боже, – легко отвечала Н.С. – Только в архив. Теперь тебе должны дать гражданство! И пенсию!

Когда Клавочка удалилась к телевизору, мама Нина пояснила дочери:

– Я только в ее дворе посидела на лавочке. Якобы я хочу снять квартиру. Якобы я москвичка, сдам свою квартиру в Москве и сниму в Полтаве. Якобы мне климат подходит. Так придумала. Типа у меня астма. И не сдает ли кто. Ну, мне ничего не сказали. А купить сколько у вас стоит? И нет ли пустых квартир. Нет, говорят, не продается ничего. А мне, говорю, сказали, что десятая квартира недавно была продана. Промолчали. Я пошла, попрощалась, меня одна женщина догнала. Мы поговорили. Звать Валентина. Я ей телефон свой оставила, если что надо, пусть мне звонят, – добавила она простодушно.

– Ну и зачем ты это сделала?

– Что-то мне показалось, что она умалчивает о чем-то. Она тоже дала мне свой телефон. Ты же знаешь, что у меня чутье на людей.

– О-о. Эт-то мы проходили. Как бы про памятник на Белорусской.

– Все эти бабы, они должны помнить и Клавочку, и ту ее невестку. Ну, маму Миши. Особенно эта Валентина.

– И что ты ей сказала?

– Разумеется, ничего.

– Ма! Ну когда ты будешь думать над своими поступками?

– Валентина, кстати, вроде бы между делом вспомнила про Клавочку из этой десятой квартиры. Дескать, где она, как она. Что знала ее, так как работала в детской поликлинике медсестрой. Что Мише банки ставила. В санаторий его устраивала, когда у него отец, Анатолий, сын Клавочки, погиб. Так что я недаром с этой Валентиной говорила.

– Вот-вот. Жди теперь как бы гостей.

Оксана даже не подозревала, насколько была права.

Двадцать восьмого декабря, поздно вечером, в квартире раздался трезвон междугородней.

– Да, да! – подхватив трубку, сказала Нина Сергеевна. – Москва да, будет говорить! Иерусалим вызывает! – пояснила она дочери, которая высунулась из ванной. – Клавочка! Клавочка! – вдруг завопила она. – К телефону! Оксана, подыми ее!

Оксана бросилась из ванной в спальню, где в темноте маленьким холмиком под толстым одеялом проступало тельце Клавочки.

– Пойдемте, пойдемте, – бормотала Оксана, – там вас к телефону!

– Кто, кто? – шептала в ответ Клавочка. – Не пойду, Бог с тобой. Трясуны?

– Не знаю, не знаю, – повторяла Оксана.

Ее мать между тем что-то вопила в телефон, что-то даже вроде диктовала, кого-то слушала с красными щеками.

Когда Клавочка поднесла к уху трубку и своим жестяным голоском сказала «Вас слушают», связь внезапно прервалась.

– Кто это, кто говорит? – безнадежно спрашивала Клавочка у молчащего эфира и повторяла: – У телефона!

– Не знаю, не знаю, – пожимала плечами Нина Сергеевна. – Иерусалим!

– Лена? – помолчав, сказала уверенно Клавочка.

– Да она не представилась.

– Жива, не преставилась, – покивала старушка и пошла в туалет.

Вернувшись, она сказала:

– Во, сколько прошло, она забеспокоилась про сына. Совесть заговорила. А со мной не захотела.

На следующий вечер, чтобы как-то порадовать своих, Оксана прихватила со склада небольшую тую в горшке – чтобы она сыграла роль елочки с последующим возвращением на место.

Клавочка посмотрела на тую и сказала:

– О, вечный покой.

Такое у нее было настроение. Она трудолюбиво смотрела все криминальные выпуски про бандитов и аресты, находя в этом временное успокоение, то есть каждый раз именно в данный вечер, прямо у нее на глазах, справедливость торжествовала. Но оптимизма ей это не прибавляло.

– Да это как бы елка, – пояснила уставшая Оксана. – Импортная.

– У нас такая же посажена в ногах, в Полтаве. Где папа с мамой и мои Витюшка с Толечкой.

Ничего себе порадовала Клавочка бедную Оксану.

Тем временем озабоченная мама Нина на столе в большой комнате опять колдовала с выкройками из «Бурды», затем села стрекотать на машинке.

– Я ничего этого не надену, – предупреждающе рявкнула Оксана в маленькую комнату.

– Ладно! Договорились! – беззаботно откликнулась мама Нина. – Пойдешь встречать Новый год, то посмотришь.

– Я никуда не пойду! – прорычала Оксана. – Куда я пойду? Кому я нужна?

Мама Нина явно шила что-то из того воображаемого оранжевого якобы шелка, который она надыбала в благотворительном секонд-хенде.

Так и оказалось. В день Нового года жалко улыбающаяся Нина Сергеевна вышла из спальни с ворохом красно-желтой материи в руках.

Клавочка трудилась на кухне, она поставила в духовку пирог с капустой. Пирог с дачными яблоками, пока еще в виде заготовки, ждал своей очереди.

– Наш подарок, – объявила мама Нина робко. – Платье вам.

– Не надену, и не воображай себе, – жестко сказала Оксана.

– Ну подумай, как Клава обрадуется. Она же вчера с утра это шила. Пока мы были на работе. И все швы заоверлочила сама, да как аккуратно! А то лохмы висели. Она мастер была по индпошиву, Клавдия. Закройщица. Верхнее платье делала на бортовке, с грудью. Помнишь изумрудный пиджачок Мишеньки? Плечики на вате были! Так сейчас не умеют.

– Слушшай! Пиджачок! – зашипела Оксана. – Мало мне всего этого, да? У меня сессия через две недели! Я ничего не успеваю! А Ольга меня не отпускает! У нее как бы планы в феврале! Тогда уйдешь от нас, говорит, если на сессию уйдешь. У меня, кричала, не благотворительный фонд! Я сама на себя зарабатываю и на мужа с дочерью! Орала. Скажи теперь, мама! Мне сейчас до твоих нарядов из секонд-хенда? А?

Тут вошла Клавочка, увидела шелк в руках мамы Нины и строго сказала:

– Да ей не понравится, гляди. У меня руки стали как крюки. Глаз уже не тот. Криво пошила. Да я как бы закройщица, отшиваю-то средне. Оксаночка, прости меня бога ради.

С сухими глазами, прямая как деревяшка, она проследовала в спальню и там зашелестела молитвенником.

Московское «как бы», пойманное у Оксаны, с недавних пор стало для Клавочки выражением сильных чувств.

Нина Сергеевна положила комочек шелка на диван, а затем, тряхнувши головой, пошла на кухню. Спустя минуту там гремели противни, звякала посуда, потом в ход со стуком пошел ножик. Запахло свежим огурчиком. Предстоял традиционный салат «оливье».

Оксана махнула рукой и залезла в ванну. До Нового года оставалось где-то полтора часа. Надо было помыть голову и чтобы голова высохла. Фена в доме давно не было, сгорел.

Когда она села к своему старому компьютеру с мокрыми волосами, мать склонилась над ней:

– Клавочка очень переживает, что ты не хочешь даже померить. Не выходит из комнаты. Ну порадуй старуху, ей восемьдесят годков.

– Мамм! – возопила Оксана.

Но смирилась. Дверь в спальню была закрыта, оттуда доносился явственный шепот.

Оксана пошла в ванную, где имелось зеркало над раковиной, и влезла в тесный наряд. Это оказалось платье из золотистого линялого шелка, очень открытое, на двух бретельках. Пришлось снять лифчик и напялить этот бальный прикид даже без майки. К нему зато прилагалась нижняя юбка и вдобавок невесомый, как пух, широкий шарф с оранжевым кружевом на концах. Ага, мать применила свою любимую технику «ришелье». И зачем только такие труды? Ради чего мать сидела вырезала тонкими ножничками этот узор? Кто его увидит?

Вся ее беспросветная, неинтересная будущая жизнь вдруг предстала перед ней. Компьютер, факс, принтер, комнатка, заваленная бумагами, бухгалтер Дина, белокурая немолодая красотка из Кривого Рога, чья дочь-студентка не желает с ней разговаривать даже по телефону. И хозяйка Ольга, истощенная баба с черными кругами вокруг глаз, работяга, с утра до вечера мотающаяся по заказчикам. И ее старый мерседес, вечно пребывающий в ремонте.

Заказчицы, жены новых русских, с их планами насчет гномов на стриженом газоне перед загородным домом. Нелюбовь этих жен к простым деревьям. К прекрасным плакучим ивам, к лиственницам. Стремление купить туи повыше (чем у соседок).

Оксана вдруг полезла в ящичек и достала тушь для ресниц. Накрасилась от души. Помяла, растрепала еще влажные волосы, изобразивши даже подобие кудрей. После ванны на бледных впалых щеках оставался легкий румянец. Подчеркнула его, слегка растушевав мамину помаду на скулах.

Зачем она это делает, ей было непонятно. Зачем-то. Новый год. Новое платье. Черные волосы волнами чуть ли не до пояса. Сияющие огромные глаза. Большой рот. Накрасила и его безжалостно, густо, как в детстве.

Ну пусть будет так.

Она вышла в прихожую.

Внизу орало пьяное семейство. Женщины вопили обычное «Убивают!». Мужики толклись. Топот, удары, грохот железной двери.

Вошла в комнату.

Мать подняла глаза. Они у нее стали квадратными.

– Клавочка! – сунулась она в спальню. – Принцесса надела твое платье! Иди посмотри!

Клавочка вышла, воспаленными черными очами взглянула на Оксану и слегка свела губы в кружок. Это у старушки была улыбка радости, не иначе. Мимика после всего пережитого сохранилась у нее небогатая.

– Как Пенелопа как бы Круз, – вдруг сказала Клавочка. – Вылитая.

Радостная мама Нина воскликнула:

– Да! Вот у нас на даче, еще Оксаночка маленькая была, пошли мы за грибами. Заходим к соседке, Вера Игнатьевна ее звали. Она сразу так к зеркалу и мажет рот помадой. А лет ей было семьдесят вроде восемь. И она с корзинкой выступает в поход. Моя мама ей говорит: «Теть Вер, мы же в лес прёмся, че ты накрасилась?» А она ответила, вот никогда не забуду: «А может, это там и произойдет?»

Мама Нина всегда старалась чем-то повеселить свою публику, но часть публики в данный момент ее не поняла и реагировала так:

– Ни к селу, мама, ни к городу.

Клава, правда, сделала опять рот сердечком.

В это время в дверь затрезвонили.

– О господи! – возопила мама Нина и нехотя пошла в прихожую.

Она открыла дверь на цепочку, опасаясь нижних. В щели виднелся какой-то молодой мужик в пальто.

– Там убивают кого-то, здравствуйте! – сказал мужик. – Надо милицию срочно. С наступающим вас!

– Что касается милиции, то не беспокойтесь, – отвечала мама Нина специальным насмешливым голосом, – милиция к ним как бы уже не ездит. Когда убьют, говорят, тогда вызывайте.

– Так погодите, – не понял мужик.

Но она уже захлопнула дверь и помчалась в кухню, потому что несло чем-то подгорелым, курица подпеклась, что ли?

В дверь снова зазвонили.

– Ой, не обращайте внимания, – крикнула мама Нина. – Соседи передрались опять. Хочет вызвать скорую. Телефон им нужен!

Звонок дребезжал.

Оксана, сидящая за компьютером, нехотя встала, прихватила телефон и поплелась открывать.

Она машинально скинула цепочку и распахнула дверь. Пусть позвонят. Люди же.

– Простите, – гулким басом сказал немолодой мужчина лет тридцати двух. Он держал в руке сумку, у ног его стоял хороший чемодан. – Можно вас?

– Да? – отвечала Оксана, нетерпеливо кивая.

Вдруг из комнаты истошно завопила Клавочка.

– Ааай! Ааай! Оооой! Ооой! Миша! Миша!

Что-то с грохотом упало, видимо, стул.

Мама Нина метнулась из кухни туда.

Оксана стояла, не зная что делать. Клава явно сошла с ума. Захлопнуть тут же дверь перед незнакомым человеком было неловко, неудобно. Он смотрел остановившимся взором на Оксану. Он был какого-то иностранного вида. Он был не похож на посланца из дикой квартиры.

Оттуда, кстати, заорали:

– Мужжик! Эээ… М-жжик, убивают!

И женщина с лестницы охотно завизжала:

– Скорую, скорую! Вызовите, у нас телефон отключили!

Мужчина за дверью заморгал, но от объекта глаз не отвел. А снизу кто-то уже нетвердо поднимался с явной целью объясниться. «Друг, друг, не в этом дело, щас, щас», – бормотал идущий.

– Я к вам, можно? – по-быстрому уточнил мужчина.

– Заходите же, – со вздохом сказала Оксана и отступила.

Мужчина внес свой багаж в квартиру и ловко успел захлопнуть дверь, прежде чем чья-то грязноватая рука и чья-то нога в тапочке, совместно протянутые в дверной проем, успели внедриться.

Невидимая Клавочка, однако, не молчала. Она крикнула из комнаты:

– Миша, ты?

Мужчина, не сводя с Оксаны изумленного взгляда, молча кивнул.

– Ми-ша? – завопила Клавочка снова, с тем же напором и нечеловеческой силой.

– Бабушка, не кричи, – ответил, адресуясь в комнату, Миша. – Я сейчас разденусь. – И он обратился к Оксане:

– Здравствуйте еще раз. Как вас величают?

Оксана, несгибаемая Оксана, вдруг приоткрыла свой волшебный рот, сощурила прекрасные глаза и ответила:

– Ксения.

И слегка покачала в воздухе телефоном. Как-то так, мимолетно.

– Какое красивое имя, – сказал Миша. – Вот. И больше мне ничего в жизни не надо. Ксения.

Тут наконец-то вывели на сцену Клавочку, и начались слезы, охи, поцелуи, благодарности и мужественные слова, что Клавочке будет квартира, и тут у меня мелкие подарки всем на первое время…

А мама Нина смотрела на свою дочь и гадала, откуда такая лень в ее движениях, такое спокойствие, такие искры в смеющихся черных глазах. Кудри по плечам. Откуда это золотое платье до полу.

Ах да. Сама же и шила.