Текст книги "Туман над темной водой"

Автор книги: Людмила Мартова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

В детстве все дети деревни отчаянно боялись шаровой молнии, и Ира боялась тоже. И просила бабушку закрыть форточки, а та только смеялась в ответ и рассказывала о пользе озона. Однажды во время грозы Ира выбежала на двор, в туалет, а когда вернулась, то неплотно прикрыла входную дверь, ведущую из сеней в дом. Молния, словно притаившаяся в огороде в ожидании подходящего случая, тут же вплыла в комнату, втянутая сквозняком, зависла между потолком и полом напротив печки, и Ира, вбежав в комнату, чуть ли не уткнулась в нее и замерла неподвижно, успев отметить краем сознания лишь белое-белое лицо бабушки.

– Не двигайся, – сказала бабуля одними губами. Звука Ира не слышала, просто считывала слова по еле заметному шевелению рта. – Медленно, очень медленно отодвигайся в сторону кухни, а там сразу прыгай за печку. Не поворачивайся спиной.

Ира тогда все сделала именно так, как говорила бабушка. Маленькими шагами, стараясь не создавать лишнего движения воздуха, пятилась и пятилась сначала к выходу из комнаты в кухню, а уже там опрометью бросилась за беленую печку, протиснувшись в совсем узкий закуток между ней и беленой стеной.

Потом послышался какой-то грохот, от которого Ира зажала уши и зажмурилась. Ей казалось, что молния убила бабушку, и не сразу она поняла, что кто-то отдирает ее руки от лица, и это была бабушка, живая и невредимая. Уже потом она рассказала внучке, что после того, как та оказалась в безопасности, резко прыгнула к окну, дернула створки, распахивая его настежь, и молния, привлеченная воздушным потоком, выплыла в окно так же степенно, как до этого нырнула в форточку.

– Дверь в сени прикрой, – спокойно сказала бабушка, словно им обеим и не грозила опасность всего несколько минут назад. Но с тех пор форточки во время грозы всегда закрывала и о пользе озона не вспоминала.

Встав с кровати, Ира подошла к выходящему на улицу окну, высунулась под дождь, доставая створку, в деревенском доме форточки открывались наружу, а не вовнутрь, и Ира все собиралась привязать к шпингалету веревочку, чтобы не мокнуть под каждым дождем, но так и не собралась.

Дождь хлестал с такой силой, что обнаженной руке сразу стало больно под бьющими злобными струями. Мокрые пальцы соскальзывали, и Ира высунулась посильнее, чтобы ухватить мокрое непослушное дерево.

В доме соседей горел свет. Это было очень странно, потому что они рано вставали и рано ложились и не имели привычки бродить по ночам. С улицы послышался лай собак – нестройный хор огромных псов, почуявших чужака. Кожа Ирины снова покрылась пупырышками то ли от колких холодных горошин – гроза была с градом, то ли от вернувшегося страха.

По деревне ходили чужие. Она снова вспомнила крадущийся звук шагов, под которыми трещали ветки. Нет, это был не крот, а человек. Тот, кто сначала отирался вокруг ее дома, а теперь потревожил куликовских собак. Кто это был? Вор, ищущий, чем бы поживиться в заброшенных домах? Случайный путник, сбившийся с пути и теперь пытающийся укрыться от ливня? Или человек, отправленный на поиски несговорчивой Ирины Поливановой, нашедший ее в глухой деревне и теперь проводящий рекогносцировку на местности, чтобы быть уверенным, что его планам по ее наказанию никто не помешает?

А может, к соседям просто приехали гости? А может, Полиекту Кирилловичу или Светлане Георгиевне нездоровится? А что, люди они все-таки пожилые, перед такой сильной грозой вполне могло сердце прихватить. Что же делать, бежать на помощь, чтобы узнать, что случилось? Или остаться в относительной безопасности дома. Уж что-что, а засовы на двух входных дверях – в сени и в дом – у этого дома крепкие.

Новый раскат грома сотряс округу, косые струи дождя, оказывается, успели наметать в комнату градин через так и не закрытую Ириной форточку, и теперь град устилал подоконник, словно просыпанная впопыхах банка консервированного горошка. Ирина привстала на цыпочки, поймала хлопающую на ветру форточку, закрыла ее, с трудом вставив шпингалет в нужное отверстие. В комнате сразу стало тише. Свет в доме напротив погас, и Ира вернулась в постель, немного успокоившись.

Соседи проснулись от лая собак, поэтому Полиект Кириллович и включил свет – проверить, все ли ладно. И выключил, поняв, что беспокоиться не о чем. Собаки могли лаять и от страха перед грозой. Ира знала, что животные боятся грома и молний. У ее подруги жил черный лабрадор, который во время грозы умудрялся залезать в стиральную машину и не вылезал оттуда ни за какие коврижки, пока раскаты не затихали. Может, и соседские псы забеспокоились вовсе не из-за чужака в деревне?

Вывод казался разумным, гроза тем временем удалялась, ее тяжелая поступь раздавалась теперь уже где-то на болотах, на улице просто шел дождь, и под его размеренный шепот, такой непохожий на громовые раскаты, Ирина провалилась в сон.

Глава 2

Веретьев проснулся оттого, что дождь лупил по брезентовому верху палатки. Вообще-то к летним дождям им было не привыкать. Они были обязательной частью каждой экспедиции и особого вреда не доставляли. Лагерь всегда разбивали на некотором возвышении. Сколачивали деревянный настил, который покрывали лапником, а уже сверху ставили палатки – основательные, десятиместные, прочные. На них никогда не экономили, впрочем, как и на другой походной амуниции.

Внутри каждой палатки ставилась печка, потому что погода в июне бывала разной, и в дождь с печкой все просыхало гораздо быстрее. Отдельная небольшая палатка – для продуктов – разбивалась у основного кострища. Того самого, где собирались вечерами и где огонь поддерживался круглосуточно. У огня сидели дежурные.

Это правило – дежурить по ночам и выставлять дозорных – Веретьев ввел еще в самом начале своей работы командиром поискового отряда. Он и сам не знал, от кого может потребоваться защита двадцати взрослым мужикам, но предпочитал не рисковать. Пару раз в их лагерь наведывались медведи, один раз пришли на разборки пьяные местные жители, вот, пожалуй, и все внештатные ситуации, в которые попадал за десяток лет экспедиций поисковый отряд Александра Веретьева. И тем не менее правило круглосуточного дежурства он не отменял.

Поисковой работой он увлекался еще в годы службы. Просто тогда получалось принять участие максимум в одной экспедиции в год, во время отпуска, и, конечно, не в ранге командира. Когда он уволился и только-только привыкал к гражданской жизни, к существованию в условиях не войны, но чего-то очень похожего, потому что бизнес в нашей стране трудно считать занятием сугубо мирным, он сколотил свой отряд, потому что военизированная форма одежды, палатки под открытым небом, запах дыма от костра словно возвращали его в прошлое, в котором он чувствовал себя уверенно, в отличие от настоящего, где ему пока приходилось туго.

Как-то он вычитал в Интернете, что стать настоящим поисковиком можно один раз и на всю оставшуюся жизнь. Мол, можно начать курить, а потом бросить, а вот с поисковой работой так не получится. Курить Веретьев действительно давно перестал, это был просто-напросто один из вызовов, которые он периодически бросал сам себе, за неимением более подходящих противников. А поисковым экспедициям посвящал все свое свободное время, особенно коротким летом, когда белые ночи позволяли копать часов десять-двенадцать подряд.

Начальник и старый друг, вместе с которым Веретьев работал, про увлечение знал и ничего не имел против. Считал, что каждый сходит с ума по-своему. Каждый июнь он беспрекословно отпускал своего зама и правую руку на целый месяц кормить комаров. И спонсировал существование отряда, который, конечно же, оформлял всевозможные гранты, но без финансовой поддержки вряд ли мог проводить экспедиции с подобным уровнем комфорта.

Свои свободные деньги, равно как и все свое свободное время, Веретьев вкладывал в отряд тоже. Впрочем, увлечение сжирало не только деньги и время, но и личную жизнь. Ни одна девушка не могла смириться с тем, что сразу после того, как сходит снег, Веретьев проводит в лесу все выходные. И казавшиеся бесконечными июни тоже не мог вытерпеть никто, и отсутствие нормального отпуска где-нибудь на побережье теплого моря, и заваленную амуницией кладовку в квартире, и вечные разговоры о форме черепов, о найденных останках, касках и значках, поиске родственников погибших и всем прочем, чем поисковый отряд занимался круглогодично. Даже зимой. Когда не было возможности выезжать в леса, они копали в Интернете и в архивах. Большинству женщин это было скучно.

Нет, в их отряде, конечно, женщины были. Одна – бессменная повариха Оля, которая всегда знала ответы на самые неожиданные вопросы. К примеру, сколько какао-порошка нужно всыпать в ведро воды? Достаточно ли четыре пачки риса на то же самое ведро воды, но с другим результатом? И надо ли кипятить заварку? Оля ездила в экспедиции вместе с мужем и вот уже десять лет подряд отмечала в лесу свои дни рождения. На костре жарились шашлыки, пелись песни под гитару, доставались заранее припрятанные в рюкзаках подарки, и все были совершенно счастливы, начиная с самой именинницы.

Вторая женщина – медсестра Таня – ездила с ними уже третий год подряд, и Веретьев знал, что лишения походных условий и комариные укусы она терпит из-за него. Таня была в него влюблена, истово, горячо и, к сожалению, безответно. Он и сам не знал, что мешает ему ответить на ее чувство. В иные ночи, когда он был дежурным и не спал, поддерживая огонь в костре, полыхающий за лесом закат вызывал у него острое чувство одиночества, и он уже был готов откинуть полог «медицинской» палатки. Ее разбивали отдельно, там все было готово на случай оказания первой помощи, и Таня ночевала там в одиночестве, каждый вечер бросая на Веретьева долгий и многообещающий взгляд перед тем, как задернуть полог.

Третьей дамой была Надя, Надежда Александровна, суровая женщина лет шестидесяти, пришедшая в отряд после того, как погиб ее единственный сын Костик, участвовавший в поисковых экспедициях лет пять, не меньше. Погиб он зимой, нарвался на нож пьяного хулигана, когда полез защищать девушку, к которой тот приставал. После смерти Костика над Надеждой Александровной поисковики взяли шефство, и летом она отправлялась в лес вместе с ними, отказываясь от «женских» обязанностей типа стирки и приготовления пищи, но копая наравне с мужчинами. Она и жила в мужской палатке, наотрез отказываясь переселиться к Тане в «медсанбат», а Таня и не настаивала, видимо не до конца утратив надежду на ночные посещения Александра Веретьева. Он и сам хотел бы знать, что именно его удерживало. Дома его никто не ждал.

Точно так же он не мог ответить на вопрос, что привлекает его в этой тяжелой работе, год за годом, шаг за шагом, пролесок за пролеском возвращающей к смерти. На данный момент он считался одним из лучших в их регионе специалистов по военно-историческому поиску и одним из лучших руководителей поискового отряда в России. Впрочем, не к славе он стремился, а лишь к тому, чтобы стать тем человеком, которому земля станет отдавать свои страшные тайны.

Он так и объяснял всем желающим влиться в поисковое движение. Если вы хотите в экспедицию не по прихоти, не для того, чтобы проверить свою силу духа, не для красивых фотографий в «Инстаграм» (этого Веретьев совсем не терпел), а по призванию, то вам придется пахать и пахать, тащить рюкзаки с тяжелой амуницией по жаре, спать под дождем, копать по колено в грязи, тратить на свое дело все имеющиеся ресурсы: материальные, физические, временные, моральные. А если не готовы тратить, то сидите дома.

Сегодня его отряд был проверен временем и состоял только из самых надежных и верных людей. Тех, кто никому ничего не был должен и отправлялся в экспедиции по зову своего сердца. Тех, кто понимал, что ему ничего не должны, а потому думать о транспорте, еде, палатках, саперных лопатках, запасе воды и всем необходимом они будут все вместе и отвечать за малейшую оплошность тоже все вместе, потому что в их деле фраза «один за всех и все за одного» не была глупым книжным девизом.

За годы совместных вылазок давным-давно отсеялись те, кто считал, что их обязаны кормить, возить, развлекать, а главное – жалеть в случае стертых ног или сорванных ногтей. Те, кто мечтал нажиться на продаже найденных наград или других военных трофеев. Таких они изгоняли из отряда безжалостно, и не было им обратной дороги.

В поисковом отряде Александра Веретьева царила жесткая дисциплина и единоначалие. Его авторитет, авторитет командира, был непререкаем, и никто не смел его ослушаться. Да это и в голову никому не приходило. Примерно половину его отряда составляли бывшие кадровые военные. Им так было проще – подчиняться чужому решению и жить по правилам и строгому распорядку.

Металлодетекторы – качественные поисковые приборы, упаси господь, не китайские, закупались централизованно, на эти цели Веретьев выделял свои собственные средства. Палатки, печи, прочее снаряжение обеспечивали за счет грантов, которые оформляли ежегодно и каждый год выигрывали, потому что отряд имел отличную репутацию. За документы, в первую очередь финансовые, как раз отвечала Надежда Александровна, в прошлой жизни трудившаяся главбухом крупного предприятия.

Качественными радиостанциями отряд снабжал начальник Веретьева, бизнесмен Феодосий Лаврецкий, меняющий их по мере надобности. Хорошие средства связи не были пустой блажью, только первейшим вопросом безопасности в лесу. И без запаса новеньких раций и батареек к ним веретьевский отряд из дому не выдвигался. Фляжки, котелки, кружки, ножи, ложки, спальники и прочую «мелочовку» каждый обеспечивал себе сам, и наличие всего необходимого Веретьев проверял собственноручно перед выездом в экспедицию у каждого члена отряда. Они уходили в лес, чтобы вернуться оттуда живыми и здоровыми, и за каждого из своих парней (и дам, конечно, куда же без них) Александр нес полную личную ответственность.

Он же отвечал и за маршрут экспедиции, заранее проложенный на подробной карте того района, в который им в этот раз предстояло отправиться. На полноприводных джипах они добирались до той максимальной точки, до которой можно было доехать в принципе. Дальше оставляли машины и шли пешком, углубляясь в лес или, как в этом году, на болото. Примерно в центре того круга, который они планировали обследовать, разбивался лагерь, откуда каждое утро копатели расходились по заранее разбитым квадратам.

Вечером все возвращались к биваку, чтобы поесть, простирать и просушить одежду, а затем до вечера сидеть и чистить гнутые котелки, ржавые бритвы, портсигары, мундштуки в поисках чуть заметных инициалов, перебирать гильзы, снова и снова просеивать землю в поисках человеческих костей и брать в руки человеческие останки, делая это без брезгливости, а лишь с огромным уважением и почтением к памяти павших героев.

Уже после девяти вечера был совместный чай и песни под гитару и бесконечные неспешные разговоры, которые могли вести только свои. Не поздно, максимум в одиннадцать, все расходились спать, чтобы снова встать в шесть утра и после тарелки походной каши опять выдвинуться в нужный квадрат и начать все сначала. Почему-то только здесь, в этой изо дня в день повторяющейся круговерти однообразных действий, Александр Веретьев чувствовал, что живет по-настоящему.

Он повернулся на другой бок и закрыл глаза, но сон не возвращался, словно отгоняемый дождем, стучащим по брезентовой крыше палатки. Бессонницей Веретьев страдал с армии, причем, как и положено давнему врагу, вела она себя подло и непредсказуемо. Он мог месяцами засыпать как убитый, только коснувшись головой подушки, а потом без всяких на то видимых причин маяться без сна несколько ночей подряд, а днем работать с чумной головой и глазами, в которые словно насыпали песка.

Надо отдать зловредной напасти должное, раньше она никогда не нападала во время экспедиций. То ли свежий воздух, то ли физически тяжелая работа, то ли отключение мозга от рабочих проблем и полное погружение в любимое дело приводили к тому, что Александр прекрасно высыпался в своей палатке, несмотря на храпящих и сопящих в непосредственной близости пятерых здоровенных мужиков. Еще и поэтому из леса он всегда возвращался чувствуя себя отдохнувшим и полным сил.

Но не в этот раз. Вот уже вторую ночь он просыпался словно от толчка и потом вертелся до утра, стараясь не разбудить парней своим ворочаньем и сбившимся дыханием. И если сегодня его разбудил шум дождя, то чем было вызвано вчерашнее пробуждение, Веретьев даже не догадывался. Тихо было вокруг. Все как он любил.

И тем не менее на душе было неспокойно. Конечно, экспедиция в этом году была особенной. Впервые они копали не в лесу, а на болоте, и это обстоятельство заставило Веретьева провести над картами нужного района в три раза больше времени, чем обычно. Он чувствовал себя в ответе за жизнь и здоровье доверившихся ему людей, а на болоте каждый шаг в сторону от намеченной тропы в прямом смысле слова вел к гибели.

Наверное, он бы ни за что не решился пуститься в подобную авантюру, если бы не Паша. Павел Головин был одним из самых старых членов их поискового отряда, бок о бок они копали уже почти десять лет, и именно Паша первым выдвинул, а потом и отстоял идею снарядить этим летом экспедицию в бирюковские болота.

Обоснование было веским. Здесь, неподалеку от деревни Бирюково, которая по трассе располагалась всего-то в тридцати километрах от Соловьево, а напрямки, через болота, и того ближе, в сорок первом – сорок четвертом годах проходил знаменитый бирюковский рубеж. Это было единственное в их регионе место, которое по-настоящему затронула Великая Отечественная война. Немецкое командование поставило задачу: именно здесь, в районе Бирюково, соединить немецкие и финские войска и таким образом замкнуть второе кольцо блокады вокруг Ленинграда, а затем перерезать Северную железную дорогу и перекрыть связь с Мурманском и Архангельском, откуда морем приходила помощь от союзников. Почти три года советские войска держали здесь оборону и трижды здесь протекали кровопролитные бои, память о которых хранила здешняя земля. И в лесах, и на болоте.

– Ты ж пойми, это сфагновые торфяные болота, – в запале объяснял Веретьеву Паша. – А в них лучше всего сохраняются останки. Понимаешь? Торф служит отличным консервантом, не позволяя органике разлагаться. Ну, и доступа кислорода нет, а значит, процессы окисления и разложения замедляются в несколько раз. Так что там и кости в лучшем состоянии, да и предметы тоже. Хоть смертные медальоны, хоть архивные документы. Сашка, ты пойми, мы оттуда столько материала привезем, сколько нам ни одна экспедиция никогда не давала.

Логика в Пашкиных словах, несомненно, была, поэтому, взвесив все за и против, Веретьев и решил рискнуть. Амуницию в этот раз готовили гораздо серьезнее, чем обычно. Палаточный лагерь разбили на кромке леса, чтобы хотя бы ночью ощущать под ногами земную твердь, а не вязкую топь болот.

За первые три дня раскопок никаких ЧП не произошло, а первые ценные находки уже были, так что внутреннее напряжение, которое не отпускало Веретьева с того момента, как они разбили лагерь, начало постепенно сходить на нет. И вот поди ж ты, сна ни в одном глазу.

Кряхтя, как почтенный старик, Александр спустил ноги с койки, натянул резиновые сапоги, с которыми, казалось, успел сродниться на эти несколько дней, накинул непромокаемую куртку и нырнул под стоящий стеной дождь. Сквозь его отвесные струи даже было плохо видно костер, естественно погасший. Интересно, а дежурный где? Если выяснится, что спрятался от дождя в одной из палаток, завтра не избежать разноса за столь вопиющее нарушение дисциплины.

Но нет, из-за водной пелены слышались еле уловимые голоса. Дежурный, а им сегодня был как раз Паша Головин, разговаривал с кем-то, кому тоже почему-то не спалось. Дождь заглушал голоса, Веретьев почти по щиколотку проваливался в хлюпающую под ногами жижу. При первом же дожде близость болота давала о себе знать самым недвусмысленным образом.

– Привет, полуночники, чего не спится?

Вынырнувший из дождя Веретьев напугал собеседников. Правда, сделанный из крутого теста Паша только сжал зубы, играя скулами, а вот собеседник его ощутимо вздрогнул, отчего с его капюшона сорвались дождевые капли, потекли по лицу.

– Фу-у-у, Александр Викторович, напугали.

Веретьев рассмеялся забавному пацаньему испугу. Собеседником Пашки был Ленчик, Леня Шахматов, двадцатилетний парнишка, отправившийся с поисковым отрядом Веретьева всего во второй раз. По сути, даже членом отряда он еще не был, потому что не прошел процедуры посвящения в поисковики. Для этого полагалось минимум три сезона побегать в подмастерьях, поделать всю черновую работу, куда входило и мытье посуды, и только после этого получить гордое звание члена военно-исторического отряда.

Парнишка Веретьеву нравился. Он был любознательным, трудолюбивым, не ныл и не жаловался, нехитрые правила поведения в суровом мужском коллективе понял и принял сразу, дисциплину поддерживал, в конфликты не встревал. Хороший был парнишка, дельный.

– Чего обсуждаете? – Дождь, казалось, начал стихать. Еще минут десять, и можно будет разжечь костер, чтобы потом уже с чистой совестью снова попробовать уснуть.

Про себя Веретьев уже решил, что если уснуть не получится, то он, пожалуй, подменит Головина, отпустив того спать. Чего вдвоем бодрствовать зазря? Хотя в их случае, получается, втроем.

– Да вот, Ленчик штуку одну сегодня нашел, решил посоветоваться.

– Это правильно. – Веретьев помнил, как в прошлом году сам проводил инструктаж с молодым студентом-историком, рвущимся в поисковики. Мол, перед тем как что-то рассортировать, а уж тем более выкинуть как не представляющее интерес, покажи старшим товарищам, потому что в экспедиции каждая мелочь имеет значение. – Что нашел-то, Ленчик? Медальон? Гильзу? Или документ?

– Кусок ткани. Мне непонятно, как он мог сохраниться? Тут же вода кругом. Сгнить все должно было к чертовой матери.

– Да в том-то и дело, что не должно, – засмеялся Веретьев. – Мне это полгода назад Паша вон объяснил, а потом я и сам кучу литературы прочитал на эту тему. Погибших в болотах еще называют «болотными людьми». Из-за кислой среды, создаваемой сфагновыми мхами, низкой температуры, а также отсутствия кислорода у них прекрасно сохраняются мягкие ткани, так что трупы выглядят нетронутыми даже через десятки лет. Вот только скелет, как правило, отсутствует, потому что кости в кислотной среде растворяются. Так что найти останки солдат в полном обмундировании мы очень даже можем. И основная наша задача – их сфотографировать, потому что, попадая на воздух, они начинают разлагаться очень быстро. А так эффект естественного бальзамирования получается. И на одежду он распространяется тоже.

Услышав про бальзамирование и возможную «встречу» с телами болотных людей, Ленчик взбледнул, это даже через дождь было видно.

Сглотнув, он мотнул головой:

– Да в том-то и дело, что не может это к нашей теме относиться. Не солдатское это обмундирование.

– А какое?

– Откуда я знаю, но ткань джинсовая.

Он достал из-за пазухи полиэтиленовый пакет, в котором болталось что-то темное. То ли мокрое, то ли грязное.

– Я вообще не хотел брать, потому что в войну джинсов точно не было, а потом вспомнил, как вы учили, что любая мелочь может иметь значение, и взял. При всех постеснялся спросить, чтобы на смех не подняли. Вот, дождался, пока все спать лягут, чтобы с Павлом Евгеньевичем посоветоваться. Да уснул малеха. От дождя только проснулся.

– Вот и я от дождя проснулся, – кивнул Веретьев. – Ты, Лень, молодец, все правильно сделал. И за спрос у нас никогда ни над кем не смеются, потому что спросить – это лучший способ что-то узнать. Конечно, твоя находка к нашим делам никакого отношения не имеет. Тут места жилые. Мог кто-то из местных в болоте утонуть.

Он снова увидел, как изменилось лицо мальчишки, и решил его пожалеть.

– Ну, или куртку утопить. Ладно, беги спать и не забудь вещи развесить у печки, чтобы до утра просохли.

– А с этим что делать? – В руках Ленька по-прежнему держал пакет с лоскутом ткани. И обесценивать уж его находку совсем Веретьеву не хотелось.

– А это я утром посмотрю. При свете дня.

Мальчишка вприпрыжку убежал в свою палатку, то ли расстроенный, что сделанное им «открытие» оказалось неважным, то ли радуясь, что не обнаружил ничего более страшного.

Веретьев повернулся к Пашке, бормочущему что-то себе под нос.

– Ты чего?

– Да говорю, что странно это все. Я ведь родом из этих мест. Никогда тут у нас на болотах никто не тонул. По крайней мере, на моей памяти. Нас в детстве единственным утопленником пугали – Васяткой Прохоровым. Так не было у того никаких джинсов. Какие джинсы в глухой деревне в середине восьмидесятых? Нас родители стращали Васяткой, ужасов нагоняли, запрещая на болото ходить, но ни про каких утопленников базара не было.

Голос его звучал как-то странно, если бы Веретьев хуже знал своего друга, то, пожалуй, сказал бы, что говорил Паша неискренне.

– А вы ходили? На болота? – поддел его Веретьев.

– А как же. Манило нас сюда со страшной силой. Я ж с детства помню, сколько тут гильз можно было найти, котелков солдатских. А как-то раз мы с друганом моим, Юркой, даже гранату нашли. Хорошо, что без чеки и запала. Притащили ее домой, мать с бабкой чуть в обморок не упали. Всыпали нам тогда обоим по первое число. Меня отец веником отхлестал, так еще ничего, а Юрку – ремнем с солдатской пряжкой, дедовым, неделю потом сидеть не мог.

– То есть ты на этой экспедиции настоял, потому что тебя с детства сюда влекло? – Веретьев улыбнулся, но по-доброму, без издевки.

– Так все мы родом из детства, сам знаешь, – немного смущенно ответил Головин. – Наверное, вот этот интерес к поисковой работе действительно тогда зародился. Это было очень интересно – отнимать у земли ее давно забытые тайны. Будоражило кровь как настоящее приключение. Вот считай, что в этом году я свой гештальт и закрою.

– Из отряда уйдешь?

– Нет, отряд – это навсегда, ты ж понимаешь. Но считать, что большое дело я в своей жизни завершил, буду. По всем счетам заплатил, все долги закрыл. И свои, и чужие. Вот так-то.

– Ну, пока мы живы, мы новые долги копим. – Веретьев пожал плечами. – Это я тебе точно говорю, Паш, ибо много над этим думал. Ладно, хотел тебя сменить, но лучше спать пойду.

Вернувшись в палатку, где по-прежнему на разные голоса всхрапывали, сопели и даже постанывали во сне его верные соратники, Веретьев пристроил сушить к печке куртку, скинул сапоги, влез в свой спальник и через минуту уже крепко спал. На сегодня бессонница покинула поле боя, оставив победу противнику.

* * *

Следующее утро встретило таким ясным небом, что оно невольно заставляло сомневаться в том, что у природы вообще есть такое явление, как проливной дождь. Веретьев проснулся, как обычно, в пять утра и чувствовал себя абсолютно выспавшимся, чему не мог не радоваться. Все-таки в экспедиции даже бессонница становилась не такой злобной, и ночной ее визит не привел ни к головной боли, ни к чувству полной разбитости в теле. И за это спасибо.

Потихоньку просыпался, умывался, ел свою утреннюю кашу, сваренную на походной печке, лагерь. Бойцы поискового отряда переговаривались тихонько, вполсилы, словно примериваясь к новому дню, чистили зубы, плескались в лужицах болотной, пахнущей торфом воды.

– На речку бы сходить, – мечтательно сказал Ленчик. – Вода, наверное, теплая. Наплавались бы, да и вымылись по-настоящему. Я по карте смотрел, тут недалеко.

– В воскресенье сходим, – пообещал Веретьев. – По традиции объявим банно-постирочный день.

Сегодня была пятница, и Ленчик немного приуныл, но, впрочем, уже скоро снова вернулся к своей привычной улыбке. Этому парню ничего не могло испортить настроения.

– В воскресенье так в воскресенье. Это ж уже послезавтра, – бодро сказал он. – Александр Викторович, а ткань, что я нашел, будете смотреть?

Веретьев тяжело вздохнул. Возиться с бесполезной находкой не хотелось, но он же пообещал. Нельзя заставлять мальчишку сомневаться в слове командира, и исследовательский пыл в нем гасить тоже нельзя. Он и так мало в ком горит.

– Тащи свою тряпицу, – покорно сказал он. – Пока ребята собираются, я посмотрю.

– А завтрак?

– Да я уже позавтракал.

Он поднялся с бревна, на котором сидел, и оглянулся в поисках бака, в котором они мыли посуду.

– Да давай уж, сама вымою, – с показной грубостью мимо прошла Таня, забрала его миску и ложку, слегка коснувшись пальцами руки, словно лаская мимоходом.

Веретьев снова вздохнул. Ну как ей объяснить, что она зря старается?

Таня была симпатичной, ладно скроенной, доброй и веселой. А еще свободной, абсолютно свободной от любых обязательств, а это было для Веретьева важным, потому что на замужних женщин для него было наложено табу. А еще покорной, и, пожалуй, именно в покорности, которая, не скрываясь, выплескивалась из глубины Таниных глаз, и крылось объяснение, почему она не привлекала Веретьева. Ну вот нисколечко не привлекала. Покорность его раздражала.

Ленчик принес пакет с лоскутом ткани, в котором при свете дня действительно угадывалась синяя джинса. Такой цвет назывался «индиго» и, пожалуй, был единственно возможным в Советском Союзе.

Не совсем понимая, зачем он это делает, Александр развернул пакет, натянул всегда лежащие в кармане резиновые перчатки и достал лоскут. Тот начал расползаться прямо в руках. Ну да, ткань долго лежала в толще торфа, а потом при соприкосновении с воздухом начался быстрый процесс гниения. Ничего удивительного.

– Пойдем, покажешь, где ты это нашел. – Веретьев решительно поднялся, махнул рукой Паше Головину, чтобы следовал за ним. Он и сам не знал, какая сила гонит его к месту находки куска старой джинсовой ткани. К Великой Отечественной войне и тому делу, которому они все тут служили, она не могла иметь отношения, и все же.

– А раскопки как же?

– Ребята без нас выдвинутся, потом догоним. Далеко это?

– Нет, во вчерашнем квадрате, метров пятьсот к югу отсюда.

– Ну и лады, быстро управимся. Надежда Александровна, пока не вернемся, вы за старшую.

Пожилая женщина молча кивнула, что поняла и приняла.

Все снаряжение взяли с собой, чтобы в лагерь потом не возвращаться. Шли гуськом, под ногами хлюпало сильнее обычного. Ночной дождь заметно поднял уровень воды, но Веретьев не волновался, судя по карте, до настоящей топи еще довольно далеко.

Шли минут восемь, не больше. Деревья давно уже сменились низкорослыми кустарниками, и впереди уже виднелось ровное пространство, поросшее травой и мхом. Болото.