Текст книги "Родео Лиды Карякиной"

Автор книги: Людмила Сабинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Она развела руками, вскинула голову, коричневый большущий бант на затылке затрепетал.

– Ненормальные вы какие, что ли? Сидят, веселятся, цирк, развлечение себе устроили! Посмеиваетесь! Вон Мокина десяток записочек Цыбульнику переслала. Нежное сочувствие… Ну, Мокину мы все знаем, а другие-то? Горяев острит. Вместо того чтобы возмутиться, он острит! А сознание где? Смотреть на вас противно!

Все это она выпалила разом, без остановок. Перевела дух, села.

– Кипятиться тоже не следует, – назидательно произнесла Анна Леонтьевна. – Случай этот, как я уже сказала, мы разберем на педсовете. И надеюсь, вынесем достойное порицание обоим приятелям.

Все слегка зашумели, засмеялись, потому что приятелем Цыбульнику Саша Сидоров никогда не был. Вадим просто не замечал его.

– Порицание! Гнать надо, исключать обоих, – зашумели родители. – Это что же такое, на работе беспокоишься, что там с ребенком… Деньги отнимают!

– Я прошу слова!

Поднялась Карякина. Заговорила неловко, угрюмо. Я понимал – это она от стеснения. Она и у доски так отвечает.

– Тут все про деньги говорили. Деньги, деньги. Двадцать копеек, деньги, подумаешь… А главное забыли. Главное-то – это что Цыбульник их на чердак загоняет. Ребят маленьких.

Она помолчала.

– Ведь что он проделывал? В ряд ставил. На четвереньках ползать заставлял. Оплеухи, подзатыльники… И ему нравилось! Нравилось, значит, смотреть, как ребята терпят, а молчат… Власть, вот что. Власть ему нравилась. Как это называется?.. – Карякина исподлобья оглядела всех нас. Я заметил, как Витька Дельфин, сосед мой, пригнулся, расстегнул портфель, начал суетливо рыться в нем. – Фашизм, вот как, – продолжала Карякина. – А что этот гад Цыбульник пятачки отбирал – это не удивительно. Он такой.

Лида села. Все молчали. Неудобно как-то получилось. Крайность. А может, все-таки она права?

Все посмотрели на Вадима. Он сидел, небрежно откинувшись на своем месте. Пожал плечами, улыбнулся снисходительно.

– Ну, ты, Карякина, и скажешь, – вякнула было Лизочка Мокина.

А Вадим снова пожал плечами и проронил:

– Так это же Карякина. Не стоит затягивать собрание, домой пора. Ужинать.

Мокина и ее подружки засмеялись заливисто. Но остальные молчали.

Вдруг Карякина встала, ни слова не говоря, направилась к Вадиму. Деревянными какими-то шагами направилась. Взяла с учительского стола дубовую, выточенную в школьной мастерской указку. В полной тишине подошла к Вадиму и изо всей силы трахнула его этой указкой по голове.

– Так тебе будет понятнее, – сквозь зубы пробормотала Лидка.

Бросила указку и тут же направилась к двери. Следом побежал и Мишка, согнувшись под тяжестью двух портфелей – своего и сестры. Синий сатиновый мешок с кедами мотался, путался под ногами.

– Карякина, вернись! – крикнула Нина Харитоновна.

– Неслыханно! – Анна Леонтьевна даже руками всплеснула.

Поднялся шум. Цыбульники хлопотали около своего детища. Кажется, он довольно легко отделался – на лбу всего-навсего выскочила багровая шишка. Лидка, она ведь слабосильная…

Подошла и Анна Леонтьевна, все пыталась что-то объяснить. Но Цыбульники не слушали.

– Травма! – громко объявила мамаша. – Гляди, Павел, какая травма! Что я тебе говорила? Давно надо было перевести сына отсюда. Теперь сам видишь.

– Да! Вижу! – гремел Цыбульник-старший. – Я это так не оставлю!

Теперь-то, конечно, он был на коне. Дура все-таки Лидка. Она ведь такой козырь им дала; можно сказать, своими руками спасла Вадима от наказания. Сделала его жертвой, а мы все разом превратились в обвиняемых. Весь наш класс с руководителем вместе…

Так я и сказал Витьке, когда мы с ним возвращались домой. Дельфин призадумался, покрутил носом, но все-таки со мной не согласился. Он сказал, что разные бывают ситуации и что Карякина в данном случае права.

– Знаешь, я такого от нее не ожидал. Так вот просто подойти и шарахнуть! При завуче, при классруке. Ну и молодец! А то я уж боялся, что Вадиму это хамство с рук сойдет. Порицание какое-нибудь вынесут, и концы в воду…

– А теперь ему и вовсе ничего не будет…

– С него достаточно! Лидка так ему врезала! Опозорила навеки. И выступила она здорово. В самую точку. – Дельфин помолчал, потом признался: – Честно говоря, она меня смутила. Сидим, помалкиваем, посмеиваемся. Мы, парни… А Лидка все на себя взяла… Я думаю, теперь Цыбульник в нашем классе не задержится.

– Да ну!

– Точно. Жаль только, что Лидку исключат. А она человек. Ей бы надо учиться.

Мы оба замолчали. И так призадумались, что едва не попали под ледяной обвал – с крыш сбивали сосульки. А в лицо нам дул легкий теплый ветер, и асфальт кое-где уже просох. Ступать по нему было приятно: ноги как будто освобождались от зимних пут – сугробов и гололеда. У газетного киоска старуха содрала с корзины брезентовую покрышку, распаковала свой товар, это были синие подснежники. Первые в этом году.

IV

Все-таки Карякину не исключили. Правда, долго ее прорабатывали, таскали в учебную часть, еще куда-то там, вызывали к директору мать. Но в конце концов все улеглось. А вот Цыбульник действительно исчез. Родители перевели его в школу со спортивным уклоном, где старший его брат преподавал физкультуру. Оказывается, Цыбульники – спортивная семья. Отец в молодости играл в футбол, мать была тренером по художественной гимнастике, брат мастер спорта. Теперь вот и Вадима устроили. Что же, скатертью дорога!.. Думается, все же кое-какие выводы для себя он должен сделать. Недаром ведь больше у нас не показывается: ни в школе, ни поблизости. Совестно.

Про Цыбульника скоро забыли, потому что как раз начались экзамены. В нашем классе все окончили восьмилетку благополучно. И всех перевели в девятый. Только Сидоров да Карякина ушли из школы. Сидоров собирался поступить в техникум, а Карякина решила устроиться на работу.

После экзаменов было у нас классное собрание. Нина Харитоновна провела беседу, спрашивала каждого, кем он хочет быть и вообще кто является для нас идеалом. Ну, конечно, когда заговорили об идеалах, началась разноголосица. Многие как-то об этом не думали, просто жили, и все. Поэтому и отговаривались общими словами. Ну а конкретно? Молчат. Потом кое-кто собрался с мыслями, стали планами делиться. Сидоров сказал, что его идеал окончить техникум и сделаться хорошим мастером по телевизорам. Мокина мечтала стать манекенщицей (смех, да и только), Тося Хохлова – педагогом, Горяев – архитектором, я… скажем, инженером. А Витька ни больше ни меньше как в капитаны дальнего плавания метил. Дошла очередь до Карякиной. Какой ее идеал?.. Лидка долго молчала, переминалась с ноги на ногу, а потом бухнула: «Семья. Работать где-нибудь, и чтобы семья была…» Тут, конечно, поднялся шумок, шуточки: «Карякина-то! Замуж собралась. Почтенная мамаша, ничего себе!..»

– Семья, детей трое, отец… – упрямо бубнила Карякина. – Отец добрый чтобы. За столом все сидели бы, чай пили, а он веселый, шутит. Все дети радуются, все смеются… И лампа яркая, а под столом – кот. Полосатый.

– Почему же именно полосатый, сударыня? – не утерпел Андрюшка Горяев. – Могу порекомендовать вам сиамского рыжего, короткохвостого! На свадьбу подарю. А когда, если не секрет, свадьба?..

Хорошо, что Дельфин пнул его под столом ногой, а Лидка скисла, села и лицо ладонями закрыла…

Дома я застал суматоху. Во-первых, в комнате Юлии Михайловны начали ремонт, во-вторых, она срочно уезжала в дом отдыха.

– Прихожу сегодня на работу, – рассказывала она маме, – меня так и ошарашили: путевка горит. Должна была поехать Фаина Петровна, и, представьте, у нее зуб заболел. Она туда, она сюда! Ничего не поделаешь, коронку снимать придется. Я, конечно, тут как тут. Путевка хорошая, в Кисловодск, мне только шестнадцать рублей доплатить придется, остальное за счет профсоюза. Целый день бегала, оформлялась.

– А как с билетом? – поинтересовалась мама.

– Поезд в десять вечера, билет у меня. Вы уж, Мария Николаевна, последите тут за ремонтом. Распорядитесь, чтобы помыли.

– Хорошо, только ведь я на работе…

– Ничего, Сережа подежурит!

Я едва не взвыл, когда услышал это. Сидеть в разоренной, заляпанной известкой квартире, когда у нас с Дельфином столько планов! Ведь каникулы!.. Но Юлия Михайловна как будто уловила мое настроение.

– В крайнем случае Лиду попрошу, делать ей все равно нечего. Да, кстати, вы не знаете новость? К Анне приехал муж.

– Какой муж? Разве она…

– Как какой? Да отец Лиды и Миши. Он с ними не живет… уж не помню с какого года, Аня мне что-то рассказывала. Теперь вызвала его из-за Лидки, чтобы воздействовал. На три дня приехал.

Юлия Михайловна сходила в коридор, вернулась с белым курортным чемоданом, шлепнула его на стол, откинула крышку. Резко запахло духами.

– Интересный мужчина, и, между нами говоря, она его не стоит. – Юлия Михайловна встряхнула розовую шерстяную кофту, уложила ее в чемодан. – Не знаю, правда, кем работает. Кажется, костюмер театральный или осветитель. Приблизительно что-то такое…

Я сидел и чистил картошку. Теперь, когда начались каникулы, мама неусыпно следила, чтобы я помогал по хозяйству. Кажется, какой пустяк почистить пяток картофелин. Но нет, для мамы тут дело в принципе: хотя бы потребовалась и одна-единственная, все равно почистить ее обязан я. Ну, принцип так принцип. Зато у меня предлог – сидеть рядом с мамой и слушать разглагольствования Юлии Михайловны. Иногда она изрекает любопытные вещи…

– Я обещала устроить Лиду в наше учреждение, когда вернусь. Как вы думаете, Мария Николаевна, благодарность у них есть или, так сказать, отсутствует?

– Какая благодарность?

Юлия Михайловна внимательно оглядывала шелковый цветастый халат, распялив его на руках.

– Обыкновенная. – Отбросила халат, занялась пижамой, тоже цветастой. По-моему, она должна бы сама догадаться и сделать мне курс алоэ на дому. Тридцать уколов. И вообще, знаете ли…

– Как-то странно… Не вижу тут никакой связи, – замялась мама.

– А я вижу, – не утерпел я. – Человек человеку, баш на баш, мы вам вы нам, ты мне – я тебе, что я с этого буду иметь… И еще много разных пословиц и поговорок!.. Да, забыл еще одну: с паршивой овцы хоть шерсти клок. В данном случае с несчастной овцы…

Я так разошелся, что вместо картофелины резанул себе по пальцу. Черт! Сам ведь вчера нож отточил. Перестарался.

– Допрыгался! – вскрикнула мама. – Йодом залей сейчас же! Сколько раз говорила, делай каждую работу внимательно… И нечего тут развешивать уши!

Обедали мы на сей раз в комнате, потому что в кухне было очень уж грязно. Пол уставлен ведрами, банками, измазан побелкой, затоптан. Пахло олифой и красками. Из комнаты Юлии Михайловны слышались голоса – малярки там распевали частушки.

– Я вижу, придется нам отныне обедать в комнате, – раздраженно сказала мама. – Из-за тебя. Вечно ты в чужие разговоры вмешиваешься.

– Не в чужие, а в твои, – ответил я. – Все дело в том, что я подрос. Взрослый. Я могу иметь свое особое мнение.

– Взрослый, – усмехнулась мама. – Ну, если так уж повзрослел, не потрудишься ли держать свое «особое мнение» при себе? Я вовсе не хочу нарываться на неприятности.

– Вот еще! Тут болтают такую подлую чушь, просто уши вянут, а я буду помалкивать, будто слабоумный какой? Не-ет, от меня не дождетесь! Чушь надо разоблачать.

– Сережа, ведь существует и простая вежливость, такт, наконец. Нельзя быть бестактным…

– А она имеет такт?

– Тише, тише. – Мама оглянулась на дверь. – Нельзя же от каждого требовать, чтобы… Нет, как все-таки с тобой трудно! Жаль, отца дома нет.

И мама замолчала. Я тоже призадумался. Дело в том, что мы с отцом собирались провести отпуск вместе. Рыбачить, купаться, спать в палатке, по вечерам – костер, чаек с дымком, комары. Хорошо! Скорее бы он приезжал!..

Сразу же после обеда к нам заявилась Юлия Михайловна. Со своей подушкой. Голова повязана полотенцем, лицо лоснится от крема.

– Мария Николаевна, вы отдыхаете? Я прилягу рядышком, можно? Ничего, ничего, я с краешку. Или лучше валетиком. Вот так.

Она улеглась. Оказывается, «валетиком» – это лежать головами в противоположные стороны. В первый раз слышу… Она улеглась на спину, сложила на животе руки и тут же заснула. Буквально через несколько минут я услышал негромкое ритмичное похрапывание. Ну и ну! Это ведь уметь надо! Сразу видно, что всякие там душевные волнения, сомнения и прочие сложности – все это совершенно чуждо Юлии Михайловне. Хороший аппетит, крепкий сон и, уж конечно, умеренные нагрузки. Житуха!

Мама читала лежа. Я видел, что ей неловко, тесно рядом с Юлией Михайловной. Она осторожно, стараясь не шелестеть, перевертывала страницы, а потом и вовсе отложила книгу. А храп нарастал. Прорывались уже какие-то воющие звуки. Поза спящей осталась незыблемой – пятки вместе, носки врозь, руки на груди. А лицо! Достоинство, спокойствие, мудрость. Этакий розовый Будда. Или иллюстрация к плакату: «Здоровый сон необходим для восстановления сил организма». Что-нибудь в этом роде. Мама не вытерпела и потихоньку выбралась с тахты…

Вечером ко мне зашел Дельфин, и мы вместе отправились к Лиде, надо было забрать кое-какие учебники.

Открыли не сразу. Надутый и явно чем-то рассерженный Мишка сказал, что Лидки нет дома, но что учебники для нас она отложила, они на этажерке. Мы прошли в квартиру. За столом сидел дядька в расшитой украинской сорочке и пил чай. Я сразу догадался, что это их отец, – он со вкусом попивал чаек, как у себя дома.

Завидев нас, привстал.

– Леонид Павлыч, – представился он. – Заходите, молодые люди. Чайку не хотите?

Стол был уставлен разными закусками, посередине желтела бутылка коньяку. Я заметил, что чай пил он совсем уж не по-людски: то отхлебывал из чашки, то тянулся к селедке или салу, закусывал. Наливал рюмочку коньяку, опрокидывал, а потом снова брался за чай.

Мы вежливо отказались.

– Напрасно, парни, напрасно. – Он покачал головой. – Чаек очень хорош. Ишь как заварен!.. Не чай, а прямо пожар в джунглях!

Это он здорово сказал. Я вгляделся попристальнее, и дядька мне, пожалуй, понравился. Лицо продолговатое, ровное, в мелких рыжих веснушках. Волосы тоже рыжие, подстрижены по-молодежному, удлиненным мыском на шее, а надо лбом пышно зачесаны вбок. Мы с Дельфином принялись разбирать учебники. Видно было, что Лидка кое-как собрала учебники – забирайте, мол, все, мне не нужны больше…

– Ликвидация имущества, – заметил Леонид Павлыч. – Дело понятное. Уговаривал, просил, умолял – не послушалась. Непокорная дочь! – Он наполнил рюмку. Напевая «непокорная дочь, непоко-ор-ная дочь…», выбрал на тарелке кусок ветчины, зацепил. – Ваше! – Выпил. Вздохнул глубоко, удовлетворенно и начал разглагольствовать: – Вы, молодежь, неправильно о жизни понимаете. Смотрю на вас, так сказать, изучаю. И вижу: нет и нет. Все неправильно.

– Как это – неправильно? – спросил Дельфин.

– Как? А-а, это целый разговор, – оживился Леонид Павлыч. – Вы ведь как живете? Каждый из вас, взять хотя бы этого вот пацана, – он указал на Мишку, – сотворил себе тюрьму. Я говорю – мысленную тюрьму. Ящик дубовый себе построил и в этом ящике сидит. Ограничитель вечный, клапан предохранительный… Вы кем хотите стать? – Он ткнул пальцем в сторону Дельфина.

– Капитаном.

– Во-во! А он летчиком, – кивок на Мишку. – То-то оно и есть. Сена клок перед мордой осла. Видите вы этот клок, и все тут. Вы – корабль, Мишуха – самолет. А что по сторонам – вас не интересует. А жизнь, она… – Леонид Павлыч мечтательно закачал головой. Пропел: – А жизнь-то проходит мимо-о!

– А я думал, жизнь – это любимый труд, – с усмешкой заметил Дельфин.

– Э-э, друг… Кто его знает, что тут любимое, а что нет. Все течет, все изменяется. Я вот сколько перевидал. Ого! На море, между прочим, тоже побатрачил. Матросом был. Морока. Потом бревна катал в лесхозе. В рабочий класс подался, на завод. А городов сколько перевидал!.. Теперь вот в театре. Сцену освещаю, делаю день-ночь. Иллюзия, искусство, мираж чувств… Можно так, а можно и не так. По крайней мере, не скучно… Эй, цуцик, поди сюда!

Мишка шмыгнул носом, промолчал.

– Цуцик! Тебе говорят?

– Я не цуцик, – мрачно ответил Мишка.

– Нет, цуцик.

– Не цуцик я.

– А я говорю – цуцик!

– Сам ты цуцик! – Мишка с достоинством вышел, крепко притворив за собой дверь.

– Видали? – подмигнул Леонид Павлыч. – Герой. Весь в меня пошел. Этот не пропадет! Тут мое отцовское сердце может быть спокойно… – Он качнулся. – Завтра уезжаю, арриведерчи, Рома! Возвращаюсь в таинственный мир кулис, черт бы его побрал…

Он уткнулся носом в стол, должно быть, задремал, Теперь он нравился мне куда меньше, вернее, совсем не нравился. Ничего в этом Леониде Павлыче нет хорошего. Рыжий. И нос как-то кверху загибается. А прическа? Ничего себе причесочка! В таком-то возрасте и длинные волосы. Бачки рыжие, косая челка. Да еще налимонился…

Дельфин, должно быть, полностью разделял мои чувства. Мы запихали в сумку учебники и собрались уходить, но тут вошла тетя Аня.

– А-а, мальчики. А я думала, Лида… Вы Лиду случайно не встречали? Запропастилась куда-то…

Она держала вазочку с вареньем. Я сразу заметил, что на тете Ане новое платье, серое в полоску, а волосы причесаны как-то по-особому. Но держалась она безразлично-отрешенно, как бы обходя вниманием того, кто сидел за столом.

– А-а! Анюта! – встрепенулся Леонид Павлыч. – Ручку, мадам!

Он привстал, но тут же качнулся и плюхнулся на стул.

Тетя Аня бесстрастно прошла мимо, как бы случайно оставив вазочку с вареньем на столе.

Смотрела она куда-то в сторону, всем своим видом показывая, что этот человек для нее просто не существует. Я еще не успел ответить ей, что не встречал сегодня Лиду, как уже понял, что ответа и не требуется, она просто забыла, о чем спрашивала… Она присела на диван. Так присела, будто не дома, а в троллейбусе или вагонном купе. Выпрямившись, сложив руки на коленях. Комната у них одна, и, кроме кухни, ясно, никуда не денешься. Должно быть, тетя Аня устала, а на кухне просто не на чем отдохнуть.

– Мам, чего ее дожидаться, давай ужинать, – пробасил Мишка, входя в комнату.

– А? – Тетя Аня смотрела на Мишку, а на ее измученном, козьем каком-то лице была отрешенность и холодность.

Должно быть, тетя Аня за эти двое суток совсем растерялась. Надо было и хозяйство вести, и все время демонстрировать пришельцу свою независимость и достоинство. Чтобы проняло его, чтобы обидно было… Может быть, она втайне хотела, чтобы Леонид Павлыч пожалел о своем бегстве?

– Мам, есть хочется, – заскулил Мишка.

Меня даже зло взяло. Вот женщина! Вся с головой ушла в какие-то свои переживания из-за этого пьяницы…

– Сын! Садись со мной, поужинаем! – бодро воззвал из-за стола Леонид Павлыч. – Говорю, герой, топай сюда! Конфету дам.

– Не хочу, – мотнул головой Мишка. – Мам, каша-то подгорела!

Действительно, запахло горелым. Тетя Аня поднялась и, сохраняя ту же обиженно-кислую мину, отправилась на кухню.

– Хороша каша, да не наша, – вполголоса сказал Леонид Павлыч.

А мне почему-то сделалось смешно. Захотелось выскочить и нахохотаться вволю… Витька дернул меня за рукав, и мы вместе выкатились из квартиры. Дверь захлопнулась.

– Уф-ф! – фыркнул Дельфин. – Ты чего застрял-то? Уж я и подмигивал, и ногой толкал!

– Не заметил. Ну, знаешь, обстановочка… Смотреть противно. Да и смех разбирает…

– Обстановочка ничего себе! Тут пожалеешь Лидку. Ну и тип! Вот не повезло Карякиной.

– Все-таки в этом дядьке есть что-то. Обаяние какое-то, что ли… А вот мать… Ну, просто не думал, что женщина может быть такой нудной… Ходит, будто клюквы объелась…

Дельфин пригладил ладонью волосы, ухмыльнулся.

– Ну, насчет дядьки ты это зря. Эгоист нормальный. И заливает будь здоров… Ишь, всего в жизни напробовался. А чуть что, и стрекача. Попрыгун!

– От такой жизни любой упрыгает. Куда глаза глядят. Хоть на Северный полюс.

Дельфин посвистывал, о чем-то размышлял на ходу.

– Это как сказать. Мне кажется, понимаешь… В общем, любит она его. Несмотря ни на что. Знаешь, бывает такая любовь…

– Пошел ты!..

– Мне так кажется. А иначе зачем бы она стала переживать. И нарядная ходит, заметил?

– Ну, Дельфин, видно, у тебя глаза на затылке. Вроде учебники разбирал, не смотрел ни на кого, а что-то там все-таки усмотрел. Фантазер!

– Может, и фантазер, – скромно заметил Витька. – Только мне кажется, я прав…

Я открыл дверь своим ключом, и мы вошли в нашу обезображенную ремонтом квартиру. Было тихо, видно, Юлия Михайловна уже уехала. Мама на кухне негромко позвякивала посудой. В моей комнате горела настольная лампа, а за столом сидела Лидка и читала книгу. Увидев нас, привстала, убрала длинную прядь со лба.

– Привет! Я тут расположилась, ничего? Я сейчас уйду.

– Что ты, сиди. А мы прямо от тебя. Учебники вот забрали.

Она безразличным взглядом скользнула по сумке с книгами.

– А-а… Как там гость наш, сидит? Не убрался еще?

– Сказал, завтра уезжает.

– Я не про то. Ночует он у приятеля, вот и жду, уберется когда. Попросилась у Марии Николаевны посидеть.

– Да ты сиди, сиди. Хочешь, чаю принесу?

– Пили уж, Мария Николаевна угощала.

Мы с Виктором уселись на койку.

– На работу, значит, поступаешь? – задумчиво сказал Дельфин.

– Ага. Только очень трудно устроиться. То есть устроиться-то можно, да куда хочу, туда не берут, а где берут, там, пожалуй, не справлюсь…

– А куда ты хочешь? – спросил я.

– Мало ли… Не решила пока. Педагогом хотелось быть, да без образования, сами знаете…

– Зря школу бросаешь, – огорченно сказал Дельфин. – Можно сказать, сук рубишь, на котором сидишь…

– Вот и была бы педагогом, – поддержал я. – Без образования все-таки нельзя. Приходи к нам в девятый, а? Отметки ведь нормальные…

Лидка встала. Показалось мне, что она выросла за последние дни. Правда, после экзаменов я ее еще ни разу не видел. Стала выше ростом и вроде похудела.

– Нельзя мне в школу. Сами видите, работать должна. Мишка мал, его дорастить надо, мать больная. Только она скрывает, а я-то знаю, что больная.

Она шагнула к своей жакетке на вешалке у двери, вытащила из кармана сигареты.

– Курите? Я курю, только, чур, секрет!

Мы с Витькой закурили для компании, правда, скоро нам надоело глотать дым, и мы притушили свои окурки.

Лидка в своем черном свитере и потрепанных джинсах, с огоньком сигареты у губ казалась какой-то непривычной и странно обаятельной.

– Зря ты куришь, Лид, – сказал Витька. – Терпеть не могу, когда женщины курят.

– Да? А я терпеть не могу, когда мне делают замечания, – резко ответила Лидка. – Дошло?

Она беспокойно зашагала по комнате, наконец нашла себе место – уселась на корточках у стены. В полумраке попыхивал огонек сигареты.

– Заладили: «школа, школа», – расстроенно заговорила она. – Будто и сама не знаю, что десятилетка нужна. И отец твердит: «Школа». Знал бы он, каково маме.

– Разве он не помогает?.. То есть материально? – промямлил Дельфин.

– Смех один. Сначала скрывался, потом приходить стали гроши какие-то. Я была против. И чтобы не приезжал. Мать: «Ладно, ладно», а выяснилось, что эти копейки все-таки брала. Ненавижу всякое крохоборство! Смотреть противно.

– Это не крохоборство, это закон, – осторожно сказал Дельфин. – Положено – бери.

– Плевать я хотела! – Лидка тряхнула головой, темные спутанные пряди взметнулись и закрыли половину лица. В сумраке сердито поблескивал один только глаз да рдел огонек сигареты.

– А что, если работать и учиться в вечерней школе? – сообразил я. – Многие так делают. Почему бы и тебе?

– Точно, – обрадовался Дельфин. – Только работу надо найти попроще, успевать чтобы…

– В этом году учиться, во всяком случае, не придется. Надо матери помочь. Чтобы напрочь освободить ее от… Словам, от копеек этих.

Мы помолчали. Комната вдруг озарилась синими и сиреневыми бликами, это на крыше кинотеатра напротив вспыхнули рекламные огни.

– А у тебя тут здорово, – одобрила Лидка. – Современный интерьер, ничего не скажешь!

– Да, ловко устроился, – Дельфин хлопнул меня по плечу. – Я уж и то уроки делать к нему бегаю. Привык.

Я согласился с ними, что действительно у меня тут красота.

– Ходила куда-нибудь насчет работы или нет? – спросил Дельфин.

– Ходила. Только все неудачно. Во-первых, не везде берут шестнадцатилетних, во-вторых, все-таки надо что-то уметь. Восемь классов и ничего не умею. Решительно ничего. Ну, скажите, чему только нас учили в школе? Чему?

Она беспокойно задвигалась на своем месте, огонек сигареты потух. Поднялась, шагнула к окну и выбросила окурок в форточку.

– Нет, кое-что все-таки умеем, – усмехнулся Дельфин. – Во-первых, дисциплину соблюдать, потом, конечно, читать-писать. Стихи наизусть помним: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя». Еще про помещиков знаем Пульхерия Ивановна, Афанасий Никитич. Барщина, оброк и так далее.

Мы все трое расхохотались.

– А столярка? – напомнил я.

– Да-а, столярка, – подхватила Лида. – Я, например, пестик для толчения картошки выстрогала. И одну ножку для стула. Правда, кривая получилась.

Мы снова расхохотались и смеялись до тех пор, пока смех не иссяк. На шум явилась мама, заглянула к нам.

– Вы что это в темноте сидите? – Она включила свет.

Сразу сделалось скучно, и лица у нас такие обыкновенные. Как в школе. Дельфин поздоровался с мамой и тут же собрался уходить.

– Вот что, – сказал он. – У меня тетка в зоопарке работает. В лаборатории. Спрошу ее, нет ли у них в зоопарке для тебя местечка. Завтра же съезжу.

– Разве в качестве экспоната, – горько пошутила Лидка.

Витька ушел.

Мы с Лидой проводили его до угла, потом пошли разыскивать телефонную будку. Надо было позвонить к ним, справиться, ушел ли отец. Я набрал номер. Сердитый Мишкин басок сообщил, что отец все еще сидит.

– Ну и пускай сидит, – нахмурилась Лидка.

– Пойдем к нам, – предложил я. – Поужинаем. Телик включим.

– Да нет, я, пожалуй, домой.

Мы вместе дошли до подъезда, и тут Лида сказала мне, чтобы я шел домой, а ей надо еще забежать в булочную. Я понял – она просто хотела отделаться от меня, потому что было уже одиннадцать и булочная, конечно, давно закрыта.

Лидка повернулась и пошла. Я стоял у подъезда, смотрел, как она удаляется – долговязая, в своих потертых джинсах и черном свитере, бредет по асфальту мимо шеренги фонарных столбов, и синеватые отсветы поочередно ложатся ей на спину.