Текст книги "Славичи"

Автор книги: Людмила Горобенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Суховея на бок и осматривая разодранный бок.

– Бежал вчерась весь день … торопился, – пробормотал Суховей. – Уснул, как в омут

провалился … не помню, как и где свалился – знал ведь: уже почти дома. Чужих здесь

нет, вот и … не остерегся. – Он судорожно охнул, когда Ставр надавил на края раны,

проверяя, не порвана и брюшина.

– Знамо дело: бежал-торопился, – ворчал Ставр, деловито ощупывая Суховея. – Дома-

то, небось, не только мамка дожидается.

Молодой воин отвел глаза в сторону и прошептал смущенно:

– Спал я … не знаю, как и получилось.

– Спал он. Воин ты или кто? Так во сне дуриком и помрешь. Горазд ты спать, спору нет.

От твоего храпа вся мшица в округе дохнет.

– Говорю же: устал я … не знаю, как получилось … а он старОй … был, шибко злой.

Помял меня здорово … покатал по землице. Харю вон мою … об ветки всю измочалил.

Да я это … как от боли-то и страха очухался, с спросонья-то, так мечом и маханул …

почитай, голову-то напрочь ему срубил. Это его кровь на мне … Там он лежит …

недалече.

6 Стружие – древко копья.

28

Ставр стащил с Суховея окровавленную одежду, осторожно отвел к воде, обмыл тело

и еще раз осмотрел рану, которая оказалась глубокая, но не смертельная. Вытащив из-

за пазухи сверток, достал из нее иглу с мотком тонкой сыромятной нитки. Вдев ее в иглу

и всунув в рот Суховея сломанную веточку, принялся зашивать рану.

Суховей лежал, не дергаясь и не произведя ни звука, только сжатые кулаки,

побелевшие губы да капельки пота указывали на дикую боль, причиняемую ему

большаком.

Закончив зашивать рваную с неровными краями рану, Ставр нарвал цветов ромашки,

ноготков, смешал все со смолой сосны и растер в кашицу, уложив ее тонким слоем на

листья подорожника, примотал все это по краям шва широкой полосой полотна,

оторванного от своей рубахи.

Работал споро, молча, все больше чувствуя волнение и тревогу за сына и остальной

дружины. Но лечение нельзя прерывать пустой болтовней – дело то серьезное, духами

предков оберегаемое.

Сходил к зарослям малинника, нарвал листвы и ягод, потом набрал горсть голубики,

заварил взвар и подал лежавшему насуплено Суховею.

– Ставр Буриславович, мне ж теперь от стрыя7 достанется – проговорил понуро

Суховей.

– А то как же, – сурово подтвердил Ставр, – он же пестун твой и за тебя перед воями

слово держал. А ты … сохатого проспал.

– Позору-то теперь не оберешься, – промямлил Суховей, коротко взглянув на Ставра.

Ставр усмехнулся, пряча улыбку в бороде и усах.

– Ну, так ж ему башку-то снес? Снес. Значит – победил ворога. Вот сошьет тебе мамка

из его шкуры знатные замшевые штаны, а батька сапоги – Липка глаз не отведет.

Суховей покраснел и ничего не ответил.

– А теперь поведай-ка мне чего один-то? – посуровел Ставр. – Остальная дружина

где?

– Ратьша меня вперед послал, чтобы, значит, не волновались, – ответил Суховей,

умащиваясь поудобней на хвойной подстилке. – Мы там странных людей встретили. На

7 Стрый – дядя по отцу.

29

нас похожи, а бают по чудному. Ратьша их до ихнего селища пошел проводить,

поглядеть, что там да как. Потом придут. К праздникам Радогощи8 как раз вернутся.

– Что за люди-то? Далеко отсюда?

– Шесть дён в одну сторону. Все лесом, да болотами. Трудно им до нас добраться.

Ратьша так, из интереса, решил посмотреть. Говорят они чудно, и одеты не как мы, а

струмент как у нас почти. Жальников9 не городят, гробы на столбах вдоль дорог ставят.

Их покойники там лежат ногами-то вперед – така жуть.

– Чудно, – удивился Ставр.

– Ага, Ратьша так и сказал, что они чудью зовутся.

– Слышал я о таком племени от странников, но думал, что они отсюдова подалее на

север живут. Ты давай-ка поспи чуток, а я к сохатому схожу, да и с медведя шкуру тоже

надобно снять – не оставлять же тако добро.

– Силен ты, Ставр Буриславович, эка каку махину уложил, – вздохнул Суховей. – Ему,

поди, не меньше двадцати лет было, матерый.

– Не расстраивайся: будут на твоем счету еще и не такие трофеи – усмехнулся Ставр. –

Спи. Сегодня отдохнешь, завтра домой пойдем. Заждались там тебя … поди-ко не

только мать.

Глава 4

Вечер протянул длинные темные руки-тени от деревьев к дерновым крышам хижин-

землянок лесного поселения. Их изогнутые длинные пальцы цеплялись за конские

черепа, повешенные на концах охлупней. Старались незаметно вползти в открытые

двери, узкие и невысокие, корябались в маленькие окна-волоконца, устроенные под

самыми слегами.

Ветер почти стих, кузнечики дружно и слаженно славили мать-природу. Далеко за

рекой, над лесом, полыхала яркая зарница, но грома не было слышно.

Большуха выбралась из землянки по ступеням, вырезанным прямо в почве и,

разогнувшись, огляделась. Деревня еще продолжала работать, но это были уже

вечерние, завершающие день дела. Девушки доили коров, и тугие струи жирного

молока гулко ударяли в подойники. Ватага Кома собиралась в ночное: смех и веселое

гиканье отроков звонко разносились над притихшим лугом у озера. Мужики сидели под

навесами у своих землянок в ожидании вечери. Кто-то из них плел лапти – после

8 Радогощь – праздник осеннего солнцестояния.

9 Жальник – погребальный курган.

30

праздника Закрытия Сварги уже нельзя будет ходить босиком, так что к этому времени

необходимо обуть всех домочадцев. Кто-то точил притупившийся чекан10, а кто-то

вырезал из приготовленных заранее чурок ольхи или березы миски и ложки. Старшие

жены заканчивали возиться у печей, им помогали женки – младшие жены, – невестки

возились с малыми ребятишками. Без дела никто не сидел.

По крышам землянок можно было легко узнать, в какой семье сколько женатых

сынов – вокруг отцовской землянки, как молодые грибки вокруг старого, возвышались

крыши их собственного жилья. Только когда у сына появлялись внуки, тогда он мог

отделиться и жить своим домом, в котором уже он был главой-старшиной.

Все эти землянки стояли бок о бок, и под землей сообщались между собой ходами.

Вороги порой удивлялись тому, как легко славяне уходили от нападавших, а все дело в

том, что у многих таких хижин-ульев было по нескольку выходов. И когда враг ломился

в одну дверь – домочадцы успевали уйти через другой ход, зачастую уходящий далеко

в сторону.

Ставриха – хозяйка большого дома, вокруг которого гнездилось еще четыре крыши –

двое старших сынов уже жили своими домами, – проследила за тем как управляется со

своей работой женская половина ее семьи. Жена младшего сына Ворона, Всемила,

отцеживала вываренный пригодный в пищу лишайник – как только он остынет, она

добавит в него размолотых грибов и получится вкусный и очень полезный студень.

Старшая дочь Бажена – всеми признанная красавица и умелица, – пекла оладьи из муки

чаполоти, одновременно поглядывая на запекавшуюся тут же рыбу. Младшая только

что подошла с полным подойником молока. Еще три невестки колотились с детьми,

загоняли в закут кур и скотину, словом управлялись с хозяйством.

Сыновей, живущих с ними под одной крышей, сейчас здесь не было: в вечерней

тишине хорошо было слышно тюканье их топоров – они у реки мастерили из сосны

лодку-долбленку.

Большуха удовлетворенно качнула головой и невольно оглянулась на лес – не

появится ее Ставр из-за кущи? Не мелькнет ли его веретьяной плащ среди деревьев?

Грустно на душе, не спокойно. Вот и за сына, Ратьшу, сердце болит, тревожится. Ратьша

тоже уже вернуться должен. Но напрасно она поглядывает на лес с немой душевной

просьбой к Макоши – видать еще не время им домой воротиться.

Пройдя по селищу, большуха, как старшая, внимательно осматривалась: все ли в

порядке, все ли сделано как должно – вернется Ставр, в первую очередь с нее спросит,

ежели, что не так будет. В семье при отсутствии мужа – старшая жена за все в ответе. А

10 Чекан – боевой топор.

31

огнище родовое – большая семья и большуха должна следить за порядком в

оставленном на ее попечении роду. Раньше бывало и большухам с другими женами не

редко за оружие браться приходилось, когда мужья-то с сынами в другом месте

воевали.

«Не приведи Род, и тут такому случиться», – вздохнула своим мыслям Ставриха.

Шла большуха к большому общественному погребу, выкопанному и устроенному уже

прочно, навсегда. Здесь будет храниться общий запас продовольствия на всю весь –

общину. Сейчас возле самого погреба лежали и бревна, приготовленные для клети. Там

зимой будут висеть подвешенные под потолок тушки сохатины, оленины, вепрятины и

другой дичины, которую охотники добудут после начала морозов. В погребе же уже

стоят бочки-дубленки с заквашенной черемшой и солеными грибами, прочим

продовольствием, а после первых заморозков там добавятся бочонки с квашеными

корнями рогоза и кувшинок. Рядом с клетью возвышается овин – там сушится запас

диких злаков.

Сейчас возле погреба были устроены коптильни, в которых готовились окорока и

ребра, убитого охотниками вепря да балык из белорыбицы. Ставрихе нужно было

проследить за тем, как приготовляются эти копчености.

Конечно, каждая семья сама обеспечивала себя пропитанием, а общие запасы

готовились в первую очередь для праздничных или обрядовых брячин – пиров – и на

тот непредвиденный случай, когда из-за каких-то несчастий та или иная семья теряла

кормильца, али еще по какой иной причине помощь требовалась. Так уж с издавна

повелось: и себя корми, и об родной веси не забывай, чтобы в случае чего на твои

запасы не навалилось еще с десяток дополнительных ртов.

Проходя мимо землянки Жизнобуда, большуха приостановилась поздороваться с его

женой – Истьмой.

– Здрава будь, Ставриха, – ответила на поклон Истьма. – Присядь-ко, испей узвару.

Горица славный узвар из костяники с малиной сделала.

Большуха прияла из рук Горицы ковш с узваром, от которого шел аромат свежих ягод и

меда.

– Благодарствую, милая, – поблагодарила она молодую женщину и, заметив как та

передвигается, молча переглянулась с Истьмой: верно ли поняла?

«Да, – одним взглядом подтвердила довольная Истьма ее догадку. – Счастье в доме:

тяжела Горица».

32

С улыбкой шла дальше большуха: Истьма была из ее рода. Когда-то давно умыкнули

их разом молодые Ставр и Жизнобуд из родного селища во время веселого гулянья. И

Воило был четвертым сыном Истьмы. За ним у нее рождались еще дети, но не все

выжили, остались только два сына-малолетки, да одиннадцатилетняя дочь – Лиска.

Большуха была родней Истьме и потому присутствовала при обрядах нарекания ее

детей.

Ставриха еще раз взглянула мельком на лес: где-то Ягу носит? В роду три будущие

роженицы. Кто же откроет им дорогу из Нави в Явь, если Яга не появится?

Неожиданно Ставриха увидела, как Ком заступил дорогу Липке, дочери пахаря

Честимила. Липка шла от родника с полными ведрами на коромысле, а Ком остановил

ее так, чтобы прикрыться от людей кустами малинника и не пропускал явно сердитую

на него девушку.

«Что удумал-то? – всполошилась Ставриха. – Знает же шельмец: Липка Суховею

рушники вышивает! Негоже девку-то с дороги сбивать. Да и молод больно Ком-то,

даром что вымахал словно ослоп11. Он даже посвящения еще не прошел, а туда же к

девкам его тянет, охальника. Как есть в отца – переметника».

Большуха было приостановилась, чтобы разобраться в чем там дело, но тут до нее

донесся чей-то крик:

– Тетка Ставриха! Скорей, тетка Ставриха, там большак пришел, Суховея привел …

израненного!

Зашлось сердце материнское: Суховей?! Израненный?! А как же Ратьша и остальная

дружина?!

Бросилась она вслед за мальцом, который вести принес, а тот все тараторил:

– Ставр-то Буриславович и шкуры приволок. Медвежью, большущую и лосиную.

Говорит лося-то Суховей добыл. Там они, у поруба. И тетка Вышатиха уже там.

Прибежала, – задыхалось чадушко от глупого восторга и быстрого бега.

***

– Липка, сходи-ко по воду, пока не стемнело! Да из родника принеси, не речной, –

приказала Задора – старшая жена ее отца.

Липа подхватила дубовые ведра и, повесив их на коромысло, отправилась по воду.

11 Ослоп – жердь.

33

Вечерняя заря на заходе окрасила небо красным всполохом, теплый воздух стоял

неподвижно, звенели над ухом комары. Далеко на востоке полыхали зарницы,

беззвучно и от того таинственно и страшно.

Девушка шла по утоптанной уже тропке к роднику, бьющему из-под камней в

глубоком провалье сразу за селищем. Овраг, поросший густым малинником,

тонкоствольной лещиной и колючим шиповником извилистой раной разрезал землю и

одним концом уходил в реку, другим терялся в лесу. Сейчас здесь было сумрачно и

тихо, все звуки людского поселения глохли, терялись, под сводами берез и ольхи,

росших по крутым склонам провалья.

Липка невольно поежилась и прибавила шагу: скоро ночь – пора нечисти и

неприкаянных духов. Внизу воздух был прохладным, наполненным устоявшимся

запахом влажной земли, гниющих листьев, грибов. Тропа, перевитая корнями, чернела

под ногами тонкой стежкой.

Юница споро сбежала по дорожке и стала торопливо набирать воду берестяным

черпаком, висевшим тут же на ветке лещины, оглядываясь и прислушиваясь к шорохам.

Внезапно в глубине леса раздался дробный бой дятла. Липка вздрогнула и вода,

выплеснувшись из ковша, замочила подол ее поневы.

Девушка досадливо сморщилась: мать задаст трепки, чтобы была аккуратней. Не

дело девке с мокрым-то подолом по селищу шастать – засмеют неумеху-то.

Набрав воды и, отряхнув подол вышитой поневы, Липка подняла тяжелые ведра на

плечо. Распрямила спину и легкой поступью, словно и не было на плечах тяжелого

груза, стала медленно подниматься наверх провалья. Принести наполненные до краев

ведра, не проронив ни капли, значит показать себя во всей красе. Носишь ведра

полными – рачительная хозяйка, не прольешь ни капли – старательная и умелая.

У самого верха вздохнула облегченно, сбрасывая страх и напряженность сумрачного

оврага, но тут же, почувствовав чье-то присутствие, оглянулась, свободной рукой нанеся

на себя обережный знак.

Из-за кустов малины на тропу шагнул Ком и заступил ей дорогу.

– Чего шастаешь-то, мухортый? – не довольно проворчала Липка, ступая в обход него.

Но Ком передвинулся вслед за ней, снова преграждая путь.

– Пусти! Ну. Чего надо-то? – возмутилась Липка.

Ком смотрел на нее, поблескивая потемневшими от волнения глазами.

34

– Лип, ты это, – прошептал он сорвавшимся голосом, – не ходи за Суховея. Меня

дождись, век в холе и радости жить будешь.

– Чего? Заполошный, под носом-то утри, – рассмеялась Липка и, отодвинув плечом

парня, шагнула мимо, красиво изогнув стан.

В это время и услышала она крик Бубанька, Воротилова мальца. Вздрогнула всем

телом, словно о камень запнулась. Ведра качнулись, расплескивая на землю воду, но

Липка этого даже и не заметила. Быстро пошла она к своему дому, а сердце так и

рвалось из груди: что там случилось?

Ком прошел мимо, обгоняя, и зло прошептал:

– Слыхала? Калечный твой Суховей! Теперь сама придешь, да я погляжу, принять ли. А

приму – взвоешь.

Ком знал, о чем говорит: из парубков, прошедших посвящение, Суховей один не

мужатый-то и остался. Остальные или совсем малыми были, или в ватаге Кома. И им

еще предстояло в лес идти, да и не пойдут они против его, верховодова, слова-то.

Но не это было для Липки главным: она бы и женкой пошла к дролюшке-то, но ее

сердце уже давно прикипело к Суховею, еще до того как она впрыгнула в девичью

поневу.

«Ежели уж, что с Суховеем случилось, то лучше в болота, к кикиморам, но за Кома ни

за что не пойду», – решила Липка.

А Суховей со Ставром, скрывшись в порубе – им предстояло провести здесь ночь и

почти весь завтрашний день, постясь и очищаясь, – довольно растянулся на охапке сена.

Его тело ныло от боли, содранную кожу на лице саднило и щипало, но он почти не

замечал этого. Перед его глазами стояли огромные глаза Липки, встревоженные и

любящие. Она не могла подойти близко и стояла, спрятавшись за кустом калины, но он

увидел ее, а больше ему ничего и не было нужно.

– Ничего, паря, вот завтра потом-то в мыльне изойдешь, вся хворь из тебя и вытечет.

Пар – первое дело при таком деле, – миролюбиво проговорил Ставр, располагаясь

рядом.

– Скажи-ко, вящий, почему мы женщину любим? – спросил Суховей, глядя в черный

потолок.

– Женщину? Ты ж в Доме жил?! – удивился Ставр. – Неужто ничего не понял?

35

– В Доме-то не так, там все по-другому было. Без любви. А я хочу понять, почему

сердце заходится, когда ее видишь? Почему о ней одной думы в голову идут? Тревога за

нее дышать не дает.

Ставр помолчал, обдумывая вопрос Суховея.

– Я так разумею: это происходит потому, что только ей одной мы можем не

доказывать свою храбрость и силу, но решаемся открыть всю слабость и страх, понимая,

что она не оттолкнет, не засмеется и не предаст. Это перед другими мы пыжимся,

хорохоримся, перед ней этого делать не нужно. Рядом с ней наш настоящий приют,

здесь мы отдыхаем душой и сердцем. С ней мы настоящие, всегда. Если ты чувствуешь,

знаешь, что она в силах увидеть тебя не глазами – сердцем, только тогда ты отдаешь ей

всю душу. И такая женщина рождена только для тебя. Она это ведает, и ты ведаешь …

без слов.

Глава 5

Конец лета – время сбора сильных и злых трав, кореньев да грибов. Большуха, по-

иному баушка, медленно брела по лесным полянам, мочила ноги в болотах, утопала по

колено в вязком иле реки. Для нее настала хлопотливая пора сбора былья для особых

магически сильных зелий.

Тягучую думу думала Ставриха – старшая мать рода Славичей. Многое было дано ей и

бабничать – роды принимать, и бабить – нашептыванием кровь остановить, простую

болезнь излечить, а то и бабкать – ворожить на общее благо. С разгулявшимися

домашними духами, опять же, только большуха управиться может. Но Яге дано намного

больше. Она живет на грани живых и мертвых миров – Яви и Нави. Ей подвластны

живые духи Земли и духи четырех стихий. Умертвия и прочая нечисть, боится ее не в

силах побороть могучую силу ведуньи. Она помогает роду своими особыми чарами,

дает советы большухе, лечит безнадежно больных. Провожает умерших родичей и

встречает рождающихся не прямым своим присутствием, но духовным.

В мужском доме готовят мальчиков к взрослой жизни, большуха и матери – девочек.

Но каждую осень девочки, достигшие двенадцати-тринадцати лет, проходят особый

ритуал Яги. Их отводят к ней на месяц и не все возвращаются обратно. Детей же сирот

она каждую осень забирает навсегда. Так род платит Великой богине Макоши за ее

милость и помощь людям. А в образе древней Матери-оленихи за то, что она снова

36

посылает на землю убитых на охоте оленей, лосей и других животных, чтобы людской

род не голодал.

Но запаздывает Яга, не показывается. А если не придет она со своими кикиморами –

помощницами, достанется ей самой управляться, пока не подберется подходящая

женщина в роду. А Ягой могла стать не всякая, понятное дело. Тут особая нужна, чтобы

детей не могла родить, чтобы до определенного возраста нетронутой осталась, да

много еще каких условностей нужно было в одной-то бабе собраться, чтобы вышла из

нее хорошая Яга.

Баушка вдруг резко вскинула голову – зов Яги был настолько силен, что прозвучал в

голове громовым раскатом.

«Явилась, слава Макоши, услышала мои молитвы», – вздохнула облегченно большуха,

направляясь на зов Яги.

А поздно вечером, дня за два до Радогощи, зажглись священные огни и на Девич-горе.

Обитель Рожаниц Лады и Лели тоже стала обитаема. Укрепляется род на новом месте –

значит, жить ему здесь подобру-поздорову.

***

Липка выметала полы землянки полынным веником, выстланные стык в стык из плах

топляка – такому настилу никакие морозы и сырость не страшны: не гниет и не

трескается, будто каменный.

Мела усердно, заглядывая во все углы-щели, да с приговором: «Кыш, мухи, к Сепухе,

а вы, мошки, к Явдошке!».

Сегодня первый день Радогощи – праздника, который будет длиться две недели, и в

котором день осеннего солнцестояния приходиться как раз на середину. В эти дни

празднуются семейные и общеродовые праздники, а уж потом, когда крепкий и

сильный Солнце-муж Купала перейдет в старческий возраст и станет мудрым, но

слабеющим Солнцем-стариком Световитом, пойдут и праздники Рожаниц, Лады,

Макоши.

Липка вздохнула: сегодня вечером соберутся у кумиров родичи, хозяйки принесут

кушанья, которые могут сготовить так, как никто другой, девушки обрядятся в лучшие

наряды, парни будут заигрывать и поглядывать на молодушек, но ее Суховей не придет.

37

Затянулась его рана, почти зажила, но перекосило Суховея на бок, а потому никогда

ему уже не стать прежним воином. Не похаживать бодрым кочетом среди молодых

паробков, не помахивать мечом булатным. Чего доброго сегодня на мужском совете

решат совсем извести Суховея. Прикажут, любому на Марену лютую в болото уйти.

Думала-кручинилась Липка, роняла слезы на веник полынный, а чтобы никто ее горя

не заметил, все старательней выметала из углов козявок, да мошек, все громче и злее

шептала древний заговор, утверждающий начало осени.

– Липка, мети скорее – дело есть, – в низкую и узкую дверь землянки просунулась

голова ее младшего брата Крива.

– Чего еще, баламутный, вишь делом занята. Некогда мне, не мешай! – отмахнулась

Липка.

– Так матушка еще до свету мух-то гоняла, чай не знаешь? – удивился Крив. – Чегой-то

по второму разу-то метешь? Ступай, говорю, скорее, дело Суховея касаемо.

Липка метнула веник к порогу и, подобрав подол, бегом поднялась по ступеням, при

этом сторожко оглядываясь.

– Иди, иди, не бойся: тетка Задора к Ставрихе зачем-то ушла, – прошептал Крив,

прячась за углом полуземлянки.

– Ну, чего? Говори скорее, не ровен час увидит – за космы оттягает, взвоешь, –

прошептала Липка, присоединяясь к брату за низкой соломенной кровлей.

– Ага, так она меня и догнавши, – фыркнул Крив. – Я знашь, какой прыткий? Меня

робя зайцем кличут.

– Заяц-то заяц, а как за вихры ухватится, как раз козой заверещишь.

– Чего еще, – насупился Крив, – я дуже терпячий. Тебе ведомо, как меня робяты

проверяют? Прутом по спине, да по пяткам – а я молчу. Или вот каменюку горячую к

пузу приложат …

– Ладно. Говори, зачем звал? – оборвала его Липка, осторожно выглядывая из-за

нависшей почти до земли соломы.

– Суховей хочет в болота нынче ночью уйти. Говорит, не буду у рода на шее калекой

кривобоким висеть. Так наши деды всегда делали – не уберегся, так нече на других

свою судьбу перекладывать, – затараторил Кривка взволнованно.

38

– Не мели! Чего мелешь-то? Кому говорил? Сказывай по порядку, – одернула его

сестра.

– Так к Суховейке-то Комша приходил. На завалинке сидели, а я поблизости, значит …

так Суховей-то ему и сказал, когда тот начал его допытывать как он теперь кривой-то

жить будет. Говорит, ты жо теперь ни для охоты, ни для войны негодный, разве что

коров гонять, дык для того тоже умение надобно: стадо-то не всякого послушатся. Вот

дед Столет сколь уж пасет, да и слово тако знат – сам на завалинке у избы сидит, а стадо

одного его шепотка слушатся и ни один зверь-то к нему близко не подберется …

– Не гоношись, кому сказала-то! Ком, значит, к Суховейке-то приходил?

Допытывался?

– Приходил, точно дело, а тот так и сказал: нынче же в болото топиться пойду. Нече

говорит …

– Ты вот что, Кривка: беги-ко, погляди, где тетка Задора. Если она от Ставрихи уже

домой идет – мне скажешь.

– А ты че удумала?

– Не твого ума дело, робенок. Давай-ка, скоренько.

– Ага, как подглядеть, так – давай, а как цаво друго: так – робенок, – обиделся Кривка.

– Присмотришь – пирожок медовый дам, – пообещала Липка.

Крив развернулся и без разговоров шмыгнул в кусты. Липка постояла с минуту, о чем-

то раздумывая, а потом, тряхнув упрямо головой, решительно направилась в землянку.

В темной избе никого не было – все готовились к празднику, у каждого было свое

дело. Липка споро забралась на лавку, стащила с воронца короб со своим приданным

и, достав праздничный наряд, переоделась.

Снятую одежду аккуратно сложила в короб.

В это время темная тень заслонила дверной проем, и в избе стало совсем темно.

– Лип, ты цё тут? Иди ужо, помоги-ко, пироги поспели, надобно в печь ставить, –

окликнула ее появившаяся в дверях мать.

Но, отойдя в сторону и разглядев в полутьме дочь, Некраса остановилась, прижав

руку ко рту.

– Ох, дитятко, ты цё же удумала?

39

– Не надо, мама, – отозвалась Липка. – Не дам ему напрасной смертью изойти.

Выхожу, не хуже других будет. И ему дело найдется. Противу мого слова никто не

станет!

– Так-то оно так, Липушка, да выправится ли? А ежели нет – век вековать за убогим-то

будешь, – прошептала Некраса, смахивая слезы.

– Не плачь – я от своего слова все одно не откажусь. Лучше с калечным да любым,

чем одной-то век вековать.

– Да как же одной-то, доцушка, как же одной?! Вон молодых-то сколь. К кому-нето и в

женки можно …

– Нет, мама, ни за кого более не пойду. Благослови, раз уж увидала. Тогда по селищу

открыто пойду.

– Ох, горюшко-горе, – прошептала Некраса. – Иди ко мне, чадушко горемычное.

Липка подошла и встала на колени перед матерью, поклонилась ей в ноги. Некраса

прошептала молитву и протянула дочери кику, которую готовила для нее, но не думала,

не гадала, что так-то придется ей передать этот символ замужества.

Липка шла по селищу, гордо вскинув голову. Издавна повелся такой обычай –

девушку, которая сама сваталась, никто прогнать не смел: иначе на всю семью беда

навалится – до седьмого колена изведет. Но и не каждая на такое решится, потому как

хоть и почетно такое сватовство, но не будет тогда ни жениховского ухаживания, ни

сговора, ни предсвадебных обрядов с девичниками да смотринами, ни пышной

свадьбы. Как пришла, да что с собой принесла, так в тот же день женой и стала.

Но древний закон девичьего сватовства от любой беды мог избавить, даже от

жертвенного огня и казни уберечь. Женщина – берегиня, ей лучше знать, кто жизни

достоин – то она сердцем чует и потому никто против ее слова не выступит.

Когда Липка подошла к землянке Суховея там уж, почитай, все селище собралось: от

родичей отродясь тайн не бывало. У землянки стояли Вышата и Верея, его мать с отцом,

и сам Суховей, бледный, как льняное полотно. Стоял, неуклюже опершись на палку-

клюку.

Его глаза горели одним вопросом: как же так?

Липка подошла и поклонилась в пояс будущим отцу и матери:

– Примите, теперь я ваша невестка.

40

Вышата и Верея поклонились в ответ и отступили. Липка подошла к Суховею и подала

ему с поклоном плетку и кику, прилюдно опустилась перед ним на колени. Он взял их

молча, дрожащими от волнения руками, трижды приложился плеткой поперек ее

спины, принимая на себя обязанности мужа и защитника, после того надел на голову

простоволосой Липки рогатую кику, а уж потом поднял за руки и поцеловал в обе щеки,

уважая ее решение. Затем они развернулись и поклонились сначала отцу-матери, далее

людям, а вслед за тем и на все четыре стороны, призывая в свидетели сего действа,

небо, землю, воду и богов.

Молчали люди, зная, что сейчас совершила Липка: за убогим жить – роздыху не

знать, самой и свою, и его работу справлять придется. Но глаза Липки сияли

неподдельным счастьем, она улыбалась открытой радостной улыбкой – знать крепко

любила своего суженного. И люди заулыбались в ответ, зашумели сначала тихо, потом

громче.

– Эх, ма, – бросил шапку на землю Борислав, пестун Суховея, – быть посему!

Готовьтесь, люди, сегодня праздник, а завтра пир свадебный сыграем. Богиня Лада тако

дело устроила – отпраздновать надобно.

– Дык, вроде не положено-то, – встрял вечно сомневающийся Горбыша.

– Молчи, уж, – пробасил довольный Стрый, – то дело людское, захотели – справили.

Богиня супротив радости ничего иметь не может.

И вот же миг откуда-то появилась квашня накрытая шкурой белой овцы. И не успела

Липка оглянуться, как ее уже усадили на нее и девушки – недавние подруженьки

затянули «прощальную», а мать заголосила-таки, провожая доченьку-ненаглядушку в

жизнь не простую, замужнюю.

Тут уж и старшего брата Липкиного к делу призвали: расплел он русу косу сестринину,

расчесал гребнем частым да под песню девическую и заплел в две косы, уложил в

корону и укрыл повоем – символом замужества.

Так и порушили люди древние правила, но то ведь была первая радость на новом

месте: свадьба, да еще какая – необычная.

– Ой, ли, девка! – закричал вдруг Ком тонким прерывающимся голосом, перебивая

певчих, да с явной издевкой. – Перед кем поклонилась-то? Кому покорилась-то, глупая?

Он сохатого проспал, гляди-ко кабы и тебя-то не проворонил. Как от лихого

убережешься коли мужик-то кривобок, да поспать горазд?! Такой-то и от комара

защитить не смегёт!

41

Суховей резко повернулся и сощурил глаза, собираясь ответить. Не бывало того чтобы

молодь поперек старшего слова выступала, но Липка сжала его руку, останавливая:

– Брось-ко, ну его, шалопу, сам не знат, чего кричит-то, – прошептала она.

– Ты чего ж, шлыка необытная, плищишь12? – Стрый схватил Кома за ворот и

встряхнул, приподнимая над землей. – А ну беги отседа, пока портки-то не стянул, да по

голому заду крапивой не нахлестал.

Громкий смех сородичей заглушил слова вырывавшегося из рук большака Кома.

Стрый поставил неслуха на ноги и наподдал под зад, посылая головой вперед.

***

К вечеру стали люди собираться у подножия холма, на котором высился храм.

Хозяйки несли кушанья, приготовленные из своих запасов, мужчины разложили костры

священным кругом. Вышел к людям и старый волхв, но не один – вслед за ним из храма

вышло еще несколько новых, знать стоять неподалеку и другим храмам посвященным

их богам. Возрадовались тому Славичи: пришлось по душе новое место и служителям

богов, и значит то, что места эти от ныне и во веки веков словенам принадлежать будут.

Стрый с набольшими расположился на траве перед расстеленными перед ними

выбеленными и вышитыми льняными скатертями. Хозяюшки уж расстарались по

причине первого здесь осеннего праздника, настряпали брашна 13от душеньки.

Стояли здесь и блюда широкие плоские с рыбой вареной и печеной, соленой и

копченой, мясом дичины и свиным – мягким, сладким, домашним, а уж птицы разной

да мелкого зверья не перечесть. И все это горой, да посреди длинной дороги-скатерти.

Но главным ее украшением являлась гора из хлеба. За ней-то и должен был прятаться

большак, вопрошая у сородичей видать ли его за той хлебной горой? Коли увидит кто

хоть краешек его одежды – скажет. Тогда Стрый пожелает Славичам на будущий год еще

большую гору из караваев испечь, а коли не увидит: к добру – знать легко переживет

его род-племя грядущую зиму. Тогда уж они ему пожелают, чтобы и в следующем году

не было его видать за горами хлебушка пшеничного.

Украшали стол и глиняные красавцы-горшки с кашами да киселями, студнями да

юшками наваристыми.

Стояли в центре стола и огромный расписной ковш с медовухой пенной и с малыми

ковшами-утицами вокруг него, и братины – точеные чаши – с пивом и пожеланиями не