Текст книги "Орленок"

Автор книги: Людмила Харченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

«Чтобы на самом видном месте!»

Настойчивая мысль не давала покоя: как сдержать слово, данное Андрейке? Как узнать, где фронт? Вадим не знает, а дядя Коля не скажет. Не любит он, когда к нему пристают с вопросами.

Геня сидел у окна. Ветви деревьев качались от ветра, запоздалые пожелтевшие листья лениво кружились в воздухе.

Послышались шаги. В комнату вошел Миша.

– Знаешь что? Идем со мной на вокзал выбирать из шлака уголь.

– Зачем?

– Зачем, зачем… Дрова тебе не надоело таскать? Дедушке Егору обед понесем, чтобы пустили.

Геннадий согласился.

По пути задержались у своей школы, на одной из стен ее кто-то написал углем «Капут Гитлеру».

Геннадий схватил Михаила за руку.

– Вот бы и нам такое, а? На самом видном месте! Или, знаешь, что? Или лучше лозунг… на красной материи – и повесим на нашем доме!

– Здорово! Но на нашем доме не надо – сразу найдут, кто сделал.

– Ладно. Решим на обратном пути, – согласился Геня.

Дедушку Егора они нашли не сразу. Когда на них кричали патрули, мальчики показывали дедушкин обед – борщ, мамалыгу, картошку в мундире – и сбивчиво объясняли, что тут работает дедушка – гроссфатер. Возле багажного отделения они вышли на перрон, побежали к будке.

Дед Егор раньше работал стрелочником. Приказу оккупантов явиться на работу он не подчинился. Тогда за ним пришли свои железнодорожники и уговорили.

Дед был очень рад приходу внука и его товарища. И солдат-часовой тоже почему-то улыбнулся. Может, ребята напомнили ему дом, семью. Он похлопал по плечу Геню и вышел.

– Определенно, рабочий. Впервые вижу доброго немца, – сказал Миша.

– Может, даже коммунист, – предположил Геннадий.

Дедушка спросил Мишу, как здоровье мамы, почему не приходил долго.

– Мама прихворнула, и я не мог никуда отлучиться. Не сердись, дедушка. А когда мама была здорова, в лес ходили, за дровами. Мы их продаем, чтобы хлеба купить.

– И не жалко вам леса-то? Лучше почаще приходи сюда, Уголька всегда добудем.

– Дедушка, а тебе тяжело? Работы много? – заботливо спросил Миша.

– Э-э-эх, что работа! От работы не тяжело. Тяжко, когда хлебушек наш увозят. Добро наше. А ты стоишь, да еще и зеленую улицу им даешь… Да что говорить! – дед махнул рукой. – Пойдем лучше покажу, где уголь-то…

По дороге домой ребята то и дело посматривали по сторонам: искали подходящее здание для осуществления своих замыслов. У недостроенного кинотеатра Миша схватил Геннадия за руку.

– Здесь!

– Мишка! Ты гений! – в восторге закричал Геннадий.

– Тише ты, тоже мне, не соображаешь, что ли. Давай лучше посмотрим, как на него забраться.

Присмотрелись, увидели сложенный пирамидой кирпич. Очень кстати! Легче будет взбираться на стену.

Пришли домой и сразу же принялись за работу: что-то резали, клеили, писали, шептались.

Николай Иванович – он два дня болел и был дома – заметил странное поведение ребят. «Не натворили бы чего!»

– Что это вы в сарае пропадаете? – подозвал он Геннадия.

– Да так, делать же нечего… – уклонился от ответа Геня.

«Ишь ты, не доверяет», – усмехнулся Николай Иванович. – «Тоже хорошо». И вслух добавил – Смотри, Генка, дров не наломай!

– Дядя Коля, а дрова-то сейчас в почете, и наломать можно! – Геннадий лукаво посмотрел на Николая Ивановича и вернулся в сарай.

…Ребята остались довольны своей работой.

– Чтобы на самом видном месте! Вот фашисты взбесятся! – посмеивался Миша.

Друзья аккуратно расстелили полотнище на земле за дровами, почистили припачканные мелом брюки и вышли из своего убежища. Геня запер дверь и ключ положил в карман.

– Значит, когда совсем стемнеет, я буду у тебя.

– Договорились.

Недостроенное двухэтажное здание кинотеатра находилось на высоком месте. Южная – парадная часть – пустовала, захламленная кирпичом и всяким мусором, а северную, глухую сторону его, фашисты превратили в склад.

Склад охранялся часовыми днем и ночью. Это усложняло положение ребят. Да без трудностей ведь и не интересно!

Первая попытка не увенчалась успехом. Ребята долго всматривались в темноту, в маячившую фигуру фашиста с автоматом, и никак не решались перебраться через дорогу. Улучив удобный момент, Геннадий пополз на четвереньках, зорко глядя на здание кинотеатра. В тот миг, как из-за угла появился солдат, Голенев слился с мостовой. Часовой снова скрылся за угол, а Геннадий неожиданно вернулся назад.

– Что-то струсил я, – виновато прошептал он Мише.

– Давай лучше высчитаем, сколько времени затрачивает часовой, пока обойдет три стороны, – предложил Миша.

– Давай, – согласился Геня. Почти одним дыханием они считали до ста тридцати – ста сорока, но в ту ночь так и не решились перебраться к кинотеатру.

Вторая ночь показалась ребятам темней вчерашней, небо заволокло тучами, ветер нагонял мелкий дождь. Ну, что ж! Это им на руку.

Первым к театру пробрался Миша. Вот он скрылся в здании, выглянул в окно. Геннадий, дождавшись, когда часовой завернул за угол, побежал, низко пригнувшись к земле.

Некоторое время ребята стояли в нерешительности. Стоило часовому свернуть за угол, как Миша начинал считать. Счет он доводил до 150 и, когда гитлеровец был рядом с ним, за стеной, начинал снова. Высчитал. За эти «сто пятьдесят» можно было взобраться наверх. Осторожно влезли на стену, легли на ней, потом растянули материю и, спустив ее, начали класть камни.

Тихо, без единого стука. Стук, даже глухой, привлечет внимание часового. Но Миша сплоховал. Камень вырвался из задрожавшей руки и полетел на землю. Ребята не дыша прижались к стене, потянув к себе кусок материи, чтобы спрятать белевшие в темноте буквы.

Часовой наткнулся на камень, которого раньше здесь не было, зажег фонарик, внимательно посмотрел вверх, заглянул внутрь здания и, ничего не заметив, пошел опять размеренным шагом. Чтобы рассеять его подозрительность, ребятам пришлось долго лежать неподвижно. Занемели руки и ноги. Наконец неслышно положили на материал еще несколько камней, так же неслышно спустились на землю.

…Ранним утром Голубев возвращался с дежурства – он работал истопником в гитлеровском штабе. Внимание привлек народ, собравшийся на углу Советской улицы. Люди оживленно разговаривали, а тем, кто подходил впервые, показывали на здание кинотеатра.

Николай Иванович ахнул от неожиданности. Лозунг на ярко-красной материи призывал: «Ставропольцы, боритесь с врагом! Гитлеру капут!» Он увидел, с какой злобой сорвали лозунг два солдата, заметил в толпе Геннадия. Вид у Геннадия был торжествующий. «Он!»

Николай Иванович подозвал его, взял за руку.

– Идем.

Когда они скрылись за углом, Николай Иванович остановил Геннадия.

– Ты?

– Я и Миша.

– Так, ясно… Крутился-то зачем в толпе? У тебя же в глазах всякий прочтет, кто это сделал. Вообще-то молодцы, – неожиданно улыбнулся Николай Иванович. – Не рискуйте только больше. А листовки ты видел?

– Я их раск… я о них рассказывал кое-кому, – вывернулся Геннадий. Про себя подумал: «Не скажу же ему, что и листовки расклеивал, еще хвастуном сочтет».

Дома Геннадий уселся за стол, вырвал из тетради лист бумаги, взял химический карандаш. Задумался. Медленно вывел первые слова: «В подпольную комсомольскую организацию. От ученика седьмого класса Голенева Геннадия Ивановича». Погрыз кончик карандаша. Снова склонился над столом. «В нашем городе враг. Мы боремся с ним. И в такое время я не нахожусь в рядах комсомола! Я обещаю быть стойким, честное слово! Я борюсь и буду бороться, как умею. А придет время, прошу вас, товарищи, назвать и меня членом великого Ленинского комсомола. Г. Голенев».

Геннадий перечитал.

– Что ты там сочиняешь? – услышал он вопрос матери.

«Скажи ей, опять забеспокоится. Лучше не скажу».

– Да, так. Из-за гитлерюг этих и писать разучишься.

Геннадий поднялся по лестнице на чердак, осмотрелся. Увидел в самом углу треснувшую балку, засунул в нее заявление…

На Лысой горе

После бомбежки советские самолеты легли на обратный курс. В небо поднялись вражеские истребители. Завязался бой. Геннадий сидел на крыше, подняв голову вверх. Машина с черной свастикой начала падать, оставляя за собою дымный хвост.

– Фашист горит! Наш победил! – кричал тогда Геня не помня себя.

Но однажды сбили советский самолет. Он упал далеко за городом, Геннадий помчался к Вадиму.

– Вадим, там, – Геннадий махнул в сторону Лысой горы, – наш самолет упал. Бежим.

Заскочили за Мишей и напрямик, минуя проезжие дороги и вражеские контрольные посты, торопились к месту катастрофы. Вот они уже почти у цели. Но там, у догорающего самолета, хозяйничали гитлеровцы. Обшарив все, они уехали. Ребята подбежали к дымившемуся самолету, вернее тому, что было раньше самолетом. Возле него в обгоревших черных комбинезонах лежали два летчика.

– Мы их похороним, – решил за всех Вадим.

– Похороним по-настоящему, завтра. И с цветами, – Геннадий сжал кулаки.

Дорогой ребята выработали план. Голенев зайдет к Вале Зориной и через нее даст задание девочкам собрать цветы. Вадим и Миша придут на гору с лопатами.

Валя сама увидела в окно подходившего Геннадия, выбежала навстречу, потянула в дом.

– Что так давно не был? – Валя радостно смотрела на Геннадия. – Да ты садись, садись! – суетилась она, пододвигая то стул, то табуретку.

– Некогда, Валя, я по делу. Вот что… – Геннадий рассказал Вале о задуманном.

– Так идем к Нине Васильевне, там у нее девочки сейчас собрались. Еще бы немного, и меня ты не застал, – уже закрывая дверь, досказала Валя.

…В назначенное Геннадием время девочки с цветами, спрятанными в корзины, подходили к условному месту.

– Ну вот, хорошо, а то меня ребята заждались там.

– Геня, мы с тобой, – попросила Валя.

– А не боитесь?

Таня и Валя переглянулись.

– Ну ладно, идите по двое, чтобы не вызвать подозрений.

Геня и Валя первыми начали подниматься по дорожке, ведущей в лес.

Вадим и Миша ждали у свеженасыпанного холмика. Голые ветки кустарника свисали на могилу. Завидев Геню и девочек, Миша поднялся, замахал руками.

– Как ты долго, – упрекнул Вадим.

– Девочки цветы искали, пришлось ждать.

– Мы бегали на окраину города к садоводам и собирали по цветочку, сейчас ведь цветов уже мало, – оправдывалась Валя.

– А мне Толик помог. Он знает всех цветоводов своей окраины, – шепотком проговорила Таня, словно боясь разбудить тех, кого уже приняла земля.

– Когда вернутся наши, мы им памятник поставим, – Вадим встал возле холмика.

– И высечем на камне: «Здесь похоронены советские летчики. Погибли в воздушном бою в 1942 году». – Геннадий встал возле Вадима.

Девочки склонились над могилой, обложили ее венками.

– Когда хоронят героев, всегда салютуют их памяти. А мы… а мы давайте споем. Тихонько! – И Геннадий первый начал свою любимую песню:

 
Орленок, орленок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди.
Навеки умолкли веселые хлопцы,
В живых я остался один!
 

Песню подхватили.

Здесь на широком просторе она звучала как гимн смелым и храбрым.

«Говорит Москва»

В квартире Голеневых долго не зажигали огня. Вполголоса обсуждали слышанное днем: будто фашисты заняли Ленинград. Ольга Ивановна вздыхала и в который раз спрашивала: «Неужели это правда?» Геннадий сосредоточенно покусывал губу.

– Идея! У фрица в машине стоит радиоприемник. Хотите, он сейчас будет нашим? – Геннадий вскочил.

– Не дури, Геня, – строго оборвала его Ольга Ивановна.

– Ну, я осторожно.

– Нет!

Геня молча залез под одеяло и, прищурившись, наблюдал за матерью. На какое-то мгновение ему сделалось стыдно, что он причиняет ей боль, беспокойство. Мысленно раскаялся, обещал вести себя тише воды, ниже травы. Раскаяние было искренним, но не долгим.

Утром Геннадий решил окончательно: приемник у него должен быть!

…Следующая ночь выдалась ветреной и дождливой. Геня пробрался на старый двор. Вблизи скрипнула дверь, послышался легкий мужской кашель. В темноте выросла фигура мужчины. Геннадий притаился. Мужчина ушел.

Геннадий пролез между машинами. У одной остановился, беззвучно открыл дверцу, влез в кабину, нащупал радиоприемник. Сделалось страшно. Показалось, что вот сию минуту на него набросятся, схватят… Прошла секунда, другая. Шагов часового не слышно. По крыше машины сильнее забарабанил дождь. В такой ливень часовой вряд ли появится опять.

Домой вернулся благополучно. В темном коридоре оставил грязные ботинки.

Ольга Ивановна не спала. Даже при тусклом свете коптилки Геннадий разглядел бледное от беспокойства лицо матери. Он бережно поставил приемник на табурет.

– Мамочка, не сердись. Мы же Москву услышим!

– Ты погубишь себя, Геннадий!

– Мама, но как же иначе? Мы должны узнать, что делается в мире, что с Москвой? Давай пока спрячем его в сарай…

Утром пришел Миша. Геннадий рассказал о своей добыче.

– Ой ты! – только и мог сказать в восторге Миша.

В сарае Геннадий показал Мише небольшой радиоприемник, прикрытый кирпичами.

– Вот с проводами чепуха. Пойдем посмотрим.

Ребята осмотрели стоящий неподалеку от дома столб. Обрезанный немецкими связистами, короткий провод болтался на ветру.

– Гень, а когтей-то нету. Попробуй, залезь!

– Спорим, – глаза Геннадия сузились.

– О чем?

– Что я соединю этот провод!

– С когтями, конечно?

– Без ничего.

– Спорим, – Миша протянул руку, но, увидев загоревшиеся глаза друга, спрятал ее за спину.

– Сдрейфил? То-то, не спорь, если не знаешь сил другого.

Когда сумерки окутали город, друзья принялись за работу. Геня привязал к проводу веревку и подтянул к столбу. Затем привязал веревку к левой руке, поплевал на ладони.

– Подожди, прыткий какой! Резиновые перчатки надо. Током ударит.

– Свет включают позже, сейчас его еще нет.

Руки и ноги обвили столб. Тело напружинилось. Второй обхват, третий, четвертый…

Из дома вышла Ольга Ивановна. Увидела Мишу с высоко запрокинутой головой, посмотрела вверх… и обмерла. В любую минуту Геннадий мог сорваться. Закричать нельзя, приказать немедленно спуститься вниз – тоже. И она молча смотрела на сына.

Вот так же, еще в четвертом классе, вздумал он с товарищами забраться на высокий тополь. Залезли на крышу дома. Товарищ прыгнул первым, цепко ухватился за ветку и сразу стал ногами на другую. А Геннадий был меньше ростом, ноги до ветки не доставали, и он болтал ими в воздухе. «Боже мой, обломится ветка, убьется… убьется», – шептала мать, а он тем временем, по совету товарища, раскачался, нашел опору, встал на ветку.

Геннадий соединил концы провода. Осторожно начал спускаться. Последние два метра сполз. Руки горели, как от ожога. Молча обулся, натянул пальто, облизал пересохшие губы.

Мать сердито смотрела на сына.

– Тетя Оля, да ведь он же ничего плохого не сделал, – заступился Миша.

– Молчи, заступник.

Вечером с Николаем Ивановичем внесли радиоприемник. Долго возились с ним. Притихшая Ольга Ивановна ждала, когда загорятся огоньки, осветят шкалу. Но приемник молчал.

Раздосадованные, в двенадцатом часу ночи отнесли его на прежнее место.

Утром Николай Иванович и Геня вышли во двор. Провод был оборван. «Ветер! Надо лезть опять».

– Ты, дружок, на живую нитку пришил. Теперь надо начинать сначала. Повремени, я достану когти.

– С когтями скорее заподозрят, а так сочтут за ухарство.

– Ну, действуй, когда стемнеет, – согласился Николай Иванович.

Снова вечером внесли приемник. Одиннадцатый час. Геннадий неслышно ходил на носках, затемняя окна. Включил свет. В приемнике зашипело.

Нетерпеливо повернул регулятор громкости и медленно стал настраивать. Но все станции говорили на непонятном языке.

Вдруг в чужую речь вклинился тихий задушевный голос. Кто-то там, в родной Москве, пел старинную русскую песню!

А потом знакомый баритон диктора объявил: «От Советского информбюро». Слушали затаив дыхание.

Геннадий быстро писал на тетрадном листе, сокращая слова. Радостно стучала мысль: «Андрейке… Андрейке расскажу!»

Снова с Андрейкой

Накануне праздника 7 ноября Николай Иванович пришел домой веселый. Геннадий внимательно посмотрел на него, показалось, что дядя Коля стал плотнее, солиднее.

– Дядя Коля, фашисты хлебом не кормят, а вы поправились, – Геня пристально следил за осторожными движениями Николая Ивановича.

– Мою полноту сегодня ночью ты расклеишь со своими друзьями, – сказал Голубев, вынимая из-за пояса листовки.

Геня схватил дядю Колю за плечи, стиснул изо всех сил.

– Пусти, пусти, медведь, – тихо отбивался дядя Коля. – Это листовки с самолета.

Темной ночью друзья Геннадия выполнили поручение Голубева.

Проснулся утром Геннадий, и сразу им овладело праздничное настроение. Во дворе он сказал Николаю Ивановичу:

– Не будете ругаться? Я оставил немного листовок. Знаете, для кого? Для Андрейки. Когда мы ходили с вами в село, я обещал ему сообщить, где фронт. Мне нужно сдержать свое слово. Вы пойдете еще туда?

– Нет, не могу.

– Тогда попросите маму, чтобы меня отпустила.

– Попробую, хоть это и не легкое дело.

И дядя Коля помог. Через несколько дней Геннадий с соседками – мать согласилась пустить его с попутчицами, они шли менять вещи на продукты, – отправился в село. Усталого и продрогшего Геннадия радостно встретил Андрейка. Гость сразу выложил листовки на стол.

– Сводки! – ахнул Андрейка – Спасибо тебе, Геня. А мы ждали… ждали… Я и Дарик. У нас живет. Теперь я расскажу тебе про него. И познакомлю.

И Андрейка рассказал, как встретился с Дариком, как спрятал его, как потом с матерью забрали его к себе.

– Так и живет он у нас, никто и не знает.

Андрейка толкнул дверь в боковую темную комнату, позвал:

– Дарик, иди, не бойся.

В дверях показался худенький мальчик, нерешительно остановился.

– Да иди, иди, – Андрей потянул его за руку. – Это Геня.

Геннадий подал руку мальчику. На. него в упор смотрели черные-черные глаза.

– Мне рассказывал о тебе Андрей, – сказал Дарик. – И мы ждали тебя.

– Вот, – Геннадий протянул Дарику листовку и переписанную им сводку. – Это с самолета наши сбрасывали, а это я сам слышал по приемнику.

Дарик прочитал листовку и счастливо рассмеялся.

– Ой, Генька, ты ж помрешь от голода, – спохватился Андрейка.

Он бросился к печке: вместо огня – зола. Начал ширять рогачом, схватил пучок бурьяна, поддал его в печь и что есть силы начал раздувать огонь.

Геня и Дарик принялись помогать ему. Так и застала их Евдокия Антоновна. Остановившись в дверях, она хотела было накричать на сына, но их усердие рассмешило ее, уже не сердито она сказала:

– Проворонили огонь, теперь придется тратить серник. О, да у нас гость. Ну, здравствуй. Ты один?

Геннадий сказал, что пришел с соседками, а Николай Иванович привет передавал.

– Как же мы принимаем гостя? – захлопотала Евдокия Антоновна. – А ну, помогайте, мы живо вечерю приготовим.

Ужинали весело, ребята поминутно переглядывались, без причины смеялись.

– Да ты, никак, оживаешь, хлопчик? – Евдокия Антоновна ласково посмотрела на Дарика. – То все молчал, слова не добьешься…

Парнишка идет в Ставрополь

Тихий шелест камышей и всплеск воды. Что это? Ветер? Но ветер шумит совсем не так. Может, дикая утка-полуночница плещется в неглубоком болоте? Тогда почему эти всплески слишком осторожны? Почему кем-то потревоженные кизлярские камыши на некоторое время умолкают, будто прислушиваясь к чему-то? Стало тихо. Совсем тихо. Лишь далекие очереди автоматных выстрелов беспокоили ночь.

От камышовой стены, чернеющей в темноте, отползли четверо. Сколько прошло времени – час, два? Только очень устали четверо, посланные северной группой партизан в родные села, оккупированные врагом. У каждого из них свое задание, своя цель. К рассвету добрались до селения. Один незаметно зашел во двор, в глубине которого виднелась беленькая хата, крытая камышом.

Условный негромкий стук в дверь.

– Кто там? – послышался мужской голос, сменившийся надрывным кашлем курильщика.

– Вас зовут родственники, – ответили за дверью.

– Когда я должен явиться?

– Сегодня в двенадцать.

Дзинькнул железный крючок, обо что-то ударившись. Дверь открылась. Партизан быстро прошел в сени, закрыл за собою дверь.

– Нам надо в Прикумск. Расскажи, как безопаснее добраться туда, – спросил он.

– А сколько вас?

– Четверо.

– Сидай, – пригласил бородатый хозяин.

Расположились подальше от окна. У печки. Долго нашептывал хозяин, как безопаснее добраться до города Прикумска. Неторопливо встал с табуретки, открыл дверь в другую комнату, позвал дочь:

– Нюра, встань! Накорми людей.

Через минуту перед гостем уже стояла на столе крынка молока. Девушка подала буханку черного домашнего хлеба, соленых огурцов. Гость поблагодарил ее легким кивком головы. Поднялся, попрощался с хозяином:

– Спасибо вам!

В скирде сена за домом ожидали три товарища. Один из них, с большущими карими глазами, растянул добродушные толстые губы в улыбку. Голодными глазами все трое смотрели на хлеб.

…Комсомольцу Володе Кахнову надо было пробраться в Ставрополь. Екнуло от радости Володино сердце – ему поручали ответственное задание, а еще потому, что он идет в свой родной город, к матери. Небось она выплакала глаза, терзаясь от неизвестности за судьбу сына, о котором и знала только, что где-то в партизанском отряде. Но было горько попасть в родной город, когда в нем хозяйничали враги.

Володя сделает многое, чтобы не победил враг. Он дойдет до Ставрополя. Правда, опасностей много: они на каждом километре. Но он должен дойти!

Глухими тропами, минуя села, партизаны добрались до Прикумска. Здесь нашлись надежные люди. Они помогли дойти до Петровского. Трое остались в селе, а Володя Кахнов любыми способами будет пробираться в Ставрополь.

Ранним утром был в Андрейкином селе.

На стук вышел сам Андрейка. Увидел длинновязого парня, нахмурился, недовольно спросил:

– Вам кого?

– Позови маму.

Андрейка молча исчез. Вскоре вышла Евдокия Антоновна.

– Что вам нужно?

– Приют и внимание.

– Для хороших людей, пожалуйста. – Володя заметил, как сразу подобрело лицо женщины. – Заходите, – пригласила она гостя в дом.

– Зовут меня Володей, тетя Дуся.

– Ты с каких мест будешь?

– Из-под Кизляра.

– Далеченько оттудова до нас.

А куда путь держишь?

– В Ставрополь.

Это слово будто магнит притянуло внимание Андрейки. Он было уже рот раскрыл, чтобы спросить, не знает ли Володя Геннадия Голенева, но, вспомнив наказ матери не вмешиваться в разговор старших, прикусил нижнюю губу и энергичнее начал крутить кукурузную ручную мельничку.

– Хоть вы мне скажите, долго ли нам тут трястись от страха, голодать и холодать?

Володя коротко ответил:

– Скоро!

– Спасибо за добрые вести. – Евдокия Антоновна повеселела.

– Ан-дре-е-й, – произнесла она звонким голосом, – иди слей Володе.

Андрей, кажется, только и ждал этого приглашения. В один миг он очутился возле гостя:

– Идемте в сени, помоетесь.

Зачерпнув деревянным черпаком воды из цинковой цибарки, Андрей терпеливо ждал, пока Володя скинет рубаху. Затем что-то вспомнил, осторожно поставил черпак на деревянную крышку, плотно закрывавшую ведро, и полез под лавку. Нашарил там жидкое зеленое мыло в стеклянной баночке, протянул его гостю.

– А вы из Ставрополя? Да? – не удержался Андрейка от расспросов.

Володя повернул мокрое лицо и добродушно улыбнулся:

– Ты был в нашем городе?

– Еще маленьким. Мамка на базар брала.

Володя хотел сказать, что и сейчас Андрейка не очень большой, но зачем же обижать мальчугана! А Андрейка, ободренный улыбкой Володи, продолжал расспрашивать:

– А вы не знаете Геннадия Голенева?

– Город большой, Андрейка, всех знать невозможно, – Володя взял застиранное вафельное полотенце, которое ему протянула вышедшая в сени Евдокия Антоновна. Она цыкнула на сынишку:

– Ты все с расспросами. Ох, Андрей, какой же ты у меня досужий. Ступай, занимайся теперь своим делом.

Андрейка шмыгнул в комнату.

Когда сели за стол, Володя спросил Евдокию Антоновну, не идет ли кто завтра в город: с попутчиками безопаснее было бы.

Евдокия Антоновна пообещала найти ему попутчиц.

– Может, там Геню встретите, передайте ему поклон от меня, – не выдержал Андрейка.

– Сам передашь, сынок. Пойдешь с Володей, соли принесешь, – Евдокия Антоновна ласково посмотрела на сына. Ее голубые, как чистое небо, глаза застлало облачко. В душу запала тревога. Если схватят Володю, не пощадят и Андрейку. Но усилием воли отогнала мрачные мысли.

Когда совсем стемнело, Евдокия Антоновна куда-то отлучилась. А утром протянула Володе справку о том, что он служит в сельской управе.

У разрушенного моста бывшей туапсинской железной дороги дежурили патрули. На женщин полицаи не обратили внимания, зато Володю с Андрейкой задержали. Кто такие, куда и зачем идете?

– Братишку веду в город, к доктору. Рвота у него частая. Извелся бедняга.

– А сам-то ты кто? – недоверчиво щупая глазами Кахнова, спросил полицай.

– Родня тебе по службе. В сельской управе служу, – и протянул полицаям справку.

Андрейка начал странно икать.

Полицай и не читал справку, махнул рукой, идите, мол.

Володя взял за руку Андрейку. Когда патрули не могли их услышать, рассмеялся:

– Ишь молодчина! Я уж испугался, когда ты начал икать, думаю, может, он и вправду болен.

– Будешь молодчиной… – ответил Андрей.

На окраине города расстались. Володя показал Андрейке, как добраться до улицы Подгорной, а сам заторопился домой. Чем ближе к дому, тем тревожнее на сердце. А что, если у них живут немцы? Им сразу же заинтересуются: кто, откуда и зачем?

Володя решил не стучать, а вот так, сразу, войти в дом. Он взялся за ручку двери, тихонько открыл ее.

Переступил порог. Никого. И, уже не таясь, прошел в другую комнату. На кровати лежала мать. Не помня себя Володя бросился к ней, обхватил ее за плечи.

– Сынок мой, родной! – мать трясущимися руками старалась крепче прижать к себе сына.

– Мама, что с тобой?

– Это пройдет, сынок. Все тот же радикулит.

Володя заботливо укрыл мать теплым одеялом, спросил, кто за ней присматривает.

– Валя Зорина. Ты должен ее помнить. Когда ты оканчивал школу, она переходила в седьмой класс.

– Ну как же, конечно, помню, – Володя встал, чтобы снять с себя пыльный пиджак, – такая черноглазая, с длинными пепельными косами?

– Да, да. – В голосе появилась тревога – Откуда ты, сынок?

– Мама, я ничего не могу тебе сказать, но ты не тревожься. У меня документы хорошие.

– Ну, тогда запри дверь, помойся и переоденься.

– Вот я сейчас приведу себя в порядок, – весело говорил Володя, – и поступлю в полное твое распоряжение.

– Но тебе нельзя выходить из дому! – Мать встревожилась.

– А кто же принесет воды, сходит на базар?

– Валя. Тебе все-таки лучше не показываться им на глаза.

Володя на мгновенье задумался.

– В том-то и дело, мама, что мне придется показываться…

Перед вечером в доме появилась Валя Зорина. В синем, наглухо застегнутом платье, она казалась особенно тоненькой, подвижной. Молча уставилась на Володю черными глазищами.

– Не узнаете? – улыбнулся Володя.

Лицо девочки тронула еле заметная усмешка.

– Почему же? Вы, Володя, сын Елены Павловны. Она только и говорит о вас.

…А в комнате Голеневых готовились слушать последние известия. Андрейка, освоившись в новой обстановке, сидел на табурете, засунув руки между колен. Геня включил приемник, и Андрейка увидел, как за узким стеклышком загорелся свет.

– Говорит Москва. Говорит Москва. – Мощный голос диктора рассказывал о боях под Моздоком и в горах Кавказа.

Андрейка крепко стиснул пальцы и, не мигая, смотрел на зеленый глазок.

Утром Геннадий провожал за город своего товарища. Андрейка нес в мешке несколько килограммов соли, а в ней – листовки.

– Я расскажу дома, как мы слушали Москву. Всем расскажу, что скоро придут наши!

– Ты только поосторожней, глупостей не наделай, – предупреждал Геннадий тоном опытного конспиратора.

Недалеко от полотна железной дороги Андрейка заметил поджидавших его соседок.

– Ну, прощай, Геня! – Андрей высвободил руку, протянул ее товарищу. Геня потряс ее и улыбнулся:

– Нет, до свиданья. Мы встретимся с тобой. Обязательно встретимся!

Геннадий долго смотрел вслед уходившему товарищу.