Текст книги "Железнодорожный мир"

Автор книги: Люциан Котлубай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

На паровозѣ.

I.

Въ южной полосѣ Россіи, на протяженіи одной желѣзной дороги и почти перпендикулярно къ ней, вытянувшись въ длину, раскинулась большая, зажиточная деревня. Въ двухъ верстахъ отъ нея находился уѣздный городъ, а по другую сторону, въ полуверстѣ – одна изъ главныхъ станцій желѣзной дороги.

Деревня состояла большею частью изъ крестьянскихъ хатъ, слѣпленныхъ изъ глины и крытыхъ соломою, съ земляными, мазаными глиною полами; этою характерною чертою отличались даже такія хаты, которыя принадлежали очень зажиточнымъ крестьянамъ.

На самомъ краю деревни, примыкающемъ къ станціи, пріютилось нѣсколько построекъ, отличающихся отъ прочихъ и своеобразною архитектурою, и относительнымъ комфортомъ. То были дома, принадлежащіе нѣкоторымъ желѣзнодорожнымъ служащимъ, которые, обжившись на мѣстѣ, постарались обзавестись собственнымъ жилищемъ, черезъ что эти счастливые смертные извлекали двоякую выгоду: во-первыхъ, они жили сами въ болѣе или менѣе удобныхъ помѣщеніяхъ, во-вторыхъ, часть дома отдавали въ наемъ и столовали тѣхъ служащихъ, которые не имѣли возможности или не находили надобности заводиться собственнымъ очагомъ.

Пусть благосклонный читатель послѣдуетъ за нами въ эту деревушку, надъ которою въ то время, когда начинается нашъ разсказъ, стояла темная-претемная, ненастная сентябрьская ночь.

Въ одномъ изъ описанныхъ нами домиковъ, единственномъ, въ которомъ въ эту позднюю пору сквозь щели закрытыхъ ставней пробивался свѣтъ, отворилась калитка, и изъ нея вышелъ какой-то человѣкъ, державшій въ одной рукѣ фонарь съ маленькою керосиновою лампочкою, а въ другой небольшой жестяной ящикъ. Вооруженный этими доспѣхами, человѣкъ побрелъ по направленію къ станціи. Кругомъ царили непроглядная тьма и непробудная тишина; только вдали виднѣлось множество огоньковъ, бѣлыхъ, зеленыхъ, красныхъ, – то были станціонные сигнальные знаки, – и отъ поры до времени ночную тишину нарушалъ рѣзкій паровозный свистокъ.

Человѣкъ съ фонаремъ медленно подвигался впередъ. Внизу была невылазная грязь, а сверху порошилъ мелкій, острый дождикъ, самымъ непріятнымъ образомъ хлеставшій по лицу бредущаго человѣка. Онъ освѣщалъ, какъ могъ, свой путь, выбирая болѣе твердыя мѣста, но напрасно: ноги его, обутыя въ длинные сапоги, тонули въ грязи; тяжело дыша, онъ съ трудомъ вытаскивалъ ихъ оттуда, чтобы опять погружать ихъ въ эту густую, убійственную грязь.

Наконецъ, человѣкъ добрелъ до желѣзнодорожнаго пути, гдѣ грязь была меньше и земля тверже. Онъ свободнѣе вздохнулъ полною грудью, и уже болѣе легкою походкою пошелъ дальше. Онъ пересѣкъ главный желѣзнодорожный путь, оставилъ за собою станцію, и вскорѣ очутился на дворѣ длиннаго, громаднаго, мрачнаго зданія.

Входъ въ это зданіе защищали трое огромныхъ воротъ, сдѣланныхъ аркою, изъ подъ которыхъ выходили три пары рельсовъ, съ неподвижно стоявшими на нихъ паровозами.

Одинъ изъ этихъ паровозовъ, подобно вулкану, собирающемуся къ изверженію, выпускалъ изъ своей трубы черный дымъ, который, смѣшиваясь съ чернотою ночи, терялся въ пространствѣ, а внутри котла его слышался глухой, непрерывный гулъ; другіе, подобно вулканамъ потухшимъ, грузно и безмятежно покоились на своихъ рельсахъ, и не выпускали изъ себя ни одного звука.

Человѣкъ съ фонаремъ, не останавливаясь, подошелъ къ среднимъ воротамъ, ощупалъ вдѣланную въ нихъ маленькую калитку, отворилъ ее, и вступилъ въ это мрачное зданіе, которое внутри было еще мрачнѣе, чѣмъ снаружи. Оно было наполнено дымомъ, который убійственно рѣзалъ глаза; для непривычнаго онъ былъ бы нестерпимъ. Это зданіе представляло собою длинный, громадный сарай, установленный въ три ряда паровозами; нѣкоторые изъ нихъ дымились, другіе – были холодные. На желѣзнодорожномъ языкѣ такое зданіе называется «депо».

Если бы въ это депо войти днемъ, можно было бы видѣть его голыя стѣны, закопченныя отъ вѣчно царствующихъ здѣсь дыма и пара, громадныя оконныя рамы съ маленькими стеклами, повыбитыми во многихъ мѣстахъ. Паръ, осаживаясь на потолкѣ, переходилъ въ жидкое состояніе, и въ видѣ большихъ капель падалъ обратно на полъ, вымощенный булыжнымъ камнемъ. Все это на первый взглядъ производило удручающее впечатлѣніе и возбуждало жалость къ людямъ, обреченнымъ проводить здѣсь всю свою жизнь. Съ одной стороны къ этому зданію были придѣланы двѣ пристройки: въ одной изъ нихъ помѣщалась мастерская, а въ другой – контора начальника депо и дежурная для машинистовъ.

Около калитки, черезъ которую прошелъ человѣкъ съ фонаремъ, на деревянной скамейкѣ, спалъ сторожъ, охраняющій это мрачное зданіе; тамъ находилось еще два-три человѣка, при свѣтѣ факеловъ что-то работавшихъ около дымящихся паровозовъ.

Человѣкъ съ фонаремъ подошелъ къ одному изъ этихъ паровозовъ и освѣтилъ своимъ фонаремъ привинченную къ «тендеру»[5]5
  «Тендеромъ» называется та часть паровоза, въ которой помѣщаются уголь и вода.


[Закрыть] маленькую желѣзную дощечку, на которой мѣдными буквами значились серія и номеръ паровоза; но не найдя, вѣроятно, того, что ему было нужно, онъ пошелъ дальше, проворчавъ сквозь зубы:

– Что за чортъ, никогда я не найду своего паровоза на мѣстѣ! Опять вѣрно его на дворъ загнали.

Дойдя до противоположной стѣны, въ которой также были вдѣланы трое воротъ, человѣкъ съ фонаремъ повернулъ калитку на ея петляхъ, и очутился на дворѣ, совершенно подобномъ тому, который находился на другой сторонѣ зданія; на этомъ дворѣ также стояло нѣсколько паровозовъ. Одинъ изъ нихъ былъ освѣщенъ: на передней его площадкѣ были прикрѣплены два большіе фонаря съ выпуклыми стеклами, бросавшіе яркій свѣтъ на большое пространство; въ будкѣ паровоза находился маленькій фонарикъ, освѣщавшій манометръ; подъ паровозомъ тоже виднѣлся свѣтъ. Человѣкъ съ фонаремъ подошелъ къ этому паровозу.

Это былъ восьмиколесный товарный паровозъ; подъ нимъ можно было замѣтить другого человѣка, который, держа въ одной рукѣ факелъ, а въ другой маслянку, смазывалъ его. Нужно было обладать не малою сноровкою и ловкостью, чтобы обращаться въ этомъ тѣсномъ пространствѣ, наполненномъ различными частями паровоза, какъ-то: эксцентриками, осями, шпинтонами, и т. д., и производить тамъ нужную работу.

– Воронинъ, это вы? – спросилъ человѣкъ съ фонаремъ, подойдя къ паровозу.

– Я! – послышался голосъ изъ-подъ паровоза.

– Кто же это перегналъ сюда паровозъ!

– Кто!?.. Ужъ конечно не я, а дежурный, – отвѣчалъ человѣкъ съ факеломъ, копошась подъ паровозомъ. – Это вамъ бы слѣдовало позаботиться, чтобы до поѣзда паровозъ оставляли въ депо; извольте-ка копаться здѣсь въ грязи!.. Не могъ онъ подождать, пока я хоть паровозъ-то помажу?

– А вы тоже!.. Приходили бы пораньше, и могли бы смазать паровозъ въ депо, и самому удобнѣе бы было[6]6
  Въ паровозномъ зданіи, между рельсами, имѣются канавы, почему тамъ гораздо удобнѣе производить всякія работы подъ паровозомъ, нежели на дворѣ.


[Закрыть].

– Какъ это раньше? – огрызнулся человѣкъ съ факеломъ, – что я, дежурить здѣсь буду, что-ли? Я какъ слѣдуетъ пришелъ за два часа до поѣзда.

– А кто сегодня дежурный? – спросилъ человѣкъ съ фонаремъ.

– Иваненко.

– А Ѳедоровъ гдѣ?

– Еще не приходилъ.

– Онъ что-то начинаетъ барствовать, – какъ-будто про себя замѣтилъ человѣкъ съ фонаремъ; – надо его проучить маленько.

– Дѣло ваше, – отвѣтилъ голосъ изъ-подъ паровоза.

Для большей ясности дальнѣйшаго повѣствованія, необходимо познакомить читателя съ дѣйствующими здѣсь лицами.

Человѣкъ съ фонаремъ, который въ эту темную ночь съ такимъ трудомъ брелъ изъ деревни въ паровозное зданіе, который отворилъ и затворилъ за собою двѣ калитки мрачнаго зданія, который теперь стоялъ около освѣщеннаго паровоза, – былъ машинистъ Ефремовъ. Это былъ человѣкъ на видъ болѣе сорока лѣтъ, но на самомъ дѣлѣ ему было не болѣе тридцати-пяти. Онъ былъ одѣтъ въ замасленную бурку, подбитую овчиной. При свѣтѣ ярко горѣвшихъ паровозныхъ фонарей можно было разсмотрѣть его черствое, грубое лицо, окаймленное круглою темнорусою бородою. Человѣкъ съ факеломъ, который копошился подъ паровозомъ, былъ его помощникъ, Воронинъ. Ѳедоровъ же, котораго упомянулъ въ своемъ разговорѣ Ефремовъ и котораго въ настоящее время не было на лицо, былъ его кочегаръ.

– Что, у васъ скоро будетъ готово? – спросилъ Ефремовъ послѣ нѣкоторой паузы.

– Вотъ, сейчасъ кончаю.

– Подожмите хорошенько «золотниковые сальники», тамъ гайки отходятъ… Чего добраго, еще потеряемъ…

– Ладно, сдѣлаемъ, – отвѣтилъ Воронинъ такимъ тономъ, какъ-будто ему непріятны были наставленія машиниста.

Послѣ этого, Ефремовъ по двумъ ступенькамъ взобрался на паровозъ. Онъ поставилъ свой жестяной ящикъ на деревянную полку, придѣланную въ будкѣ, отворилъ дверки топки и заглянулъ туда, посмотрѣлъ на манометръ, продулъ «водомѣрное стекло», и сошелъ съ паровоза.

Въ это время между двумя колесами паровоза просунулась рука съ факеломъ, потомъ другая, затѣмъ, ползя брюхомъ, постепенно подвигаясь впередъ, показалось туловище, и наконецъ, обѣ ноги, одна за другою. Только тогда, освободивъ свое тѣло отъ окружающаго его паровознаго механизма, который парализовалъ его свободныя движенія, Воронинъ могъ встать и выпрямиться во весь свой ростъ.

Это былъ совсѣмъ молодой человѣкъ; на немъ была надѣта обыкновенная рабочая блуза; даже при свѣтѣ факела нельзя было отличить, изъ какой матеріи она была соткана, потому что ея первоначальный матеріалъ скрывался за густымъ слоемъ сала, масла и и грязи. Лицо его было задымѣлое и замасленное, и черты этого лица, на самомъ дѣлѣ можетъ быть пріятныя, искажались подъ покровомъ масла и дыма.

– Воронинъ, когда кончите, заварите чай, да приходите въ дежурную. Пожалуй, до поѣзда еще успѣемъ чайку напиться.

Оказавъ это, Ефремовъ отошелъ отъ паровоза. Онъ прошелъ опять черезъ маленькую калитку въ мрачное зданіе, и направился въ дежурную.

II.

Дежурная для машинистовъ, къ которой направился Ефремовъ, была довольно просторная, но грязная комната. Все убранство ея состояло изъ простого деревяннаго стола, нѣсколькихъ табуретокъ и двухъ кроватей съ грязными тюфяками. На стѣнахъ ея были прибиты различные циркуляры, объявленія и приказы по линіи. Такая комната есть необходимая принадлежность каждаго депо. Здѣсь ежедневно, около восьми пасовъ вечера, ко времени выхода наряда, указывающаго, какой бригадѣ, въ какое время и съ какимъ поѣздомъ назначено ѣхать въ теченіе предстоящихъ сутокъ – происходило общее собраніе машинистовъ и помощниковъ. Тогда, въ продолженіе приблизительно часа времени, они толковали о дѣлахъ, близко ихъ касающихся.

Это сборище походило нѣсколько на еврейскій кагалъ: говорили всѣ, перебивая одинъ другого. Все это смѣшивалось въ одинъ общій гулъ, въ которомъ трудно было что-нибудь разобрать, а дежурная наполнялась ѣдкимъ табачнымъ дымомъ, который какъ облакомъ окутывалъ всѣхъ присутствующихъ, и коптилъ этихъ и такъ уже закопченныхъ желѣзнодорожныхъ властелиновъ угля и пара. Разговоры ихъ почти всегда вертѣлись около одной и той же темы; говорили о тяжелыхъ поѣздахъ, о встрѣчныхъ или боковыхъ вѣтрахъ, о недоброкачественности угля, о всѣхъ тѣхъ причинахъ, которыя такъ или иначе вліяютъ па расходъ топлива, а слѣдовательно и на карманъ машиниста. Нерѣдко здѣсь «пушили» начальство, ибо оно употребляло всѣ усилія къ тому, чтобы тѣснить машинистовъ, а никоимъ образомъ имъ не благопріятствовать.

Въ итогѣ всего этого оказывалось, что въ былыя времена все было хорошо и прекрасно, а теперь все дѣлается хуже и хуже. Изрѣдка эти разговоры разнообразились болѣе или менѣе пикантными комментаріями различныхъ интригъ, которыми такъ богата желѣзнодорожная жизнь, а отъ поры до времени между учеными и неучеными машинистами завязывались диспуты на почвѣ техническихъ тонкостей паровознаго дѣла. Машинисты ученые по всякому поводу, а часто даже и безъ повода, старались щегольнуть своими познаніями, и такъ или иначе уколоть своихъ неученыхъ собратьевъ. Послѣдніе отбояривались, какъ могли, и справедливость требуетъ сказать, что если не въ теоретическихъ тонкостяхъ, то на почвѣ практическихъ пріемовъ, они часто выходили побѣдителями.

Въ то время, когда Ефремовъ вошелъ въ дежурную комнату, тамъ находился одинъ только человѣкъ, который, совсѣмъ одѣтый, спалъ, вытянувшись на одной изъ находившихся здѣсь кроватей.

– Эй, Иваненко, вставай! – закричалъ Ефремовъ на спящаго человѣка, – чего спишь, давай лучше чай будемъ пить.

Машинистъ Иваненко, который въ это время былъ дежурнымъ, повернулся, открылъ сонные глаза, и пробормоталъ охрипшимъ отъ сна голосомъ:

– А… что… чай?.. Хорошо!.. А ты что людямъ спать не даешь?

– Да развѣ дежурному спать полагается? Ты лучше скажи мнѣ, отчего не оставилъ моего паровоза въ «депѣ», чтобы его смазать, а загналъ на дворъ?

– Какъ зачѣмъ! – возразилъ Иваненко, нѣсколько прочухавшись отъ сна и находясь уже въ сидячемъ положеніи, – вѣдь ты первый на очереди, поэтому, какъ водится, изъ «депа» аленъ-маширъ на свѣжій воздухъ, тѣмъ болѣе, что мнѣ надо было поставить туда другой паровозъ для ремонта.

– Такъ ты бы хоть подождалъ, чтобы мой помощникъ паровозъ помазалъ.

– Ну, братъ, это не ждетъ; а ты лучше скажи своему помощнику, чтобы онъ раньше приходилъ къ поѣзду, тогда бы и мазалъ себѣ паровозъ въ «депѣ».

– Я ему это и говорилъ, – возразилъ Ефремовъ, – а онъ мнѣ говоритъ, что ты съ самаго вечера паровозъ на дворъ угналъ.

– Такъ ты скажи ему, что онъ вретъ. Я дѣлалъ маневры не болѣе какъ часъ тому назадъ; его тогда и не было, онъ вѣрно сейчасъ только пришелъ.

Съ этими словами Иваненко всталъ съ кровати, пересѣлъ на табуретку и обѣими руками облокотился на замасленный столъ, на которомъ стояла обыкновенная лампа съ жестянымъ резервуаромъ.

– Гдѣ же твой чай? – спросилъ онъ Ефремова.

– Вотъ сейчасъ Воронинъ принесетъ.

Говоря это, Ефремовъ поставилъ фонарь на столъ, усѣлся около своего собрата, и обращаясь къ нему, продолжалъ:

– Это чистая бѣда съ этими помощниками! Вотъ мнѣ ужъ подрядъ другой такой попадается: топить совсѣмъ не умѣетъ, а лѣнивъ – такъ и не приведи Господи! И не смѣй ему еще слова сказать: сейчасъ въ амбицію вламывается.

– Что-жъ ты молчишь? – возразилъ Иваненко, – пожаловался бы начальнику: другого дадутъ.

– Легко сказать – жаловаться. Я вотъ уже сбылъ одного, такъ нажилъ себѣ еще худшаго. А будешь часто жаловаться, такъ еще начальникъ обратитъ вниманіе: что это за машинистъ, что себѣ помощника подобрать не можетъ.

– Пустяки!..

– Совсѣмъ не пустяки. Теперь такія времена настали, что начали помощникамъ потачку давать. Я вотъ недавно пожаловался на своего помощника, Воронина этого, такъ еще самъ въ дуракахъ остался. Вотъ какая ехидная шельма!..

– Какъ же это такъ? – спросилъ Иваненко.

– А вотъ какъ: не набиваетъ онъ мнѣ «сальниковъ»[7]7
  «Сальникомъ» называется та часть цилиндра, въ которой двигается шпинтонъ поршня. Для того, чтобы паръ, работающій въ цилиндрѣ, не проходилъ въ промежуткѣ между стѣнками сальника и шпинтономъ, этотъ промежутокъ закладываютъ пеньковыми плетенками, пропитанными саломъ. Отъ тренія шпинтона эти плетенки со временемъ выгораютъ, и потому требуется отъ поры до времени ихъ обновлять


[Закрыть] – и только; сальники просто свистомъ парятъ, пару не напасешься; а онъ себѣ и въ усъ не дуетъ… Что я ему ни скажу, онъ все свое: успѣю, да успѣю… Вотъ я и пошелъ начальнику жаловаться, а онъ вѣрно, бестія, пронюхалъ это, да поверхъ старой набивки и заложилъ на скорую руку одну плетенку въ одинъ только сальникъ, – вѣрно плетенку-то укралъ гдѣ-нибудь, потому что я знаю, у него готовыхъ не было. Закрутилъ это онъ гайки, какъ слѣдуетъ, и какъ ни въ чемъ не бывало, копается себѣ около паровоза… Приходитъ начальникъ и говоритъ ему: «Вотъ на васъ машинистъ жалуется, что вы не хотите сальниковъ набивать». А онъ отвѣчаетъ: «Зачѣмъ я буду набивать, когда сальники вовсе не парятъ, а набивка совсѣмъ свѣжая; если не вѣрите, такъ извольте посмотрѣть сами. А машинистъ имѣетъ на меня злобу, потому что я ему прислуживаться не хочу, – вотъ онъ и жалуется». Понимаешь-ли ты, какую онъ пулю отдѣлилъ?.. а?..

– Ну, хорошо, а что же дальше-то?

– А дальше вотъ что: начальникъ велѣлъ показать набивку… Онъ это живо отвернулъ гайки, вынулъ верхнюю плетенку и показываетъ. Я посмотрѣлъ, да и самъ удивился: что за чортъ, – плетенка какъ есть совсѣмъ новая. Начальникъ тоже посмотрѣлъ, да и говоритъ мнѣ: «Что же вы, въ самомъ дѣлѣ, напрасно жалуетесь?..» Сказалъ – и пошелъ. А я уже только послѣ смекнулъ, въ чемъ дѣло. Взялъ я штопоръ, ковырнулъ туда дальше, а тамъ – одинъ мусоръ!

– Ха, ха, ха! – засмѣялся Иваненко, – а ты, дуракъ, на удочку и поймался!

– Да на первыхъ-то порахъ не сообразишь. Хотѣлъ я послѣ опять позвать начальника, да ужъ неловко было, да онъ и домой ушелъ.

– Ловко же онъ поддѣлъ тебя, – замѣтилъ Иваненко; – вотъ у меня помощникъ, такъ не могу жаловаться: хоть никогда и не гляди за нимъ.

– А этотъ, такъ я тебѣ скажу: только и ходи около него, какъ нянька. Придешь на паровозъ – его нѣтъ, а инструментъ вездѣ разбросанъ: тамъ ключъ, тамъ зубило… только подбирай послѣ него. А вѣдь отвѣчать-то за все мнѣ приходится…

Въ это время рѣчь Ефремова была прервана приходомъ Воронина, который несъ большой мѣдный чайникъ.

– Ѳедоровъ пришелъ? – спросилъ Ефремовъ вошедшаго.

– Пришелъ, – отвѣчалъ Воронинъ.

– Что же онъ говоритъ? Отчего опоздалъ?

– Говоритъ, что заспалъ.

Съ этими словами Воронинъ поставилъ чайникъ на столъ. И эти три человѣка, судьбы которыхъ, имѣвшія, быть можетъ, совершенно различныя точки отправленія, подъ давленіемъ закона борьбы за существованіе, слились въ одномъ и томъ же кругѣ, – усердно принялись въ эту темную, ненастную ночь, за горячій спасительный напитокъ, между тѣмъ какъ милліоны людей въ это время покоились подъ благодатнымъ покровомъ ангела сна.

Но недолго имъ пришлось наслаждаться. Скоро дверь дежурной отворилась, и въ ней показался человѣкъ, въ одной рукѣ котораго былъ фонарь съ тремя стеклами различныхъ цвѣтовъ: бѣлаго, зеленаго и краснаго, – этихъ трехъ цвѣтовъ, которые составляютъ альфу и омегу движенія поѣздовъ, которые служатъ главнымъ базисомъ всѣхъ дѣйствій машиниста во время его нахожденія на служебномъ посту, которымъ машинистъ поклоняется, какъ индіецъ грозной богинѣ Кали. Машинистъ управляетъ паровозомъ, который двигается, согласно его волѣ, по тому или другому направленію, съ большею или меньшею скоростью; эти же три цвѣта управляютъ машинистомъ, который повинуется имъ такъ же, какъ паровозъ ему.

Человѣкъ, вооруженный этимъ символическимъ трехцвѣтнымъ фонаремъ, не переступая порога дежурной, обращаясь какъ бы въ пространство, сказалъ:

– Господинъ машинистъ, пожалуйте къ поѣзду.

– Хорошо, – отвѣтилъ Ефремовъ.

Затѣмъ, не медля ни минуты, Ефремовъ и Воронинъ забрали свои доспѣхи и отправились къ своему паровозу, на которомъ ихъ поджидалъ кочегаръ Ѳедоровъ.

Машинистъ Ефремовъ переѣхалъ на главный путь и прицѣпился къ стоявшему на станціи поѣзду… Пришелъ оберъ-кондукторъ, записалъ въ журналъ фамиліи машиниста, помощника, кочегара, и далъ свистокъ отправленія, на который машинистъ отвѣтилъ рѣзкимъ, протяжнымъ свисткомъ. Затѣмъ Ефремовъ открылъ «регуляторъ» – паровозъ дрогнулъ, дохнулъ тяжело, выбросилъ изъ своей трубы, какъ огнедышащая гора, цѣлое облако дыма, пара и пламени, и тяжело пыхтя подъ гнетомъ тяжести, которую навязали ему люди, медленно двинулся впередъ, влача за собою цѣлую вереницу вагоновъ. Дыханія паровоза становились все чаще и чаще, онъ все шибче и шибче подвигался впередъ, – и наконецъ, поѣздъ, извиваясь какъ змѣя, понесся полнымъ ходомъ, разсѣкая пространство и освѣщая путь свой двумя свѣтильниками, которые, какъ львы сторожевые, незыблемо стояли на передовой площадкѣ.

III.

Въ настоящее время рѣдко можно встрѣтить человѣка, который бы не пользовался услугами желѣзныхъ дорогъ; но также рѣдко найдутся люди, которые, преспокойно сидя или лежа въ вагонѣ, роскошно предаваясь усыпляющей качкѣ поѣзда, вполнѣ сознаютъ трудности, которыя приходится преодолѣвать машинисту, ведущему поѣздъ.

Вести поѣздъ не такъ-то легко, какъ многіе, быть можетъ, думаютъ. Самый опытный, самый добросовѣстный машинистъ, несмотря на свою опытность и свою добросовѣстность, никогда не можетъ быть вполнѣ увѣренъ, что онъ благополучно доведетъ поѣздъ до конца. Даже тогда, когда поѣздъ благополучно доѣхалъ до своего мѣста назначенія, невидимому, безъ всякаго приключенія – даже тогда машинистъ, во время слѣдованія поѣзда, не разъ дрожалъ, не разъ волновался, не разъ можетъ быть душа его уходила въ пятки… Когда машинистъ ѣдетъ съ поѣздомъ, ему часто попадаются самыя разнообразныя, самыя непредвидѣнныя случайности, которыхъ онъ долженъ или избѣгать, или предупреждать, или, наконецъ, помочь бѣдѣ, когда она уже свершилась, по возможности не задерживая поѣзда. Самая обыкновенная, а вмѣстѣ съ тѣмъ и самая грозная случайность, которой чаще всего подвергаются машинисты, это – недостатокъ пара, а слѣдовательно и воды въ котлѣ, что угрожаетъ возможностью «сжечь паровозъ», – вина, которая влечетъ за собою, по меньшей мѣрѣ, увольненіе отъ службы.

Не всѣ, конечно, читатели знаютъ, что такое значитъ «сжечь паровозъ». Пусть они не думаютъ, что въ это время паровозъ горитъ, пылаетъ пламенемъ. Нѣтъ, на желѣзнодорожномъ языкѣ это значитъ просто – повредить топку и дымогарныя трубы паровоза настолько, что онѣ дѣлаются уже негодными къ употребленію; тогда паровозъ требуетъ капитальнаго ремонта, что, конечно, обходится не дешево. Добываніе достаточнаго количества пара зависитъ отъ достоинства паровоза, отъ доброкачественности угля и воды, отъ умѣнья топить паровозъ, и отъ многихъ другихъ условій.

Отапливаніе паровоза лежитъ исключительно на обязанности помощника машиниста – работа не такая легкая, какъ можетъ быть на первый взглядъ она кажется, и которая еще усложняется при нехорошихъ качествахъ угля и воды. Искусство же топить паровозъ заключается въ томъ, чтобы, при минимальномъ расходѣ угля, постоянно поддерживать опредѣленное давленіе пара и опредѣленный уровень воды въ котлѣ, а для этого нужно пройти хорошую практику, и кромѣ того, еще нужно обладать особою сноровкою. Если помощникъ машиниста успѣваетъ ѣхать, не ощущая недостатка ни пара, ни воды, то это составляетъ для него особаго рода удовольствіе. Машинисты особенно дорожатъ такими помощниками, которые настолько хорошо умѣютъ топить, чтобы не доводить ихъ до затруднительнаго положенія недостаткомъ пара.

Однако, оставимъ эти техническія соображенія, и пользуясь временемъ, пока Ефремовъ со своею бригадою мчится на всѣхъ парахъ по гладкому рельсовому пути, бросимъ бѣглый взглядъ на прошлое и настоящее паровознаго дѣла.

Въ былое время, когда желѣзныя дороги только начинали прокладываться по землѣ русской, приходилось пользоваться услугами нашихъ западныхъ сосѣдей, нѣмцевъ. Оттуда преимущественно выписывали машинистовъ, платя имъ большія деньги. Этимъ машинистамъ-нѣмцамъ давали въ ученье русскихъ, въ качествѣ кочегаровъ и помощниковъ, которые со временемъ тоже дѣлались машинистами.

Въ настоящее время машинисты, знающіе дѣло поверхностно, и то только съ практической стороны, такъ же, какъ и машинисты-нѣмцы, составляютъ отживающую касту. Теперь машинисты вербуются почти исключительно изъ техниковъ, окончившихъ, по крайней мѣрѣ, техническія желѣзнодорожныя училища. Въ оное же время было совсѣмъ не то: нерѣдко простой лакей, который заслужилъ особую милость начальника депо, можетъ быть тѣмъ, что превосходно чистилъ его сапоги, производился, послѣ болѣе или менѣе короткой практики, въ машинисты.

Къ такимъ машинистамъ, добившимся до этого званія изъ самой низменной сферы общества, принадлежалъ и Ефремовъ. Въ ранней молодости онъ очутился какими-то судьбами въ деревенской кузницѣ, гдѣ его заставляли держать лошадиныя ноги, носить воду и уголь, и вообще производить всякія работы, посильныя и непосильныя, а самъ кузнецъ-хозяинъ, какой-то пришлый цыганъ, при всякомъ удобномъ случаѣ усердно награждалъ его пинками. Ефремовъ былъ круглый сирота, и не было у него ни роду, ни племени, ни двора, ни кола, и всѣ его знали подъ именемъ «Ефремки». Когда стали проводить желѣзную дорогу, въ Ефремкѣ внезапно зародилась мысль поступить на «чугунку» кочегаромъ, и это удалось ему безъ особаго труда, такъ-какъ въ началѣ дорога очень нуждалась въ рабочихъ силахъ.

Съ тѣхъ поръ Ефремка сталъ уже прозываться Ефремовымъ, и принялся онъ за свою новую работу очень усердно. Со своимъ машинистомъ, который также началъ службу съ кочегара, онъ ладилъ какъ нельзя лучше. Машинистъ его очень жаловалъ, и не столько за его усердную работу по службѣ, сколько за постороннія услуги, которыя онъ дѣлалъ съ должною предупредительностью – услуги, которыя, впрочемъ, были общеприняты. Ефремовъ, бывало, нанесетъ своему машинисту дровъ или угля на квартиру; принесетъ на паровозъ его сумку съ провіантомъ; сходитъ въ шинокъ за водкою; въ дорогѣ онъ всегда тщательно вытиралъ желѣзный сундукъ, на который обыкновенно садился машинистъ, или вытиралъ стаканы и наливалъ чай, когда, во время болѣе или менѣе продолжительнаго привала, машинисту вздумается заняться «чаепитіемъ».

Начальство скоро обратило вниманіе на Ефремова, и въ награду за его усердную службу и уживчивость, произвело въ помощники машиниста. Со времени этого повышенія, Ефремовъ удвоилъ усердіе къ службѣ и предупредительность къ машинисту. Онъ всегда исправно являлся къ поѣздамъ, чистилъ паровозъ лучше всѣхъ, и вообще за нимъ не замѣчалось никогда никакого упущенія. Мало того, онъ старался, насколько ему это удавалось, изучить устройство паровоза, и выучился кое-какъ писать, такъ-что впослѣдствіи, сдѣлавшись уже машинистомъ, онъ могъ, въ случаѣ надобности, подписать свою фамилію. Столкнувшись отчасти съ цивилизаціею, Ефремовъ съ теченіемъ времени отесался такъ, что въ немъ нельзя уже было узнать прежняго зачерствѣлаго, неуклюжаго мужика; въ свободные отъ службы дни онъ даже одѣвался довольно прилично.

Вопреки общему желѣзнодорожному стремленію жить на широкую ногу, Ефремовъ жилъ чрезвычайно бережливо. Денегъ онъ никогда попусту не тратилъ, и потому сколотилъ себѣ кое-какія деньжонки, которыя и приберегалъ про черный день; но ему пришлось разстаться съ этими завѣтными деньжонками не въ черный, а въ самый свѣтлый день его жизни: это произошло въ день его производства въ машинисты.

Въ то время начальникомъ депо, а слѣдовательно и непосредственнымъ начальникомъ Ефремова, былъ нѣкій Карлъ Ѳедоровичъ Бурманъ, нѣмецъ по происхожденію, нѣмецъ по наружности, нѣмецъ въ душѣ, словомъ – нѣмецъ съ ногъ до головы. Хотя онъ уже давно жилъ въ Россіи, однако никакъ не могъ выучиться порядочно говорить по русски. Малаго роста, съ жиденькою рыжею бородкою, съ лицомъ желтаго цвѣта, сѣрыми, угрюмо изъ-подлобья смотрѣвшими глазами, – онъ не производилъ пріятнаго впечатлѣнія., Однако, не смотря на свою невзрачность, онъ обладалъ необыкновенно зоркимъ взглядомъ. Лишь только онъ входилъ въ паровозное зданіе или мастерскую, какъ уже однимъ взглядомъ окидывалъ все, что тамъ дѣлается, и ничто ужъ тогда передъ нимъ укрыться не могло. Вздумалъ-ли какой-нибудь слесарь покурить, или просто, уставши работать, захотѣлъ маленько отдохнуть или поговорить съ товарищемъ, какъ Бурманъ уже передъ нимъ.

– Ага! я васъ поймайтъ, – обращался онъ обыкновенно къ провинившемуся – ви развѣ не знайтъ, што во время рапота курить не полагается; я вамъ даютъ за это 50 копѣекъ штрафъ.

– Помилуйте, Карлъ Ѳедоровичъ, – отвѣчалъ обыкновенно провинившійся, успѣвшій уже потушить и забросить куда-нибудь папиросу, – я вовсе не курилъ, это такъ вамъ показалось.

– О, ви меня не натувайтъ, – возражалъ начальникъ – я самъ всякаго шорта натую.

И слесарь волею-неволею долженъ былъ мириться со штрафомъ.

За Карломъ Ѳедоровичемъ водились тоже кое-какіе грѣшки; особенно онъ любилъ взятки, даже ловилъ ихъ при всякомъ удобномъ случаѣ, такъ-что рѣдко какое повышеніе или назначеніе, особенно со стороны русскихъ, обходилось безъ должнаго пожертвованія. Правою его рукою и посредникомъ въ этихъ операціяхъ служилъ его конторщикъ, продувная шельма, который ворочалъ почти всѣми дѣлами, и изображалъ изъ себя тоже своего рода начальство. Однако, съ большею или меньшею увѣренностью можно сказать, что главнымъ двигателемъ Бурмана была не столько корысть, сколько убѣжденіе, что русскій – дуракъ, и созданъ собственно для того, чтобы нѣмецъ могъ на немъ ѣздить. Впослѣдствіи слухи о подвигахъ Карла Ѳедоровича дошли до высшаго начальства; но за неимѣніемъ явныхъ уликъ, онъ былъ только перемѣщенъ въ сосѣднее, малое, такъ-называемое «поворотное депо»[8]8
  Вся линія раздѣлена на участки. На каждые два участка имѣется одно главное депо и одно поворотное. Машинистъ обыкновенно беретъ поѣздъ со своего депо и везетъ его до поворотнаго; тамъ онъ сдаетъ поѣздъ другому машинисту, самъ же, послѣ нѣкотораго отдыха, съ встрѣчнымъ поѣздомъ ѣдетъ обратно. Машинистъ, взявшій поѣздъ съ поворотнаго депо, везетъ его до другого главнаго, и тамъ сдаетъ его уже третьему машинисту, и т. д.


[Закрыть], въ которомъ поѣздныхъ паровозовъ не было, а было только два или три паровоза, необходимые собственно для станціонной службы. А на мѣсто Бурмана былъ назначенъ другой начальникъ, изъ технологовъ, русскій, Павелъ Ивановичъ Страховъ.

Такъ вотъ, служа еще помощникомъ подъ начальствомъ Бурмана, Ефремовъ разъ ѣхалъ съ поѣздомъ. А надо сказать, что на участкѣ, по которому обыкновенно ѣздилъ Ефремовъ, находился громадный подъемъ, тянувшійся верстъ на пятнадцать. Когда поѣздъ въѣхалъ на этотъ подъемъ, Ефремовъ и его машинистъ вдругъ увидѣли впереди вагоны, мчавшіеся навстрѣчу имъ съ необыкновенною быстротою; впослѣдствіи оказалось, что это былъ хвостъ разорвавшагося поѣзда. Отъ неровной-ли ѣзды, или отъ чего-либо другого, поѣздъ, шедшій впереди поѣзда, на которомъ ѣхалъ Ефремовъ, разорвался, а такъ-какъ это случилось именно на подъемѣ, то задняя его часть, ничѣмъ не удерживаемая, ушла назадъ, и мало-по-малу скорость мчавшихся назадъ вагоновъ дошла до неимовѣрной быстроты. Машинистъ, увидавъ это, совершенно растерялся, и влекомый только однимъ чувствомъ самосохраненія, закрылъ паръ, и приказавъ Ефремову затормозить поѣздъ, соскочилъ съ него, приглашая сдѣлать тоже самое и Ефремова[9]9
  Въ «Инструкціи для машинистовъ» есть одинъ параграфъ, который гласитъ слѣдующее: «Машинистъ, подъ страхомъ увольненія отъ службы, а въ нѣкоторыхъ случаяхъ и преданія суду, не долженъ оставлять своего поста даже при неминуемой опасности, и только тогда можетъ покинуть свой постъ, когда сдѣлалъ все, что можно, для предотвращенія несчастнаго случая, и дальнѣйшее его пребываніе на паровозѣ не можетъ принести никакой пользы. Такое положеніе впослѣдствіи должно быть основательно доказано».


[Закрыть].

Но Ефремовъ не соскочилъ: въ его умѣ блеснула вдругъ, можно сказать, геніальная мысль, – спасти и свой поѣздъ, и тѣ вагоны, столь безумно мчавшіеся къ своей же погибели. Не теряя ни одной секунды, рискуя собственною жизнью, съ непостижимымъ присутствіемъ духа занялъ онъ постъ, покинутый машинистомъ. Съ замѣчательнымъ хладнокровіемъ, Ефремовъ въ одно мгновеніе затормозилъ паровозъ и далъ контръ-паръ, а такъ-какъ это было на подъемѣ и поѣздъ шелъ довольно тихо, то ему не трудно было дать задній ходъ поѣзду. И въ самое короткое время, когда вагоны уже очутились отъ поѣзда на разстояніи нѣсколькихъ саженей, Ефремовъ успѣлъ придать своему поѣзду ту же бѣшеную скорость, съ которою неслись эти вагоны.

Какъ молнія пролетѣли мимо одной станціи эти поѣзда, одинъ уходящій, другой настигающій. Впослѣдствіи служащіе па этой станціи разсказывали, что это было нѣчто дотолѣ невиданное, что мимо станціи пролетѣло что-то, какъ вихрь. Когда же Ефремовъ замѣтилъ, что онъ ѣдетъ съ такою же быстротою, какъ и вагоны, то сталъ незамѣтно уменьшать ходъ своего поѣзда; такъ-что, когда вагоны настигли его, то произошелъ самый незначительный толчокъ, и когда эти два поѣзда слились въ одинъ, Ефремовъ мало-помалу совсѣмъ остановился.

Итакъ, онъ торжествовалъ: онъ спасъ два поѣзда, хотя при этомъ самъ рисковалъ страшно. Уходя такимъ образомъ отъ настигающей опасности, онъ могъ наскочить на другой поѣздъ, сзади его идущій, и тогда бы произошло – страшно подумать – столкновеніе трехъ поѣздовъ. Но ничего подобнаго не случилось; сама судьба ему благопріятствовала, и съ тѣхъ поръ онъ сталъ героемъ дня.