Текст книги "Розовая шубка"

Автор книги: Любовь Кольцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Любовь Кольцова
Розовая шубка

Пролог

В весенний мартовский день Сергей Плетнев был приглашен в одну из московских школ на встречу с будущими выпускниками. Полтора года назад он был главным архитектором нового Зеленого округа, где находилась эта школа, но с тех пор строительство было завершено, и Сергей уже работал генеральным директором строительного концерна «Возрождение». Работали широко, по всей стране, жили в деловом полу-командировочном режиме, и поэтому дата встречи откладывалась разок-другой, пока, наконец, его машина не остановилась у школьных ворот.

Для начала бывшего «главного» пригласили, как водится, в просторный директорский кабинет. На стенах его красовалась выставка живописных школьных работ, а возле директорского стола близ самой директрисы, седой, пышноволосой дамы, заслуженной учительницы Москвы, сидела хорошенькая девушка с длинными каштановыми косами.

– Знакомьтесь, Сергей Иванович, – представила ее директор, – это Марианна, наша отличница и лучшая художница школы. Она будет вести ваш вечер. Ее акварели висят здесь же, в кабинете, можете полюбоваться.

С вежливой улыбкой молодой человек скосил глаза на висящие работы и вдруг всмотрелся так остро и серьезно, что у Марианны екнуло сердце.

– Это замечательно, – медленно проговорил он, рассматривая их одну за другой. – Поступайте в архитектурную академию, Марианна! У вас редкостное чувство соразмерности.

Он посмотрел на нее с уважением.

Марианна польщенно улыбнулась. Ее часто хвалили, она уже не смущалась этим.

– Никогда, – ответила смело, глядя в его загорелое лицо с твердым мужественным подбородком, чуть вздернутым задиристым носом и светлым вихром волос, про который говорят «корова языком лизнула». – Строители работают с камнем, а он-то мне и не подходит. Мне нравится нежное, легкое, взлетающее.

В его глазах заискрилась улыбка.

– За такой ответ вас полюбить можно, Марианна! Вас пленяют откровения современного дизайна, не правда ли? Замечательно! «Ленты-кружево-батисты» и яркое народное творчество? Как точно вы себя знаете! Желаю удачи!

Они прошли в гудящий голосами актовый зал. Пылая румянцем, Марианна открыла вечер, представила Сергея Плетнева и села в первый ряд.

Он говорил без подготовки часа полтора, пролетевшие, будто одно мгновение. Его рассказы о сплошном лесном массиве, в котором все начиналось, о поисках общего плана и каждого построенного здания были интересны, словно приключения, сдобренные разными случаями и строительными анекдотами, а сожаления о несбывшихся мечтах, вроде велотрека и маленького зоопарка, заставили всех по-новому взглянуть на свою малую родину и словно увидеть ее в развитии и возможностях.

Марианна не сводила с него глаз. Как он сказал: «За такой ответ вас полюбить можно»? – О, любовь!

Девушка чувствовала, что сердечко ее застучало горячее.

После его выступления она вновь поднялась на сцену и провела «пресс-конференцию», сидя с ним рядом за столом. В школе частенько происходили диспуты и прения на произвольные и заданные темы, когда каждая сторона доказывала свои воззрения, серьезные и забавные, поэтому в зале сидел народец «тот еще». Вопросов была уйма. Сергей шутил, все смеялись, она добавляла огоньку от себя, и ей показалось, что они немножко сблизились.

В самом конце она подарила ему большой, заготовленный заранее, букет цветов.

С этим букетом, окруженный толпой школьников, он стал спускаться по широкой лестнице к выходу. Понравился Сергей Плетнев, разумеется, не только ей, Марианне. Многие девчонки нашли его красивым, спортивным, остроумным и… неженатым? Кольца на руке не было.

– А ваша жена тоже архитектор? – не стерпела Ленка, известная всем болтушка и хохотушка. – Вы, должно быть, вместе учились?

– Моя жена? – переспросил он, и так белозубо, открыто и добродушно рассмеялся, что все поняли: «Он свободен».

Возле машины, прощаясь, он поцеловал руку Марианне и передарил ей врученный ему букет цветов.

– Желаю вам, Марианна, успехов на выпускных экзаменах. И на вступительных тоже.

Что было отвечать: «К черту, к черту»? – Так он и уехал.

Ах! Об этом архитекторе красавица Марианна помечтала было, как о принце, улетела в грезах сладко и волшебно… да и все. Школьница, выпускница… разве он вспомнит?

Ну и пусть.

1

В белоснежной, трехэтажной московской школе гремела музыка. Выпускной бал давно начался и был в самом разгаре. За окнами актового зала мелькали цветные вспышки, видны были фигуры танцующих, озаряемые то синим, то красным, то зеленым светом. На ступеньки перед входом то и дело выходили юноши-выпускники, закуривали и шли в крытую шатровую беседку метрах в десяти от входа. Там толпилась тусовка. Ребята сидели на поручнях, давно оставшихся без деревянных перил, смеялись, что-то выпивали, в последний раз прочитывали надписи на покатом жестяном потолке: «Сашка, я по тебе с ума схожу», «Долой диктатуру родителей!», «I love you, i kiss you, i have you!», «Это мой телефон. Бабы, звоните ночью. Ваш Д.», «Марианна, тебя любит… угадай, кто?», «Я хочу жить на воле, а не в набитом людьми доме!», «Мы, девчонки, хотим всего!», «Я – правый, кто со мной? Ромик», «Демократов на мыло!» и более откровенные, озорные, хулиганские. На каменном полу, посередине горел костерок из веточек и бумажек, жиденький дымок достигал потолка, красиво обволакивал его и кудряво струился из-под кромки шатра. Покурив, молодые люди бросали окурки в огонь, бежали обратно к крыльцу, украшенному цветной мозаикой и выпуклыми медальонами классиков литературы, и вновь исчезали там, где было тесно и весело, пахло апельсинами и где сегодня их одноклассницы были особенно красивыми.

Школа стояла как раз на границе с лесом. Сразу за ее стенами начинался диковатый парк, незаметно переходящий в настоящую лесную чащу с болотами, кочками, высокими соснами, поросшими сероватым мхом, даже с просеками, полными малины. Километрах в трех от жилого района зеленый массив пересекался кольцевой автодорогой, через которую часто перебегали, появляясь под окнами, лоси и зайцы. То-то бывало переполоху на уроках! А однажды в ближайшем дворе заметили даже двух заблудившихся молодых волков. Прижавшись друг к другу, они дыбили загривки, готовые до конца защищать свою жизнь в каменных сводах чужой норы. Вызвали охотников, и те усыпили их специальными патронами, после чего все желающие могли погладить густой, с белыми выпушками, мех зверей, их теплые уши и лапы, потрогать нешуточные волчьи клыки в приоткрытой пасти.

Сокровищем района был, конечно, этот лес. Даже зимой в нем никто не скучал. Под деревьями бежала школьная лыжня, размеченная флажками и плакатами «Старт» и «Финиш» для уроков физкультуры и соревнований. Множество ближних и дальних дорожек и тропинок на все вкусы и случаи жизни сливались, скрещивались и выводили к избушкам, детским деревянным площадкам, горкам-ледянкам и лыжным аховым спускам, повсюду гуляло и дышало свежим воздухом молодое и пожилое окрестное население. Ну, а про лето и говорить нечего. Летом все здесь благоухало листвой, травами, цветами, полнилось птичьим гомоном и той светлой радостью, которая всегда живет под зелеными кронами.

Все жители нового района почитали себя избранниками, потому что такой зеленой округи, по общему мнению, в Москве днем с огнем не сыщешь. А как распланировано жилое пространство! Какие магазины и магазинчики, детские садики, спортивный комплекс, даже Дом общего досуга с кинотеатром, театральным залом, бассейном, библиотекой и комнатами для кружков и секций в оставленном зеленом островке с яблонями, грушами, вишнями, даже малинником, сохраненными от прежних деревенских угодий. Постарались архитекторы, спасибо им! А отделение милиции! Оно было выстроено в виде синего свода, похожего на мигалку на милицейской машине! Не ошибешься.

И даже удаленность от метро была только на руку. Жильцы семи высоких домов знали друг друга в лицо, будто в деревне, копали огороды, жгли костры, купались в двух проточных прудах, жили, как на даче, со всеми городскими удобствами.

Сегодня, двадцатого июня, школа праздновала первый выпуск. Двадцать три человека начинали отныне новую жизнь. Как водится, в последнем классе сложились две пары молодоженов, чьи горячие безумные романы целый год зажигали ровесников. Все остальные были просто влюблены или мечтали о любви.

Праздник был в разгаре. Уже поднялись из-за столов, уставленных поначалу сладостями, фруктами, цветными бутылями с напитками и соками, а теперь опустевших и быстро убираемых проворными руками матерей из родительского комитета, и уже успели потанцевать и продолжали танцевать парами и толпой в мелькании разноцветных огней. На полу два-три умельца, поражая воображение, вертелись клубком, выкручивая спортивно-танцевальные приколы на спине и на голове под тяжелый «металл». Но и танцами, наконец, насытились, потянулись к учителям, «старшим друзьям», так сказать, простив им все вредности и придирки. В начале вечера их задарили цветами, а теперь, окружив, снисходительно рассматривали, как самых обыкновенных, не страшных и ничем не выдающихся людей.

– А помните, как я котенка принесла на урок? – засмеялась Марианна, одна из нарядных девушек, окруживших учительницу младших классов, простую, чуть приуставшую маленькую женщину. Ее имя, Клавдия Ивановна, ученики произносили как Клав-Диванна, но любили с первого класса.

– Я-то помню, Марианна, – мягко ответила учительница, – а вот помнишь ли ты, как второго сентября спросила у мамы: «А что, каждый день надо ходить?» Мы так смеялись тогда с Татьяной Алексеевной.

– В самом деле? – кокетливо изумилась девушка. – Как это на меня похоже! Терпеть не могу обязательных дел.

– Лукавишь, Марианна. Ты, конечно, художественная натура, но раз отличница, значит, умеешь себя заставить работать. А скажи, поделись, куда собираешься поступать? Если это не секрет? В Академию живописи или в Строганину?

– Вовсе нет. Я иду в Академию текстиля. Хочу работать с современными тканями, одеждой, разной прикладной художественностью, так сказать. А что? У меня получится.

– Умница. Ты всегда была практичной мечтательницей, как ни удивительно это сочетание, – заметила учительница, любуясь девушкой.

Марианна и в самом деле была хороша в воздушном розовом платье с пышными сборками на талии, с красными пионами в пушистых косах. Все девушки были красивы в этот вечер в выпускных нарядах, но косы сохранились лишь у одной Марианны.

– А про меня что-нибудь вспомните, – попросил кто-то из выпускников.

– И про меня, про меня, – зашумели все разом.

Учительница улыбнулась.

– Ох, как давно это было! Вот про Оленьку могу сказать, что она, еще совсем маленькая кроха, приходила в класс самая первая и чисто-начисто протирала свой стол белой тряпочкой. Тихая, серьезная была девчушка, трудолюбивая, как пчелка.

– Она и сейчас такая же.

Все оглянулись на светловолосую девушку с веснушками.

Оля покраснела и отступила чуть назад. А через минуту и вовсе отошла от собравшихся.

– А как я в шкаф забрался и завыл посреди урока, помните? – пробасил высокий юноша, местный сердцеед.

– Вот тебе за это, Сашок!

Учительница дотянулась до его головы и легонько дернула за вихор.

Марианна тоже выбралась из тесноты. Неподалеку сгрудилась другая компания, вокруг учительницы по литературе, там было заметно шумнее и веселее. Двигая плечами, она протиснулась между двух молодых людей. Те расступились.

– О, Марианна, легка на помине, – засмеялись в кругу, – только что о тебе говорили. Как ты догадалась?

– Не скажу! – загадочно промолвила девушка. – Вспоминайте меня почаще, особенно в июле, во время экзаменов. Разрешаю ругать всякими словами, не стесняйтесь.

– Мы рассуждали о мечтах, которые сбываются, – пояснила Любовь Андреевна. – Помнишь свое сочинение: «Я мечтаю о необыкновенном человеке и необыкновенной любви. Я верю в свою судьбу и ее драгоценные дары! Я верю тебе, жизнь!»

– Это не сочинение, а заявление, – сказал кто-то.

– Если ты не возражаешь, я даже выписала кое-что на бумажку, – продолжала классная руководительница, – и зачитываю новым старшеклассникам. Звучит, как путевка в жизнь. Помнишь, Марианна?

– Прекрасно помню, до последнего слова! – воскликнула девушка. – Вот увидите, все так и будет. Я все смогу…

– Не сглазь, – остерегли ее. – Разве можно об этом вслух?

– Можно! Смелость города берет, – отмахнулась Марианна, но тут же отошла прочь.

«Зачем я так раскрываюсь? Робкие пингвины, разве они поймут, как можно летать?» – подумала с досадой и, скользя по полу, как по блестящему накату, перебежала через весь зал к сцене, возле которой возились со стереосистемой умные мальчики. В том же краю находился и Пал Палыч, тощенький и плешивенький учитель математики, окруженный одними юношами. Остатки его волос стояли на темени, словно прозрачный нимб. По обыкновению, Пал Палыч был заметно пьян. Даже на уроки он приходил, бывало, сильно «под шафе», но это ничему не мешало. Его занятия были самыми живыми в школе, олимпиады, загадки-считалки для младших, сказки про пузатые лимоны-миллионы, стихи, анекдоты, приключения из мира чисел, уравнений и политиков. Недаром же половина выпускников собиралась поступать в технические вузы!

Сейчас Пал Палыч был нежен и добр.

– Вы, ребята, главное, не отчаивайтесь, если не получается с математикой. Не зачеркивайте себя. Бог с ними, с уравнениями, не в них радость жизни. Слышишь, Дима? – Качнувшись, он оперся рукой на плечо рослого, остриженного по-солдатски парня с могучей тренированной фигурой.

– Полный улет! – невозмутимо отозвался тот. – А я при чем? Мне вообще все до фени. У меня послезавтра призыв в армию, на Новую Землю на полтора года. Приходите на проводы, Пал Палыч.

– Да-да, – отвечая на собственные мысли, покивал часто учитель. – Главное в жизни – это сама жизнь, ребята, а не формулы, не числа. Никому не верьте, что это не так. Жизнь древнее любой науки, нельзя жертвовать жизнью ни ради чего…

– А в чем смысл жизни, Пал Палыч? – шутливо спросил кто-то, прикрывая усмешкой юношескую страстность этих слов.

– Ни в чем, друзья мои. Да-да. Жизнь вмещает в себя все смыслы, она неизмеримо шире любого из них. Вот разве что математика… – Старик подумал, поморгал и безнадежно вздохнул, словно извиняясь за что-то. – Нет, пожалуй, и математика тоже не то. Живите, милые, вдумывайтесь, понимайте. Люди – это «понималы», все живое – это «понималы». Да-да.

Он шатнулся и пошел к выходу, касаясь стульев, поставленных вдоль стен.

– Поговорили, – ухмыльнулся Дима. – Душевный старик. Ромик, проводи-ка его.

– До дома, что ли?

– В натуре.

Зазвучала музыка. Он повернулся к Марианне.

– Потанцуем?

– Давай. – Она вскинула руки на его борцовские плечи.

Зал наполнился молодежью. Как и раньше, танцевали в кружок или разрозненной толпой, чтобы никому не было обидно. Те же, кто желал побыть вдвоем в полусумраке цветных вспышек, в первую очередь молодожены, не отказывали себе в удовольствии прижаться друг к другу у всех на виду. Две пары на один класс – вот что значит близость к природе!

Многое, многое мог прошуметь на ушко темный лес…

Марианна и Дима танцевали свободно, не слишком близко.

– Когда ты уходишь? – спросила Марианна, поглядывая на него снизу. – Действительно, послезавтра?

– Завтра. Сейчас полночь.

– Почему так поспешно?

– Я и так просрочил, они заждались там, в военкомате. Майор все терпение потерял, каждый час звонит… Приходи на проводы.

– Приду. На Новую Землю-то сам напросился, поди?

– Угадала.

Дима был родом с острова Вайгач, где отец его работал специалистом по тяжелым дизельным моторам, а мать составляла отчетность в бухгалтерии рыбопромыслового хозяйства. Была там и начальная школа, в которую бегали местные ребятишки. Поэтому в Нарьян-Мар, большой город на «материке», семья перебралась, когда Диме сравнялось десять лет. Тут, в городе, он заболел. Кое-как, с пропусками, проучился еще три класса, отставая от сверстников сначала на год, потом на два, пока, в конце концов, Соколов-старший не списался с бабушкой-теткой в Москве и не привез всех в столицу, в Зеленый округ. Это место оказалось спасительным для Димы. Мало того, что болезнь ушла бесследно, но и он так взялся за самого себя, занимаясь чуть не во всех спортивных секциях сразу, бегая в шортах по лесу зимой и летом, что к выпускному классу из бледного заморыша превратился в накаченного статного борцовского парня с крутыми плечами и мощным затылком. Он был старше всех, сильнее всех, и, следовательно, имел авторитет.

Со своей родиной он не порывал. И оттуда, с Нарьян-Мара, приезжали, бывало, знакомые или приходили письма с просьбами достать чего-то, редкостного для северных мест, в основном лекарства. Их доставала Татьяна Алексеевна, мать Марианны, врач-хирург московского госпиталя, поэтому отношения между Димой и Марианной были по-товарищески доверительны. Правда, лишь со стороны Марианны. Дима же по своей простоте не мог вынести такой короткости с красивой веселой девушкой, она волновала его. Мужественный парень, каратист, он нравился и школьницам, и подругам постарше, но сам дорожил только Марианной. Ему казалось, что она тоже отличает его, как все влюбленные, он искал и находил знаки любви там, где их не было и в помине.

Сейчас, обнимая Марианну в танце, он спросил почти утвердительно.

– Ты будешь ждать меня?

– Я? – удивленно распахнула глаза Марианна.

Он смутился, сбавил тон.

– Ну, хоть писать-то будешь?

– Отвечать буду, – согласилась она.

Музыка смолкла. Марианна шутливо присела в церемонном книксене и убежала. О его чувствах она знала давно, как знает каждый, кого любят. Но мало ли кому она нравилась! И в школе, и в изостудии, и в бассейне, даже в городском транспорте! – везде находились ухажеры, ревнивцы, воздыхатели, несносные, докучливые юнцы-молокососы. Порой и ей кто-то западал в сердце, не без того же! Но лишь на неделю-другую, не дольше. Потом возвращалось звонкое счастье свободы. Марианна ждала Его, мужчину, героя, которому можно довериться безоглядно, с которым предстоит ей самое сияющее, самое необыкновенное счастье всю жизнь. Она сама смеялась над такими мечтами, жизнь вокруг показывала совсем другие примеры, но душа летала и не хотела садиться на голую ветку без пышных цветов, ей верилось и в будущее блаженство, и в удивительную, прекрасную, полную любви жизнь. О Сергее Плетневе думалось часто и казалось, что их настоящая встреча еще впереди. Да и как может быть иначе?! У нее, такой красавицы, умницы!

Марианна не страдала скромностью относительно своих достоинств, и нельзя сказать, что сильно ошибалась.

Шел первый час ночи. Пышное платье помялось, обвисли пионы в косах, да и настроение снизилось соответственно. Поэтому Марианна решила сбегать домой переодеться в другой наряд, она знала, что наденет на вторую часть бала, все равно одноклассники уже нагляделись на нее в новом платье. Дом ее был в двух шагах от школы. Выскользнув из зала, она сбежала по лестнице, вышла на широкое школьное крыльцо в теплые объятия летней ночи. Вдохнула в себя все ее благоухание.

– «За окном цветет виноград,

А мне всего семнадцать лет»!

– пропела она по-французски свою любимую песенку из французского средневековья. – Ах, как хорошо!

– Марианна!

Дима курил в темноте возле отцветших кустов сирени. Бросив сигарету, он пошел рядом.

– Про свой виноград все поешь?

– А ты откуда знаешь?

– Ее вся школа знает, перевели давно, не задавайся. Ты далеко?

– Домой.

– Послушай, не убегай. Я долго думал, вот, стоял, курил… Не смейся, Марианна… В общем, я не могу так уехать. Скажи прямо… – он запинался, чувствуя, что слова его не доходят, не нужны ей. – Ты же знаешь, что я… как я к тебе отношусь. Для меня никого нет лучше тебя, никакой другой девчонки. Тебе никто и в подметки не годится. Марианна! Послушай! Не уходи так, не убегай!

Но Марианна лишь прибавила шагу. Ах, как скучно слушать признания, на которые не можешь ответить! Хуже горькой редьки, хуже… репейника, попавшего в косу! И жалко Димку, свой, родной парень и все-таки не на гулянку идет, в армию, и неприятно, противно от его прикосновений, попыток обнять, поцеловать. Да что в самом деле! Поцелуи какие-то! Не он герой ее судьбы, ее прекрасного солнечного будущего! И почему он не понимает, не хочет понимать таких простых вещей?! Фу!

– Ты замечательный парень, Димочка, у тебя еще будет настоящая любовь. Ты этого достоин, я уверена. А мне надо идти, мама ждет, уже поздно, – она говорила все подряд, лишь бы охладить пыл этого мужлана, который, выпив, должно быть, с ребятами, становился груб и опасен в ночной темноте на безлюдной улице. – Все, будь здоров!

Она свернула во двор. Но не тут-то было. Его железные борцовские руки сомкнулись вкруговую за ее спиной. У самого дома, у подъезда он прижал ее к стене и стал быстро водить рукой по ее телу, по запретным местам, путаясь в пышных складках тончайшего шелка. Рот его искал ее губы.

– Марианна, Марианна! Не уходи, подожди… – Он дышал шумно и загнанно, как паровоз. – Ну, Марианна, постой, побудь со мной…

– Отстань! – вскрикнула она, с силой отпихивая его. – Убери руки! Вот еще не хватало…

Ее платье затрещало в его руках. Он опомнился, и Марианна, пользуясь мгновением, вырвалась, вбежала в подъезд, в лифт, взлетела вверх, на пятый этаж. Минута, и она отворила дверь своей квартиры.

Мама уже легла. Горела, как всегда, маленькая лампочка в коридоре, чтобы не входить в темную квартиру. Услышав ее, Татьяна Алексеевна поднялась и накинула халат. Спрыгнула со шкафа и Туська, зеленоглазая красавица-кошка.

– Что случилось, Масенька? За тобой гнались?

– Нет. Я бежала… переодеться.

– Не переодеться, а спать, уже поздно, скоро светать начнет.

– Спать в такую ночь? Ни за что! На рассвете придет автобус, поедем в центр, на Красную площадь.

– Ты сейчас одна пришла? Мне показалось…

– Меня Дима проводил, – засмеялась Марианна. – От самой школы до самого подъезда.

– Понятно. – Мать улыбнулась.

– Он в армию уходит, знаешь? На Новую Землю.

– Сочувствую его родителям.

– Он будет нам писать. А мы… мы должны отвечать. Да-с.

Марианна закрылась в ванной комнате, открыла душ, а мама заварила свежий чай, расставила чашки, разрезала торт, который принесла для дочки в честь ее праздника. Та вышла свежая, с влажными кудрями, увидела накрытый стол и захлопала в ладоши.

– Спасибо, мамуленька.

Они уселись полуночничать, пить чай и разговаривать.

… В актовом зале по-прежнему гремела музыка. Танцующих стало меньше, кто-то ушел домой, другие уселись стайками и стали говорить, смеяться, вспоминать все приколы, сознавая, что это уже в последний раз, больше никогда не собраться им вместе в родной школе, что уже завтра, сегодня, начнется иная жизнь. Потом снова шли танцевать, потом возвращались к столам за остатками бутербродов, яблок, разливали потихоньку какой-то алкоголь, по капельке, чтобы хватило на всех, неумело пили. В туалетных комнатах плавал табачный дым.

Оля ждала Диму. Она видела, как он вышел покурить и как почти следом скользнула Марианна. Оля мучилась. Все три года, с тех пор как Дима появился в классе, она замирала от волнения, если видела его хотя бы издали. Никто не знал об этом, кроме… конечно же, кроме него самого. Невозможно скрыть любовь, когда она есть, как невозможно открыть любовь, когда ее нет. Глаза Оли, голубые, ясные, выдавали ее с головой, Дима постоянно ловил на себе ее беглый, застенчивый взгляд. Но ему, каратисту, первому парню на деревне, не было корысти связываться с этой невидной белобрысой девчушкой, веснушек которой никогда не касалась косметика. Ему нравились крупные, развитые девки, развязные, как в рекламе. А любил он одну Марианну, дерзкую и отважную, лучшую во всей школе, не то что эта тихоня и скромница.

Оля мучилась. Никому, даже Ленке-хохотушке, задушевной подружке, не могла она рассказать о своей тайне. Любовь болезненно заполняла все ее существо, жила вместе с нею давно и ровно, без сомнений и надежд, казалось, с самого Олиного рождения. Оля покорилась, не борясь: или Дима, или никто… И вот теперь он уходил в армию. А сейчас ушел с Марианной. Оля даже не ревновала, она мудро чувствовала, что они не пара, что пара для Димы – она, Оля, это же так очевидно. А он не видел…

Дима вернулся хмурый. Сел в угол зала, уперся локтями в колени и стал глядеть в пол. Потом и вовсе охватил руками стриженую голову. Оля все поняла, сердце ее сжалось.

– Объявляется белый танец! – прокричал Саша, подражая диск-жокею.

Ребята насторожились. Кого пригласят? С ироническими улыбками, скрывая самолюбивое волнение, они застыли на своих местах. Оля почувствовала головокружение. Сейчас! Вот сейчас она сделает это. Другого случая уже не будет. Гулко билось сердце. Она поднялась. К нему, к Диме! Ну же, смелей…

Тоненькая, в белом платье, она, замирая, пробежала по залу и встала перед Димой.

– Пойдем?

– Пошли, – согласился он снисходительно.

Ее тонкие руки благоговейно легли на его плечи. Он! Он, Дима, вот он, с нею. О, наконец-то!

Они танцевали, как и все, нечто неопределенное, просто топтались под музыку, медленно продвигаясь по залу.

– Ну, что молчишь-то? – Он смотрел сверху на прямой пробор в ее светлых подвитых волосах, чувствовал ладонью худенькую спину.

Она тоненько кашлянула, но промолчала. Он усмехнулся.

– Три года смотрела, глаз не сводила, а теперь молчишь? – он прижал ее к себе. – Уеду ведь. Можно сказать, уже завтра.

– Завтра? – пробормотала Оля, вскидывая глаза.

– Завтра, завтра. На кого тогда станешь смотреть?

– Ни на кого, – тихо произнесла она.

Дима даже приостановился.

– Пра-авда? – И отстранился, заглядывая ей в лицо. – Ты это серьезно??

Она опустила голову.

– Нет, скажи честно! – Ему не верилось, что этот неожиданный разговор происходит наяву. – Слово даешь?

– Даю.

Он присвистнул.

Оля молчала. Она видела перед собой пуговки его рубашки, такие милые, с двумя дырочками, непрочно пришитые двумя-тремя стежками. Дима! Если бы ты знал…

Он облизал пересохшие вдруг губы.

– Сейчас я выйду курить во двор, приходи и ты минут через десять. Я буду ждать. Погуляем, поговорим.

– Хорошо, – безропотно кивнула она.

Ночь была тихая и благоуханная. Месяц узким серпиком светился среди тонких облаков, чуть озаряя их шелковистым светом, волны теплого душистого воздуха обнимали и словно покачивали деревья, травы, цветы. В парке, куда они свернули, пели ночные птичьи голоса, пахло фиалкой и горьковатой древесной корой.

– Ты не боишься ехать на Север? – спросила Оля.

Он пожал плечами.

– Это моя родина, я там все знаю. Я помню и завывание пурги, и свечение полярного сияния. Вы все думаете, что Арктика – это снега, холода? А там чистота, тишина. Баренцево море, Карское море, Карский пролив между Вайгачом и Новой Землей… красота! А люди какие! Настоящие мужики! Где уж вам в Москве понять это…

Оля слушала не дыша. Впервые она шла рядом с Димой, разговаривала о серьезном. Вокруг стоял лес, в темноте пищали комары, тянуло лесной свежестью. Вдруг запел, защелкал соловей, второй, третий. Лес наполнился их любовным томлением.

Дима привлек ее к себе.

– Ты меня любишь? Да? Скажи. Да?

– Да.

Он прижал ее к себе и стал целовать. Потом поднял на руки и донес до скамейки, широкой, с изогнутой спинкой. Сел так, что Оля оказалась у него на коленях. Поцелуи возобновились, становясь смелее и горячее.

– Маленький мой, зайчик мой, – шептала в упоении девушка, наслаждаясь его лаской. – Солнышко мое, как долго я тебя ждала…

Она не заметила, как оказалась лежащей на скамейке. Его лицо склонилось над нею, а руки что-то готовили, в то время как жадные губы не отрывались от ее рта.

– Ой! – вскрикнула она. – Ой, не надо!.. Оставь, не надо!

– Надо… – сдавленно отвечал он, – уверяла же, что любишь. А вдруг я не вернусь? Потерпи немного…

…В зале давно уже не танцевали, стулья были сдвинуты в один угол. Пели песни, вспоминали туристические походы, школьные вечера, случаи, анекдоты. Все казалось значительным и милым, ведь это происходило с ними, именно в их жизни, в той ее части, которая уходит сейчас безвозвратно! За окнами разгоралась румяная заря, от бессонной ночи чуть звенело в ушах, но самая сонная пора, с двух до четырех часов, миновала, спать уже не тянуло, а неугомонный Сашка, всю ночь бывший распорядителем бала, так и сыпал шутками, развлекая всех сразу.

Марианна сидела с друзьями. Она вернулась в брючках и широком шелковом блузоне-размахае на мелких пуговках с воздушными петлями: три пуговки сразу, потом расстояние и снова три и три. Это было ее собственноручное изделие, от задумки до исполнения, даже шелковый цветок из той же ткани на груди слева. Волосы она заколола на затылке русым узлом, из середины которого вился своенравный завиток. К ее удивлению, Дима никак не приветствовал ее возвращение, он сидел на стуле и полуспал, положив руки и голову на спинку переднего стула.

– Вот так проходит любовь, – проговорила она значительно и по-свойски щелкнула его по макушке.

Автобус подошел к пяти часам. Чистый, сверкающий стеклами, двойной, похожий на гусеницу, он остановился за школьными воротами и посигналил.

– Ура! – раздался общий крик.

Все вскочили и ринулись вниз по лестнице занимать места.

Марианне не хотелось, чтобы Дима с обычной назойливостью сел возле нее. Но он… он даже и не пытался! Вместе с ребятами он устроился в самом конце салона, словно не замечая Марианну. А с нею села Любовь Андреевна, подкрашенная, причесанная, надушенная, словно и не бодрствовала вместе с учениками всю ночь.

– Мальчики! – позвала она. – Поднимите-ка сюда вон ту сумку, что осталась на ступеньках.

– А что в ней такое?

– Догадайтесь.

– Съестное?

– Возможно.

– У-у, тогда скорее, скорее.

В большой сумке и впрямь оказались бутерброды, пирожные, апельсины, вода, стаканчики и салфетки, предусмотрительно заготовленные классным руководителем еще с вечера, когда столы ломились от яств.

Шофер повернулся к ней.

– Все на месте, больше никто не подойдет?

– Все сели? – Оглянулась Любовь Андреевна.

– Оли нет, – возразила Лена. – Она хотела ехать! Давайте подождем?

– Ее давно нет, – вспомнили другие. – Семеро одного не ждут. Поехали, поехали! Вперед, навстречу солнцу!

С песнями автобус покатил по тихим улицам. Солнечный шар оказывался то впереди, то справа, огромный, взлетающий, наливающийся на глазах нестерпимым блеском. Навстречу двигались поливальные машины, пустынный город казался светлым и просторным. Автобус помчался по Ленинскому проспекту, среди новых высотных домов, стоящих широко на покатой равнине, доступной всем ветрам; потом пошли массивные академические здания с колоннами и чугунными оградами, мелькнуло несколько старинных особняков, украшенных лепниной по фасаду, засверкали стеклом современные офисные постройки, втиснутые между обычными жилыми корпусами… При въезде на Полянку открылся прекрасный вид на Кремль, мост, Москву-реку, огромный златоглавый храм слева. Все притихли. Было очень красиво, незабываемо.