Текст книги "Последняя улика"

Автор книги: Любовь Арестова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Она! Это она!

Но вот прикрылась щербинка, и вновь свидетельница пожимает плечами:

– Та вроде постарше была.

Ну что тут будешь делать?! Та же неопределенность, когда пригласили для опознания других. Никто не давал точного ответа. Богомолова и Высоцкая поджимали губы, Шибков смущенно крякал. Расстроенная Вера собралась было отпустить людей, но, перебирая в уме все мелочи, известные ей по делу, сообразила вдруг – голос! Все ведь слышали голос женщины. А что, если попытаться… Она понимала, что нужно тщательно подготовить такое не совсем обычное мероприятие и, попросив приглашенных задержаться, зашла за советом к прокурору. Обсудив детали, опознание решили проводить вместе: Вера – со свидетелями, а Протасевич – с опознаваемыми. Пригласили двух понятых.

По просьбе следователя машинистка быстренько отпечатала в трех экземплярах тексты: «Тетенька, я из деревни, у меня мама умерла, а шофер ждать меня не хочет».

Это слышала Пушкова.

«Там, на автобусной остановке, авария».

Это для Светы и Оли.

«Дядечка, ой, увези скорей, мужик за мной гонится, пьяный и с топором».

Это сказала неизвестная Шибкову.

Бумажки раздали всем трем женщинам. С неослабевающим удивлением наблюдала Вера Васильевна за поведением Снеговой. Она казалась совершенно безмятежной. Вытянув шею, заглянула в бумажку соседки. Что это? Может быть, невиновность? Или умение владеть собой? Если последнее, то просто поразительно и совсем необъяснимо. «Ну что ж, на то и щука в речке, чтоб карась не дремал», – усмехнулась Вера.

В кабинет Николаева привели Снегову, здесь же были понятые и Протасевич. Из кабинета в крохотную приемную вел небольшой тамбур, двери в нем оставили открытыми, голоса должны звучать ясно и чисто. Женщин усадили так, чтобы их не было видно из прихожей.

Первой в приемную пригласили Олю Богомолову. Она вошла, заинтересованная необычной ситуацией.

– Там, на автобусной остановке, авария, – послышалась фраза.

Вера Васильевна, внимательно наблюдавшая за Олей, поняла – нет.

– Там, на автобусной остановке… – услышав этот голос, Ольга беспокойно глянула на Веру Васильевну, та оставалась бесстрастной; а голос звучал из кабинета: —…авария.

– Она, – прошептала Богомолова и закричала вдруг, закрывая лицо руками: – Она! Она! Она!

Вера Васильевна бросилась к ней, успокаивая, но сама ощущала неприятное чувство, как будто рядом происходит что-то страшное, непоправимое. «Все верно, – пронеслось в голове, – это же противоестественно – убийство!»

– Свидетелем Богомоловой опознана подозреваемая Снегова, – услышала Вера Васильевна слова прокурора и вывела Олю в коридор.

По голосу Тамару Баркову-Снегову безошибочно узнали и Высоцкая, и Пушкова, и Шибков; последний, услышав Тамару, удивленно сказал:

– Она, стерва! – и извинился.

Конечно, это была удача.

Но побледневшая Снегова упрямо твердила свое: «Нет, не я».

Оставался только один день, когда Снегову-Баркову можно было задерживать в отделе. Оснований для ареста недостаточно, прокурор санкции не даст, нужны еще доказательства. Но, увы. «Так, – усмехалась про себя Вера, – есть пока блохи, а не аргументы».

Но жила в ней надежда, даже уверенность в том, что огромная работа даст свои результаты, непременно даст. Как собираются ручейки и образуют полноводную реку, так собранные с трудом, иногда и с кровью доказательства рождают великую силу – истину.

О покушении на оперуполномоченного уголовного розыска знало уже все село. Общительный паренек за несколько дней успел познакомиться и подружиться со многими. Люди возмущались и недоумевали: кто в их деревне способен на такое?

– Жалко, Ярина нет, участкового, он бы, однако, мигом разобрался, – толковали жители.

По собственной инициативе председатель сельсовета собрал всех, кто видел Богданова в день перед случившимся. К приезду оперативной группы кабинет, где совсем недавно Богданов с Петуховым наводили порядок, был полон, сидели здесь и супруги Степанко. Анатолий занялся свидетелями, председатель сельсовета предоставил ему помещение. А Николаев, не мешкая, приступил к допросу основного свидетеля, Семена Ярина.

Охотник степенно ждал, пока майор достанет бумагу, ручку. Старик успел принарядиться, суконный пиджак сидел на нем мешковато, источая запах белого багульника – сибирячки спасают им от моли бережно хранимые вещи. Спокойное достоинство читалось на его лице. Начал дед Семен свой рассказ не совсем обычно.

Майор знал характер своих земляков, знал и особенности сибирского разговора, а потому слушал, не перебивая.

– Значит, так я тебе, паря, скажу. В жизни не бывает худа без добра. Вот и седни так приключилось. Ругай меня, не ругай, а я на глухариное токовище каждую весну хожу. Как взял меня батя малолетком с собой, так я и «заразился», да вот уж более шести десятков этим болею. Апрель идет – начало токовищ. Я, почитай, все их окрест знаю. Однако, думаю, пора уже, и собрался до свету. Они, глухари-то, токуют на ранней зорьке. Да ты не думай, – он прижал руку к груди, – что я их бью. Иной раз за всю весну – ни одного. Куда мне вдвоем со старухой? Любуюсь я ими, душой радуюсь.

Иду я по тайге не шибко, сторожко – глухарь пугливая птица; верст пять прошагал, там тропка у меня узехонька, – охотник показал, отмерив на столе полоску в полметра. – Вот така тропочка. Иду, значит. Был когда-нибудь на токовище? – обратился охотник к Николаеву. Тот молча кивнул. – Ну, так знашь красотищу эту. Как он, глухарь-то, шею вытянет, да ожерелку радужную надует, а гребень, гребень-то заалеется, хвост раскроет – чисто царский павлин, и цокает, цокает…

Дед мечтательно улыбнулся.

– А капалухи, подружки-то евонные, чо вытворяют – будто и вниманья не обращают, а сами глазиком зырк-зырк, ну чисто девки! – Ярин рассмеялся было, но тут же одернул себя. – Разболтался, старый.

Майор улыбнулся ему – старика торопить нельзя, уважение потеряешь, а без уважения и помощи большой не дождешься. Сибиряки – гордый народ. – Мечтаю, значит, я, – продолжал между тем дед. – Глядь, елешка небольшенька срублена у тропки, да ладненька така. Я ругнулся про себя: весной таку красоту губить, ель да кедрачик счас, весной, всю тайгу оживлят – зелененьки, свеженьки. Чо тако, думаю? Глянул в сторону. Глаз-то у меня зоркий, увидел сразу – есть чо-то под ветками. Подошел – батюшки-светы, то паренек ваш, Алик. В кровище весь, без памяти. Пригляделся – живой. Тут уж я не помня себя волокушу соорудил – на себе-то не допер бы. Ну и приволок сразу к фершалице, Остально ты знашь.

Он замолчал.

– Ничего подозрительного вы не заметили, когда вышли из деревни? Или в лесу? Выстрелов не было? Никто не встретился? – обратился к нему Николаев.

– Не-е, ничего тут сказать не могу. Никого не видал, и стрельбы не было.

– Где елешка та, показать можете?

Охотник рассмеялся:

– Ты чо, паря! Как не могу, могу, конечно. Да вы и без меня найдете, я волокушей, как трактор, по тайге прошелся!

Майор решил осмотреть место нападения, а затем помочь Петухову в допросе свидетелей.

– Досталось вам, – пожалел Ярина майор. Самодельные носилки на непрочном весеннем грунте оставили глубокие следы.

– Чижолый он, – согласно кивнул охотник, – умучился. Да ведь не оставишь.

Нашли полянку, где дед увидел Алика. Вокруг множество глубоких следов больших резиновых сапог.

– Мои это, – смущенно пояснил Ярин, – я как его увидел, ни о чем не думал, только успеть бы его доставить. За лесинами метался – без топора-то чего нарубишь? Одну, другу гнул да ломал – не всяка мне теперь лесина под силу.

Больше не нашли ничего. Только бурая кровь на опавших листьях. Долог весенний апрельский день, да за работой прошел быстро.

Ниткин щелкал фотоаппаратом, измерял, собирал в пробирки кусочки грунта, где лежал раненый, отпилил чурочки срубленной елки – все могло пригодиться. Уже заканчивали, когда вдруг на тропинке показался запыхавшийся Петухов.

– Что случилось? – встревожился Николаев.

– Товарищ начальник, – здоровяк не мог отдышаться, – там у нас такие дела! Сенькин явился, говорит, Богданов пришел в себя.

– Ну-ну, – нетерпеливо подгонял майор.

– Подробно с ним толковать не дают еще. Он сказал только, что стрелял в него Степанко, и в лесу у него землянка.

– Ничего больше?

– Нет.

Да, вот уж новость так новость. Поистине, как из рога изобилия сыплются: одна чище другой.

– Обойдется, видимо, с Аликом, – обрадованно сказал Иван Александрович, и тут же молнией пронзила мысль: «Степанко! Где он?»

Анатолий угадал его вопрос:

– Счетовода мы задержали, там его Сенькин караулит.

За день устали, обратная дорога по раскисшей таежной тропинке показалась долгой. Майор дивился тому, как бодро шагает старый охотник, будто и не проделал этот путь сегодня дважды, да еще с такой ношей. Умеют таежники сохранить молодость до преклонных лет! В ответ на похвалу Ярин с гордостью пояснил:

– В тайге живу, тайгой и лечусь. Отродясь в больницу не хаживал. А зайди к нам в избу – у нас со старухой лесных трав насушено видимо-невидимо. Она даже чай заваривает с травкой – мята, лист смородинный да еще чо-то. Ну, и конешно, дело, натуральный продукт у нас. Вон скоро черемша пойдет – витамин голимый, ягода разная, гриб. Шишкую тоже маленько по осени – всю зиму свой орех. Моя старуха кедровою шкорлупой всяку хворь выбиват. Да березовым веником, – он засмеялся, – вот и бегаю помаленьку, а вы, молодые, уж лог, поди, под собой не чуете!

Когда в теплой комнате участкового Николаев присел, наконец, на стул у печки – гудели не только ноги, ныли и стонали, кажется, все косточки до единой, даже есть не хотелось, только спать, спать. Однако отдыха не предвиделось.

Здесь же, в углу у окна, ссутулившись, опустив голову, сидел Степанко, а Сенькин весь кипел, докладывая Николаеву:

– Я его к стенке припер, вот, – он потряс густо исписанными листками, – вот мы парня нашли – с прошлого года знает, что у Степанко землянка в тайге есть. Парень думал, он там самогонку гонит втихую, даже проследить пытался, да не удалось, хитер больно. Ишь, святой Иосиф! – даже не сказал, а зло прошипел Сенькин.

– Не знаю я ничего и ведать не ведаю. Напраслину возводите на невинного человека. Спал я всю ночь дома – жена подтвердит. В лесу не был. И землянки у меня нет никакой – к чему она мне? – слезливый, ноющий голос не вязался со жгучими, внимательными глазами допрашиваемого.

– Да ведь русским языком я тебе говорю, – загорячился оперуполномоченный, – при тебе парень сказал, вот он, протокол, – сотрудник опять потряс бумагами. – Накануне он тебя видел, как ты из лесу крался. Только рассказал малый Алику про схорон, наутро и нашли лейтенанта…

Обыск в доме Степанко никаких особых результатов не дал. Ниткин тщательно упаковал в целлофановый мешок резиновые сапоги хозяина, они были чисто вымыты. Изъяли патроны и ружье с тщательно вычищенными стволами, небольшой топорик, который нашли в рюкзаке.

Клавдия Ивановна Степанко на предложение рассказать правду о шубе, отчаянно рыдая, сообщила, что одежду надела ее дочь, уезжая вечером на автофургоне.

– Холодно было, а у нее пальтишко на рыбьем меху.

– Зачем дочка нагрянула? – спросил Николаев, и женщина после долгих вздохов и рыданий рассказала, что у Тамары в котлопункте была недостача, мужу говорить не хочет – боится позора. А Мельников, когда дочь пришла за документами, ей сказал: «Если не уплатишь – в тюрьму за недостачу пойдешь». Вот и приехала она за деньгами. Стали у отчима просить – куда там, разорался, расскандалился. Он это с виду такой тихий, а дома зверь зверем! Ну, осерчала Томка и уехала.

– Зачем вы отправились к дочери, да еще так внезапно, никому ничего не сказав? И сразу после допроса? – Николаев чувствовал, что женщина не договаривает, утаивает чего-то. Клавдия Ивановна вытерла слезы:

– Когда меня ваш человек допрашивал, я испугалась. Тамарку, думала, посадили! Про шубу спросил, опять неладно. Сказала, что увезли шубу родственники.

Иван Александрович укоризненно взглянул на Петухова, тот виновато покачал головой. Вот где была ошибка! Не поверь он тогда Степанко на слово, возможно, все повернулось бы иначе. «Что ж, – подумал майор, – учтем при разборе дела, только бы раскрыть его».

Степанко продолжала:

– Уговорила я мужа съездить к Тамаре. Он согласился, когда узнал, что милиция приехала, и денег дал. Отвезли мы ей нужную сумму, заскочили еще в Ийск, в охотничий магазин муж давно собирался, а от Заозерного-то до города близко. Тамара с нами собралась, недостачу, говорит, заплачу. Из Ийска мы прямо домой.

– А с шубой что?

Та отвела глаза:

– Мы у Тамары ее забрали и продали, на вокзале продали, у поезда.

– Вот как, – удивился Николаев.

Ведь Тамара сказала, что одежду с нее сняли неизвестные. Так и бывает, что преступник, даже все тщательно обдумав, допускает оплошность в чем-то. А выяснить, куда же делась пропажа, поможет очная ставка матери с дочерью. Любопытно, как они выпутаются.

Клавдию Ивановну обязали явиться в Ийск.

Уже поздно ночью выбрались из Ярино. Смертельно усталый Николаев, несмотря на нещадную тряску, подремывал на переднем сиденье газика, но даже в этой полудреме его не оставляли мысли о деле. «Никак не можем добраться до какой-то главной улики, все пока туманно, расплывчато, очень подозрительная эта семейка – Степанко и Баркова-Снегова. Похоже, что ищем мы именно их, но где, где найти основное звено? Землянка? Что за землянка?»

Небо уже светлело, когда добрались до Заозерного. Утром, которое уже почти наступило, предстоял обыск у Снегова. Из Ярино еще необходимо заехать в Одон, навестить, если можно, Богданова. Скрепя сердце майор отправил Степанко в отдел под конвоем одного Петухова.

– Да не беспокойтесь, я с него глаз не спущу. – Здоровенный старший лейтенант выглядел рядом с тщедушным счетоводом внушительно…

Отдыхать особенно и не пришлось. Едва, кажется, приклонили головы к цветастым подушкам в доме участкового Гришина, где им соорудили постель, как наступила пора вставать. Жена инспектора приготовила завтрак – на огромной сковороде шипела яичница с салом, стояли на столе обычные сибирские разносолы. Николаев с улыбкой наблюдал за Ниткиным, который еще глаза не мог открыть по-настоящему, досыпая на ходу, а уже косился на еду, откровенно сглатывая слюнки. Вчерашний день получился, что называется, разгрузочным.

Гришин даже в доме был при полной форме и сообщил начальнику райотдела, что сбегал уже, позвал Снегова к себе в кабинет. «Чтобы время вам не терять», – пояснил он. Позавтракали быстро.

По дороге в сельсовет участковый рассказывал о парне, да Иван Александрович уже знал о нем многое со слов Сенькина. Ничего плохого за мужем Тамары не числилось. Ну, был ершистый, задиристый, да разве это большой грех по молодости? А закон не нарушал. После армии и женитьбы остепенился совсем. Взрослый мужик стал. За жену беспокоится. Мы ему не сказали пока, почему она в действительности задержана. Говорим, задержали за недостачу. Вы уж сами с ним, – говорил на ходу Гришин.

…Снегов покуривал на крылечке сельсовета – рослый, плечистый, сибирское скуластое лицо. Одет по-рабочему: телогрейка, кирзовые сапоги. Поздоровался вежливо, без неприязни, тревоги своей не скрывал.

Расспрашивая его о жене, о жизни, Николаев проникался все большим доверием к собеседнику, спокойная уверенность которого располагала к себе.

– Что же, разве это дело – девчонку за недостачу в тюрьму, – укоризненно говорил Снегов, – я сейчас с утра до ночи на работе. Что там с Томкой приключилось, сказать вам не могу. Однако я думаю, не станете вы ее судить – я заплачу, – он полез рукой во внутренний карман, извлек пачку денег – десятки, трешки, рубли, все не новые, измятые. – Занял у ребят. Кому их сдать?

Николаеву захотелось на мгновение, чтобы Тамара была непричастна к убийству, вопреки всему, что свидетельствует против нее. Стало жаль этого рабочего парня, которому, если догадки верны, предстояло пережить потрясение – он, как видно, любил жену искренне.

Молча выслушав то, что ему сказали о подозрениях в отношении Тамары, о задержании Степанко, о необходимости обыска в его доме, побледневший Снегов поднялся:

– Идемте.

Он сам указал все укромные уголки в доме, достал вещи супруги. Тщательно осмотрели и подворье – ничего подозрительного, но Николаев обратил внимание, что среди женской обуви нет ни сапог, ни калош – ничего такого, без чего в деревне при распутице не обойтись.

– А резиновая обувь у Тамары была? – спросил он у хозяина.

– Конечно, – ответил тот. – Боты.

– Не видно пока их.

Тот недоуменно пожал плечами:

– Всегда там, в прихожке стояли.

Вновь все осмотрели – напрасно. Вышли во двор осмотреть стайки. Ниткин наконец обнаружил то, что искали, под деревянным настилом в закутке, где жались друг к другу штук пять серых овечек со свалявшейся шерстью. Доски от стены чуть отошли, Сергей сунул туда руку, пошарил – и вот, пожалуйста. Вытащив один бот, Ниткин здесь же перевернул его подошвой вверх и принялся внимательно изучать рисунок литой подошвы.

– Иван Александрович, этот след.

– Не спеши, не спеши, как ты это можешь сейчас сказать, без экспертизы. – Майор боялся поверить в такую удачу.

– Я ее проведу, конечно, по всем правилам, – серьезно кивнул Ниткин, – но рисунок хорошо помню – долго изучал его, потом с обувью Костериной сравнивал, запомнил.

Тем временем Сенькин нашарил во втором ботике сверток – что-то завернуто в белый лист из школьной тетрадки в линейку.

– Иван Александрович, смотрите, – позвал он Николаева. Все подошли, развернули бумагу. Беспорядочно скомканные, в ней лежали деньги. На вопросительный взгляд майора Снегов лишь недоуменно пожал плечами, уголки губ его горько опустились. С любопытством, многозначительно переглядывались понятые.

Пересчитали: 112 рублей, и на купюрах – бурые пятна.

112 рублей – Николаев хорошо помнил эту сумму! Это же выручка магазина! «Вот оно, главное звено», – отметил Николаев, но, к своему удивлению, радости не ощутил. Кажется, убийцу нашли, но легко ли видеть понурившегося мужа Барковой – здесь свое горе.

Хозяин дома молча расписался в протоколе.

В Одоне Сергей обрадованно выскочил им навстречу – в белом халате, высокой шапочке, скрывавшей рыжий чуб, даже очки излучали радость. Николаев невольно покосился на правое стеклышко – пятна не было.

– Ну, как? – спросил Иван Александрович, едва поздоровавшись.

– Скрипит братишка, вылезет – как пить дать. Молодой, крепкий. Да и я, – он шутливо потер ладони, – и я не промах!

Николаев рассмеялся, обнял друга, похлопал по худой спине:

– Сергей, Сергей, мы все у тебя должники, и я – первый.

– Ну вот за долг и отдай Веру. Хоть на денек, а? А за это за все ты отдай мне жену, – пропел он. Хирург смотрел притворно умоляюще, сложив ладони. Майор, подыгрывая приятелю, тоже пропел:

– Возьми коня, возьми ружье, но деву не отдам! А если серьезно, дорогой, то никак нельзя сейчас Вере отдыхать. Кажется, железно напали на след, – он посерьезнел. – Похоже, что именно эта семейка виной всему. Слушай, когда еще сказал Сенека: «Одни преступления открывают путь другим». И ведь до сих пор это верно. А наш случай, если все так, как я думаю, на сто процентов подтверждает этот тезис.

– Думал ли Сенека, что в селе Одон Ийского района его будет цитировать сотрудник милиции? – протянул Сергей Сергеевич. – И вообще, чего это тебя, Ваня, на философию потянуло?

– Философия – вещь неплохая. Сенека и Ийский район, да еще село Одон когда-то, конечно, несовместимы были. А сейчас, как видишь, вполне. Не лыком шиты!

– Не лыком! – подхватил Сергей.

– С Аликом-то дашь мне поговорить? – спросил Николаев.

Врач кивнул головой:

– Недолго только. У парня был пневмоторакс, затруднено дыхание, слаб очень. Возле него неотлучно сидит Таня. Слушай, из нее отличная сиделка получится, отдай ее нам в больницу!

– Что ты, как побирушка! И все женщин просишь, и все молодых, красивых, гляди! – шутливо пригрозил майор. – Давай веди меня к больному.

Накинув длинный халат, Иван Александрович вошел в маленькую белую палату. Увидев его, вскочила Румянцева. Почувствовав движение в комнате, открыл глаза Алик, слабо и смущенно улыбнулся. Острая жалость пронзила Николаева. «Бледный какой, натерпелся, бедняга».

– Здравствуй, – майор ласково сжал лежавшую поверх одеяла руку лейтенанта.

– Здравствуйте, – прошелестел его голос.

– Как ты?

– Хорошо, товарищ начальник, – ответила за него Таня, и Алик опять улыбнулся, прикрывая глаза. – Хорошо, – повторила девушка. – Операцию Сергей Сергеич сделал отлично. Сегодня опять переливал кровь – хочет, чтобы скорее Алик поправлялся.

«Ай да Сергей, молодец какой, а мне не сказал. Надо узнать группу крови Богданова, в отделе добровольцев будет хоть отбавляй», – подумал майор, а Румянцева продолжала:

– Все, что Алик рассказал, я записала, передала Сенькину. Он вам говорил?

– Да, спасибо, но мало очень – Степанко да землянка, что еще?

– Это первые его слова были. Мы тогда решили, что это самое важное, и Сенькин стал вас разыскивать. А сегодня Богданов подробно все сообщил. Я старалась не отходить от раненого, – девушка смущенно потупилась.

– Ну, ненадолго если отлучалась поспать пару часов, то Генка тогда меня подменял, на него надеяться можно, – она указала на худенького помощника, тот деловито кивнул, продолжая вытирать и без того блестевший пол.

– Это Генка, товарищ майор, – пояснила Таня, – ну, помните, первый мой «крестник»? Вон какой стал, – с гордостью проговорила она, будто мать о своем первенце.

– Да ладно, – смутился парень и, комкая тряпку, вышел из палаты.

– Он помещение несколько раз в день протирает. Сергей Сергеич сказал, что больному нужен свежий, без пылинки, и умеренно влажный воздух, – пояснила Таня.

– При таком уходе ты, лейтенант, через неделю плясать будешь, – пошутил Николаев, и девушка с готовностью закивала:

– Будет, будет, Иван Александрович, обязательно.

Богданов слабо махнул рукой, Николаев пододвинул свой табурет поближе:

– Что?

– Сам хочу рассказать, – он говорил тихо, с трудом, почти шепотом.

– Ты лежи спокойно, говорить тебе нельзя, – пытался остановить его Николаев, но в глазах лежавшего появилась тревога, и майор поспешил его успокоить:

– Ну, хорошо, только коротко.

– Я с парнями говорил, когда ждал счетовода. Матвеев видел его в тайге, носил что-то Степанко в тайгу. Он думал… – Голос оперуполномоченного часто прерывался. Иван Александрович, переживая, мучительно морщился, но тот непременно хотел договорить. – Сахар носит и гонит… самогон. Искал – не нашел… Степанко приехал, я говорил с ним. Протокол есть. Снегова в шубе была. На всякий случай… следить я решил, чтобы опять не уехал… Стемнело, он в тайгу… Я долго шел за ним… Темно было, только чуть-чуть луна… Вдруг не вижу его, я побежал… Выстрел был первый… в спину… Я не упал, увидел его сзади. Бросился… ружье отобрать…

Алик прикрыл глаза, помолчав, прошептал:

– Больше не помню ничего.

Николаев погладил руку лейтенанта, вышел тихонько, кивнув на прощание Тане Румянцевой.

Вон оно что. Если местный таежный парень не смог выследить Иосифа, где было это сделать Алику ночью в незнакомой тайге. Степанко заметил слежку, пропустил Богданова вперед и выстрелил в спину. Счастье, что раненый потерял сознание после второго выстрела. Судя по тому, что Степанко, оттащив немного от тропки, едва прикрыл его елью, он решил возвратиться вскоре, чтобы спрятать тело. Помешал старый охотник, разрушил планы преступника.

Но счетовод молчал. Нужно искать землянку, которая, видимо, существует. Куда же иначе направлялся Иосиф в тайге, да еще ночью? «Эх, участковый болен, – с горечью подумал Николаев. – Он нам позарез сейчас нужен, местный ведь, старожил. Придется для поисков просить помощи в колхозе, а ведь на носу у них посевная, тоже каждый человек на счету», – вздохнул он.

Утром Вера выглянула в окно и обрадовалась, увидев возле подъезда старенькую милицейскую «Волгу». Значит, приехал Николаев. Вчера уже несколько раз вместе с дежурным искали они майора, звонили в Ярино, в Заозерное. «Какой неуловимый», – сердилась следователь, ей хотелось сообщить начальнику райотдела о том, что Снегову опознали по голосу, ну и, конечно, узнать новости от Ивана.

Наскоро перекусив, она помчалась к Николаевым – не терпелось, Иван Александрович в ответ на ее вопрос довольно улыбнулся: «Живем!»

Вера так и ахнула, узнав про найденную обувь Снеговой и деньги.

– Вот это сюрприз! Не мог уж позвонить, – попеняла она Николаеву.

– Ну, ну, – ответил он, направляясь к двери, на ходу лаская темную головенку дочери, провожавшей его до порога, – знаешь ведь ты нашу районную связь. Времени не было. Да и без экспертизы что там говорить? Слушай, – оживился он, – Сережка-то Ниткин наш каков! Все у него путем, как столичный криминалист шпарит – пакетики, пробирки. Стали изымать болотные сапоги Степанко. Ну, думаю, не будет у тебя под них упаковки, даже интересно стало. Нет, гляжу, и под эти бахилы у него пакет. Маленькая деталь, да, – обернулся он к Вере. – Но ведь работника как характеризует! Любит Ниткин свое дело, молодец, – продолжал он задумчиво, – а я люблю таких людей – одержимых. Надо будет его на курсы направить, чем больше он экспертиз освоит, тем нам самим лучше. Мы приехали ночью, а Ниткин побежал сразу к себе в лабораторию. Я, говорит, все равно не усну, пока рисунок не сравню. На подошве обуви рисунок, – пояснил он. – Помнишь ту «елочку» на полу? След же был очень четкий, и сняли хорошо. Но что-то скажет Ниткин?

Собрались у майора обсудить план дальнейших действий. Николаев смотрел на товарищей. Как подействовал на них ощутимый успех! Повеселели, разгладились лица, блестят глаза – рады все, что наступает завершающий этап розыска. Да, еще предстоят хлопоты, но главное сделано, найдено то необходимое звено, которого так недоставало.

«Кстати, – вдруг вспомнил Иван Александрович, – а почему это в Ярино Сенькин назвал Степанко святым Иосифом?»

Подчеркнуто равнодушно эксперт Ниткин положил на стол уже отпечатанное на машинке заключение трасологической экспертизы.

– Ах, молодец, – не удержался от похвалы майор. – Итак, товарищи, эксперт-криминалист установил, что следы на месте преступления оставлены обувью, изъятой у Снеговых в доме и принадлежащей Тамаре Снеговой.

– А с деньгами как? – обратился Николаев к Сергею.

Над деньгами работает сейчас судебно-медицинский эксперт, группу крови устанавливает. Сегодня будет готово.

Договорились, что следователь продолжит работу со Снеговой, Иван Александрович и Климов, пригласив прокурора, займутся Степанко, а Петухов отправится в районную больницу к участковому Ярину, чтобы посоветоваться насчет поиска землянки. Тот знал свой участок, окрестную тайгу – подскажет, где искать.

Едва Николаев остался один, тоненько заверещал селектор.

– Товарищ майор, – раздался голос дежурного помощника, – к вам Бревич просится. Объясняю ему, что вы очень заняты, говорит, на минутку только.

– Проводите, приму.

Константин вошел, смущенно улыбаясь, остановился, переминаясь возле двери. Насторожившийся было начальник отдела успокоился. «Улыбается – значит, порядок».

– Я на минуту к вам. Извините, конечно, но не мог не зайти. Переезжаем мы. Вчера в Талинке дом смотрел – хоромина. Соня уже там – белит, сразу и известку дали. Соседки ей помогают. А я на тралер сяду…

– Вот это мужское дело, – Николаев подошел к Бревичу, протянул ему руку и крепко пожал загрубевшую ладонь.

– Поздравляю, – сказал он.

Лицо Бревича вспыхнуло.

– Не хотел я говорить этого, не люблю. Но скажу, – он волновался, голос дрожал. – Софья и вы жизнь мне возвратили, понимаете? Я человеком себя почувствовал, хозяином жизни. Эх, – горько добавил он, – раньше бы мне вас встретить! Сколько лет потеряно, сколько сил! Ну ладно, хватит, – одернул он себя, – хватит об этом. Еще, Иван Александрович, я за советом к вам.

– Давай, – весело согласился майор, – это можно.

– Как думаете, стоит нам сейчас детей привозить? Апрель ведь, как их снимать с места? Я-то настаиваю везти, а жена боится.

– Тут вам мой совет, Константин Ильич, ни к чему. Решайте сами – как лучше вам и детям. Но я бы привез.

Иван Александрович положил руку на плечо посетителя, заглянул в глаза:

– Не живите временно. Каждый день невосполним, черновиков жизнь не пишет, а потому живите сразу набело – без помарок. Понял меня?

– Понял, – тихо ответил Бревич и заторопился: – Прощайте пока, а я еще к Вере Васильевне забегу, да к мухе этой, – он улыбнулся, – к Румянцевой.

– Вера Васильевна у себя, а вот Таня в Одоне. Сотрудника у нас ранили, она с ним.

– Сволочи, – зло сказал Константин, – вот сволочи, не унимаются. Если надо, я вам, Иван Александрович, – взгляд Бревича стал жестким, – всегда помогу. На меня можете рассчитывать – знаю я повадки этих гадов.

«И поможет, – думал майор, – поможет в трудную минуту. Вот он – наш результат. И не менее важный, чем розыск».

Иосиф Степанко не поддавался никаким увещеваниям. Прокурор Протасевич раскрыл перед ним Уголовный кодекс.

– Вот, – ткнул он пальцем в мелкие строчки, – видите, записано: Чистосердечное раскаяние смягчает ответственность, суд учтет это.

– Не знаю я ничего. Не был в тайге. Мало ли что скажет раненый, что ему померещилось. Дроби в магазине много – все берут, у нас все село – охотники. – Ноющий голос счетовода раздражал сидевшего здесь же Николаева.

«Вот зануда», – подумал он.

Что за человек Степанко? Что привело его в далекое таежное село? Одного, без семьи. Странно все это.

Сенькин рассказал, что Степанко в селе зовут «святым Иосифом» за его всегда слащавый разговор, нелюдимость. В таежном селе ведь как бывает? Приехал родственник – в гости собирается вся родня, соседи, знакомые, а как же иначе, новый человек – праздник в сибирских семьях. К счетоводу родня приезжала часто, но праздников он не устраивал. Приехали тихо и уехали тихо, будто безразличны соседям новости из далеких краев. Никого из сельчан с близкими не знакомил, не рассказывал о них – тоже диковина.

– Можно вас, товарищ майор? – заглянул в кабинет Ниткин.

Николаев вышел. Прямо в коридоре Ниткин взволнованно зашептал ему:

– Иван Александрович, на сапогах Степанко следы почвы, идентичной по составу почве на месте, где Алика нашли.

– Что ты? – изумился майор. – Они же помыты были, сапоги?

– Помыты, да не совсем. Частички земли у каблука остались, на рантах.

– Да как же ты такую экспертизу организовал?

– Это не я, – скромно потупился Ниткин, – я минералогов попросил, у них аппаратура и специалисты классные. Сделали анализы, сравнили – сходится. Официальное заключение дадут. А я сейчас побегу – елочку рубить, старшина привез. Проверим срез елки, которой этот паразит, – Сережа кивнул на закрытую дверь, – Богданова прикрыл. Порубим изъятым топориком, потом сравним.