Текст книги "Салон «Желание»"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Саша положила на столик, поддерживаемый орлами, стопку журналов с изумительными фотографиями коллекций первоклассных кутюрье и хроникой светской жизни.
Прежде чем оставить на вахте новую сотрудницу, Галлея провела инструктаж – показали тайные прелести Салона – гардеробную, примерочные кабинки, кассовый аппарат, декорированный под старину,
– А вот это поизучай на досуге, – протянула Саше журналы. – Здесь наши звезды. Последняя коллекция Алекса Милуччи. Потрясающе! У него одеваются принцессы и герцогини. Вон то синее платье на манекене – его работа. Тафта, сапфировые пуговки. Супер! Смотри, целая статья о нем. Наши все проштудировали ее к сегодняшнему вечеру. Высокий гость нагрянет прямо в ресторан. Карл Леопольдович такое шоу подготовил – закачаешься. А что, неплохо я выгляжу, а? – Надев длинную шубу, она крутилась перед огромным овальным зеркалом. Голубоватый мех играл и искрился, подчеркивая непроглядную черноту волос. – Не хуже, чем у Сабинки.
– Идет. Просто чудесно… – выдохнула Саша, замерев от такой красоты.
– И мне нравится. Подарок бойфренда, – она засмеялась, – ну, не такого уж боя… В общем, господина солидного. Михаил Фридрихович руководит банком и крупно вложился в этот Салон. Правда, не Балуев и крепко женат. Но ведь куда деться от компромиссов? Ты девушка юная, вся иллюзиях.
Саша промолчала. Уж слишком большая тема затрагивалась.
– Пожалуй, я прямо так и поеду, – Галлея кинула Саше свой барашковый полушубок: – Повесь его пока в шкаф.
– Тоже красивый…
– Никогда не бывает так хорошо, что бы не могло быть еще лучше.
– Или так плохо, что бы не было хуже, – нахмурилась Саша. – Все относительно. Встречать новый год в этих апартаментах, хоть и одной, лучше, чем, допустим…
– В тюрьме! – Галлея вдруг нахмурилась. – Или мусорозборнике. Не забывай, что именно там проведут эту ночь многие наши соотечественники.
– Как уж тут забудешь… – Саша вздохнула, вспоминая бесконечные сетования матери на судьбу сирых и убогих. – Будем думать, что кому–то из самых пропащих бедолаг отстегнет новый год хоть что–нибудь по своей щедрости.
– С наступающим, сердобольная ты наша! – чмокнув в щечку Сашу, очаровательная брюнтка покинула салон. В воздухе повисло облако сладко–пряного аромата.
– «Рома» – принюхалась Саша, уже продегустировавшая под руководством Нины Тимофеевны парфюмерную коллекцию Салона. – Отличные духи.
Она осталась одна, не считая засевшего где–то в специальном помещении охранника. Просмотр журнального великолепия из сферы высокой моды, с парадом мировых ВИП-персон, вращающихся на орбите светской жизни, поверг в уныние. Балы, приемы, скачки, фестивальные банкеты, фуршеты, благотворительные празднества. Шляпки, зонтики, сумки, шарфики, туфельки, завалы украшений – голова кругом. Словно марсианская жизнь – никаких соприкосновений с территорией Сашиной реальности. Да почему никаких? Это вчера не было, а сегодня – пожалуйста! Вот она, красивая жизнь – под рукой! Ее окружала немыслимая роскошь торгового зала, отделанного итальянцами. Искрометный хрусталь люстр, блеск бронзовых канделябров, нега персидского ковра, мягкие кресла у мраморного камина, а над ним – в радужных брызгах затейливой рамы – царственное венецианское зеркало. Примерочные кабинки спрятаны за стеллажами красного дерева, в вазах дымчатого муранского стекла композиции из лиловых ирисов и желтых хризантем. Подобно персонажам светского раута застыла пара манекенов в вечернем облачении. Разве не великолепно? Сказка. И персонажи ее совсем рядом: в ресторане «Яр» будет звенеть новогодним бокалом знаменитый мэтр моды Алекс Милуччи, обмениваясь поздравлениями с Сабиной, Игорем, Карлсоном. Музыка, блеск, шоу высокой моды – все им, избранным…
Ну и пусть! Разве не для всех кружит сейчас над Москвой великолепная, сказочная метель и украдкой, неслышной надвьюжной поступью приближается малыш с мешком радужных обещаний – Новый, совершенно новый год!
Саша подошла к витринному окну, за которым среди колонн, канделябров и букетов застыли манекены в элегантных парадные костюмах, роскошных вечерних платьях. А за ними… За ними ворожила последняя ночь в отжившем, старом, хмуром году.
Прижавшись щекой к прохладному стеклу, Саша долго вглядывалась в мелькающую метель и по детской еще привычке «летать» над ночным городом, отправилась на прогулку.
На исходе года московская зима расщедрилась на спецэффекты. Снег валил пушистый, густой, искрящийся. Саша видела гирлянды фонарей вдоль набережных, гордые изгибы мостов, стремительный разлет широких проспектов. В уютной тесноте тихих улочек, на снежном покрове остались следы одинокого странника, да звездчатые стежки острожных кошачьи лап. Здесь был не заметен бег времени. Здесь все еще бродила тень андерсеновского трубочиста, грустила у подъезда богатого дома девочка со спичками, пронеслось и скрылось за углом нечто хрустально–метельное, оставляя вьюжный шлейф. Санки Снежной королевы…
На душе потеплело и совершенно отчетливо прозвучал голос Зинули: «Загадай желание, мамочка! Пожалуйста, попроси что–нибудь для себя, балда! Не бойся. Такая ночь не обманет. Не сможет…»
Саша улыбнулась своей умненькой девочке:
– А ничегошеньки мне и не надо. Пусть все будет, как есть… Да не так уж и плохо! – она прошлась по Салону, разглядывая убранство. Не магазин, а гостиная сибарита в каком–нибудь исключительно аристократическом палаццо. Вон и гости прибыли – кавалер во фраке и дама в высильковых шелках – изящные, отстраненные в своем манекенном совершенстве. Сама же она – почти хозяйкой дома. Строгий костюм, стянутые на затылке волосы. Самое время принимать гостей. Саша поставила в проигрыватель диск Тотто Кутуньо и светский диалог с «гостями» сложился сам собой.
– Кэ бэл темпо! Мольто нэвика! Прекрасная погода, не правда ли? Много снега… У огня сейчас так уютно… камин – моя слабость. Признаюсь, я вообще домоседка. Зиму мы обычно проводим в Москве. Муж явится прямо к Новому году. Прислал мне фиалки, дурашка. Из Пармы, как обычно. Милый чудак – обожает сюрпризы! Он возглавляет огромную копанию… Известный финансист, постоянная ответственность, риск… При это – совершенный мальчишка. Вы будете очарованы.
– Дети? Конечно есть! У нас чудесная дочь – пять лет! Филья, да, филья. Э ла прима делла классэ! Понятно же без перевода – прима класса, лучшая ученица. Ходит в детский сад со специальной программой. И бамбини ми пьяччоно… Я вообще люблю детей…Мой супруг фанатичный отец. Мы мечтаем о сыне!
Поймав свое отражение в зеркале, Саша погрустнела:
– Вы спрашиваете, почему одна в Новый год? Считаете, это странно? Ничуть. Это потрясающе романтично! Не поверите – страшно люблю посидеть одна. Особенно в праздники. Да почему же грустно?.. Я очень, очень счастлива! Потому что… Понимаете…. Ах, это же так просто… – она задумалась, подбирая слово: – Миракль! Чудо! Потому что я верю в чудо! В волшебниц, в гномов! Они есть, разумеется, а как же. Только какие–то….
Только они какие–то безинициативные стали. Сами не приходят и насчет подарков их надо сильно просить.
5
Саша повторила дочкины слова, засевшие в голове с детсадовского праздника. Праздник совпал с днем рождения Зинули, и было совершенно невозможно оставить приболевшую девочку дома. Как назло – отит! Неделю температурила и пошла на поправку, но к празднику окончательно выздороветь не успела. От участия в концерте ее освободили, не пригодился сшитый из Сашиного спортивного платья наряд. Но пойти все же очень хотелось, правда, вовсе не в парадной форме. Свитер и теплые брюки, а на голову шапку, прячущую повязку – вот в какой костюм нарядили девочку.
– Нет, я лучше совсем не пойду… – губы Зинули задрожали. – Куда такой уродиной на праздник!
Стянув шапку, она разрыдалась.
– Да ты у нас прелесть! А платье на Новый год наденешь, когда мы в гости поедем, – успокаивала внучку Зинаида Константиновна, уже для выхода на елку принарядившаяся.
Девочка и в самом деле была прехорошенькая. Голубые глазища и русые волосы до лопаток – маленькая Барби. Вон рыдает взахлеб, слезы ручьями.
– Хорошо, – сдалась Саша и достала свои наушники из голубого искусственного меха, которые прежде носила в холодную погоду. – Надень. Посмотри на мня… – Великолепно! – одобрила Саша, любуясь дочерью. – Похожа на симпатичного Чебурашку.
– А мне нужно – на принцессу!
– Выздоровеешь, и будешь принцессой, – бабушка придирчиво оглядывала себя. Синее трикотажное платье с блестящей аппликацией на груди, невзирая на десятилетний возраст, все еще претендовало на нарядность. Давно не одевавшаяся празднично, Зинаида Константиновна даже понравилась сама себе, что бывало чрезвычайно редко. И посмотрела на дочь с повышенной критичностью:
– Так и пойдешь?! Ларисин костюм решила не надевать? Такой эффектный.
– Это не мой стиль. Слишком много блеска, – Саша вернула на вешалку нарядный костюм Ларки, который та почти насильно всучила подруге, взяв с нее обещание непременно надеть на детсадовский бал. – Мне в джинсах удобней.
– Жалко, – Зинуля насупилась. – Я ведь знаю, что моя мама самая красивая, а теперь этого никто не заметит. Ну, хотя бы косу распусти! – взмолилась она.
– Внутренняя красота человека значительно важнее, – заметила бабушка, расчесывая волосы, подстриженные, как у Лии Ахеджаковой. – Хотя… В человеке все должно быть прекрасно! – Зинаида Константиновна одобрила свое отражение в зеркале. Прекрасно или сносно, но, все–таки сегодня она выглядела очень даже неплохо.
В элитном детском саду с начальным школьным образованием все было поставлено на широкую ногу. И уж на праздник никто не собирался ударить лицом в грязь. Зал с колонами, изобиловавший праздничными украшениями, был похож на пещеру Алладина – все сверкало, искрилась, веселило глаз. Большая часть «пещеры» с рядами стульев была отведена зрителям, В креслах первого ряда расположились представители муниципалитета, старушки старого образца из дома ветеранов контрреволюции. С краю скромно пристроилась супружеская пара: субтильный застенчивый господин с поэтическими локонами, в круглых ленноновских очках и элегантная, безукоризненная леди, тепло державшая его за руку. На другом конце первого ряда массивно восседал богатырского вида бородач, поглядывая то на часы, то на входные двери за колоннами. Родители, заполнявшие ряды, представляли по антуражу весьма обеспеченные слои общества и по нарядности не уступали партеру Большого театра в день премьеры.
На возвышении сцены выстроился хор, руководимый яркой, нарядной дамой, возбужденно блиставшей египетскими очами. «Вылитая Елены Степаненко», – сказала бы Ларка про музработницу. И еще огорчилась бы, что Саша не надела ее роскошный костюм с юбкой в пол и летящей пелериной. Саша предпочла свои неизменные джинсы и единственную вещь «на выход» – беленький пуловер. Испытывала она все то же желание, ставшее в последние годы хроническим, забиться в угол и не высовываться, особенно в таком пышном обществе.
Беляевы сидели скромно в последнем ряду, прячась за колонну. Зинаида Константиновна, столь бодро собиравшаяся на праздник, в разукрашенном зале сникла. Теперь, в присутствии элегантных дам, и особенно вопиющей «откутюрности» музработницы, она особенно остро ощутила устаревшую претенциозность своего платья и плоды социальной несправедливости.
Торжественно и бодро поздравил всех присутствующих с католическим Рождеством директор сада и хор исполнил нечто рождественское на французском языке. После этого начался концерт.
– Встречаем Дашеньку Смирнову – нашу будущую Алсу, – радостно сообщила музработница, аплодируя появившейся девочке. На малышке было такое платье, что Зинуля не удержала громкий вздох.
– Песня, которую вы сейчас услышите, подготовлена родителями Дашеньки – Иннокентием Феликсовичем и Жанной Генриховной Смирновыми специально для этого светлого дня. – Музработница послала яркую улыбка представительной паре в первом ряду – поэтической внешности господину и его элегантной супруге. – А Витенька Сарыкин… – она улыбнулась борадачу – вы сейчас сами увидите, на кого похож наш Витя.
Появился блондинистый круглолицый паренек лет восьми, старательно одетый и причесанный под Баскова. Подбодренные бурными аплодисментами, юные вокалисты преступили к исполнению Рождественской песню на мотив «Лавстори»:
– В этот светлый день, нам счастье музыки и праздника дано! – бодрым голоском вывела Даша.
– Легкою стопой приходит в мир под сенью радости оно… – вторил юный Басков.
Хор дружно подхватил: – Оно в тебе, оно во мне… И нет таких домов, где не горит звезда, где не живет добро и навсегда, и навсегда…тебе и мне любить дано… всегда дано – оно!..
Зинуля зашептала матери в щеку:
– Дашка Смирнова – совершенная принцесса… Ей, между прочим, это платье волшебница принесла совершенно за бесплатно. Все потому, что папа волшебницу сильно уговаривал.
– Видно, очень сильно, – съязвила бабушка. – Не меньше ста баксов на уговоры выложил. И с песней постарался, даровитый наш. Музыку вон какую душевную супруга сочинила.
– Музыку написал французский композитор Френсис Лей! – поправила ее внучка.
– Они хоть что–то сами сделали, а другие отлынивали, деньгами откупались, – вступилась за Смирновых Саша. – Иннокентий Феликсович всегда помогает. Он подарил саду компьютеры и вообще, много всего делает, но никогда не выставляется. А Сарыкин – вон тот богатырь с бородой – тоже спонсор, пригласил гостей из Дома ветеранов контрреволюции. Это отец Вити, что Баскова изображает. Когда его шофер на «Мерседесе» подвозит – за углом останавливается, что бы детей не смущать.
– Компьютеры им Смирнов подарил! А чего ему еще детям тащить – водку? «Смрнофф»! Ой, как солидно звучит! – Не унималась Зинаида Константиновна. – До чего вообще деликатный детсад! Даже деньги только на счет им переводи! Вроде прямо бесплатно тут выламываются. А дерут без всяких сентиментов – того и гляди, последние штаны снимешь, – она выразительно глянула на потертые джинсы дочери.
– Зато мы французский будем знать, рисовать как Ренуар, и танцевать не хуже Наташи Ростовой. Правда, Зинок? – Саша посадила дочь на колени.
На сцене появились танцующие пары. Ученики старшей школьной группы старательно исполняли вальс под пение дуэта.
Зинуля едва сдержала слезы: – Ну почему мне с ухом нельзя было участвовать? Все равно под бантом компресс не видно было бы.
Танец эффектно завершился: девочки с реверансами поднесли представительному бородачу и скромным супругам Смирновым, написавшим песню, изделия собственного ручного творчества – бумажные головные уборы, украшенные ушами, хоботами, нимбами-.
Господин Сарыкин, здорово смахивающий на русского богатыря, сверкнул разбойничьим глазом в сторону Смирновых, подхватил на руки девчушку, одевшую ему тюбетейку с нимбом из фольги и шагнул на сцену.
– А теперь стишок от меня, от вашего чайного спонсора, – произнес он низким, напевным голосом.
– Дорогие наши дети! Дорогие наши тети,
также мамы вместе с папой, те, что вечно на работе,
кто в забое, кто в запое,
кто в ракете на орбите или в творческом улете,
все вы – наши дорогие, растакие, рассякие -
– выпить гостю не нальете ль? – И коротко хохотнул: – Экспромт от чая «Линкольн» – вашего, прошу особо отметить, безалкогольного спонсора. Благодарю всех, кто устроил этот светлый праздник! Особенно песня тронула: «… когда горит звезда… ла–ла–ла… Одна и две горят и три и пять, а значит цены будем поднимать…» Извините уж, мотивчик собственный вышел, бодрый.
Расцеловав, он опусти на пол девочку, с особым чувством обнял музработницу и подал знак кому–то у двери. Крепенькие парни вынесли из – за колонн коробки с подарками.
– Похоже, спонсоры разборки затевают, – оживилась Зинаида Константиновна. – Не могут они без драки – олигархи фиговы.
– Мам, тише! Они же не конкуренты – чай и водка.
– А Смирнов вообще на альтиста Башмета похож – ничего плохого с виду и не подумаешь.
– «Смирнофф» – это на самом деле его жена. Иннокентий Феликсовивич – концептуальный поэт. Поэтому у него с песней не очень вышло. Не его стезя, – пояснила ситуацию Саша.
– В целом, мне понравилась. Смотри, чаевик–то, чаевик – вот щедрая душа!
На сцене происходил оживленный разбор подарков веселого «Линкольна». В первую очередь прихватили полосатые «чулки» балерины. Витя, что пел под Баскова, галантно преподнес подарок будущей Алсу.
Это произвело на Зинулю ужасное впечатление.
– Витка – изменщик! – сквозь слезы выпалила она и рванулась к выходу. – Все равно я лучше, лучше Дашки танцую! Смирнова спину совсем не держит. Швабра – смотреть противно. Пойдем отсюда. Подарки мне совершенно не нужны, от них только лишний вес набирать.
… Домой ехали на автобусе, в котором уже вовсю пахло праздником. Люди везли связанные елки, какие–то веселые подростки у заднего окна танцевали под магнитофон, а сидящие женщины бережно держали на коленях торты.
Устроившись у окна в самом хвосте, Зинуля ворчала: – Вот получился шикарный праздничек! А я ждала, ждала…
– Не горюй, красавица. У тебя еще столько этих праздников в жизни будет! Надоест и думать, – уверенно успокаивала бабушка, сама этот водоворот причитающихся женской судьбе празднеств, не испытавшая.
– А твой день рождения дома отметим, ладно? – обняла дочку Саша.
– Оказывается, я родилась на французское Рождество! – сообщила Зинуля громко, косясь на пассажиров.
– А мы православное в январе отметим и ты нам станцуешь. И вообще получше садик найдем, – то же, скорее для публики, чем для внучки сообщила бабушка. – Не по карману нам буржуйские замашки…
Саша упорно смотрела в сторону. Дискуссии о новой буржуазии мать затевал постоянно. Но зачем же на людях? Девочка, всегда чувствовавшая усиление напряженности, попыталась разрядить атмосферу:
– Наверно, я вся в маму. Просто балдею от танцев. Как музыку услышу – и все – сплошной склероз. Ну, ничего плохого не помню!
Она с завистью наблюдала за танцующими ребятами и нарочито громко обратилась к матери:
– У тебя же главный приз был, когда ты на коньках танцевала. Правда, мам?
– Был у нее приз, как же… Самая молодая мама, – тихо хмыкнула Зинаида Константиновна.
– Наследственность, куда денешься, – буркнула Саша, несмотря на то, что поклялась себе на провокации матери не отвечать.
– Это что такое – наследственность? – девочка подышала на морозное стекло, протаивая в льдистой корке дырку.
– А такая семейная традиция. Потомственные путешественники по мужской линии в роду. У нас и дедушка, и твой папа – самые отважные путешественники. Как отправились, так и путешествуют…
– Мам, пожалуйста! Хоть сегодня, не надо! – взмолилась Саша.
– У меня тоже наследственность! – обрадовалась Зинуля. – Хочу путешествовать как дедушка с папой. Дашку на каникулы в Швецию увозят. У нее мама знаете кто? Денежный мешок!
– Вот ведь контингент у них там – кто мешок, кто с волшебницами запросто контактирует, – не унималась бабушка, глубоко буржуйским праздником обиженная. – Одни мы – с кувшинным рылом…
– Лучше бы вообще не ходили… – Зинуля, наконец, сделала во льду на окне дырочку. В нее ворвались разноцветные огоньки новогоднего базара, разместившегося вокруг огромной, вертящейся елки.
Зинуля охнула:
– Клево сверкает! Может, Дашины родители здесь с волшебницей знакомятся? Позови ее, мам! Про себя – тихонько, но настойчиво. Характер проявлять надо.
– Это она только со мной может. А что, зовите волшебницу, пусть явится. У меня список большой: лекарства, сапоги зимние, детсад, телефонные переговоры, долги… Это твоя мать, гордая, слушать не хочет. А волшебница как миленькая все должна выслушать и принять во внимание.
Бодрый голос водителя объявил следующую остановку:
– Господа–товарищи, прошу не забывать в салоне подарки и Ангелов–хранителей. Мне своих инвалидов на шее хватает.
– Нам выходить, Зинуля! – встряхнула дочь Саша.
Уже стоя у дверей автобуса, Зинаида Константиновна продолжала перечислять: – А еще до сих пор электричество не оплачено. В ноябре масляной батареей нажгли. Вот отключат, будет вам елка.
– Шустрее, ангел, – подхватив дочь, Саша спустилась по ступенькам и с наслаждением вдохнула морозный воздух. – Мам, потом поговорим. Я заработаю. Смотрите лучше, благодать–то какая!
Здесь, в «спальном районе» зима обосновалась прочно. В снежной белизне светились окна толпящихся вокруг многоэтажек. Мирно, весело и уютно. Совершенно сказочно. Прищурившись, Зинуля увидела, как над голубыми снежными крышами проплыло нечто крылатое, облачное. Она знала, что это и есть Ангел, появляющийся в Рождество, и что взрослые его все равно не заметят. Девочка хитро улыбнулась, загадала желание и промолчала.
…
В аэропорте Шереметьево‑2 ощущалось приближение Нового года. В буфете перешептывались под елкой летчик и аппетитная толстухой в таможенном мундире и в индейском головном уборе из перьев. Не о делах говорили, о своем, личном, волнующем. Шустро накрывали столики официантки, готовя праздничный ужин для ночной смены. Пассажиры с переполненными тележками, таможенники с пластиковыми разноцветными носами, дежурные милиционеры с рациями – все нервничали и чаще обычного поглядывали на часы. На будке Паспортного контроля какой–то шутник вывесил объявление: «В гриме и масках не подходить». И никто из строго начальства не сорвал его.
Толпа встречающих с каждым часом редела, а прибывшие пассажиры
проявляли все большую спешку, шаря по электронным часам сосредоточенным взглядом и пересчитывая привезенное ими издалека время на здешнее, Московское. Кто–то опередил события, встретив Новый год в воздухе, кому–то еще предстояло погоняться за шагающим с востока на запад праздником. Когда по Московскому времени от старого года осталось всего три час, прибыл, наконец, запоздавший рейс из Нью – Йорка. К толпе людей вырывающихся из застеленных боксов, бросились встречающие и в момент разобрали почти всех. Из невостребованных пассажиров остался мужчина иностранно–элегантного вида с солидным багажом. Минут десять он ходил по опустевшему залу, высматривая кого–то, и не замечая упорно топтавшегося рядом крепыша таксиса. Наконец отчаянно махнул рукой, указывая на свою тележку. Коренастый крепыш с готовностью подхватил чемоданы и радушно заулыбался:
– С ветерком домчим прямо к столу! Андерстенд?
– Ноу, ноу! – отверг иностранец русскую речь. Крепыш не огорчился, лишь улыбка стала еще лучезарней:
– Не рубишь по нашему? Ну и фик с тобой, чуркой.
В машине приезжий разместился на заднем сидении, где уже сидел юноша приятной наружности – аккуратная стрижка, интеллигентные очки, совершенно американский прикид.
Выехали на дорогу, удалявшуюся от светящегося аэропорта в заснеженный лесок
– По–русски спикаешь? – обратился очкарик к иностранцу и, глядя в его растерянное лицо, постановил: – Ни бум–бум, как я понял. А вот мы, сори, по вашему не рубим. – Он извлек из недр сумки бутылку и дружески предложил: – Рашен водка «Смирнофф»! Из горла будешь?
Сидевший за рулем поправил: – Чего это мы не рубим? – и пропел: – «Гутбай, Америка, Гутбай…» «Мани–мани… сели в сани и айда…»
Пассажир оживился, уловив знакомое слово: – Мани? Мани я иметь! – Он достал бумажник и показал лежащие в нем купюры. – Вел? Зима, водка – это есть весело. Корошо!
Очкарик широко улыбнулся, показав хищный оскал: – Да уж, не плохо!
Быстро оглядел в окна пустую дорогу, идущую через лесок, радостно ткнул пальцем в небо: – Гляньте, летит! Ракета летит! – и шарахнул бутылкой отвернувшегося к окну иностранца:
– Хеппи ньюа ер, козел!
Заехав в кусты, гостеприимные москвичи ловко раздели иностранца и выбросили в пышный сугроб.
– «Гудбай, Америка, гудбай…» – довольно пропел крепыш–таксист пересчитывая купюры в бумажнике иностранца. По коням!
Машина удалилась в сторону города, накрытого светящимся куполом
«– Мне нравится, что вы больны не мной…» – неслось из авторадило с неизменным глухим отчаянием обманувшей любви.
ПППППППППП
«Мне нравится, что я, больна не вами…» – прозвучало из глубин внутренних помещений затихшего Салона. Саша прислушалась. Почему–то всякий раз ей казалось, что песня про нее, про ее личную, не сложившуюся любовь, хотя и касается совсем другой ситуации. Но что может быть печальнее – «И никогда тяжелый шар земной не уплывет под нашими ногами!» Не уплывет больше никогда, никогда не краснеть удушливой волной от нечаянного прикосновения любимого… Эх, Шушка!
Дура, дура, дура! Набитая дура! Ждала, ждала – вот приедет, обо всем догадается, и будет стоять перед дочкой, глазами хлопать. Растерянный такой, счастливый, большой. Дождалась ведь! И все мимо! Обскакали тебя, тишайшая… Сабину тебе не переплюнуть… И ничего ему теперь ты не расскажешь, клуша растяпистая.
– С наступающим, милый. Счастья тебе в личной жизни, любовь моя первая… И что теперь нюни распускаешь? – Саша сжала зубы и лицо сделала твердым, волевым: насупленные брови, жесткие скулы, глаза, как перед расстрелом. Прямо памятник комсомолке. И не единой слезинки. Ни за что!
– Не нужны мы ему, Зинка, не нужны, – сказала спокойно, как сообщают плохой диагноз. – И он нам… – Саша собралась с силами, выговорила дрожащими губами: – Он нам тоже не нужен!..
И рухнула на диванные подушки, дав волю рыданиям.
– Простите… – робко раздалось рядом. – Я вам, видаком не мешаю?
Саша села, пряча лицо в ладонях. Перед ней стоял огромный детина в желтых пижонских очочках и полосатом жилете неумелой ручной вязки.
– Тимур Евгеньевич. Ведомственная охрана. Меня здесь Терминатором зовут. У меня суточное дежурство.
– У меня тоже. Александра, помощник продавца. У меня сегодня первый рабочий день…
– А у меня сессия на носу. Кассет на всю ночь набрал. Историю зарубежного кино такая восхитительная дама ведет! «Гринуэй – это ледяной душ в горниле адских страстей!» И видно, что понимает, о чем говорит. Душ ледяной и горнило страстей, пожирают ее хрупкое, сильное, горячее тело… Пардон, отвлекся. Не хотите присоединиться к просмотру? Да вы не беспокойтесь, если что, тут такая сигнализация – весь квартал поднимет. Я своими обязанностями не пренебрегаю, за место держусь. Шеф меня гипнотизирует – по нему камера плачет! Киногеничен до абсурда. Утром сегодня какие кадры выдал – полный атас. – Терминатор загнусавил, подражая директору: «Дезидерио – по–итальянски – позволю себе заметить, «желание»! Это в самую точку покупательского интереса бьет. Желание–то у нас всегда есть!»…
Саша засмеялась: – Похоже! Вы обо мне не беспокойтесь, Тимур Евгеньевич. Изучайте материал хоть до утра. Я здесь посижу, отоспаться мечтаю.
– Тогда, может, камин подтопить? Это я люблю, – он ловко возродил угасающее пламя, подбросив несколько аккуратных полешек, стопкой лежащих рядом. – Так лучше. Вы только вовремя чурочки подкидывайте таким вот образом. С наступающим, коллега! – Парень удалился в свою комнату и вскоре оттуда раздались стрельба, грохот, визг тормозов и отчаянные вопли крутого боевика.
6
В лесочке у дороги было тихо. Лишь доносился шум от ленинградского шоссе, обозначенного вдалеке светящейся дымкой. Мелкий легкий снежок падал на опушенный инеем кустарник и черные, дремлющие елки. Под одной из их в позе пляжного отдыхающего лежал человек, одетый не по сезону – в пуловер и брюки. Босые ступни вызывающе торчали из–под белого «пуховика», успевшего основательно прикрыть тело. Наверно, как–то так замерзал в степи печально всем известный ямщик и многочисленные неизвестные, унесенные морозной зимой. Но этого человека кто–то крепко опекал в Небесном департаменте. Не уснул он вечным сладким сном, а пробудился, словно окликнутый грозным голосом, поднимающим опаздывающего в школу ученика. Мужчина сел, в изумлении огляделся, умылся снегом, осторожно встал, проверяя сохранность конечностей, потер, морщась и рыча, ушибленный бутылкой затылок и запрыгал, замахал руками, разгоняя охладевшую кровь. Да еще что–то громко выкрикивал на своем языке, поминая и святых и полицию и собственную маму. Реанимировавшись таким образом, стал энергично пробираться к дороге.
Но на трассе было мирно, тихо, пусто. Наконец показался одиночный автомобиль. Мужчина запрыгал по накатанному насту и отчаянно замахал руками. Слепя фарами, машина пронеслась мимо. Произнеся что–то резкое ей вслед, несчастный побежал к шоссе, не теряя надежды остановит попутку. Он кричал и едва не бросался под колеса каждому появлявшемуся на дороге автомобилю, но машины испуганно объезжали раздетого человека и, прибавив газ, исчезали. А мороз все больше давал о себе знать, до костей пробирая человека, не привыкшего, по всей видимости, к моржеванию и зимней ходьбе босиком по системе Порфирия Иванова.
Заметив приближающийся автомобиль, американец в отчаянии лег поперек дороги, покорно сложил на груди руки. Иномарка затормозила, из нее вышел человек в солидной дубленке, с отвращение посмотрел на босые ступни лежащего и выругался: – Бухарики совсем озверели, под колеса лезут. Тьфу, бомжатник в лесу развели. Полежи на обочине, остынь. Снежок мягкий… – Он попытался отпихнуть лежащего ногой. Но тот с неожиданной силой вцепился в ботинок и ловко повалил хозяина авто прямо под колесо…
Через три минуты автомобиль выехал на Ленинградское шоссе. За рулем, однако, сидел не его владелец, а изрядно подмороженный, но ободренный спасением иностранец. Он даже стал присвистывать в такт несущейся из репродуктора мелодии. Заметив стоящий на сидении кейс, открыл замок. Крышка поднялась, обнаружив ровные стопки зеленых ассигнаций. Мужчина подмигнул своему отражению в зеркале и присоединился к поющей в авторадио Барбаре Стрейзенд. Звучала знаменитая песня из мюзикла «Моя прекрасная леди». «Я танцевать хочу, я танцевать хочу до самого утра!..» – завопил иностранец, естественно, по–английски.
7
Выполняя пожелание Карлсона, Саша пылесосила ковер в зале Салона. Бронзовые каминные часы показывали десять. Отключив пылесос, Саша прислушалась – ей очень нравился хрустальный перезвон, сопровождавший уход каждого часа. «Там–там–там-там…там–там…» Знакомая мелодия… Да это же… Это ее показательный танец, принесший первую награду! «Я танцевать хочу…» из мюзикла «Моя прекрасная леди». Да, больше всего на свете она тогда хотела танцевать. Не просто танцевать – раствориться в музыке, лететь над катком, едва касаясь конками льда. Эта сила полета, трепет слияния с музыкой, давали ее телу удивительную ладность, скользящую, невесомую грацию.
Взлетавшая из–под коньков ледяная пыль приятно холодила щеки, и так гулко, та счастливо колотилась сердце, когда она, завершив финальные вращения, замирала вдруг, оглушенная рукоплесканиями огромной арены!
Потом брала букеты из рук малявок, торжественно выбегающих на лед, поправляла на шее ленточку с медалью, прижимала к лицу прохладный букетик фиалок. Букетик достал из–за пазухи и вручил Саше красивый парень, когда она выходила из раздевалки. Это были первые дни начала их романа с Игорем. Когда еще та самая удушливая волна заливала румянцем щеки от одного прикосновения его руки…
