Текст книги "Старшая сестра"

Автор книги: Любовь Воронкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

КАК БЫТЬ ТАМАРЕ?

Николай Сергеевич, отец Тамары, сегодня что-то очень рано пришёл с работы. Антонина Андроновна встревожилась, она даже привстала с дивана, хотела пойти к мужу узнать: не заболел ли, нет ли каких неприятностей по работе? Но, к её удивлению, Николай Сергеевич сам постучался к ней.

– Что-нибудь случилось? – спросила Антонина Андроновна мужа.

Николай Сергеевич был задумчив и как будто чем-то взволнован, но он старался казаться спокойным и равнодушным. Однако голос его звучал глухо, когда он ответил, не глядя на жену:

– Да, случилось…

Антонина Андроновна сейчас же встала и закрыла дверь в комнату Тамары. Но было поздно: Тамара уже услышала это пугающее слово «случилось». Она легонько, чтобы не зашуметь, отодвинула стул, вышла из-за стола и притаилась у двери.

– Ничего страшного, – продолжал отец. – Я уезжаю в деревню. В колхоз.

– Что? – вскрикнула Антонина Андроновна. – Как – уезжаешь? Как это так? А почему мне ничего не сказал?

– Вот говорю.

– Но почему ты говоришь, когда уже всё решено? Я бы сходила к директору, в партком! Я бы им доказала…

– Вот поэтому я и не сказал тебе раньше.

Тамара невольно нажала ручку двери, и дверь открылась.

– Тамара, иди отсюда! – резко сказала мать.

Но отец распахнул дверь:

– Нет-нет! Зачем же ей стоять за дверью и подслушивать? Пусть лучше вместе с нами подумает, как нам быть дальше… Тамара, ты слышала, о чём разговор?

– Да, – покраснев, созналась Тамара.

– Ну, что же ты об этом думаешь?

– А что она может думать? – раздражённо начала Антонина Андроновна. – Она может думать только одно – что отец у неё бессердечный человек, что он бросает семью на произвол судьбы: как хотите, так и живите! Кукушка ты – и всё!

– Почему же я бросаю? – пожав плечами, сказал отец. – Ты тоже можешь поехать со мной.

Антонина Андроновна вскочила.

– Что? Я поеду с тобой? Я?..

Трудно передать, сколько изумлённого возмущения звучало в её голосе.

– Ну да. – Глаза Николая Сергеевича насмешливо блеснули. – А почему же нет? Ты тоже можешь принести немало пользы колхозу – ты ведь работала когда-то диспетчером.

– Ты с ума сошёл! – задохнувшись, сказала Антонина Андроновна. – Что вспомнил! Ты хочешь, чтобы я, взобравшись на гору, снова в яму свалилась? Когда это я работала диспетчером? Когда ещё глупая девчонка была. А теперь!.. Да ты посмотри на меня, на мои руки… – Она протянула Николаю Сергеевичу свои белые, с красными ногтями руки, давно не знавшие никакой работы. – Ну, нет! Не могу говорить… Ты с ума сошёл!

– Значит, поеду один… – Отец уселся в кресло, медленно вытащил папиросы, хотел закурить, но, вспомнив, что здесь нельзя курить, потому что на мебели светлая обивка, спрятал папиросы в карман. – Да, – повторил он, – всегда один.

– Папочка, а я? – вдруг жалобно сказала Тамара.

– Ты? – Отец внимательно поглядел на неё. – Ты приедешь ко мне. Ведь мы с тобой решили?

– Что такое? – вмешалась Антонина Андроновна. – Вы решили? Не спросив меня?

– Да. Решили, – подтвердил Николай Сергеевич.

– Они решили! – Антонина Андроновна иронически засмеялась. – Так ты что же будешь там делать, Тамара? Телят поить? Сено сгребать? Навоз возить на поле?

– А почему бы и нет? – весело возразил Николай Сергеевич. – Правда, Тамара? Это всё очень нужные дела. А почему бы нет?

Он оглянулся на Тамару, ожидая её поддержки. Тамара молча встретила его взгляд. И опять отец словно впервые увидел свою дочь. Что в этих глазах? Что в этой душе? Какая она, эта душа?.. Николай Сергеевич смущённо отвёл взгляд, – сейчас он особенно остро почувствовал, что девочка выросла без него, что он, отойдя от жены, отошёл и от дочери… А дочь уже большая, она уже о многом думает, многое чувствует. Он отдал её матери, которая ничему хорошему – ни любви к труду, ни стремлению к знаниям, – ничему не может научить её. Он знал это.

Знал – и устранился. А каким путём пойдёт его дочь дальше в жизнь? С одной стороны, пионерский отряд, школа. С другой – мать, для которой нет ничего выше материального благополучия. Кто победит? И кого слушаться Тамаре? А если победит мать, то в жизнь войдёт вторая Антонина Андроновна… И виноват в этом будет он.

– Это ужасно! – вырвалось у Николая Сергеевича.

– Да, это ужасно! – подхватила Антонина Андроновна. – Тебе уже обещали квартиру в высотном доме. А теперь что же? Значит, останемся в этой? И сколько ты теперь будешь получать? Уж наверно, меньше…

Николай Сергеевич встал и, не ответив, вышел из комнаты.

– Вот, вот! – закричала Антонина Андроновна. – Теперь запрётся! И смотрите – он даже не возражает, что я остаюсь!

Она вскочила и, шумя шёлковым халатом, побежала вслед за Николаем Сергеевичем, оскорблённая, покрасневшая от гнева. Тамара, насупившись, со сдвинутыми бровями, вышла в прихожую, оделась и ушла на улицу. Неоконченные уроки остались на столе.

Тамара шла, куда несли ноги. Она не видела ни красивых витрин с пёстрыми шелками, которые обычно любила разглядывать, ни ярких афиш кино, ни прохожих, спешивших куда-то… Ей не хотелось видеть никого из своих подруг. С кем из них можно поговорить о том, что происходит у неё в доме? Кому из них она сознаётся, как ей тоскливо, как ей страшно?.. Отец уходит от них. Хоть он и говорит, что едет только на работу, но это неправда, он уходит навсегда.

«Почему навсегда? – старалась разубедить себя Тамара. – Почему это? Разве он сказал?»

Нет, не сказал. Но разве не видит Тамара, как он презирает её мать? Да, они оба не обращают внимания на Тамару, считают, что она ещё маленькая и не понимает ничего, а Тамара всё понимает!

И как же будет теперь? Вот всё – «папка» да «папка». Папка что-то там делает, где-то работает, живёт какой-то своей жизнью… Ну и пусть работает! Ну и пусть живёт! Но всё-таки он есть. Он с ними. Его присутствие необходимо в жизни. А как же иначе? Как же это может быть, что у Тамары не будет отца?

Тамара сама не знала, сколько времени ходила она по улицам. На улицах зажглись фонари, когда она вернулась к своим воротам. Раздевшись, Тамара неслышно подошла к дверям отцова кабинета. Там было тихо. Тронула ручку – дверь заперта.

Из кухни выглянула Ирина.

– Ты что же от обеда убежала? – сказала она. – Садись поешь. Я тут для тебя котлету отложила.

– Почему ты? – Тамара холодно покосилась на неё через плечо. – Не ты, а мама.

– Есть когда маме сейчас думать о тебе! – проворчала Ирина, собирая обед на краешке стола. – То не думают о человеке, топчут человека, можно сказать, а потом начнут истерики устраивать да к начальству бегать.

«Опять к директору пошла. – Тамара молча сдвинула брови. – Опять кричать там будет. Ой!..»

Тамаре было больно за мать, её оскорбляло такое поведение матери. Но тут же вскипело и раздражение. А почему не кричать? Надо кричать! Раз они портят всю нашу жизнь, надо кричать. Им не нравится? Ну и пусть не нравится! Зато мама задаст им жару – так и надо!..

Тамара проснулась ночью оттого, что услышала за стеной шаги отца. Отец шагал взад и вперёд по комнате, чиркал спичками, ломал их, снова чиркал – видно, папироса не закуривалась.

Тамара встала, надела халатик и постучалась к отцу.

– Ты что? – удивился отец. – Почему не спишь? Третий час…

– Папа, – сказала Тамара, глядя ему в глаза, – скажи… только правду. А если бы не надо было ехать в колхоз… ты никуда не уехал бы?

Отец отошёл, сбросил в пепельницу пепел с папиросы:

– Правду?

– Да, правду!

– Уехал бы.

– Ты не хочешь жить дома?

– Не хочу. Не могу. Нет, нет!

Тамара опустила голову. Да, она давно уже поняла это. Не только партийный долг заставляет отца уехать из дому. Он больше не может жить с её матерью.

– И завтра ты уедешь?

– Уеду.

– Ты уедешь… Мама останется. А я? Где я буду жить?

– Именно о тебе я и думаю сейчас… Ну что же… Сначала я поеду один, огляжусь, устроюсь. А ты… Я-то очень хотел бы, чтобы ты жила около меня.

– А если я не приеду, значит, мы тебя больше и не увидим никогда? – продолжала спрашивать Тамара, не спуская с отца блестящего напряжённого взгляда.

– Почему же это? – ответил отец. – Я буду приезжать… Как дела позволят, так и приеду… Повидаться…

– Значит, ты не навсегда?

– Навсегда? Почему это пришло тебе в голову? Разве я могу тебя бросить?

Тамара радостно улыбнулась, подбежала к отцу, схватила его за руку и прижалась лицом к этой жёсткой, пахнущей табаком руке. Отец осторожно высвободил руку и провёл по её волосам.

– А хорошо бы мы там жили! – сказал он.

И Тамара, может быть в первый раз, увидела, как ласково и мечтательно умеет улыбаться отец.

– Сколько бы ты интересного увидела! Деревня, колхоз – это же огромный мир, которого вы, городские школьники, совсем не знаете. Вот если бы ты там пожила, как бы это тебя обогатило! И ум твой. И душу. И уж тогда-то, – отец весело усмехнулся, – ты свою выставку не завалила бы!

– Я приеду к тебе, папочка! – прошептала Тамара.

Долго они ещё говорили вполголоса о том, как будут жить в деревне. Тамара будет ходить за водой на речку, будет берёзовым веником подметать избу, ходить за ягодами с колхозными девочками…

Уже под утро, забравшись в свою постель, Тамара продолжала мечтать. Как рады будут ей колхозные девочки! Она расскажет им о Третьяковской галерее, о Планетарии, о пионерских сборах, которые устраивались у них в школе, о книгах, которые она читала… Да мало ли! Разве они там, в колхозе, видели столько, сколько она видела?

И, засыпая, Тамара подумала: «Надо маму попросить, чтобы сшила мне несколько сарафанчиков… несколько новеньких сарафанчиков… пёстреньких, с цветочками… только чтобы модные были…»

Во сне она видела себя идущей по зелёному лугу в пёстром шёлковом сарафанчике. А вокруг неё колхозные девчонки, загорелые, босоногие, идут и дивятся – какая красивая Тамара, какие у неё кудри, какое лицо белое, какое платье нарядное!.. И все они ждут: что велит им Тамара, то они сейчас же и сделают.

БАБУШКА ПОСТИТСЯ

Бабушка за обедом не стала есть мяса. И от молока тоже отказалась.

– Ешьте, ешьте, – необычно кротким голосом сказала она Зине и Антону, – а мне нельзя мяса.

– Ты заболела? – спросил Антон.

Бабушка улыбнулась:

– Нет, глупый. Я пощусь. Мне скоромного нельзя. Я вот кусочек рыбки съем – и довольно с меня.

Антон с любопытством глядел на бабушку:

– А как ты постишься? Покажи, бабушка!

– Ах, глупенький! – Бабушка снисходительно погладила его по голове. – Пощусь – ну, значит, скоромного не ем. Вот мяса не ем…

– А почему?

– Ну, потому что мясо – от убитого животного. А боженька убивать не велел.

– А рыба – не убитая?

Антон хотел понять всё и ничего не понимал. Он вопросительно поглядывал на Зину – может, она объяснит? Но Зина молчала. Ей и самой было непонятно: почему это мясо нельзя есть, а рыбу можно? И почему рыбу можно, а молоко нельзя? Да и кому это было понятно?

Бабушка рассердилась бы на Антона, но ей и сердиться в эти дни было нельзя. Вернее, рассердиться-то она рассердилась, но показать этого не показала. Только высоко подняла свои круглые брови и сказала:

– Согрешишь с вами!

А потом оделась во всё тёмное, покрылась чёрным шерстяным полушалком и отправилась в церковь.

– За Катюшей сходи, – сказала она Зине, – отцу обед разогрей и подай. Я не скоро приду, сегодня служба долгая. Страстная неделя идёт.

Бабушка ушла. Зина как-то вдруг встрепенулась. Ушла бабушка – и снова она почувствовала себя дома, как прежде. Вот они, их чистые, милые комнаты. Зина запела весёлую песенку, Антон подхватил – правда, неуклюже подхватил, у него не было слуха, – и никто не остановил их, не сказал, что на страстной неделе петь нельзя, потому что грех. Антон, увлёкшись песней, задумал дирижировать пеналом, но потерял равновесие и свалился со стула. Он хотел было скривить губы, но Зина принялась так весело хохотать, что и Антон засмеялся. Они смеялись, болтали, ловили друг друга, бегая вокруг стола, – они были дома!

– А если бы страстная неделя тянулась долго-долго, – сказал Антон, – хорошо бы, да? Бабушка всё ходила бы и ходила бы в свою церковь. Да?

– Ты глупости, Антон, болтаешь, – ответила Зина. – Давай-ка за уроки садись.

А сама вздохнула и подумала: «Да, хорошо бы!»

Зине нравилась страстная неделя – бабушка очень мало бывала дома, держалась тихо, кротко. Не вспоминала маму недобрыми словами, как привыкла делать в последнее время. Не жаловалась отцу на Зинину грубость, на её плохой, угрюмый характер. Только одно не нравилось Зине в эти дни: бабушка слишком много говорила о боге. Бог так и вертелся у неё на языке: то «бог знает», то «бог спасёт» (от чего спасёт?), то «бог поможет». Так уж божественно она была настроена. И даже когда Зина нечаянно, встретясь в дверях, толкнула бабушку и сказала: «Прости, бабушка!», бабушка не прикрикнула: «Нешто можно так носиться по квартире!», но и тут ответила: «Бог простит».

«Бог простит! – усмехнулась про себя Зина. – А бог-то тут при чём?»

И ей никак не понять было: как это бабушка верит в какого-то бога, которого никто никогда не видал и не слыхал, и почему-то считает, что этот невидимый бог должен участвовать во всех их делах? Вот он даже и Зину должен прощать за то, что она нечаянно толкнула бабушку!

В пятницу, придя из школы, Зина застала в квартире разгром. Бабушка только что вымыла окна. Таз с грязной водой стоял среди пола. От окон к двери текли ручьи. Коврики собраны в кучу. Всё, что обычно висело на стенах – картина с избушкой на морском берегу, фотографии, календарь с левитановской осенью на папке, портреты Ленина и Пушкина, – всё лежало на столе. Бабушка щёткой, закутанной в тряпку, обметала потолок.

У Зины чуть не выпали книги из рук:

– Бабушка, что это?

– А вот, – ответила бабушка, – бери тряпку да протирай все картинки. Накопили тут грязи! Нешто можно всё так-то оставить к светлому-то Христову воскресению?

Бабушка устала и, забыв, что в эти дни полагается быть кроткой, прикрикнула на Зину. Зина поспешно разделась и, взяв чистую тряпочку, принялась перетирать рамки картин и фотографий.

Вскоре пришёл и Антон. Он долго возился в прихожей, потому что пришёл весь в снегу и спешил стряхнуть пальто и обмести валенки, пока бабушка не увидела. Он вошёл в комнату красный, с красными руками, с живыми искорками смеха, ещё дрожащими в его широких глазах. Ребята только что лупили снежками и сажали в сугроб друг друга. Оттого и получилось, что Антон сегодня очень долго шёл из школы. И до чего же захотел он есть! Прямо тарелки три супу съел бы и пять чашек молока выпил бы.

Но в доме и не пахло обедом.

– У-у!.. – разочарованно протянул Антон. – А обедать когда же?

– Уберёмся – и обедать будем. Не помрёшь, – ответила бабушка.

– А какой праздник – Первое мая?

– Ох-ох! – вздохнула бабушка, – Растут, как трава в лесу. Какое же Первое мая, когда апрель только ещё начался?

Она взяла у Зины тряпку, а ей велела вешать уже протёртые фотографии.

– А больше и праздников не знаете? – продолжала бабушка. – Согрешишь с вами! Воскресение Христово, пасху не знают! Христос воскреснет из мёртвых послезавтра – понимаешь или нет?

Антону стало интересно:

– Бабушка, а как он воскреснет из мёртвых? Из гроба?.. А ты пойдёшь смотреть? А не побоишься?..

– Замолол языком! – прервала бабушка и присела отдохнуть. – Нешто он сейчас воскресать будет? Он уже почти две тысячи лет тому назад воскрес. Встал из гроба и вознёсся на небо. Понял теперь?

– А Илья с лошадьми на небе? – продолжал спрашивать Антон. Он любил сказки, и то, что рассказывала бабушка, было ему интересно, как всякая сказка.

– И Илья-пророк на небе, – уверенно сказала бабушка, будто она сама только что оттуда.

– Бабушка, – не выдержала Зина, – да где же это небо? Ведь небо – это воздух, атмосфера. А облака – туман, влага. А где же, на чём эти ангелы-архангелы живут? Неба-то ведь нет!

– А уж это не наше дело знать, где они живут, – отмахнулась бабушка. – Нешто может человек всё знать? Ему это не дано.

– Бабушка, а ты завтра тоже в церковь пойдёшь? – помолчав, спросил Антон.

Он уже прикинул: если бабушка уйдёт, он позовёт Петушка из пятой квартиры, и они будут играть в Землю и в Луну. Сегодня учительница в школе показывала им глобус и объясняла, как вертится земной шар вокруг Солнца и как вокруг земного шара вертится Луна. Сначала на глобусе объясняла. А потом всё изображали сами ребята. Костя Апрелин был Солнце, Ваня Мешалкин – земной шар, а он, Антон Стрешнев, представлял Луну. Костя Апрелин стоял среди класса, Ваня тихонько ходил вокруг него, а Антон ходил вокруг Вани и вместе с ним вокруг Кости. Вот получилось весело! Антону очень хотелось ещё раз поиграть в эту игру: пускай Зина посмотрит, и тогда она тоже узнает, как Земля и Луна кружатся вокруг Солнца!

Он жадно ждал, что скажет бабушка. И бабушка, к его удовольствию, ответила:

– Обязательно пойду. Обязательно пойду, Антоша. Исповедаться. Причаститься святых тайн.

– Каких тайн?

– Тела и крови Христовой причаститься.

Антон молча вытаращенными глазами глядел на бабушку.

– Ну, что вытаращился? Очень просто. Батюшка помолится – дух святой и сойдёт в чашу. И станет просвирка телом божьим, а вино станет его кровью.

– Значит, ты, бабушка, будешь из этой чаши пить? – со страхом спросил Антон.

– Тьфу, греховодники! – рассердилась бабушка и встала. – В такие дни в грехи вводят! Вешай картинки, – обратилась она к Зине, – а то ещё мне пасху делать надо, кулич ставить… Ох, женился бы, что ли, отец… Молодая хозяйка всё сделала бы, а мне-то уж трудно!..

Зина побледнела. Отец женился бы! Как это – отец женился бы?.. Молодая хозяйка…

– Ну, что ж ты стала? – сказала бабушка. – Помогай же! Вдвоём-то поскорее управимся.

К приходу отца в квартире было всё чисто, всё блестело.

Наступил вечер, а у Зины из головы не выходили бабушкины слова – бабушка уже не в первый раз говорит об этом. Зина ждала того часа, когда уляжется бабушка; она непременно должна была узнать у отца: может, он и правда думает жениться? Зина страдала от этой мысли, она никак не могла себе представить чужую женщину вместо своей милой мамочки.

По задумчивости, по тревожному блеску её глаз отец видел, что Зине о чём-то надо поговорить с ним. И он не ложился, сел за книгу и ждал, когда все улягутся, а они сядут с дочкой на диван, как садилась с ней когда-то мама, и поговорят по душам.

Зина была благодарна отцу, что он вот так, без слов, понимает её.

– Папа, – начала она сразу, – ты женишься?

Отец в изумлении откинулся на спинку дивана.

– Значит, нет ещё?

– Конечно, нет, – пожал плечами отец. – Откуда это?

– Бабушка сказала, что ей трудно… Что молодая хозяйка нужна… всё делать…

Отец улыбнулся:

– Эх, ты! Да что ж я, какой-нибудь царский единоличник – жену в хозяйство для работы брать? Это так раньше бывало: мужик жену в дом приводил – печку топить некому. И лошадь также покупал – пахать не на ком. Значит, ты думаешь, что и я от того мужика недалеко ушёл? А?

Отец засмеялся. Зина засмеялась тоже, у неё отлегло от сердца.

– Может быть, когда-нибудь и женюсь. Чего не бывает! – помолчав, задумчиво сказал отец. – Если встретится хороший человек… Если она моих ребят будет любить. И если мы все друг друга будем любить… Как ты на это смотришь?

– И если она мамочку нашу будет любить, – вздохнув, добавила Зина.

– О, уж это-то обязательно! – подтвердил отец. – Но это, может, будет… а может, и не будет никогда. Вот ты, дочка, вырастешь и узнаешь тогда, что человек человека по заказу не выбирает, а что скажет сердце – то и будет. А сердца-то наши, сама знаешь… Ничего прежнего… ещё не забыли…

Голос у отца прервался. Он встал и начал ходить по комнате от окна к двери, от двери к окну.

«Опять папку расстроила! – укладываясь спать, сердито пеняла Зина самой себе. – Ничего потерпеть одна не можешь, скорей уж отца расстраивать…»

Но всё-таки то, что сказал отец, её успокоило.

ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С ЗИНОЙ

Утром Зина слышала, как бабушка, вставая, охала и кряхтела:

– Ох, ох, батюшки, кровные… Как поясницу-то разломило!

– А не надо было вчера тут целую баню устраивать, – сказал отец. – Замучилась вчера – вот и болеешь! Чего ради?

– Как – чего ради? Ты-то ещё, греховодник! Завтра пасха, а он – чего ради!.. Пойти тесто посмотреть – подходит ли.

В школе тоже кое-где бродили разговоры о завтрашнем празднике христианской церкви.

– Девочки, а у Белокуровых пасху справляют! – сообщила курносая, вечно оживлённая, вечно всё знающая Аня Веткина. – Отец – коммунист, а они пасху справляют!

Тамара услышала.

– Ничего подобного! Мы ничего не справляем, – возразила она. – Просто мама велела сделать пасху и кулич испечь. Что ж такого? Просто вкусные вещи. Отчего ж не поесть, если вкусно? Вот ещё! Мы же их в церковь не понесём!

– А что, сладкий творог можно только именно в этот день есть? – запальчиво вмешалась в разговор принципиальная Сима Агатова. – А в другие дни нельзя? Вон у нас в молочной очень часто бывает сладкий творог с изюмом – купи да ешь!

– Ну, уж в этот день… – как-то осторожно, поджимаясь, промямлила Ляля Капустина, последнее время так и ходившая по следам Тамары. – В этот день… как все…

– Как все? – вспылила Сима. – Как кто – все?

– Ну, народ… – Ляля взглянула на Тамару. – Подумаешь, какое дело…

– Народ! – вмешалась Маша Репкина. – Народ уже давно никаким богам праздники не справляет. Эх, вы, а ещё пионерки!

Маша круто отвернулась от них, взяла под руку Симу, а другой рукой – Зину, которая молча стояла тут же, и они все трое пошли по широкому голубому коридору. В конце коридора сияло огромное, освещённое солнцем окно.

– Пионерки тоже! – повторила Маша. – Им всё равно, лишь бы вкусно. Они, если хочешь, и в церковь пойдут!

– Это нечестно – то, что они говорят! – возмущённо сказала Сима. – Пионерки не должны так думать и так говорить!.. Зина, почему ты молчишь?

– Я думаю, – негромко сказала Зина: – а что может Тамара сделать, если её мама захотела кулич испечь? Ведь она у Тамары не спросилась же!

– Ну и правильно. И, конечно, не спросилась. Ну, а у Тамары, у пионерки, должно быть своё отношение к этому? Должно. А у неё нету. Ей лишь бы послаще чего, самое главное! Её это не волнует даже. По-твоему, это по-пионерски?

– Нет, – согласилась Зина, – конечно, не по-пионерски!

Зина сказала и тут же проверила себя: а она разве бабушкиному куличу не радуется? И, к успокоению своему, почувствовала, что нет, не радуется, что бабушка своими церковными разговорами так замучила её, и так устала она бояться, что все эти церковные обряды заинтересуют и увлекут ребят и они вдруг вместе с бабушкой начнут веровать в бога и молиться. Зина так устала от этого, что и кулич и пасха казались ей чем-то враждебным, как опасная приманка в западне. Нет, Зина ничему этому не радовалась.

Они шли по коридору, а Тамара и Ляля Капустина глядели им вслед, внутренне смущённые. Но смущения своего они даже и друг другу показать не хотели.

– Подумаешь! – сказала Тамара. – Уж очень умные чересчур!

– Подумаешь! – повторила и Ляля, не зная, что бы такое сказать ещё. Но ничего не придумала и опять повторила: – Подумаешь!

Зина была согласна и с Симой и с Машей. Пионер должен быть принципиальным всегда и во всём. Но она не знала, какое испытание ждёт сегодня её самоё.

Дома по всей квартире плавал запах сдобного теста. В комнатах было празднично прибрано, стол накрыт самой лучшей скатертью с жёлтой каймой – эту скатерть мама стелила только на Новый год, на Первое мая и на Октябрьские праздники. В спальне перед бабушкиной иконой горела маленькая зелёная лампадка.

Бабушка лежала на диване.

– Пришла? – окликнула она Зину. – Ох, ох… Вот и хорошо. Придётся тебе, Зина, мне услужить сегодня… Прямо не разогнусь после вчерашней-то уборки. Не знаю, как сегодня заутреню выстою…

– А может, тебе не ходить сегодня в церковь, бабушка? – сказала Зина.

– Что ты! Да нешто можно! – Бабушка села на диване и спять охнула, – Это к заутрене-то! Да ведь «Христос воскресе» будут петь!

– А что надо сделать? – спросила Зина, прикидывая в уме, что такое понадобилось бабушке.

– Сходи, матушка, в церковь, освяти куличик, – ласково сказала бабушка. – Ох… сама никак не могу!

Зина повернулась к бабушке и уставилась на неё изумлёнными глазами:

– Что?!

– Ну – что-что! – со скрытой досадой сказала бабушка. – Как будто и невесть что говорю. Сходи, говорю, в церковь, тут недалечко, не на край света посылаю, да освяти кулич, – вот и всё, и ничего больше! Кабы я сама могла, разве бы я просила?

– Я не умею куличи святить, – бледнея от возмущения, ответила Зина и отошла к своему столу.

Ещё этого не хватало, чтобы школьница, пионерка, пошла в церковь кулич святить!

Но бабушка не собиралась уступать Зине.

– А и уметь-то нечего, – возразила она. – Вот завяжу тебе в платочек, да и отнесёшь. А там уж – что люди, то и ты. Поставишь куда надо. Покажут. Батюшка придёт, побрызгает святой водой – и всё. Возьмёшь и обратно принесёшь.

– Бабушка, я пионерка, я не могу ходить в церковь, – сказала Зина как могла спокойнее. – Я не могу. Это нечестно!

– Эко, выдумки какие! – Бабушка начала понемногу давать волю своему раздражению. – Нечестно своей бабушке услужить! Бабушка-то вон не посчиталась, дом свой бросила да к вам приехала… А вот заболела – и конец. Оставайся без праздника!

– Бабушка, пусть Анна Кузьминична снесёт.

– Снесёт она, как же, греховодница такая! – Бабушка махнула рукой. – Давай, говорит, я твой кулич из-под крана попрыскаю, а поп-то, говорит, нешто не такой же водой прыскает. Всё ведь насмех – вот в Москве народ-то какой! Ну, что ж поделать… видно, без праздничка оставаться. Да, видно, пора и вещички свои собирать, да и отправляться опять из земли Халдейской в землю Ханаанскую. Домой, восвояси. Там хоть соседи вокруг меня, а тут? Вот и в родной семье, а одним-то одна, некому кулича освятить!

Зина молчала. Слушала. Так и решила отмолчаться. Но заявление бабушки о том, что она уедет восвояси, испугало Зину.

– А папа? – живо сказала она. – Папа тебя не пустит.

Бабушка тотчас поняла, в какую точку надо бить.

– Ну уж нет! – покачала она головой. – Никто меня не удержит. Отцу твоему, конечно, приятности мало. Нешто хорошо? Родную мать из дома выжили. Вот каких деток воспитал! Ну, а мне что? Мне и дома на печи не дует. Только молча я не уеду. Всё отцу выложу. Один-то раз, единственный бабушка попросила – и на тебе, сделать не хочет!

Зина нахмурилась, опустила голову и угрюмо смотрела, как за стеклом падает капель.

«Что же мне делать? – думала Зина. – Ну что же мне теперь делать?»

Если бы можно было сейчас прибежать к Елене Петровне и всё-всё ей рассказать! Но как же прибежишь? Ведь она ещё не в школе, а домой к ней не прибежишь когда вздумается. И когда же бежать, если бабушка – вот она! – стоит над душой неотступно со своим куличом?

Зина пожалела сейчас, что не рассказала про свои домашние дела Елене Петровне в тот день, когда ходила навещать её. Зина только сидела и радовалась, что снова видит её, слушает ласковый, живой разговор, ощущает её доброе присутствие… Да и как было рассказывать? Тут же сидели и другие девочки – Сима, Фатьма, Шура Зыбина. И ещё Аня Веткина, которая сейчас же всё это и разнесла бы по всему классу. Елена Петровна сказала, что скоро придёт в школу… Да, она скоро придёт. А вот что же делать Зине сегодня?

Бабушка шумно вздохнула, охнула и поднялась с дивана:

– Ох… Видно, нет у меня никого. Ни внучки, ни сына…

Зина устало отвернулась от окна и поглядела на бабушку. Она уже знала, что будет дома, когда вернётся отец: расстроенное лицо бабушки красноречиво говорило об этом. Зина почувствовала, что у неё больше нет сил выдержать домашний разлад. Воля её надломилась.

И, как всегда, когда у человека ослабевает воля и когда он устал от сопротивления, начинают появляться откуда-то мелкие, компромиссные доводы, которые могут вывести из трудного положения.

«Может, сходить, освятить ей этот кулич? – подумала Зина. – Ну что я от этого сразу верующая стану, что ли? Ну, она верует, ей это нужно. А если бы она меня за лекарством послала, я ведь пошла бы! Должна же я, правда, делать, если бабушка велит… Она же всё-таки моя бабушка. Я обязана…»

Но главная мысль, которая диктовала ей это, была та, что вот сходит она с куличом – и в доме всё будет тихо, и никто никуда не уедет, и отец не расстроится.

Бабушка раза два взглянула на Зину и достала из кармана своего фартука носовой платок.

– Ну что ж… значит, я без праздничка… – Бабушка приложила платок к глазам. – Значит, так и останусь…

– Бабушка, я пойду! – остановила её Зина. – Где твой кулич?

Бабушка всхлипнула ещё разок и сразу перестала плакать – как ребёнок, которому дали то, что он просил. Кулич уже был приготовлен – высокий, с тёмными глазками изюма и с белой сахарной поливой наверху. На этой поливе лежали две буквы из румяного теста: «X. В.» – «Христос воскрес».

«Ну и зачем это всё надо ей, – с тоской думала Зина, принимая белый узелок с куличом, – если никакой Христос никогда и нигде не воскресал? Ведь она уж большая, старая даже, а как же она может этому верить?»

– А ты – переулочком, – учила бабушка Зину. – Не ходи по улице-то… Переулочком, а потом проходным двором. Вот тебя и не увидит никто, уж коли тебе совестно с куличом идти.

Зина, не отвечая, оделась, засунула поглубже под пальто свой пионерский галстук и, взяв поудобнее белый узелок, вышла из дому.

Зина шла по улице с опущенными глазами, и ей казалось, что все прохожие глядят на неё, качают головами, улыбаются насмешливо или осуждающе сдвигают брови. Сверкало солнце в лужах, чирикали воробьи, где-то звонко лаяла собака, смеялись мальчишки, гукали автобусы, покрикивал на заводском дворе маленький паровозик… Весна, заполняя улицы, делала их шумными и весёлыми.

Зина, ничего не видя и ничего не слыша, с опущенными глазами и крепко сжатым ртом, пробиралась к церкви. Ах, если бы сделаться ей маленькой-маленькой, такой, что прошла бы она по улицам и никто бы её не увидал! Иногда Зина поднимала голову и быстро оглядывалась вокруг: не идёт ли по улице кто из знакомых девочек? Не следят ли за ней чьи-нибудь глаза?

В глухом переулке никого не было. Шли пожилые женщины, шли старухи с такими же белыми узелками в руках. Вот ещё и дяденька какой-то идёт – тоже с куличом.

Из-за крыш маленьких старинных домов наконец показались круглые купола притаившейся среди них церкви. Кресты ярко блестели на солнце – один повыше, другой пониже. На том кресте, что пониже, уселась пара шустрых воробьёв, прочирикала что-то и улетела снова…

Зина, успокоенная тем, что церковь уже близко и что ей, к счастью, никто по пути не встретился, проводила взглядом этих воробьёв и улыбнулась им.

Но тут же, будто кто толкнул её, Зина оглянулась и увидела Тамару Белокурову. Тамара шла откуда-то со своей матерью. Зина прибавила шагу, надеясь свернуть за угол, пока Тамара не увидела её. Тамара в этот момент обернулась в её сторону и приподняла руку в пёстрой рукавичке… Увидела? Нет?