Текст книги "Смятая рукопись "

Тем не менее, поэзия 20-30-х годов XX века еще хранила отблески классической. Однако полифония, созданная творчеством Н. Гумилева,  А. Блока, И. Северянина, В. Маяковского, В. Хлебникова, Д. Хармса, А. Введенского, С. Есенина, Н. Клюева, А. Крученых, Э. Багрицкого, М. Волошина, М. Кузмина и др., затихала вместе со смертью поэтов либо была заглушена залпами соцреализма.

Так, в Декларации пролетарских писателей «Кузница» подчеркивалось, что они выступают «против пустозвонства, стихачества и рифмачества», «словесных бездушных фокусов», «индивидуалистических мигов и настроений». Из творческих наработок поэзии были исключены школы имажинистов, символистов, футуристов, как классово чуждые явления.

Прежде всего, литературе вменялось служение делу пролетариата, программе партии; задача ее – отражение и воспевание Октября, грандиозности событий, социальных перемен, происходивших в стране. Не случайно креп голос агитатора – горлана и борца, заглушая мягкую тональность, яркую образность, ритмы и рифмы «старых поэтов».

Поэзия, как и литература в целом, не избежала политизации. И это незамедлительно отразилось на ее уровне: множество стихов и почти полное отсутствие поэзии. Хотя А. Блок еще в 1919-м году в статье «Интеллигенция и революция» предупреждал писателей об этом: «если они делают политику, то грешат против самих себя, потому что " за двумя зайцами погонишься – ни одного не поймаешь": политики не сделают, а свой голос потеряют»[2]. Однако, вопреки его мнению, именно писатели и поэты надолго стали идеологическим «оружием» власти, формируя мировоззрение народа в нужном направлении.

С наступлением тоталитаризма «я», прежде индивидуальное, самостоятельное, передававшее интимные чувства, стало чуждым торжествующему, коллективному «мы». Резко осуждались авторы, «тесно связанные по своей психике с прошлым». В поэзии все надсаднее звучала неопатриотическая тема. Революционная романтика обрела характер «трибунной», «баррикадной» – одобренной идеологами культурной революции.  Наступила пора «потрясающей открытой грандиозности, не знающей ничего интимного и лирического».

Поэты обязаны быть, как все, – «винтиками» системы. «В классовом обществе художественная литература служит задачам определенного класса. И только через него – всему человечеству»[3]. Но не все готовы шагать строем, в ногу, «левой, левой». Были те, чьи мысли и творческие искания не укладывались в «прокрустово ложе» догматов пролетарской литературы, «которая организует психику и сознание рабочего класса и широких трудовых масс»[3]. Те, кто посмели иметь свой голос, были обречены: около четырехсот поэтов распяты при одобрение «сознательных граждан». Их обвиняли в участии в заговорах, шпионаже, подготовке к диверсиям, распространении вредных идей, одним словом, объявляли «врагами народа».

Оклеветанные «праведниками».

Принесенные в жертву кремлевскому Молоху.

Расстрелянные, сосланные в лагеря, как преступники, и умершие там.

Похороненные в безвестных могилах.

Не дописавшие стихов.

Не успевшие протянуть руку молодому племени поэтов.

Жизнь продолжалась: поднялись, вставая во весь рост дети, родившиеся в 10-20-х годах 20-го века. Поколение, которому выпала короткая юность и стремительное взросление на фронтах Великой Отечественной. Поколение, успевшее вытолкнуть в жизнь молодых поэтов, одним из которых был Борис Смоленский.

Первое поколение граждан СССР. Пионеры во всем. Вера родителей в построение невиданного прежде общества, их энтузиазм стал верой детей, определив их судьбы.

Они – поколение, избавленное от груза «пережитков» старого общества, и стремительно меняющееся настоящее – их будни. Но если личность молодого гражданина формировалась на фундаменте, заложенном отцами, и оба поколения были объединены духом времени, то в поэзии, как творчестве, они были одиноки.

Трудно начинающим поэтам, тем более что на 20-30-е годы прошлого века пришелся не только раскол русской литературы, как следствие социальных предпосылок. Молодые поэты оказались, по сути, в культурной изоляции, в «подвешенном» состоянии: далеко под ними – лишь «кирпичики» от разрушенного многовекового фундамента русской поэзии. Но время торопит вперед – нужно идти. И поэты из поколения 10-20-х годов действительно начинали с нуля и без какой-либо поддержки со стороны. Они сами вспахивали и засевали целину, сами приходили к пониманию стихосложения, сами создавали свою «музыку», которая врывалась в монотонный поэтический мир звучными аккордами. Но редакторы, исповедуя пролетарскую идеологию, не принимали всерьез молодых, безвестных. Как и во все времена, поэты опережали календарь эпохи: еще не родился их читатель. Поколение, прошедшее «огонь» революционных битв, но в массе своей малообразованное, оказалось совершенно неподготовленным, чтобы принять гармонию поэзии.

Хотя молодые, случалось, писали пафосные, созвучные «громкому» времени произведения, но все же лирический герой, далекий от выполнения требований «"идеологического" действия», пытался высказаться, прежде всего, о своем внутреннем мире, о том что "бродяжит в крови», о своих переживаниях, о миропонимании юноши, «уже не мальчика», вступающего во «взрослую» жизнь.

Творчество начинающих поэтов второй половины 30-х годов, в числе которых были Николай Майоров, Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Борис Смоленский, имело свою особенность: молодому лирическому герою был интересен внутренний мир человека, современника, и в меньшей мере – внешнее, грандиозное, парадное, но обезличенное.

Лирика молодых поэтов – отражение чувств, спроецированных другим временем, нежели у классиков русской просодии. Они сами приходили к своему мироощущению. Сами, экспериментируя с формами, стилистическими фигурами, ритмами, на ощупь старались найти близкую себе систему стихосложения. Для них поиск – естественная составляющая процесса взросления. Поиск жизненной позиции и поиск своего почерка определили массу «атома» личности, энергия которого до поры оставалась скрытой.

Удивительно: как быстро взрослели «мальчики державы», готовые не только поднять «паруса», но и пойти воевать за свою страну. Они успели сделать лишь первые шаги на пути в литературу. Незамеченные «руководителями», писали так искренне, без оглядки, как никто после них.

Именно они вдохнули воздух свободы, и свободными были их слова и поступки.

Их мироощущение, эмоциональные порывы, оптимизм и уверенность в будущем – естественное для 16-20-летних – не были искажены «кривыми зеркалами» истории. Стена пропаганды отгородила молодежь от ужасающей действительности масштабных репрессий и всевозможных «перекосов». Возможно, поэтому они – то единственное поколение идеалистов, без скепсиса, искренне воспринимавшее все, что говорилось с трибун, еще не знавшее, что есть две правды: «для себя» и «общепринятая».

Мы, привычно называем их романтиками. Они же не пользовались этим словом применительно к себе. Все, что делали, все, что писали, все, о чем пели, – это их жизнь, их понимание жизни, ими намеченный маршрут. Не примерка к жизни, а Жизнь.

«Романтика ни при чем – этим глупым словом меня будут попрекать всю жизнь, как нищего коркой хлеба. Разве в этом дело?!» – писал Борис Смоленский[5].

Юноши и девушки предвоенной поры видели грандиозностью свершавшихся событий, современниками которых являлись. Оптимизм, свойственный молодым, подпитывался энергией отцов. Родина для них не слово «вообще» – их мир, защищать который – долг мужчины.

Проблемы старшего поколения? Что юноши успели увидеть и осмыслить? Молодость торопится вперед, поскорее вырасти из детских «штанишек». Едва окрепли  крылья – «птенцы» 10-20-х годов покидали «гнезда».

Горячая песня бродяжит в крови,

Горячими зорями мир перевит.

Кто вышвырнет двери, кто в ветер поверит,

Кто землю тугими шагами измерит,

Кому не сидится под крышей – вперед!

Срываются птицы в большой перелет.

Смелые, бесшабашные, авантюрно-оптимистичные, свободные в мыслях, сильные духом,  молодые не испытали страха, который вошел с «большим террором» в повседневную жизнь их родителей. Несомненно, они уже слышали о «врагах народа». Но вера в идеал, как свежий ветер, наполняла паруса судеб. Крепла убежденность: только в их стране «вольно дышит человек». Моральная готовность к защите Родины – еще одно отличие того поколения. Возможно,  психологически они взрослели быстрее, чем нынешние, и слова агитационной песни-призыва отражали их миропонимание:

Если завтра война,

Если завтра в поход, –

Будь сегодня к походу готов!

2.

С эпохой нас связала

Немногословная мужская дружба –

Я не люблю ей льстить в глаза.

Зачем?

Она прекрасна и без славословий

Суровою мужскою красотой.

Анализируя творчество молодого автора, следует обратить внимание на роль книги в процессе становления Бориса Смоленского, как поэта.

По воспоминаниям Б.Т. Грибанова[8], в семье Смоленских книги не просто любили и читали – собирали домашнюю библиотеку. Спустя десятилетия, став известным, писатель не забыл, что роман «Как закалялась сталь» он получил из рук Бориса. Интересно его свидетельство, касающееся культа книги в доме Смоленских:

«А когда я впервые пришел к ним в дом, то поразился обилию книг. Были собраны все академические издания, в том числе и выходившие тогда тиражом в три и пять тысяч»[5].

Позже, уже в армии, Борис не расставался с книжечкой стихов В.Хлебникова.

Книги. Вероятно, благодаря им, юноша получил глубокое гуманитарное образование именно дома: книги ввели его в мировую культуру, познакомили с основами эстетики творчества.

Предполагаю, что читал он не только стихи, но и прозу Александра Блока, стоявшего у истоков советской литературы (умер через две недели после рождения Бориса). Допускаю, что останавливался на строчках:

«Жить стоит только так, чтобы предъявлять безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить не в «то, чего нет на свете», а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она – прекрасна» [2].

Начало творческого пути Бориса-поэта – само воплощение мысли Поэта Блока.

Влюбленный в море, Борис не мог не проникнуться романтикой произведений Александра Грина. Пережитое фиксировалось памятью и отзывалось мыслями. Восемнадцатилетний юноша писал:

«Грин потрясает тонкостью чувствования. Его сюжет – это не исследование внешних событий, а психологическая запись, преломленный мир… он просто заставляет мысли жить человеческой жизнью»[5].

Стихотворение «Потерян ритм» датировано1938-м годом. Его лексика наводит на мысль о знании молодым автором теории стихосложения, терминов, присущих поэзии: ямб и хорей, аллитерация, строфы, образ. Использование приема антитезы: «дыханье для стиха» и «проза – необъятней катастрофы» подчеркивает тему стихотворения. Перепев «стихов, стишонок и стишат» представляется эхом «Заклятия смехом» В.Хлебникова (а это, в свою очередь, наводит на мысль об интересе начинающего поэта к творчеству реформиста русской поэзии). Кроме того, стихотворение богато метафорами с использованием глаголов и отглагольных форм, обозначающих перемену состояния («биться», «стихать», «заплещут», «развертывало», «швыряя», «отлиты», «мешают»). Олицетворения служат усилению выразительности и динамичности текста.

Что ни напишешь, что ни говори,

А сердце не заставишь биться ямбом.

Зарницы на заре начнут стихать,

Под ветром тучи низкие заплещут.

Но где найдешь дыханье для стиха

Такое, чтоб развертывало плечи?

И как ты образ там ни образуй,

Швыряя медяки аллитераций -

Но где дыханье, чтобы как грозу,

Чтоб счастье – и не надо притворяться?

Пусть для стихов, стишонок и стишат

Услужливо уже отлиты строфы –

Анапесты мешают мне дышать,

А проза – необъятней катастрофы...

В стихах и письмах Борис Смоленский упоминает о зарубежных писателях, композиторах, художниках: Гарсии Лорке, Стендале, Франсуа Вийоне, О’Генри, Крейслере, Листе, Моцарте, Сальери, Пикассо. Исходя из этого, можно предположить, что юноша, тем более, знал творчество русских прозаиков, поэтов, композиторов.

Возможно, именно книги стали учителями Бориса-поэта. И сегодня стихи молодого автора увлекают своей жизнеутверждающей мелодией. Они не отшлифованы, не чувствуется «школа», не заметна «правка» опытного учителя – автор лишь успел записать ту музыку жизни, которая слышалась ему из глубин. Все, казалось, еще впереди. Но приближались «сороковые роковые».

И будет прочерчена линия, соединяющая Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Александра Блока и молодых поэтов, погибших в годы Великой Отечественной войны. Каждое из этих поколений, каждое из имен идентифицируется с определенной эпохой в развитии русской поэзии.

Борис Смоленский. Один из многих, начавших путь в поэзию в середине 30-х годов. Один из всех, кто шел через кромешный ад войны, не отвернувшись, не прячась за чужие спины.

Хронология стихотворений молодого поэта коротка, как и его жизнь. Первое из дошедших до нас – «Моя песня бредет по свету...» – датировано 1936-м годом, последние – 1940-м. Всего пять лет.

Пять лет – много или мало?

Пять лет – четверть прожитой им жизни.

Борис навсегда остался в памяти матери двадцатилетним.

Один из миллионов тех, «которые умерли очень молодыми», «на заре или ночью, неожиданно и неумело».

Время взросления, становления характера Бориса Смоленского, проба пера поэта пришлись на годы, ставшие вехами мировой истории.

1936-й. Впереди пять лет жизни.

События в Испании, имевшие вначале местное значение, вызвали затем общественно-политическое землетрясение в европейских государствах. Победа «Народного фронта» на выборах в кортесы – «Над всей Испанией безоблачное небо» – военный мятеж  –  гражданская война – фашизм. Война, локальная, далекая от границ СССР, тем не менее, коснулась соотечественников Бориса. «Но пасаран!» – повторяли вслед за Пассионарией военспецы, летчики, интербригадовцы, спешившие на помощь осажденному Мадриду.

Борис в то время жил в Новосибирске, куда переехала семья Смоленских. Отец – самый близкий человек,  не только дал жизнь, но и заразил сына Жизнью.

Ошеломило известие – погиб Федерико Гарсия Лорка. Борис написал письмо в Москву с просьбой послать добровольцем в Испанию и стал изучать испанский язык. (Позднее принялся за переводы стихов Лорки и начал работу над поэмой, посвященной поэту).

1937-й. Год шестнадцатилетия Бориса.

Арест отца стал для него неожиданностью. «Враг народа»?

Он, самый близкий ему человек? Он, возглавлявший отдел «Комсомольской правды», затем работавший в Тифлисе, редактировавший газету в Новосибирске? Он, с кем Борис побывал на Урале и Кавказе, в  Сибири и Карелии? Он, кто «долго жил на море, ходил в плаванье вокруг Европы» и от кого сын унаследовал тягу к морю?

Ошибка, разберутся…

О дальнейшей судьбе отца сын ничего не знал...

В Сталинских расстрельных списках есть запись:

«Новосибирская область

Список лиц, подлежащих суду Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР

от 19 апреля 1938 года

Сталин, Молотов, Каганович, Жданов»

Двадцать вторым в списке значится «Смоленский Моисей Пантелеймонович. г.Новосибирск. 1-я категория»[6].

Отец. 1-я категория – высшая мера наказания.

Борис не знал.

Из нескольких десятков сохранившихся стихотворений Бориса Смоленского лишь три датированы 1937-м годом. Одно из них – «Листья все сорвало, в грязь швырнуло, в лужи...»

Листья все сорвало, в грязь швырнуло, в лужи,

И гуляет ветер по дорожкам сада.

Вместо звёзд – туманы,

Вместо солнца – стужа.

Это так и надо.

Ложью, грязной, глупой, никому не нужной,

Встала предо мною серая преграда.

Вместо грез – туманы,

Вместо ласки – стужа.

...Это все так надо.

Читая, трудно не заметить нехарактерное для юноши пессимистическое настроение. В стихотворении одна доминанта: грозный колокол судьбы зловеще звонит над головой, не убежать, не спрятаться от гула. Ощущение читателя: перелом, начало нового этапа жизни: по ту сторону стены привычный уютный, теплый мир, по эту – неприкаянность, холод, неизвестность. Антитеза создает зримый образ душевного потрясения. Всё изменилось: вместо живых листьев на деревьях, звёзд, солнца, грёз, ласки – листья, сброшенные в грязь и лужи,  туманы, стужа.

Осенняя стужа, туман – явления природы. Ложь и туман, неопределенность – в реальной жизни Бориса. Линия раздела – ложь. Ложь, которую юноша бескомпромиссно назвал «грязной, глупой, никому не нужной». И все же слышится не крик, а вздох: «…Это все так надо». Там, по ту сторону, – жизнь продолжалась…

1938-й, 39-й, 40-й – отсчет уже шел: три, два один …

Время взросления, становления личности Бориса Смоленского. Для юноши, наделенного поэтическим даром, художественным воображением, к тому же склонного к размышлениям, «вжиться» в мир не просто.

Выбор сделан: две стихии – море и поэзия, или поэзия и море.

Но остаются вопросы – к себе. Многое нужно успеть: осознать свое место в жизни, испытать свои силы, осмыслить цели, пережить юношескую любовь. Вопреки  жестокой судьбе, сумел.

«Иногда, когда я оглядываюсь назад, я удивляюсь: сколько я успел впихнуть в эти 20 лет, – любому хватит на 30!..» – писал Борис накануне своего двадцатилетия.

Ленинград, Москва, Карелия.

Нева и Кольский залив.

Друзья давние и новые.

Море и поэзия…

Биография Бориса Смоленского краткая, многое нам неизвестно. Стихи – своего рода поэтический дневник, благодаря им не только слышишь голос поэта, но и представляешь его характер. В восемнадцать-двадцать еще не врут, еще верят в идеалы, еще исполнены душевных сил и ожиданий «все получится!».

Так же, как и автор, лирический герой произведений молод, с открытым характером, так что стоит послушать, что он говорит.

 О себе:

Я оптимист, но не из тех, что ныне

Кричат, что нет ни горя, ни беды,

Кто враг и всех, и всяческих уныний,

Как социально чуждой ерунды.

Переполнен озорною силой,

Щедрый на усмешку и слова

Полустудент и закадычный друг

Мальчишек, рыбаков и букинистов.

О будущем:

Я все отдам за взгляд большого неба,

За жизнь, как поцелуи на ветру.

Капитаны, на шхунах-скорлупках

Уходившие в море без слов,

Берегли, как любимую трубку,

Синий томик моих стихов.

… тоску скитаний утолив,

Дышать, как море,– ровно и глубоко,

Непобедимо, как морской прилив.

О миропонимании:

Не нас уносит, это мы уносим

С собою все.

О переменчивости настроения:

Вперед, чтоб землю знать, как глобус,

И чтоб как глобусом вертеть...

Край мой чистый! …

Дай мне силу, дай мне слово сильное

И не требуй, чтоб вернул назад.

Руками раздвинул бы улицу,

Да жалко сломать дома

Тоска несбыточных желаний

В тоске несложенных стихов.

Провозглашает тост:

Мы солнцем налили стаканы!

… Я пью,

Я пью за удачу тех,

Кто гонит против пурги собак,

Устав как собака сам.

…

За самые северные моря,

В которых идут корабли,

За самые серые глаза,

Которых со мною нет...

Взрослея, Борис, не изменял себе: «бредил бурями и парусами, мечтал о кораблях и океанах». В те годы, когда всех волновали полеты в стратосферу, молодых манило небо, и они выбирали авиацию, Бориса влекла морская стихия. С детства мечтая стать капитаном дальнего плавания, поступил учиться на судоводительский факультет Ленинградского института водного транспорта:

И я сказал: "Я буду там!"

Так я решил свою судьбу.

Ходил в учебные плавания, но стихи по-прежнему будоражили душу. Приоткрылся вымечтанный морской простор, заветные дали без горизонта, но, достигая полярных широт, скучал по земле, оставшейся далеко за бортом учебного судна.

«Да, вот еще цветов хочется, и чтобы солнце светило не какие-нибудь два-три часа, а весь день».[5] – Писал он девушке.

Стихи и море, хорошо, если бы только это. Но судьба испытывает человека, не делая скидки на возраст. Бориса Смоленского дважды (в 1939-м и 1940-м) призывали в армию, и оба раза он вскоре возвращался домой. Непростые годы. Непростые судьбы тех, чей путь определяла анкета. По анкете Борис «неблагонадежный» – отец арестован. (В то время это уже не редкость, но для юноши – ложь, чья-то ошибка).

Дата написания большинства из сохранившихся стихов Бориса Смоленского – 1939-й год. Что волнует его? Не просто ответить: весьма разнообразна тематика. Мысли, которыми делятся с читателем литературные герои стихотворений, – по сути, мысли, созвучные юноше, впервые осмысливающему мир, частью которого он стал.

Дорога, движение – символы молодости. Борис спешил: «Дорога ждет. Иди. Пора». К несчастью, путь оказался недолгим, став фронтовой дорогой. Неумолимый рок войны, собирая кровавую жатву, не сверяется с метрикой. Но разве об этом думают восемнадцатилетние юноши, только начав различать вкус жизни? Постижение мира и осознание себя в нем – непрерывное движение духа, становление личности.

Как и автор, его лирический герой – не наблюдатель: «И задыхаюсь в праздничной игре я, бегу…». Для него жизнь – это непрерывное движение: мчится «ночной экспресс >…< по черной спутанной ночи», «листает полустанки», «несется ветер», «машут крыльями деревья», «кружит моря ураган», «корабли уходят в поход», «свистом пугает пурга». Зная свой ответ, он подталкивает читателя задуматься: «Что выше счастья быстроты?».

Ощущения движения переданы автором разнообразными художественными средствами. Еще не выбран классический стихотворный размер, еще угадываются рифмы, но сам автор в движении – в поиске своего «стиха». Нередко пишет верлибром, редким в то время. В стихи Б.Смоленского вплетены запоминающиеся символы. Ритм, как перестук колес экспресса, дорога вперед и только вперед, за птицами и ветром – все ради счастливого мгновения: понять происходящие внутренние перемены. Гипербола точно определяет эмоциональное состояние юноши, его ощущение: «сердце, как солнце, над миром встает». Он не винтик, не песчинка – солнце!

Образ сердца-солнца. Только лишь рисунок поэтическое воображение юноши? Или остались впечатления от ранее написанной картины В.Маяковского:

А мне, ты думаешь,

светить легко. –

Поди, попробуй! -

А вот идешь –

взялось идти,

идешь –

и светишь в оба!

Лирический герой поэзии Бориса Смоленского в чем-то похож на автора, но не двойник. Подчиненный воле поэта, он не дистанцируется от читателя. Потому чувствуешь себя его спутником, когда «по гулкой мостовой несется ветер, / Приплясывает, кружится, звенит». И сожалеешь, что ты не один из тех, кто смотрит из окна мчащегося экспресса.

Откликаешься на зов:

За птицами – в ветер, на север, на юг,

Влюбленные в бурную землю свою.

Не медли! Скорей! Через час уже поздно.

…

Кому не сидится под крышей – вперед!

Срываются птицы в большой перелет,

Заря за порогом – в дорогу, в дорогу!

И сердце, как солнце, над миром встает.

Легкий на подъем, готовый в дорогу, лирический герой не мыслил жизни без движения. Таким он остался для читателей, ничуть не состарившись.

Восемнадцатилетний автор писал:

«Движение (а жизнь только движение) происходит во всех направлениях, и те, кто понял направление движения, идут по вагонам к паровозу – стать машинистом. А остальные – так, пассажиры. Ненавижу слово пассажир. Движением нужно управлять, а не подчиняться. Среди множества слов, обозначающих путника, слово пассажир самое отвратительное…»[5]

Как и многим юношам, лирическому герою произведений Бориса Смоленского свойственны категоричность и мечтательность:

Уют жилья, последний ломоть хлеба,

Спокойный сон, счастливую игру,—

Я все отдам за взгляд большого неба,

За жизнь, как поцелуи на ветру.

С возрастом мечта о море определила цель – стать капитаном. Она могла бы осуществиться. Если бы не «большой террор», который не только крушил семьи, обрекая детей на сиротство, но и безжалостно ломал их «крылья».

В детстве, как у всех, кораблики в лужах. Позднее грёза обрела образность, наполнилась звуками моря, воображение дорисовывало картины:

Я капитан безумного фрегата,

Что на рассвете поднял якоря

И в шторм ушел, и шел через пассаты,

И клад искал и бороздил моря.

Страстная мечта, о которой поведал читателю лирический герой, присуща подростку. Безумный фрегат в штормящем море, бесстрашный капитан, от которого «норд, как перепуганный, бежал», поиск клада – что может быть еще желаннее, романтичнее?