355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Людмила Белякова » Быть любимой » Текст книги (страница 1)
Быть любимой
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 11:03

Текст книги "Быть любимой"


Автор книги: Людмила Белякова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Людмила Белякова
Быть любимой

Светлана Творожкова была нежеланным ребенком. Вернее, не то чтобы уж совсем нежеланным, скорее, каким-то случайным, лишним. Ее родители вообще не планировали заводить двоих детей, решив ограничиться советским минимумом в одно чадо. Но рождение ее брата, о котором в конечном счете и мечтал Светланин отец, оттягивалось год за годом, и в родительском отношении к ней все больше и больше сквозило то, что она была как бы виновницей этой задержки, занявшей чужое, вовсе не ей предназначавшееся место. Света была чем-то вроде сделанной впопыхах покупки: очередь подошла, вот и купили. Назад не сдашь, и денег жалко, место в квартире занимает, и приходится волей-неволей тратить время и силы на уход за этой ненужностью – иначе что люди скажут?

Нет, мама-то относилась к ней неплохо – отсутствие братика у Светы было общей, сближавшей их виной перед отцом. Просто Светина часть вины была чуть-чуть больше маминой.

Мама-то свою часть работы выполнила как надо – родила нормального ребенка. Недоработала Света – родилась девочкой, такой вот был ее проступок перед родителями. Хотя у нее было все необходимое, тем более что семья была по тогдашним меркам благополучная, интеллигентная, уж никак не голодала. Мама выучилась стричь жиденькие Светины волосики в каре, потому что та стеснялась ходить с такими крысиными хвостиками в парикмахерскую, мама отдала ее в музыкальную школу и не жалела денег на книги – Света читать начала рано и читала запоем. Училась и вела себя Света тоже хорошо, изо всех сил стараясь заслужить любовь и родителей, и учителей, и соучеников, и вообще всех окружающих.

Нравиться отцу было сложней всего потому, что она была девочкой, а он хотел сына, и еще потому, что точные предметы давались Свете чуть хуже, чем гуманитарные. Папа же был кандидатом химической физики, руководил лабораторией в большом академическом НИИ и желал видеть в ребенке свое естественное продолжение.

Трудно сказать, как бы изменилась жизнь в их семье, если б родилась еще одна дочка, но когда Светлана училась в пятом классе, наконец-то на свет появился долгожданный Димка. Мать была на седьмом небе, отец сиял и даже стал выказывать дочери какую-то толику внимания.

Ее существование в глазах родителей наконец-то обрело некий смысл: отрочество и юность Светланы прошли за стиркой Димкиных пеленок, в стоянии в зябких утренних очередях на детской кухне и прогулках с маленьким братиком, а не со сверстниками, к которым она очень рано стала испытывать романтический интерес.

…Димке было года полтора, когда произошло одно неприятное событие. Резвый малыш, активно изучавший окружающий мир, в злосчастный момент, когда Света отвернулась, перевалился через борт кроватки и полетел вниз головой, крепко стукнувшись темечком об пол.

Мама влетела в комнату на истошный Димкин визг, отпихнула мерзавку-дочь так, что та чуть не упала, подхватила надрывавшегося криком пацана, стала его ощупывать и утешать. Потом, скоренько посадив Димку назад в кроватку и не отойдя еще от испуга, мать так отходила Свету по всем доступным для битья местам, что той пришлось спасаться бегством, что в их двухкомнатной квартирке было сделать сложновато. Потом Свету заставили просить прощения и попрекали грехом все то время, что на голове у Димки красовалась здоровенная шишка-рог, густо намазанная зеленкой. Это был первый случай, когда Свету (в сущности, уже не подростка, а молоденькую девушку) избили, унизили, да еще заставили извиняться.

Надо сказать, что Светлана Творожкова была очень хорошенькой, стройной, с точеным носиком и хоть и небольшими, но синими глазами девушкой. Глаза, правда, были еще и слабым ее местом: еще в детском саду у нее обнаружили редкий дефект зрения и без промедления, не слушая робких возражений, заковали в уродливые, сделанные на заказ очки. Эти очки сводили на нет прелесть ее все более хорошевшего личика, и успехом у одноклассников она пользовалась только тогда, когда надо было списать задания по английскому языку или литературе.

Свободного времени у Светы почти не было, поскольку надо было ухаживать за братом и помогать родителям на купленной для Димочкиного выгуливания даче. Когда она, очень прилично закончив школу, заикнулась об учебе в очном вузе, ответ был непререкаем – и думать забудь! Пойдешь работать сразу после школы! Причина этого была одна: Димка подрастал, и если б родители продолжали содержать еще и студентку Свету, обожаемому сынуле пришлось бы в чем-то отказывать, а это было абсолютно недопустимо.

Пойдя после школы работать на солидное предприятие и обретя некоторую свободу, Светлана сразу же бросилась решать свою главную проблему: стать хоть кем-то любимой. Перво-наперво она сняла очки, в которых, как ей казалось, никто ее не полюбит. Мир превратился в обиталище неясных теней, но надевала очки она только в очень редких случаях. Решение же главной проблемы – любовной – появилось довольно скоро в виде коллеги по работе, толкового инженера, вдобавок хорошо знавшего английский язык.

Ее избранник был в полтора раза старше, разведен и платил алименты маленькой дочке. Ухаживал Геннадий Савицкий недолго и не особенно активно, – Света влюбилась сразу, без памяти, и длинной прелюдии просто не потребовалось. Свадьба была скромной, поскольку для жениха это был не первый брак, а Светины родители ее скоропалительности не одобряли. Причина неодобрения была чисто экономическая – вместе с ней из семьи уходила и ее зарплата, небольшая, но за те полтора года, что прошли после окончания школы, прочно встроившаяся в семейный бюджет. Деньги матери она отдавала все до копейки, получая под расчет на транспорт и обед, а на маленькие радости, вроде импортного лифчика или косметики, приходилось клянчить, словно в давно прошедшие школьные времена.

Став не менее как Светланой Савицкой и женой классного специалиста, она не могла более терпеть свое среднее образование и без особого труда поступила на вечернее отделение хорошего вуза, и жизнь ее счастливо, как ей казалось, определилась на три-четыре года вперед. Детей Гена предложил пока не заводить, с чем она, конечно, согласилась.

Днем Света работала секретарем, стуча на машинке и со слезами выслушивая нотации за бесконечные опоздания, вечером училась в инязе, а все остальное время страстно любила своего невысокого, некрасивого, лопоухого, но, как ей казалось, очень умного супруга. Во входивших в моду гороскопах Света узнала, что она по зодиаку – Рак, самый трепетный, чувствительный и любвеобильный знак, и удивилась, как точно описана в гороскопе ее натура, для которой главное в жизни – это любовь, любовь, любовь!

Господи, как же ей хотелось быть любимой! Чтоб все окружающие неустанно оказывали ей внимание, изливали на нее теплые волны нежности, все время говорили комплименты ее красоте, восхищались ее умом и утонченностью, осыпали дорогими подарками, предупреждали все ее самые безумные желания…

Нельзя сказать, что совсем уж ничего из этого набора Света от мужа не получала. Иногда, особенно когда свекровь со свекром уезжали на несколько месяцев в заграничную командировку, они жили с Савицким душа в душу. Она могла, не боясь поймать ироничный взгляд свекрови, называть его Генусиком, неожиданно бросаться к нему на шею с поцелуями, смотреть на него восхищенными глазами, когда он, сидя рядом с ней на кровати, читал ей вслух по-английски или прямо с листа переводил с украинского. Пара лет прошли в любовном чаду незаметно, еще год пролетел в написании курсовых и подготовке к госэкзаменам.

Савицкий, никогда особенно не стремившийся облегчить Светино существование помощью по хозяйству, стал и вовсе невнимателен, сух и раздражителен, перестал хотя бы из вежливости поддерживать разговоры об их невероятной, неземной любви, позволял себе огрызаться и требовать, чтобы она отстала от него со своими объятиями-поцелуями и прочими лирическими благоглупостями.

Света с ужасом поняла, что и в замужестве по горячей любви она не получила того, что желала, – столь же горячей взаимности и, как следствие, стремления посвятить ей всю жизнь без остатка. Напротив, Генка так и не взял на себя хлопоты по устройству ее беспечной жизни, дорогими подарками отнюдь не баловал, а обожание принимал как должное. В один прекрасный день, раздраженный ее упреками в том, что «он ее не любит», он влепил ей такую затрещину, что бедная Света отлетела на два метра и, упав, получила хоть и легкое, но все-таки самое настоящее сотрясение мозга.

Выйдя из больницы, Света принялась бороться за любовь мужа испытанным российскими бабами способом – написанием жалоб в уже потихоньку отмиравшие парткомы, профкомы и завкомы. Слушая советы подруг и доброжелательниц, она стряпала длиннющие заявления в товарищеские суды, детально и со вкусом описывая издевательства мужа. Беднягу затаскали по разным заседаниям и комиссиям, и Света, уже давно переехав назад к родителям, сладострастно внимала новостям о Генкиных неприятностях. Света просто упивалась мыслью о том, как дорого обойдется любимому, нет, даже не та первая оплеуха и не все щедро отвешенные последующие, но то, что он не оценил ее пламенного чувства и не сумел ответить на него.

Основной помощницей в борьбе за моральное и служебное изничтожение Савицкого была Светина главная покровительница, Анна Павловна Луценко, начальник самого большого на фирме подразделения, эдакого государства в государстве. Знала Анна Павловна Свету с первых ее шагов на предприятии, всегда покровительствовала ей и понимала ее, тем более что тоже была по гороскопу Раком, эмоциональным и живущим исключительно чувствами человеком.

Анна Павловна вообще ухитрялась служить жилеткой-промокашкой практически всему женскому персоналу фирмы. Это значило, что более или менее регулярно у нее на груди рыдало до шестисот хронически несчастных баб и для всех у нее находились и неподдельное сочувствие, и дельный совет. Вняв рассказу о том, как Савицкий колотил тарелки о бедную Светину головку, она отказалась дать ему характеристику в партию, и, следовательно, о дальнейшем продвижении по служебной лестнице ему можно было не беспокоиться.

Вся эта длинная и нудная история окончилась закономерно: Савицкий перевелся в филиал предприятия и подал на развод. Это повергло Свету в отчаяние. В глубине души настоящего разрыва она совсем не желала. Она хотела дожать мужа до слезного раскаяния и до того, чтобы он, наконец, осознал свою вопиющую неправоту и начал любить ее так, как ей хотелось, – страстно, самоотверженно и безоглядно. Но события вытанцовывались совсем не так, как были задуманы, и, согласно типичной любовной схеме, Света решила покончить с собой.

Весь вечер короткой рабочей пятницы Света ходила по разным аптекам, прося дать ей упаковку снотворного без рецепта. Где давали, где не давали, но к вечеру у нее была сотня таблеток. Она пришла домой, забросила в себя все лекарство разом и легла умирать от любви. Мама обнаружила ее в коматозном состоянии и вызвала «скорую».

В больнице Свете через зонд промыли желудок и на сутки оставили в стационаре под наблюдением. Врачи не выказали ей никакого сочувствия и даже не спросили, зачем она это сделала. Толстая растрепанная санитарка, шумно ворочая палкой-ленивкой под ее кроватью, пробурчала: «С жиру бесятся, пожили бы, как мы в войну, голодные-холодные, научились бы жизнь ценить…»

Эта тетка не понимала, что жизнь – это не тарелка щей и не теплая батарея, это любовь, любовь, любовь!.. А этого-то у Светы как раз и не было…

В понедельник Света, голубоватая с лица, шаткой походкой притащилась на работу, где рассказала всем подругам о своем поступке в надежде, что эта история дойдет до Савицкого, и он, наконец, раскается и вернется к ней, страстно любящий. Однако ни раскаяния, ни тем более возвращения не последовало, а последовал его следующий, третий по счету брак и неприлично быстрое рождение его второй дочери. Это особенно оскорбило Свету – с первой и третьей женой он детей завел, а она у него что – только за бесплатную домработницу шла, кухарку-прачку?! За женщину он ее не держал?

Ощутив себя существом самого распоследнего сорта, не способным даже как следует наложить на себя руки, Светлана кинулась искать себе новый объект для обожания.

Она искала по принципу «от противного» и нашла его в лице простого водителя с десятилеткой и пролетарской грязью под ногтями. Он был на год моложе, доселе неженат, давно занимался боксом, вследствие чего в двадцать четыре года был покрыт разнокалиберными шрамами и не имел ни одного неотбитого и здорового органа, кроме разве что одного-двух. Мозги, по-видимому, в это число не входили, так как он мучился жуткими, до рвоты, головными болями.

Света влюбилась сумасшедше, отчаянно, сгорая он нежности и жалости. Она разрывалась между выпускными экзаменами в институте, работой и больницей, куда ежедневно таскала Толе Евсееву свежие пирожки и густые бульоны. Света мечтала о том, что этот простой и незамысловатый, как лопата, работяга будет любить ее со всей неистовой, неистраченной на предыдущие браки силой, ценить за образование, полученное в престижном вузе, гордиться ее нежной, тонкой красотой, умением себя вести и, главное, будет вкалывать день и ночь, чтобы обеспечить ей достойное существование.

Родители, понадеявшись, что первым отрицательным марьяжным опытом Света и ограничится, принялись отговаривать ее от второго замужества, а когда поняли, что она уперлась не на шутку, решительно посоветовали на их помощь в дальнейшем особенно не надеяться.

Ее вина перед родителями усугубилась и еще одним обстоятельством. Брат Димка подрастал, и становилось ясно, что Света не только отняла у него первородство, но и забрала себе практически весь запас достоинств, отпущенных им на двоих природой. Димка рос низеньким и откровенно некрасивым, хотя и был похож на хорошенькую сестру, и по всем предметам учился одинаково слабо. Потом, весьма рано и явно, обнаружилось еще одно неприятное качество, унаследованное от семьи матери: Димка был очень не дурак выпить.

А Светин роман тем временем завершился новым браком, рождением двух прелестных дочек-погодков и полным разочарованием в шоферской любви.

Нет, первые-то два года были вполне счастливыми. Толя был нежен и предупредителен ровно настолько, насколько позволяло его пролетарское происхождение и воспитание. Он обожал дочек и совсем не был в претензии, что нет сына – чего, памятуя собственный грех, опасалась Света. Он вставал к ним по ночам, менял пеленки и гулял с коляской.

Жили они в Толиной комнате в коммуналке, и Света, будучи на сносях, с крохотной Ксюшей под мышкой, ходила по райисполкомам выбивать квартиру. Переехать из «вороньей слободки» им удалось только тогда, когда Соне было уже два года. Тут-то, перестав стесняться многочисленных соседей, Толяша и показал свое истинное лицо.

Поняв, что с его реакцией и здоровьем боксерской карьеры не сделаешь и его потолок – титул чемпиона района в полусреднем весе, он начал пить. Он обзывал Свету «сукой и проституткой», говорил, что «руки у нее растут из жопы», денег на житье не давал и толку никакого от вспышек его любовной страсти не было, разве что многочисленные аборты. Света оказалась из тех несчастных женщин, над которыми «только штанами потряси, и она в «залете», а о предохранении шофер (в отличие от инженера) и слышать не желал, считая, что предохраняются только шлюхи и только с чужими мужиками, а жена на то и жена, чтобы с ней все было естественно.

Скоро обнаружилось и еще одно принципиальное отличие между Светиными мужьями: первый, будучи старше и образованнее, хотя бы не попрекал Свету невысоким заработком. Пролетарий же считал за Светой каждую копейку, выговаривая ей даже за импортный стиральный порошок, и в один прекрасный момент Света обнаружила, что он, ничего не давая ей на собственное питание, еще и крадет деньги из ее кошелька…

Понятно, что требования беззаветной любви и самоотдачи на Светино благо вызывали у Анатолия такую же рефлекторную озверелость, что и у Геннадия, только бил шофер чаще, злее и сильнее, да еще и в присутствии испуганных и зареванных дочек. Света оказалась в больнице со сломанным носом и настоящим, а не игрушечным сотрясением мозга, после чего последовал закономерный разъезд и развод.

Добивало совсем отчаявшуюся стать любимой Свету то, что Генка, расставшись с очередной женой, не попробовал вернуться к ней, хотя на тот момент она была формально свободна. На гребне первой перестроечной волны он махнул в Америку на ПМЖ и неплохо устроился в солнечном городе Майами. Особенно это огорчало Свету потому, что она с ужасом поняла, что ни разлюбить, ни позабыть Савицкого она по-настоящему так и не смогла…

А тем временем на семью Творожковых обрушилось очередное испытание. Не поступив по причине изрядной туповатости в очный институт, Димка пошел в армию и возвратился оттуда полновесным запойным «аликом». Полтора года родители и, по возможности, сама Света боролись с этим наваждением, добившись, наконец, того, что Димка стал хотя бы пить как все – с утра пятницы по вечер воскресенья с опохмелкой в обед понедельника. Света устроила его к себе на предприятие, чтобы досматривать его и в рабочее время тоже. Родители еще настояли на учебе в заочном институте, и все вроде бы в семье Творожковых устоялось.

Свету всю ее жизнь больно задевало то, что родители обделили ее любовью и заботой во имя Димки, который так и не смог стать гордостью родителей, а в ней своего счастья и надежды видеть решительно не хотели. Тем не менее брата она любила, пеклась о нем настолько, насколько могла, а он в свою очередь на удивление всем ловко исполнял роль любящего брата и внимательного дяди, прекрасно ладящего с замужней сестрой и маленькими племянницами.

Через некоторое время после развода, дав подругам уговорить себя, что ее совсем не портит оставшаяся на носу после травмы горбинка, и вняв Толькиным обещаниям «зашиться» и не пить, Света приняла разведенного мужа назад, тем более что перешагнула значимый для женщины рубеж в тридцать пять лет. Кроме того, войдя в зрелый дамский возраст и наслушавшись разговоров подруг, она безумно боялась остаться без регулярной порции мужских гормонов и начать стариться. Да и дочки просили извинить папу, особенно Ксюша, старшая, на Анатолия особенно похожая и очень его любившая.

Некоторым вознаграждением за рухнувшие мечты о неземной любви и безоблачном семейном счастье было общение с коллегами и подругами. Не всеми, конечно, но теми, кто, как ей казалось, понимал ее чувствительную душу, ценил ее золотое сердечко и любил ее. Приятным обстоятельством было и то, что в их отделе она была единственной женщиной, а окружали ее интеллигентные, галантные молодые люди, неуловимо напоминавшие Савицкого и разительно непохожие на Толю Евсеева, который хоть и окончил с грехом пополам заочный автомобильный институт, но так и остался дуб-дубом, валенок-валенком.

Света тогда работала в отделе у некоего Машина, и занимались они освоением нового оборудования. Света числилась техником, потому что должности переводчика в отделе не полагалось, и сидела, не вставая, над переводами немыслимой толщины инструкций к импортной электронике. Английский она любила, а вот французский, который тоже числился за ней по диплому, терпеть не могла, по работе не использовала и благополучно забыла. И переводчиком работать ей тоже нравилось, но вот художественную литературу она бы переводила с куда как большим удовольствием. Света гордилась своей начитанностью и тонким чувством языка, о котором ей говорили еще в институте, но особого рвения в работе не проявляла, да и какое тут служебное рвение с двумя детьми, козлом-мужем и вечной нехваткой денег.

Из коллег-мужчин самым привлекательным был сам Машин, высокий, начавший слегка полнеть блондин с голубыми глазами. Света испытывала к нему какую-то горько-сладкую, томную, непреодолимую тягу. Нет, у нее и в мыслях не было опуститься до вульгарной любовной связи с начальником, ни в коем случае!

Только говорить с ним и слушать его, смотреть на него и ловить на себе его взгляды. Машин относился к ней очень хорошо, никогда не отказывал, если она просила разрешения прийти попозже или не приходить вообще, – он был посвящен в обстоятельства ее несчастной семейной жизни и, состоя в благополучном браке, сочувствовал. Она же никогда не упускала, напротив, искала случая лишний раз подойти к нему за уточнением терминологии, спросить совета по работе…

Жутким ударом стало для нее известие, что жена Машина приходила к начальству и требовала, чтобы она, Света, перестала преследовать ее мужа своими сексуальными домогательствами.

Света неделю не могла работать, бродила по предприятию и, рыдая, доказывала подружкам, что они с Машиным просто друзья и их долгие разговоры в коридоре у окна не более чем приятельское общение, а тот, кто донес машинской мадаме о ее якобы приставаниях, – гнусный, грязный и мерзкий человек, которого неизбежно постигнет Божья кара.

А фирму тем временем уже вовсю сотрясали перестроечные спазмы, пароксизмы и катаклизмы. Спокойно до этого существовавшее и ничем не примечательное структурное подразделение вдруг было решено преобразовать в филиал. Причиной этому была отнюдь не настоятельная производственная необходимость, а задница одного из заместителей министра, зависшая в воздухе вследствие сокращения штатов министерства. Приземлиться этот временно безработный мог только на достаточно высокое место, которым и должно было стать их предприятие на окраине Москвы.

Человек этот, Алексашин, был в своей среде известный. За пятнадцать лет до этого, будучи совсем молодым человеком, он вывез на себе рассыпавшийся проект, неудача которого сильно бы ударила по престижу всего СССР, тогда еще могущественной державы. Получив орден, высокую должность и заслуженную славу, Алексашин не получил главного – дела, равного по масштабу. И, как актер одной роли, по русскому обычаю, стал попивать. К приходу на их предприятие Алексашин уже был отпетым алкоголиком, гипертоником и сердечником, перенесшим два инфаркта, и частичным инвалидом «по голове» вследствие нападения неизвестных в подъезде собственного дома, с жестокими побоями и сотрясением мозга.

Еще не видя этого человека, Света прониклась к нему величайшим сочувствием – ведь у них, судя по разговорам, было так много общего. Он даже и женат был во второй раз, и по гороскопу он был Скорпион – родственный Светиному водяной знак, тоже чувствительный и ранимый. Новый начальник, видимо придерживаясь принципа «короля играет свита», начал сразу же обрастать всякими заместителями, консультантами и административными отделами.

Еще одна нежная Светина привязанность, хороший инженер, но не бог весть какой интеллигент Силенков вырос из просто ведущего специалиста в заместителя директора, со своим собственным кабинетом. Злые языки утверждали, что он приятно порадовал Алексашина не столько своим высоким профессионализмом, сколько тем немыслимым количеством спиртного, которое мог поглотить и не рухнуть замертво. Эти личные рекорды Силенкова были основаны на его физических данных: он был не только довольно высокого роста, но еще и весил около полутора центнеров. Когда Силенков входил в лифт, кабина с характерным звуком проседала на несколько сантиметров и отказывалась принимать более трех человек, хотя должна была везти восемь.

Ходивший до повышения в кофтенке с заплатками на локтях (жена, «торговый работник», была жуткой скупердяйкой, не покупала ему хорошей одежды, за что Света ее заочно ненавидела), Силенков переоделся в костюм, но так и не научился хорошим манерам. Он не предлагал входившим в его кабинет сесть, ни с кем не здоровался первым и ходил с сальными волосами. Света по-прежнему называла его Витюшей и, если случалось остаться с ним наедине, трепетно и нежно стряхивала перхоть с широченных плеч нового зама.

Сам Силенков особо Свету не жаловал, вспоминая о ней только тогда, когда надо было сделать срочный перевод, почему-то называл ее «типичной лимитой» и забывал поздравлять с праздниками и днем рождения, хотя Света его дня рождения никогда не забывала. Если подруги говорили ей, что Силенков – хам и не стоит ее внимания, она отвечала, что он такой только внешне, а в душе он добрый и деликатный, только никто, кроме нее, этого не понимает, а зря.

Приходили люди и со стороны. Радостно-возбужденная Света только и успевала собирать и обсуждать с подружками новости о том, кто кого привел на фирму, кто кому приходится родственником или сексуальным партнером, кто с кем пьет и что и кому сколько положили на грудь от директорских щедрот.

Все это несколько скрашивало постоянные уходы и возвращения Евсеева, чувства которого активизировались к девятому числу каждого месяца – к зарплате. Аванс у Светы был небольшой и шоферский интерес подогревал мало.

Неожиданно и саму совсем не амбициозную и никогда не стремившуюся кем-то руководить Свету повысили до начальника вновь образованного международного отдела.

Буквально через месяц после официального открытия филиала и своего вступления в должность Алексашин вызвал ее в кабинет, встретил у двери, пригласил сесть и уважительно поговорил. Света, конечно, сразу же растаяла и детально поведала ему о своих несчастьях. А он терпеливо все выслушал и потом рассказал, что планирует развивать внешнеэкономическую деятельность, независимую от генеральной дирекции, и хочет, чтобы Света стала начальником международного отдела. Света, конечно, не представляла, как она будет руководить и кем, но, сообразив, что это новое положение поможет выбраться из бездонной долговой ямы, с радостью и благодарностью согласилась. В качестве сотрудника этого «отдела» ей дали переводчицу, даму, пришедшую на фирму несколько месяцев назад.

Светлана бросилась в отдел кадров и узнала у работавшей там подруги Наташи, что первая в ее жизни подчиненная старше ее почти на десять лет, не замужем, бездетна, увлекается разными видами оздоровления и в связи с этим, конечно, не пьет и не курит. Больно кольнуло Свету, кроме всего прочего, и то, что дама имела три высших образования и владела четырьмя иностранными языками. Впрочем, думать об этом Светлана перестала почти сразу – у матери, с некоторых пор начавшей бледнеть и худеть прямо на глазах, обнаружили рак матки, и метастазы проникли во все близлежащие органы.

С Толькой они были в очередном разбеге. Он так и не «зашился», продолжал пить и ставить ей синяки. За неделю до того, как Свете сообщили о страшном диагнозе, он, видимо не обнаружив в ее кошельке сколько-нибудь приличной его потребностям суммы, сначала угрюмо молчал целый вечер, а потом обложил экс-жену и ныне просто сожительницу трехэтажным матом за то, что та не научилась ни готовить, ни экономить, и опять ушел жить к родителям.

Дня через три после этого Свете стали звонить граждане, интересовавшиеся параметрами ее с дочками жилья. Она с ужасом поняла, что Толька решил на этот раз не возвращаться и подыскивает варианты размена их хорошей трехкомнатной квартиры, полученной ее, а отнюдь не его стараниями. Никогда на Свету не сваливалась такая куча личных, семейных и служебных проблем одновременно.

«Мне хочется заснуть и не проснуться», – говорила она подругам, и те, памятуя ее суицидальную попытку, жалели ее, советовали, приносили всякие юридические брошюрки, законы о семье и браке, убеждали, что никогда Толька ничего не отсудит, даже если у него достанет глупости судиться с ней за жилплощадь.

Решать все эти проблемы комплексно не было ни сил, ни возможностей. Свете пришлось взять отпуск по уходу за матерью, а дочек подбросить на лето тетке, младшей материной сестре, которая была старше Светы всего на восемь лет и тоже сильно грешила по алкогольной части.

Выйдя из отпуска по уходу за прооперированной матерью, Света пошла знакомиться с «дамой в белых перчатках», как называли на фирме новую переводчицу. Алексашин уже побеседовал с ней на предмет перехода в новый отдел и получил прохладное согласие. Эта дама уже высказывала ему свое недовольство по поводу соотношения между объемом работы и суммой зарплаты и дополнительным хлопотам радоваться отнюдь не торопилась.

Во время Светиного отсутствия новенькой пришлось провести весьма ответственные переговоры с участием американцев и англичан, и Света видела отчет, составленный Ниной Георгиевной «по результатам встречи». Алексашин собственноручно начертал на нем: «Отлично написано!» – и сделал две небольшие правочки, что было совсем немного с учетом того, что Нина Георгиевна работала в их сложной, высокотехнологичной области меньше полугода. Это тоже больно кольнуло Свету – она обычно просто умирала от страха, идя на переговоры с носителями языка, неделю мучилась над отчетом, и то, что эта дама так спокойно и уверенно заменила ее, было как-то немного обидно. Ну а хотя… Пусть работает, если это ей так легко дается. Свете же лучше. Больше времени и сил останется на личные дела.

…Они встретились на лестничной площадке между этажами – своего помещения у новорожденного отдела еще не было. Эта Нина Георгиевна была чем-то похожа на Кэрол Хэттуэй из американского сериала о «Скорой помощи» и выглядела едва ли не моложе Светланы, во всяком случае, намного ухоженнее, здоровее и спокойнее. Они поговорили несколько минут, в течение которых Света бегло обрисовала свое кошмарное положение и заранее извинилась за то, что пока много помогать ей не сможет. Нина Георгиевна пожала плечами и сказала, что ни в какой помощи не нуждается. По крайней мере, пока.

– Вы мне очень понравились, – сказала Света на прощание, – вы уж не бросайте меня.

Дама вежливо улыбнулась и опять слегка пожала плечами:

– Это как получится.

Свете было не до психологических нюансов – надо было идти в больницу к матери, но ей показалось, что Нина могла бы быть с ней немного посердечнее, выказать побольше сочувствия ее проблемам, ну, что ли, показать, что и Света ей тоже понравилась… что она будет ей помогать… и любить. Главное – любить! Оставшись даже без какого-никакого мужа, Света опять чувствовала себя страшно одиноко, да и бабья невостребованность давала о себе знать маетой внизу живота, приступами раздражительности и плаксивости. Даже сочувствия многочисленных подруг было уже недостаточно.

Вот если б они с Ниной Георгиевной по-настоящему подружились!.. Света сразу же почувствовала необыкновенное доверие к этой умной, уверенной и независимой женщине, на которую бы могла опереться в своей неустроенной, дурацкой жизни. От нее исходила некая не очень теплая, но какая-то удивительно упругая энергия, которая немного успокоила и поддержала Свету.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю