Текст книги "Лондон у ваших ног"
Автор книги: Людмила Леонидова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
– Все правильно. Она любила тебя, ревновала, и чувства, которые все это время копились в ней, выплеснулись наружу именно в сексе, к тому, что так дорого тебе.
У меня высохли слезы. В голове стало яснее, как-то разложилось все по полочкам. И вдруг меня посетила совершенно новая мысль: я ругаю Шуру, обвиняю, презираю, но при этом абсолютно не думаю о том, как же он, моя единственная любовь на всю жизнь, трогал, ласкал, гладил ту, к которой относился безразлично, более того – с презрением. Смеялся над мелкими чашечками ее бюстгальтера, в то время как я едва носила тяжелые от молока груди, соски которых он так любил целовать, щекоча кончиком языка.
– Зачем ей это? – вопрошал он, брезгливо поднимая двумя пальцами со стула забытый (или специально подброшенный?) крохотный бюстгальтер. – Она же мальчик?
И вот теперь он, моя любовь, предает меня, и с кем?!
– Говорят, когда любишь, можешь все простить, – продолжил дедушка. Все наоборот, простить можно, когда любишь не сильно, или если человек тебе безразличен.
Я, думаю, что дедушка прав. Не могу простить, не могу. Слезы вновь градом льются из глаз. И снова мысли возвращаются к подруге. Она даже не оправдывалась передо мной, что все это случайно… что была не в себе… что так получилось…
Я повернула ключ в двери и в ту же минуту, минуя маленькую прихожую, с дочкой на руках вошла в комнату. Сколько мы с Александрой наблюдали сцену, которую я не сумею стереть из памяти никогда, сказать не могу. Мне показалось, что это была вечность. Нервные клетки, выскакивая из меня, заполняли комнату. Девочка тоже вырвалась из рук и громко заплакала. Шурочка медленно поднялась с колен и спокойно, мне даже показалось победоносно, посмотрев в глаза без тени смущения или угрызений совести, выпрямилась.
Только теперь я увидела, какая она действительно худая. Острые ключицы, ребра и два маленьких сосочка торчали из нее. Я думаю, что, если бы не ребенок, она продолжала бы делать то, что делала до нашего прихода. В ее глазах я прочитала досаду и злость. Она выглядела как самка, у которой только что отбили самца. Я точно помню ее холодный взгляд, абсолютно без покаяния. Она стала одеваться: сначала один ажурный чулок, потом другой, затем обтянула и без того тощее до безобразия тело черной комбинацией. Откуда она у нее? Когда Юра подарил мне такую же, подруга насмешливо хмыкнула и прокомментировала:
– Чтобы самому возбуждаться.
Я, не обратив тогда внимания, пожала плечами.
Лифчик, тот самый, над которым он смеялся, она засунула в сумочку. Ни тени смущения.
Ему стыдно перед нами, он отвернулся лицом к стенке, укрылся простыней с головой.
Ей – нет.
– Сура, – проговорила Александра, тормоша отца, – зачем ты заснула папу навсегда. Теперь он не проснется, да? – Малышка не выговаривала букву «ш» и часто выдавала подобные перлы.
Наконец я заметила на бледном, как у всех блондинок, прозрачном лице Шуры красные пятна.
«Это он терся щетиной об ее щеки», – надрывая себе сердце, подумала я и ревниво обследовала взглядом острые плечи. Они тоже были покрыты красной сыпью. Она продолжала ходить по комнате в одной комбинации и чулках. Длинные, сухие, как палки, ноги перешагивают через его брюки, выдернутый из них пояс… «Пояс выдернут, – отмечает мой мозг такие, казалось бы, незначительные детали. – Это она ласкала его, раздевая…»
Мы были очень близки с Шурочкой и рассказывали друг другу многое. Чаще рассказывала она, не опуская интимных подробностей своих похождений. Тот самый второгодник Петя, который давно женился, не отказывал себе в удовольствии временами заняться с ней сексом. Она обожала любить мужчин сама, брать инициативу в свои… руки. Поэтому валяется ремень, выдернутый из брюк…
Шурочка поймала мой взгляд и облизнулась. Мы понимающе посмотрели друг на друга. Мы вообще могли с ней не разговаривать. «Ему нравится это», – прочитала я в ее глазах и, чтобы не рассыпаться окончательно, выбежала на улицу.
Ноги сами понесли меня на работу к дедушке.
Родители считали его «крейзи», то есть постановили, что после смерти бабушки у него поехала крыша. Они прожили с бабушкой много лет. Он был врач, причем хороший врач, и не мог справиться с ее болезнью. Они очень любили друг друга. После этого, совсем еще не старый, он бросил свою профессию и пошел работать диспетчером в «Скорую помощь». Ему казалось, что там он эффективнее сможет помогать людям. В «Скорую» часто звонили отчаявшиеся люди, которым он ставил диагноз: попытка суицида, то есть стремление покончить с собой. Перед этим им необходимо было с кем-то поговорить. В таких случаях другие диспетчеры переключали на него. Тогда еще не было современной службы «телефона доверия». Дед умел уговаривать, убеждать потерявшихся в жизни. Я не помнила, как добралась до него.
В душной комнатке сидели люди с наушниками и аппаратурой на столе. Несколько пожилых женщин и один мужчина.
Дедушка как раз увещевал какого-то сумасшедшего, который собирался выброситься из окна.
Стояло прекрасное солнечное утро. Я, кстати, тоже не обратила на это внимание, а дедушка расписывал краски природы, чтобы отвлечь того человека, объяснял, что будут и свет, и солнце, и трава, и все эти люди, которые явились причиной трагедии позвонившего, станут наслаждаться всем этим, а его не будет! Отключившись, он тяжело вздохнул, вынул из кармана носовой платок и вытер пот со лба. Потом внимательно посмотрел на меня. Мне показалось, что дед догадался, зачем я пришла, поднялся и обнял за голову.
Я стала сбивчиво объяснять ему, что решила сделать Юре сюрприз и, раньше срока вернувшись из командировки, забежала к родителям, забрала дочку и помчалась со всех ног к любимому. Рассчитывая, что он еще спит, я не стала будить его звонком в дверь, а тихонько открыла ее своим ключом. Расставшись с ним всего на три дня, я так соскучилась, у меня была куча новостей, столько хотелось ему рассказать…
Получив после диплома распределение в одну из центральных газет, я очень гордилась своей первой работой. Меня, как самую молодую, часто посылали в командировки в глубинку. Посылали по письмам трудящихся. После дрянных гостиниц и суточных, которых не хватало ни на что, отмывшись в настоящей московской ванне, я залезала в постель к любимому и рассказывала о чужих бедах, горестях, неприятностях, случалось, даже о неразделенной любви. Юра слушал вполуха, никогда никому не сострадая и не понимая моих бурных эмоций, изредка отстранял меня от экрана – потому что в это время обязательно шел его любимый футбол, волейбол или еще какая-нибудь спортивная передача.
Он был довольно безразличный человек. По жизни его интересовали две вещи: спорт и красивая одежда.
Только сейчас я понимаю, насколько он был примитивен. Даже для такой молоденькой девушки, как я. Но тогда его красота застилала глаза, моя чувственность восполняла отсутствие его интеллекта. Это было какое-то наваждение, зависимость от него.
Командировка, из которой я вернулась раньше срока, хорошо запомнилась мне: в районной больнице произошло ЧП – умер ребенок, которому сделали пересадку кожи отца, коим этот человек на самом деле не являлся.
Судили врача. Поверив родителям на слово, он не идентифицировал подлинность отцовства. Не было средств – в этой больнице вообще не было ничего. Сейчас это кажется невозможным. А тогда, в маленьком городке, когда ребенок опрокинул на себя кипящую кастрюлю, срочно нужно было что-то предпринимать, а из медперсонала – только один хирург, молодой парень по распределению из Москвы. На мой взгляд, он поступил правильно: предупредил родителей об ответственности. Другое дело – мать ребенка. Я как раз беседовала с ней. Она работала официанткой в столовой комбината. Спала с директором. Муж ничего не знал и обожал родившуюся, как он считал от него, дочь. Пересадить свою кожу дочери эта выжженная перекисью блондинка отказалась. Она не знала, от кого у нее ребенок. Просто не задумывалась об этом.
Вопрос из области морали. Кто виноват? Кстати, именно так я хотела назвать свой материал. Я была на стороне врача. Мне не понравилась наглая, с завитушкам от перманента, размалеванная мать, которая подставляла симпатичного доктора. Тот сидел, положив голову на стол, и твердил, что виноват: да в этот день у него не было лаборантки, чтобы взять кровь у папаши, но он мог сделать это сам, а не верить на слово родителям.
Его должны были судить. Но тут в дело вмешалась та сама лаборантка, которой не было. Чтобы выручить доктора, она заявила, что была на работе, делала анализ, и ошиблась.
Операцию молодой доктор провел блестяще. Так признала прибывшая на место разборки комиссия из Москвы. Но организм девочки отторг чужие клетки и… мужчина, считавший себя отцом, подал в суд. Доктору грозила тюрьма. И эта лаборантка, взяв всю вину на себя, написала нам в редакцию трогательное письмо. Она любила этого доктора и собиралась понести вместо него наказание. Ей грозил большой срок.
Я неслась домой к любимому, чтобы рассказать ему обо всем этом и признаться, что поступила бы точно так же.
Штамп в паспорте
Как и пообещал мне дедушка, время оказалось лучшим лекарем. Боль от предательства двух самых близких людей постепенно утихла. Обиды забылись. Я повзрослела и стала смотреть на события как бы со стороны.
Познакомившись с Мишей, моим теперешним мужем, и пожив несколько лет в гражданском браке, мы подали заявление в загс. По правде говоря, этот штамп в паспорте нам не очень-то был и нужен.
Нам вручили приглашение в магазин для новобрачных. У нас в стране это была важная составляющая ритуала бракосочетания, своеобразная стимуляция для официального оформления отношений между взрослыми людьми, у которых уже есть ребенок.
В цивилизованных странах существует брачный контракт, который необходим в связи с оформлением документов на имущественные права супругов в случае расторжения брака и других спорных вопросах. Им, на Западе, важно, что каждый получит: какую, скажем, часть акций предприятия, надел земли, или дом, или кому из родителей будет доверено воспитание ребенка.
Это юридическая сторона оформления. Духовное скрепление брачных уз происходит в костеле, церкви, кирхе, в зависимости от вероисповедания. Новобрачные клянутся быть вместе и в горе, и в радости, пока смерть не разлучит их. Но жизнь есть жизнь, и даже принцы с принцессами, несмотря на родовые традиции и массу условностей, разбегаются.
В те времена мы о брачных контрактах и слыхом не слыхивали. Даже сейчас многие в силу ханжества стесняются произносить такой термин.
У нас с Мишей акций и «фазенд» не было и не предвиделось, дочка была моя, из недвижимости – квартира моих родителей. Миша был прописан у своих, поэтому для их успокоения, а также чтобы получить приглашение в салон для новобрачных, мы и подали заявление.
Это совсем не смешно, потому что многие мои подружки иногда просто, договорившись со своими приятелями, подавали заявления, чтобы попасть в недоступный для всех остальных, небрачующихся граждан, магазин под радостным названием «Весна». Постепенно это название затерлось, и им стали обзывать все магазины подряд, а не только для новобрачных.
Кроме того, новобрачным полагался продуктовый талон, где можно было разжиться икрой и всякими деликатесными консервами. К «заказу», так именовался набор почти что «сухого пайка», словно ты собирался в дальний поход (что, впрочем, резонно: ведь не на один год!), прилагали импортную курицу, сухую колбасу, не говоря уже про чешское пиво, джин или виски. Причем продукты выдавались поближе ко дню регистрации. А то съешь раньше и придешь просить еще.
В магазине «Весна» всегда «выбрасывали» промтоварный дефицит: финские сапоги, югославские туфельки, немецкие лифчики. Все купленное отмечалось в талоне, и ставился штампик отдела – два раза не придешь и в одну и ту же очередь повторно не встанешь.
Сейчас таких талонов «нарисуют» сколько угодно. Если уж в переходах продают дипломы вузов, удостоверения всех секретных служб, то что там какая-то открыточка с вкладышем и чернильным штемпелем!
Миша загорелся, увидев в салоне венгерский костюм: темная тройка с жилеткой – такого он в жизни не носил. Пиджак ему был как раз, а вот брюки в поясе оказались широковаты. Но продавец мигнул: мол, «на лапу» дадите – нет проблем, от другого гарнитура подменю. Миша с ним пошептался, тот просил «десятку» сверху. По тем временам такая сумма – целое состояние. У нас ровно восемьдесят два рубля было, костюм восемьдесят стоил. За два рубля продавец даже и разговаривать не хотел. Что это за деньги – бутылку не купишь!
Звоню из автомата на работу, к телефону Верочка, секретарь редакции, подходит.
– На месте никого, – кричит мне в трубку. – Сейчас в бухгалтерию сбегаю, может, тебе уже гонорар за статью начислили. Перезвони через десять минут.
Возвращаюсь к Мише. А тот уже в брюках от другого гарнитура у зеркала стоит. И продавец языком прищелкивает: отлично, совсем, дескать, другое дело. Я снова к телефону.
– В бухгалтерии, ты же знаешь, настоящие крысы, – сообщает Верочка. – Гонорар можно только после двух получить. У девчонок в корректорской заняла.
– Спасибо тебе большое, – радуюсь я. – Сейчас отложим костюм на час, я за деньгами примчусь.
– Только девчонки из корректорской тебя просят польские колготки им купить, – осторожно добавляет Верочка.
Я замолкаю. У меня у самой колготок – всего одна пара, и та на выход лежит, хожу в шитых-перешитых, стыд и срам. У спекулянтов с рук только за двойную цену можно купить.
– Они говорят, что колготок на талон по три пары дают. У них Валечка на той неделе расписывалась, точно знают, – суетится секретарь.
– Хорошо, – выдыхаю я с облегчением, – куплю. – И несусь на двух видах транспорта к себе в газету, за восемью рублями. Запыхавшись, влетаю в редакцию.
Верочка, передавая мятые трешки и рубли, с завистью провожает меня глазами:
– Посмотри помаду, – заискивающе просит она. – Счастливая, хоть что-то достать сможешь.
Поход в этот магазин являлся сам по себе торжественным мероприятием – красивый светлый салон, народ у прилавков не толпился, потому что разрешалось только одного гостя с собой привести. У входа строгие люди с повязкой на руке – талон глазами просвечивают. После только «Березка» казалась мне такой же роскошной. Но в «Березку» мне посчастливилось попасть лишь один раз, когда вернулась из командировки в Польшу.
Там я была всего трое суток. Коллеги из их центральной газеты «Трибуна люду» встретили так, что наша делегация не только магазинов не увидела, но и их главную улицу Маршалковскую слабо потом припоминала. Я расстраивалась: в витринах были выставлены очень модные кофточки, а до магазинов мы так и не добрались.
У нас в Москве витрины тоже кое-что украшало. Только к наличию товаров в магазине это не имело никакого отношения.
Тосты за дружбу между нашими народами начались еще в Варшавском аэропорту, пока мы ждали свой багаж.
– Не пью водку, – стала отнекиваться я.
Поляки сделали круглые глаза.
Потом, когда приехали в газету, такое началось, никакому русскому и не снилось.
– Может быть, на минуточку в магазины заглянем, – уговаривала я перед самым отлетом руководителя нашей делегации, – злотые не истратили.
– На сертификаты поменяем, – махнул он рукой.
По приезде поменяли. Было их так мало – просто кот наплакал, да плюс ограничения: на «синеполосые», то бишь соцстрановские сертификаты продавались не все товары. Очень хотелось купить маленький приемничек с магнитофоном. Увы! Техника отпускалась только на «бесполосые».
Но все равно я себе и Александре накупила разноцветных ярких платочков из ацетата, с якорями, видами городов, а Мише – выходную сорочку под галстук. В те времена мало кто на работу в костюмах и галстуках ходил. Это была привилегия начальства, а Миша трудился простым инженером. Платочки до сих пор в шкафу в стопочке хранятся, а сорочку Миша на даче донашивает. Товар в «Березках» был отличного качества.
После регистрации наша семейная жизнь никак не изменилась. Протекала тихо-спокойно, несмотря на бурные события в стране.
Люди стали запасаться по талонам не только крупами, но и коврами, диванами – все впрок, пригодится. Некоторые комнаты в коммуналках выглядели как юрты на Севере у якутов – все четыре стены в коврах. У одной бабушки, которая нас письмами в газету бомбардировала, что у нее потолок рухнул, обнаружили на антресолях не только запасы муки и прочей снеди, но и новый мебельный гарнитур в упаковке. Антресоли не выдержали.
– Дочка привезла, на работе по записи получила, – причитала бабуля, когда вызванный нами домуправ честил ее последними словами.
В нашей семье добытчицей считалась я. Если сама не принесла или не сказала, что именно надо купить, остальные члены семьи довольствовались тем, что было. Деньги Миша зарабатывать не умел. Он их получал. Получки, как у всех, два раза в месяц. После покупки книг, газет, сигарет и прочих необходимых для любого мужчины мелочей оставался пшик.
– Мы посидели с ребятами в кафе, – докладывал муж и разводил руками, показывая, что у него пусто в карманах.
Миша любил общество, у него была куча друзей, и он не очень-то считался с тем, что любой выход в свет – удар по нашему бюджету. Женившись, он с экономической точки зрения как бы продолжал вести холостяцкую жизнь.
Но мои гонорары выручали.
Я повзрослела, наученная не только жизнью, но и сознанием, что на мне семья. К людям стала относиться с опаской: к женщинам – с недоверием, к мужчинам… даже сама не знаю, как я стала относиться к мужчинам. Пора пылкой влюбленности прошла, и, конечно, поменялся взгляд на мужчин. С Мишей мне было хорошо, но уже не замирало сердце от того, что слышала звонок в дверь, когда он возвращался с работы, я с тоской не смотрела на тапочки и пижаму, когда он бывал в командировке, не прижималась губами к сорочкам, когда гладила их, охладела к готовке и не горела желанием смотреть, как он ест.
– Разогрей ужин сам, – кричала я, уютно примостившись на диване у телевизора, намаявшись за целый день по автобусам и метро.
Он не обижался, принимая это как должное.
Однако в глубине души скребли кошки, знала, что это не я и что такое поведение несвойственно моему характеру. Но теперь свою душу держала крепко-накрепко за семью замками и не позволяла ей раскрыться не только перед кем-то, но порою даже и перед собой.
Предсказание
Воспитанная в традициях материализма и марксизма, я не верила ни в Бога, ни в черта, а уж тем более в потусторонние силы, чародейство и магию.
Во времена моей юности про Джуну, лечившую еле двигавшегося генсека, говорили шепотом. Ее волшебные воздействия на тело и душу, передаваясь из уст в уста, обретали невиданные масштабы. Самые смелые и независимые издания робко пробовали кое-что писать о целительнице.
Современные объявления в газетах «о приворотах, отворотах и заговорах» выглядели бы в те времена как нечто из сказок Шехерезады.
Когда начался бум с известными психотерапевтами, я отнеслась к этому более чем спокойно. Вся страна перед телесеансами запасалась банками с водой, чтобы маги зарядили ее, а зрители употребили бы это снадобье вместо лекарств и наутро ощутили себя счастливыми и здоровыми.
Трансляция обезболивания на расстоянии пациентки во время полосной операции Кашпировским у меня как у журналиста вызвала любопытство. Но массовый психоз нарастал, приобретая невиданные масштабы. Экстрасенсы собирали на своих сеансах огромные стадионы людей. Тогда журналисты пошли атакой на всех популярных магов и чародеев.
Во время солидной пресс-конференции, когда корреспонденты заваливали вопросами одного из самых популярных психотерапевтов, тот, уходя от конкретики, пробовал внушить прожженной журналистской братии, что действие на психику каждого в отдельности уже идет и что мы ощутим его позже. Его знаменитая фраза «слушаете вы меня или не слушаете, хотите вы или не хотите…», ставшая предметом эстрадных пересмешников, вызвала в зале скептические улыбки. Он призывал всех нас сосредоточиться на своих болевых точках, не только тела, но и души.
– Думайте об этом, думайте! – приказывал его голос.
Известный корреспондент скандальной хроники одной из молодежных газет толстый, кругленький Володя Трепаков во время перекура доложил всем, что, когда он слушал мага, от смеха у него «случился энурез» и, кажется, начали сыпаться камни из всех частей тела.
– Если драгоценные, – поддержал его оператор телевидения, – то ты должен поделиться с товарищами по ремеслу. А то целыми днями таскаешься со своей бандурой. Он показал на камеру, ждущую своего хозяина на скамейке в курительной комнате. Нет бы супруге хоть на колечко насобирать.
Послушав их болтовню, я направилась за кулисы, чтобы договориться с психотерапевтом об эксклюзивном интервью для своего издания. Шеф поручил мне написать о нем статью.
Трепаков мог говорить что угодно, но за кулисами к этому человеку стояла очередь из корреспондентов. Что поделаешь, читатели сходили от него с ума. Поскольку «заряженные» газеты, кремы и прочие неодушевленные предметы возбуждали народ, то более модной темы, чем экстрасенсы, не было.
Он беседовал со всеми очень коротко, уделяя каждому корреспонденту минуту-две. Моя очередь подошла быстро.
Невысокого роста, с неприятным колючим взглядом, он сам протянул мне руку. Ладонь была холодной, если не сказать ледяной, несмотря на раскаленную от юпитеров и прожекторов большую сцену и маленькое закулисье. Мне показалось, что от него исходят какие-то импульсы. От прикосновения я мгновенно заледенела.
Узнав, из какой я газеты, экстрасенс назначил мне время для интервью, дал адрес своего офиса. Пока я записывала координаты, он пронизывал меня каким-то странным взглядом, от которого хотелось спрятаться.
Отойдя от него, я сразу почувствовала облегчение, будто до этого несла что-то тяжелое и наконец-то сбросила груз.
– Биополе, – посочувствовал мне корреспондент из научного журнала, с которым я поделилась своими ощущениями. Тогда это было новомодное словечко, никто толком не знал, хорошо это или плохо.
– Я и так статью сварганю, без личного контакта, – похвастался все тот же Трепаков, узнав, что экстрасенс назначил мне встречу. – Не хватало еще «трое суток шагать, трое суток не спать из-за нескольких строчек в газете», – пропел он излюбленную песенку журналистов. – Главное, чтобы камни сыпались. – Он повторил свою шуточку и провел рукой по круглому животу.
– На себе не показывай, – одернула его девушка из «Медицинской газеты».
– Почему? – не понял Трепак, так мы его называли между собой.
– Плохая примета, – не объясняя, в чем суть, девушка суеверно посоветовала Трепаку поплевать через левое плечо.
– У вас, что, у всех после него крыша поехала?
– Ощущаем воздействие, – показывая глазами в мою сторону, съехидничал корреспондент из научного журнала.
– Это он на слабый пол такое воздействие оказывает, – опять начал Трепак. – У нас девчонки в редакции, когда его передачи смотрят, готовы отдаться ему по телевидению. Всю комнату коробочками с кремами и пудрами заставили. Одна даже собаку с перебитой лапой у экрана держала, все думала, что лапа заживет.
– Ну и что? – сразу поинтересовалась я.
Трепак посмотрел на меня как на умственно отсталую.
– На собак он не действует. Только на таких, как ты.
В тот вечер я действительно чувствовала себя неважно. Разболелась голова, я нервничала, без повода наорала на мужа и рано легла спать.
Когда через несколько дней я бодренько подошла к подъезду офиса экстрасенса, мне преградила путь крупная дамочка с «халой» на голове.
– Записываться? – строго спросила она меня и, сунув толстую дерматиновую тетрадку под нос, заявила: – Будете по счету трехтысячная с хвостиком.
– Записана, – отрезала я и, отодвинув от себя фигуру, проследовала в подъезд.
Там на подоконниках и лестничных клетках сидели, стояли и даже лежали люди. Они с завистью смотрели, как я уверенно открыла тяжелую дверь в приемную.
Большая квартира, переделанная в офис, была заставлена банками, склянками и прочими сосудами. Из ванной слышался шум льющейся воды.
Красивая девушка провела меня в кабинет. Экстрасенс поднялся навстречу.
Мне показалось, что он забыл, кого я представляю. Я полезла в сумочку за визиткой. Из портмоне, где у меня хранилось всё – деньги, проездной билет, а также фотографии Александры и Миши, – я выудила свою визитку и села на предложенный стул. Но он, взяв в руки карточку, даже не взглянул на аккуратно набранные буковки с названием газеты.
– Вы хотите сначала узнать о себе?
Я с удивлением посмотрела на него, не понимая вопроса.
– Хорошо себя чувствуете?
– Да, – неуверенно протянула я, вспоминая свою короткую, но тяжелую встречу с ним.
– У вашей дочери сильное биополе, – огорошил меня экстрасенс неожиданным известием, – ей по жизни будет шагаться легко. – Он пристально смотрел на мое портмоне, где хранились фотографии, – я не успела его убрать в сумку. Заготовленный вопросник чуть было не выпал из рук.
«Откуда он знает о моей дочери?» – пронеслось у меня в голове.
– А у вас… – Он снова помолчал, вглядываясь в меня, как тогда за кулисами, колючим взором… не все в порядке. – Он взял меня за руку, и в голове возникла мысль о моем первом возлюбленном и Шурочке. – Это все позади, – успокоил он.
– Что позади? – Едва сопротивляясь, я призывала на помощь весь свой марксистско-пролетарский дух, который должен быть крепок.
– Вы добьетесь в жизни того, чего хотите, найдете, кого ищете.
– Я никого не ищу, у меня есть…
– Но вам придется принимать очень трудные решения, – не обращая внимания на слабый протест, продолжил он.
– Я вас не просила, – возмутился мой голос.
– Неправда, когда вы со мной договаривались о встрече, вы хотели… ждали, что я вас излечу. – Он подошел к окну и показал на бушующую толпу. – Они, каждый со своей болезнью, тоже рассчитывают на это. Кроме того, вы очень легко прочитываетесь. – Он изобразил на своем насупленном лице подобие улыбки. – Это, знаете, профессиональное. Если вы придете к хирургу с нагноившейся раной и будете просить помочь другу, его руки помимо воли потянутся к скальпелю, чтобы вскрыть сначала ваш нарыв. – И тут он чувствовал, что разговор мне неприятен, что я нервничаю. Для этого не нужно было быть психотерапевтом – красные пятна на лице, дрожащие руки. – Вы поняли? – словно встряхивая меня, продолжил он. – Хотите вы того или нет, вас в жизни ждут перемены. Но решение останется за вами. А теперь давайте я отвечу на вопросы вашей газеты.
«Совращение»
– Ну, как? – накинулись мы с Александрой на Мишу, не давая ему раздеться.
Он стоял в прихожей, протирая запотевшие очки.
– Мымра! – объявил Миша и покачал головой. Тощая, как доска.
Что-то неприятное кольнуло под ложечкой.
– Как ты разглядел ее там, в окошке? – с удивлением поинтересовалась я.
– Ага, мам, ловлю его на слове. Помнишь, он говорил, что некрасивых женщин не бывает, – поддела его дочь.
– Дальше я говорил циничные слова про водку, но даже здесь они не… не… – Муж искал подходящее выражение.
– Не катят, – подсказала на молодежном жаргоне Александра, что было ей совсем несвойственно.
– Да-а, – удовлетворенно закивал головой Миша и с удовольствием повторил: – Не катят.
– Вот видишь, мама, я ж тебе говорила.
– Что ты говорила? Собиралась купить наше домоуправление с потрохами? А я возражала. Они тебя сами могут купить: все подвальные помещения сдали, а нижние этажи продали.
– При чем тут эта паспортистка? Ты бы ее видела. Воротничок жабо – со времен войны с Наполеоном. Шея как у птенца, который вывалился из гнезда, – такая вся в морщинах, и кудельки, кудельки по плечам, как у девчушки.
Александра смешно подернула плечиком, имитируя, как молодится, вероятно, пожилая женщина.
– Была бы обеспеченная, так бы не выглядела.
Я нахмурилась. Не люблю, когда осуждают старение. Перевожу это тут же на себя.
– Наверное, и обо мне так говорят.
Миша вскинул на меня полные, как мне показалось, любви и обожания глаза и возразил:
– Ты у нас самая, самая…
– Что ты, мамочка, – поддержала его Александра. – Ты по сравнению с ней…
Я посмотрела на себя в зеркало. Недавно Александра сводила меня к своему дорогому парикмахеру. Он долго колдовал надо мной, подбирая на компьютере прическу и оттенок волос. С этой стрижкой и постоянно новыми туалетами в наследство от Александры я действительно выгляжу на десяток лет моложе. Кремы и косметика тоже делают свое дело. Вот фигура – конечно! Можно бы и похудей: бедра, талия… вот досада, молния на джинсах разъезжается, чуть съем побольше. Но Миша любит женщин в теле, не то чтобы безобразно толстых, а фигуристых.
Когда я расстраиваюсь, глядя на себя голую в постели, Миша проводит тонкими пальцами между моих все еще упругих грудей, целует мои глаза, плечи, бедра, затем поднимает голову и влюбленно шепчет: «Обожаю твое тело». И после приятного времяпрепровождения, ублажив меня, наливает нам по чашке кофе и подает в постель.
– Посмотри на современное западное кино, – объясняет он мне свой несовременный вкус, – у голливудских актрисочек с объемами все в порядке. Иначе им бы для постельных сцен дублерши требовались, чтобы заглушать гром костей.
Млея от физического удовлетворения, блаженства и усыпленной бдительности, я думаю, что мужчинам куда проще нравиться женщинам, чем наоборот. Во-первых, вовсе не обязательно блистать красотой, во-вторых, не требуется наряжаться и краситься, наконец, в-третьих, им в отличие от женщин не страшен возраст, если, конечно, они не утратили своих мужских качеств. А Миша просто боец в этом смысле. Правда, он говорит, что в этом и моя заслуга тоже, но, вероятно, просто кокетничает.
Морщины на лице у мужчины – признак мужественности, а у женщины? Вон Александра обозвала паспортистку, у которой шея вся в морщинах.
– Так что, она согласилась? – вновь набросилась я на мужа.
– Согласилась-согласилась, – поморщился он. – Завтра идем с ней в ресторан.
– Ура! – заорала Александра и повисла у Миши на шее.
– Не вижу радости в твоих глазах? – обратился он ко мне.
– Я знала, что ты соблазнишь любую женщину, – отмахнулась я.
– Ну, не любую. – Миша самодовольно посмотрел в зеркало и поправил галстук. Кажется, он удовлетворен своей новой ролью.
Отправляя его к паспортистке, мы с Александрой купили букет и вырядили, как на свадьбу.
– Смотри, отобьют меня, – пошутил он, элегантно махнув на прощание рукой.
Александра беспечно хмыкнула.
Чего не сделаешь ради того, чтобы любимая и единственная дочь была счастлива. Мы с Александрой отправляем Мишу на дело второй раз. Нужна нам эта чертова справка, без нее англичане никак не регистрируют брак. Абсурдный документ о том, что Александра не замужем, то есть в данное время свободна.
