Текст книги "Старшая сестра"

Автор книги: Любовь Воронкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

КРАСНЫЙ АМАРИЛЛИС

Антон аккуратно выполнял классное поручение. Его подшефное окно было всегда в порядке, цветы зеленели. Антон поливал их, как научила учительница: не часто, потому что зима, и как следует, чтобы весь ком земли был смочен, а не только верхний слой. Он наливал воды в горшок и следил, как она постепенно проходила сквозь землю и выступала на поддоннике.

Потом он снимал с бегонии пожелтевшие листочки. Протирал сырой тряпочкой жёсткий тёмно-зелёный фикус. И старательно опрыскивал водой пушистую шапку аспарагуса – этот цветок любил влагу.

– Вот какой хороший садовник наш Антон! – сказала сегодня учительница. – Поглядите, какое зелёненькое у него окно! Из всех окон самое хорошее. Это потому, что он хорошо выполняет поручение класса.

– А завтра ещё лучше будет! – сказал Антон.

– Чем же лучше? – спросили ребята.

Но Антон сделал загадочное лицо:

– Увидите!

А когда прибежал домой, то сразу сунулся к цветам. Интересовал его только один горшок – луковица амариллиса. Там, рядом с двумя молодыми нежно-зелёными длинными листьями, поднимался толстый росток с тугой почкой на верхушке.

– Скоро расцветёт! – радостно крикнул он. – Зина! Зина, погляди-ка, уже можно в школу тащить!

Но Зины не было дома. На его зов из кухни пришла бабушка:

– Ты что кричишь? Кого тащить?

– Бабушка, – смеясь от радости, сказал Антон, – видишь, что цветок-то вытворяет? На улице снег, а ему хочется цвести!

– Хороший цветок! – сказала бабушка.

– Я его завтра в школу отнесу! У меня классное поручение за цветами смотреть. А я сегодня сказал, что окно моё ещё лучше будет – вот и правда будет! Как расцветёт весь красный – вот будет красиво! А нет?

– А с какой стати ты его в школу понесёшь, скажи, пожалуйста? – вдруг возразила бабушка. – Не дам я тебе его в школу! Нешто можно? И цветок хороший, и горшок денег стоит.

– Что ты, бабушка! – огорчился Антон. – Мне надо обязательно его в школу отнести. Я же обещал!

– Подумаешь, важность – обещал!

Антон глядел на неё удивлёнными глазами. А разве можно не делать, раз обещал?

– И мне тогда мама разрешила… Она мне этот цветок дала.

– Эх, мама твоя! – Бабушка, открыв комод, энергичными движениями разбирала и укладывала бельё. – Мама твоя, только дай ей волю, всё раздала бы! Копеечку беречь не умела… А жалко, что ли, незаработанного? Муж добудет!

Антон не совсем понимал, что она говорит. Он понимал только одно: бабушка плохо говорит о его маме. Антон насупился, замолчал и принялся ковырять пальцем землю в горшке своего амариллиса. Сердце его возмущалось. Ему было неприятно, что она трогает мамино бельё и кладёт его по-своему… Он смутно чувствовал, что должен защитить свою маму от бабушки, но как защитить? Бабушка большая, сердитая, её даже отец побаивается, а он, Антон, ещё вон какой маленький!

Бабушка словно угадала его мысли.

– Ну, что взъерошился, как воробей? – сказала она. – Нешто я неправду говорю? И нешто плохому учу?

– Плохому! – неожиданно вырвалось у Антона, и он тут же будто съёжился весь, испугавшись своей смелости.

– Во как! Поглядите-ка на него! – У бабушки из рук, развернувшись, выпала большая простыня. – Это родная бабушка твоя тебя плохому учит? Ах ты, глупец! Что же лучше – отдать или себе взять, а? А ну-ка, скажи? – Бабушка засмеялась, уверенная в своей правоте.

А Антон пробормотал:

– Себе взять, конечно, лучше… А если обещал?..

– «Обещал, обещал»! Ну, вчера обещал, а сегодня отказал! – сказала бабушка. – Вот и весь сказ!

Но здесь Антона сбить было нельзя. А что отец скажет? А Зина? Она скажет: ты не держишь своего слова, я тебя не уважаю!..

Антон в тоске вышел в прихожую, надел пальто, надвинул треух и отправился искать Зину.

Зина сидела у Фатьмы. В маленькой комнате было тесно. Простые, с прямыми спинками стулья жались к накрытому клеёнкой столу; из-за шкафа, занявшего целый угол, дверь в комнату наполовину не открывалась… Но Зине всегда нравилось в этой комнате. Когда-то, ещё совсем маленькими девчушками, они с Фатьмой залезали под этот стол, спускали пониже клеёнку и, затаившись, сидели там. А тётя Дарима, делая вид, что никак не может найти их, ходила по комнате, заглядывала во все углы, и в шкаф, и даже в ящик с дровами, кричала, звала их… Потом поднимала клеёнку и спрашивала:

– А это кто здесь спрятался?

И Зина с Фатьмой с визгом и смехом вылезали из-под стола.

Эта комната была для Зины как свой дом. На узенькой тахте у печки они грелись, придя с мороза; в углу за тахтой жили их куклы… На облупившемся подоконнике широкого окна, где всегда было зелено от цветов, они с Фатьмой, выполняя школьное задание, проращивали фасоль и горох…

Особенно хорошо было в этой комнате сейчас. Солнце только что село, отсвет вечернего неба наполнял комнату. Слабое сияние его лежало на жёлтой клеёнке, на белых кафелях печки, на переплётах рам, и от этого нежного тёплого освещения комната казалась нарядной и радостной.

А может быть, оттого Зине казалась эта комната такой нарядной и радостной, что ей было здесь очень уютно и спокойно. Здесь они могли с Фатьмой сколько угодно болтать и смеяться, и никто не вмешивался в их разговоры, никто не останавливал их. Дарима вечно что-нибудь делала во дворе. А когда она была дома, то это ещё лучше. Дарима сама любила и болтать и смеяться с девочками, любила выспрашивать все школьные новости: и кто как отвечал сегодня, и какую отметку получили, и что было на пионерском сборе, и когда будет какой-нибудь школьный вечер – пусть ей заранее скажут, она тоже обязательно придёт на этот вечер!

Сейчас, в этот закатный час, девочки сидели одни. Зина рисовала, расположившись посередине стола, а Фатьма, забравшись на стул с ногами и навалившись на стол, смотрела.

На подоконнике, тесно уставленном цветами, стоял на высокой подставочке красный амариллис – гордость и радость Даримы. Эту луковицу она добыла у кого-то из жильцов, заботливо выхаживала её, давала отдыхать в зимние месяцы и не забывала поливать в жару. Луковица выросла и расцвела. За окном лежал сугроб. Серебряный морозный узор, тронутый розовыми искорками, светился по краям стёкол. А красные лепестки амариллиса пламенели под лучами заката. Зина рисовала этот цветок, старательно подбирая и смешивая краски. Ей так хотелось передать красное сияние этих лепестков, их атласную свежесть и эти узенькие чёрные тычинки, доверчиво и мило глядящие из раскрытых чашечек…

– Получается… – шёпотом, словно боясь спугнуть то, что возникало под рукой Зины, сказала Фатьма. – Ой, Зиночка, получается…

Зина, не отвечая, вся охваченная неспокойной радостью творчества, ловила кисточкой отсвет солнца на лепестках, ловила и торопилась, потому что солнце это становилось всё бледнее и бледнее…

Дарима с Фатьмой жили в маленьком домике – в дворницкой, – который стоял, прижавшись к высокой кирпичной стене соседнего дома. У них были свои сени, своё крыльцо, свой палисадник под окнами. Заснеженные кусты сирени и высокие тополя дремали у самых окон, погружённые в неподвижность зимнего покоя.

Кто-то вдруг пробежал мимо этих окон. Хлопнул дверью, загремел оставленной в сенях лопатой. Фатьма проворно соскочила со стула и выбежала в кухню: кто там явился?

Явился Антон, подрумяненный морозом и с застывшими слезами на глазах.

– Зина у вас?

– У нас, Антон! – Фатьма тотчас принялась раздевать парнишку. – Иди скорей приложи руки к печке, у нас печка тёплая!

– Ты как хвост у меня, Антон, – сказала Зина, увидев брата: – куда я – туда и ты.

– Да-а… – проворчал Антон и шмыгнул носом, собираясь заплакать, – а если она цветок не отдаёт!

– Цветок?

– Ну, мой цветок! Я его в школу обещал… Мне ещё мама дала. А она не отдаёт!

Закатное небо погасло. Тёплые отсветы в комнате исчезли, красный цветок потускнел. Зина положила кисточку.

– А нельзя – если в школу не нести? – осторожно спросила Фатьма.

– Нельзя, – ответила Зина, – он обещал.

– Я обещал, когда будет расцветать… – Антон захлюпал. – А вот он уже и расцветает. И мама говорила… А она теперь не отдаёт!

– Это кто такой здесь сырость разводит? – послышался весёлый голос Даримы.

Она вошла, свежая и румяная, стряхнула иней с платка, зачесала гребёнкой чёрные вьющиеся волосы.

– Это ты, Антон, сырость разводишь? Что с тобой случилось? Ах ты, снегирь краснощёкий!

Не успели девочки объяснить, что случилось, как в дверь раздался негромкий стук. Фатьма побежала открывать.

– Ой! – В голосе Фатьмы прозвучало удивление. – Это ты?

– Кто такой? – спросила Дарима.

В комнату вошла Тамара Белокурова. Зина и Фатьма переглянулись.

– Девочки, я к вам, – стараясь держаться как можно свободнее, сказала Тамара. – Что вы делаете?

– Когда приходят в дом, то с хозяевами здороваются, – вдруг сказала Дарима. На её круглом лице появилось надменное выражение.

Фатьма, зная её горячий, обидчивый нрав, испугалась:

– Мама, ну что ты!..

Но Дарима будто не слышала.

– А если инженеровы дочки не хотят здороваться с дворниками, – продолжала она, – то пусть они к ним не ходят.

Тамара смутилась. Одно мгновение она колебалась – может, ответить дерзостью и уйти? Резкие слова так и просились на язык.

Но тут живо вмешалась Фатьма:

– Мама, что ты! Она не успела ещё поздороваться. А ты скорей кричать!

– Я не успела, – сказала Тамара, переломив себя, – только хотела…

Дарима что-то проворчала в ответ и вышла в кухню.

– Тамара, иди садись к печке! – начала суетиться Фатьма, незаметно поглядывая на Зину.

Зина молчала. Тамара почувствовала, что она прервала какой-то разговор, подметила слёзы на глазах Антона. И, поглядев на Фатьму и Зину, сказала:

– А что это у вас случилось? Мальчик плакал, что ли?

– Так, случилось… – уклончиво ответила Зина.

Но Фатьма не стала скрывать:

– Антону надо цветок в школу отнести. А…

Толчок под столом прервал её, она взглянула на Зину и всё поняла.

– …цветок сломался!

Зина улыбнулась – хорошая подруга Фатьма! Разве Зине хочется, чтобы все люди знали, что они не ладят со своей бабушкой!

– Вот так беда! – засмеялась Тамара. – Да если хотите, я вам розочку принесу! У нас есть розочка, летом цвести будет. Хочешь розочку, Антон?

Антон со вздохом покачал головой:

– Мне нужно мою луковку… она ничуть не сломалась. Она расцветёт завтра.

– Не сломалась? – Тамара подозрительно посмотрела на Зину и Фатьму.

Они что-то скрывают от неё, отстраняют её от себя. Отец сказал, что она сама виновата, что у неё нет друзей, а чем же она виновата? Вот она хочет, чтобы у неё были друзья, она пришла к ним, а они отстраняются, она мешает им. Но она не уйдёт. Она сейчас что-нибудь такое придумает, такое интересное…

– Девочки, а знаете что? – начала она с оживлением. – Давайте соберёмся все трое и пойдём в Планетарий!

– А мы же в ту пятницу идём в Планетарий всем отрядом, – напомнила Фатьма. – Ты забыла?

Тамара чуть-чуть растерялась. Но тут же снова приняла оживлённый вид:

– А, правда, я забыла! Но вот я что хотела сказать, девочки… А что, если… а что, если… – Тамара торопливо придумывала, что сказать. – А что, если бы нам поехать в Парк культуры на каток! Я бы у мамы попросила на нас на всех денег…

– Мне отец сам даст денег, – возразила Зина, – только ведь у нас же свой каток близко…, Тамара с напускным оживлением говорила о том, как в Парке культуры весело, и как там много народу, и какая там музыка, и какие фонари…

Потом она заговорила о новой книге, которую ей принёс отец, – стихи советских поэтов. А что, если её читать всем вместе, вслух?

Тамара говорила и чувствовала, что всё это зря. Девочки отвечали вяло. В ней начинали закипать раздражение и обида – как она старается, как она хлопочет, как она добивается их дружбы, а они только и ждут, когда она уйдёт! Гордость её взбунтовалась.

– Ну ладно, я пошла, – сказала она и встала.

Подруги не удерживали её.

Тамара шла домой раздражённая, обиженная, уязвлённая.

«Вот я сегодня скажу отцу! – повторяла она. – Только всё я виновата, всё я! А если они меня не принимают!»

Оскорблённое самолюбие напоминало ей слово за словом весь её неудавшийся разговор. И она понять не могла: как это случилось, что она пришла к девочкам, чтобы подружиться, а они не захотели? Ей всегда казалось, что лишь бы она захотела подружиться, а уж с ней-то, конечно, захотят! И вот почему-то нет! Тамара не знала, что дружбу нельзя добывать холодным расчётом и что даже самый недалёкий человек всегда почувствует, если ты подошёл к нему со сладкими словами, но с сердцем расчётливым и равнодушным.

«Ну, а что у меня, подруг, что ли, нет? – утешала себя Тамара. – Подумаешь, только они две на свете? С кем захочу, с тем и подружусь… А ещё со Стрешневой на ветке обещались! Вот сейчас приду домой и выброшу эту ветку!»

С твёрдым решением тотчас же выбросить заветную дубовую ветку она вошла в свою комнату. Вошла… и остановилась посреди комнаты: «А где же эта ветка? Куда же я положила её тогда?»

А ветки давно уже не было в доме: Ирина убирала комнату и вместе с мусором выкинула её в тот же день, когда Тамара принесла её из лесу…

Дарима, как только за Тамарой закрылась дверь, вошла в комнату. Она была очень сердита.

Фатьма посмотрела на неё и покачала головой:

– Ой, мама, ты как маленькая всё равно! Ну что ты сердишься? Ушла из комнаты… Разве это хорошо?

– Хорошо, – ответила Дарима. – Кого не люблю – на того и глядеть не хочу.

Зина улыбнулась. Ох, тётя Дарима! Кого не полюбит – то уж не полюбит. И ничего тут не сделаешь.

Чтобы разогнать неприятное чувство, оставленное посещением Тамары, и восстановить всегда милую теплоту этой полной цветов и тишины комнаты, Зина сказала:

– А я какую книжку видела сегодня в библиотеке! Толстая, с картинками – «Цветоводство и садоводство»!

Зина знала, что надо сказать и на какую дорожку свернуть разговор. Дарима тотчас просияла, и полные её губы раскрылись в улыбке.

– А ну-ка, сядь сюда к печке, белый преничек, со мной рядышком, и получше, получше расскажи!

Все, посмеиваясь от удовольствия, уселись к печке, на маленькую тахту. В самую середину уселся Антон.

– Только Изюмки нет, – сказала Фатьма.

– А Изюмка тоже бежит! – вдруг крикнул Антон. Зина вскочила, а за ней Фатьма, и обе бросились к окну. По снежной дорожке от зелёной калитки мелкими шажками бежала Изюмка.

Зина вышла, встретила её.

– Я от бабушки убежала! – сообщила Изюмка в восторге. – Она велит: гуляй во дворе! А я не хочу. Я сказала: пойду к Зине. И пошла! Меня Петушок проводил. А бабушка сказала: ну и пожалуйста, иди, я без вас не заплачу. Я и пошла, потому что Петушок сказал: Антон пошёл к Зине в зелёненький домик!

– Всё ясно, – сказала Зина.

А Фатьма, схватив Изюмку, принялась раздевать её, целовать, тискать, а потом сказала, что всё равно её съест когда-нибудь, потому что очень любит изюм, и усадила вместе со всеми на тахту.

– А теперь, Зина, расскажи, какой там сад нарисован, – попросила Дарима. Самой сладкой мечтой её было стать садовником или хоть поработать в каком-нибудь большом, богатом саду. – Какие цветы сажают?

Зина бегло просмотрела книгу «Цветоводство», но картинки были такие, что ей показалось, будто она сама побывала в этом необыкновенном саду. Она видела голубую полянку, засеянную незабудками и окаймлённую белыми цветами. Среди этой полянки, будто зелёные островки среди голубого озера, стоят кудрявые кустарники, и это очень украшает полянку. Она видела там яркие придорожные грядки из крупноцветных цинний, красных, оранжевых и жёлтых. Там были круглые и квадратные водоёмы с белыми чашечками и круглыми тёмными листьями лилий, плавающими на светлой воде. Там поднимались высокие кустики львиного зева богатых колеров – чисто белые, тёмно-пурпурные, светло-розовые с медно-красными и оранжевыми пятнами. Запомнилась ей вербена, прелестные зонтичные цветы которой припадали к земле на пришпиленных ветках и создавали огненно-красные, белые и тёмно-синие бордюры. И особенно – розы. Чайные, бенгальские, ремонтантные… И вьющиеся розы, которые поднимаются по стенам здания, как плющ, и всё закрывают густой листвой и маленькими яркими цветами…

Все слушали рассказ Зины, будто сказку.

– Дочка Фатьма, расти скорей! – крикнула Дарима. – Давай расти скорей, учись скорей, учительницей скорей делайся!

– Скоро вырасту! Только ты в бок меня не толкай! – смеясь, отвечала Фатьма.

– А когда скоро? – Изюмка вскочила и забралась на колени к Фатьме. – Завтра вырастешь?

– Вырасту!

– А с кого?

– Завтра – с маму, а послезавтра – со шкаф. А через неделю – с дерево!

Изюмка удивлённо глядела на неё с минуту, а потом начала смеяться, потому что все засмеялись.

– А, я знаю, ты шутишь!

– Вот как будет Фатьма у нас учительницей, – начала мечтать Дарима, – то мы поедем с ней в большую школу, в село. И там у нас будет большой сад, и мы с ребятами там всё сделаем – голубую полянку сделаем и розы посадим!.. Зина, принеси мне эту книгу, я пока буду учиться, как эти цветы сажать!

– Я тебе принесу, – пообещала Фатьма, – успокойся.

– А там луковицы красные тоже были? – спросил Антон.

Зина посмотрела на него:

– Антон, как же нам всё-таки с твоей луковицей-то быть?

– С какой луковицей? – спросила Дарима.

Зина и Фатьма рассказали о затруднении, появившемся у Антона.

– Вот какое дело… – сказала Дарима, покачав головой. – Значит, не отнести – нельзя. Обещал. А нести – нечего. Вот так дело…

Она посмотрела на свой красивый амариллис, полюбовалась им с минутку, будто желая, чтобы хоть в глазах у неё осталось отражение его красных лепестков, и сказала:

– Бери, Антон, мой цветок и отнеси. А что думать?

– Бабушка сказала, что брать – лучше, а отдавать – хуже. Значит, тебе, тётя Дарима, хуже? – спросил Антон, и по глазам его было видно, что он решает очень важный для себя вопрос.

Зина покраснела, а Дарима рассмеялась:

– Ах ты, маленький мужичок-чудачок! Ишь ты, о чём он думает! Ну, а если мне хуже, тогда что?

– Тогда я не возьму.

Антон опустил глаза и засопел носом.

– Э, сейчас заревёт! Сейчас заревёт! – указывая на него пальцем, закричала Изюмка.

– Не реви, Антон, – сказала Дарима. – Кому – лучше брать, а кому – лучше отдавать. Вот если ты возьмёшь цветок и отнесёшь в школу, будет хорошо. Правда?

Антон охотно кивнул головой.

– А раз тебе будет хорошо, то мне от этого – ещё лучше. Ты, Антон, понял?

Антон поднял голову, улыбнулся, и круглые глаза его просветлели. Яснее всего он понял одно: завтра утром он возьмёт цветок и отнесёт в школу, и будет всё, как он думал: среди зелени загорится на окне красный цветок, и как все будут в классе радоваться, и как будут любоваться его цветком. И, может, из другого класса прибегут посмотреть. А учительница, наверно, скажет: «Вот как наш Антон Стрешнев любит свою школу!»

Антон соскочил с тахты и пощупал пальцами землю в горшке – не сухая ли.

– Подумаешь, садовод! – засмеялась Фатьма.

А Зина упрекнула:

– Эх, ты, а «спасибо» за тебя кто скажет?

ВЕРА ИВАНОВНА РАЗГОВАРИВАЕТ С ЗИНОЙ

В школе жизнь шла своим чередом. Зина выправила свои отметки и снова заняла место среди хороших учениц. Староста класса Маша Репкина с удовольствием отмечала это в своём дневнике, где записывала все классные дела и события.

Сима Агатова, председатель совета отряда, тоже перестала тревожиться за судьбу пионерки Зины Стрешневой. Зина охотно разрисовывала стенную газету, занималась в кружке рисования, не пропускала сборов отряда, аккуратно выполняла все поручения, которые давались ей. Поручили ей навестить снова заболевшую Катю Цветкову – Зина навестила. И не только навестила, но сумела устроить так, что к Цветковой стали ходить каждый день то Шура Зыбина, то Фатьма, то Вера Кузнецова – одна из лучших учениц класса. И Зина зорко следила, чтобы Катя ни на один день не оставалась без уроков до тех пор, пока не выздоровеет. Сделано это было тихо, без суеты. Так тихо, что даже сама Катя не узнала, кто так неустанно всё это время заботился о ней.

Потом поручили Зине у подшефных малышей-первоклашек организовать классную библиотеку. В помощь ей дали Тамару Белокурову.

Совет отряда не знал, как вовлечь Тамару хоть в какую-нибудь пионерскую работу. И решили прикрепить к Зине – Зина её подтянет.

Но Тамара, как только узнала, что её дают в помощь Зине, обиделась:

– Почему это меня ей в помощь? А может, её мне в помощь?

Сима хотела объяснить Тамаре, что Стрешнева любит малышей и лучше сумеет с ними сговориться, но Зина перебила её:

– Ну какая мне разница? Пускай буду я в помощь ей!

Так и записали, как хотела Тамара. Но на деле всё-таки вышло, что всю работу вела Зина: объясняла ребятишкам, какие книжки надо принести, сама ходила по классам и просила, чтобы девочки приносили книжки для маленьких, у кого что есть. А потом сидела с первоклашками во время больших перемен, учила их обёртывать собранные книги, надписывать, подклеивать. Тамара иногда подходила к ним, глядела и опять исчезала. Ну что это за работа – скука одна, и только! Зина любит малышей, ну пусть она с ними и возится.

Дело делалось, и опять никто не слышал, когда и как оно сделалось. Не слышала об этом и Вера Ивановна.

Веру Ивановну мало интересовала эта тихая, незаметная девочка Зина Стрешнева. Но всё-таки она исполнила просьбу Марьи Васильевны и поговорила с ней. Она подозвала её к столу, перед тем как начать занятия. Зина, немножко оробев, подошла. Почему её зовут к столу перед всем классом?

– Как ты живёшь? – спросила Вера Ивановна.

Зина съёжилась под её светлым холодным взглядом.

– Ничего, – сказала она.

– Теперь у тебя есть время делать уроки?

– Да. Теперь есть время.

– Но ты помогаешь бабушке?

– Помогаю.

– Значит, всё уладилось. – Вера Ивановна нашла, что тут нелишне улыбнуться: тонкие, бескровные губы её раздвинулись и показали белизну превосходных зубов. – Ну и отлично! Садись… Девочки, начинаем урок.

Итак, в школе у Зины дела шли своим чередом. Отметки получала хорошие, пионерские поручения честно выполняла. Зина была чисто одета и никогда не опаздывала на занятия. Всё было хорошо.

И никто не замечал, что Зина давно уже не ходит на каток, что она редко смеётся, что она бледна, задумчива, всегда озабочена чем-то, будто носит в душе какую-то тяжесть и устала от этой тяжести. И всегда она спешила домой. Кончаются уроки – и она бежит, как будто у неё дома пожар.

– Нелюдимка эта Стрешнева! – сказала однажды Тамара Белокурова, глядя вслед Зине, которая быстрым шагом шла впереди.

– И правда, – кивнула закутанная в пуховый платок худенькая, похожая на цыплёнка Катя Цветкова. – Когда ко мне приходила, то была какая-то… ну, дружная. А теперь какая-то… ну, недружная. Всё почему-то молчит…

– А потому что нелюдимка, – подтвердила Тамара, – и воображала. Они с Фатьмой всё время воображают.

Вдруг крепкий снежок ударил её в спину. Тамара живо обернулась. Девочки из их класса, собравшись в сквере, смеясь хватали снег и лепили снежки.

– А, вот как! – Тамара перебежала дорогу и, увёртываясь от снежков, сама принялась хватать снег.

Тамара была ловка и проворна и так закидала девочек снежками, что они закричали и запросили пощады.

Катя Цветкова осталась на тротуаре и, улыбаясь, смотрела на этот снежный бой. Сама она, нежная и слабая, вступить в этот бой не решалась. Раза два она взглянула в сторону Зины. Мелькнула смутная мысль: а может, догнать, остановить или пойти с ней вместе?.. Ведь Зина помогала Кате заниматься, когда она была больна… Но синее пальто Зины уже исчезло за углом. А девочки так шумно и весело сражались и смотреть на них было так интересно, что Катя осталась стоять на тротуаре.

Зина сегодня возвращалась домой одна. Фатьма зашла в библиотеку, а Зина не могла её дожидаться. Если задержишься где-нибудь, то бабушка обязательно скажет: «Опять пробаловалась где-то? Тут с ног сбиваешься, а она, как маленькая, бегает по улицам. Распустила вас мать-то!», Сначала Зина защищалась, возражала. Но постепенно, сама не зная как, всё больше и больше подчинялась тяжёлой воле бабушки. Бабушка считала, что ходить на каток – это мальчишеское дело, и незачем Зине туда ходить, только одёжу рвать.

…Искромётная радость катка, летящие по льду конькобежцы, весёлые, румяные лица, вьющиеся снежинки, музыка… И сама летишь, как птица, – коньки несут тебя, они словно рады разбегу, который даёт нога, они мчатся, еле касаясь льда, а у тебя замирает дух и от быстроты и от какого-то ни с чем не сравнимого счастья. А рядом бегут девочки-подруги и догоняют друг друга, перегоняют, кружатся или, взявшись за руки, плавно идут, чуть склоняясь то в одну сторону, то в другую… И, отдохнувшая, с какой весёлой душой возвращаешься всегда с катка!

Так было всегда. А теперь не так. Теперь только лишь Зина снимет коньки, только выйдет из ворот парка на улицу, как улыбка уже пропадает у неё, и чем ближе подходит к дому, тем тяжелее на сердце. Скрывая тревогу, Зина прощается с подругами, стараясь казаться весёлой. Но остаётся одна с Фатьмой, и Фатьма видит, как сдвигаются её тоненькие бровки и поджимаются губы.

– Боишься бабушку? – спрашивает Фатьма.

– Боюсь, – тихо отвечает Зина.

И обе они молча идут до дома. Фатьме жалко Зину, но что же сделаешь? А Зину охватывает тоска от мысли, что её сейчас опять начнут бранить дома.

И дома начинают бранить.

– Уроки бы учила получше, – говорит бабушка и, опустив на колени шитьё или вязанье, укоряюще смотрит на Зину. – На что надеешься? Ты уже большая, пора за ум браться. Нешто можно целый вечер без дела бегать? Ведь ты сирота, должна вот как за дело цепляться!

Бабушка бранит. А ребятишки, как только появляется Зина, бросаются к ней, будто неизвестно сколько времени её не было дома. Видно, скучают они без неё; видно, без неё им и холодно и одиноко. Ведь она их старшая сестра!

Тяжело каждый раз слушать упрёки. И жалко ребятишек. И Зина перестала ходить на каток. Бабушка не внесла в дом тепла, которое так нужно детям.

Постепенно бабушка Устинья вытеснила из дома и её подруг. Особенно не нравилось ей, что Зина дружит с Фатьмой.

– Ну, что ты не найдёшь себе подружки настоящей! Какая от неё корысть? Я гляжу – нет у тебя соображения, как и у матери не было. Эхма! Людей ведь тоже надо себе подбирать: хороших, видных – глядишь, потом пригодятся в жизни, помогут, устроят на хорошее местечко… Ведь ты сирота! Да улыбнись кому надо лишний раз, да поклонись пониже – голова-то не отвалится. А у вас ведь всё гордость какая-то… Ну, с гордостью в жизни далеко не уйдёшь!

Зина только глядела на неё отчуждёнными глазами и молчала, крепко поджав губы. Она уже по опыту знала, что спорить не надо: бабушку ни в чём нельзя было разубедить. Лучше всё это пережить молча: и обиду, и возмущение, и презрение, которое Зина смутно чувствовала, но не хотела признаться себе, что это чувство копится в её сердце, как горький и тяжёлый груз. Дружить из расчёта! Не водиться с Фатьмой потому, что от неё корысти нет! Если бы мама слышала это! И если бы отец это знал!

А отец ничего не знал. Он чувствовал, что в доме нет настоящего мира и покоя. Но, может, и не признаваясь самому себе в том, что не хочет знать настоящей правды, был доволен и тем, что внешний мир был сохранён. Как-нибудь, как-нибудь… Ну, а что же делать? Жить-то на свете надо! И ведь всё-таки детям лучше с бабушкой – они умыты, они сыты, одеты… Иногда он спрашивал, делая весёлое лицо:

– Ну, дочка, как у нас с тобой дела?

– Ничего, папочка. Всё хорошо, – отвечала Зина улыбаясь. – Пятёрку по русскому получила.

– Молодец! Значит, пятёрка?

Отец гордился и радовался – вот и опять Зина учится на пятёрки! Но он замечал в её глазах затаённую печаль, замечал, что нет в ней прежней весёлости, и, подавляя вздох, говорил сам себе: «Что же делать… Что же делать… Мать из могилы не поднимешь».

Так шли однообразные, как бы притушенные дни. Как будто всё хорошо, всё благополучно, а на сердце тяжело, тесно, трудно. Человеку нельзя долго жить без радостей, с таким стеснённым сердцем, и Зина всё чаще и чаще обращалась к отсутствующей Елене Петровне. Она звонила много раз, и каждый раз Артемий отвечал:

– Получше. Но к ней нельзя. Ясно?

– Ясно.

И Зина со вздохом клала трубку.

Но вдруг среди вереницы сереньких дней блеснул один денёк радостью.

В этот день Зина, как всегда, торопилась из школы домой. Хрусткий, слегка подтаявший снег резко блестел на солнце. В воздухе бродили неясные запахи, напоминающие о весне. О том, что весна где-то близко, напевала и тоненькая капель, падавшая с пригретых крыш на солнечной стороне.

Ох, как хорошо сегодня! Как не хочется идти домой! Такие дни, когда что-то ещё неизвестное, неуверенное, тревожное и радостное происходит в природе, – Зина такие дни тонко чувствовала и любила их. Нежное предчувствие весны волновало и тревожило её. Гудок маленького паровозика снова, как и в прежние годы, звал куда-то в неизвестные страны, полные чудес и радостных неожиданностей.

На крышах, под застрехами, на мостовых и на деревьях азартно щебетали отогревшиеся на солнце воробьи. От этого весёлого птичьего щебета и от звона капели, от её огнистого блеска будний день показался праздником. Зина замедлила шаг, а потом неожиданно для себя свернула на другую улицу – пройдёт полквартала и вернётся к дому с другой стороны. Хотелось ещё послушать воробьёв и посмотреть на капель. Ведь можно же иногда хоть немножко опоздать из школы!

Зина прошла полквартала, хотела уже свернуть переулком на свою улицу, но увидела на той стороне будочку телефона-автомата. Может, позвонить? Может, сегодня Артемий скажет что-нибудь новое? Но если и не скажет, она всё-таки позвонит и хоть что-нибудь да услышит об Елене Петровне.

Зина торопливо расстегнула сумку. На дне, под книгами, у неё всегда хранится в запасе монетка для автомата. Набирая номер, она спешила придумать такие слова, на которые Артемий отвечал бы не очень лаконично.

– Слушаю!

– Артемий, ты не можешь спросить, когда Елена Петровна придёт в школу?

– Сейчас спрошу.

– Сейчас?!

«Он сказал «сейчас», а у кого же он спросит?»

И вдруг знакомый голос, такой ясный и тёплый, окликнул Зину из трубки:

– Это ты, Зина? Здравствуй, девочка!

– Елена Петровна!..

– Да, это я. Как дела у тебя? Как ты живёшь? Как дома?

Зина не знала, что отвечать и на какой вопрос отвечать. Да это было и неважно – как её дела и как она живёт. Важно, что Елена Петровна уже дома, что она ходит, что она разговаривает!

– Ой, Елена Петровна!.. – повторяла она и больше ничего не могла сказать.

Учительница всё поняла. Она тихонько засмеялась и сказала:

– Теперь можно меня навестить. Хотя бы в воскресенье…

Зина бежала домой, размахивая школьной сумкой. Ей хотелось прыгать, петь и выкрикивать на всю улицу: «Елена Петровна вернулась! Мы к ней пойдём! Мы её скоро увидим! Ура! Ура!» А кругом ещё веселее щебетали воробьи, ещё громче и озорнее погукивал паровозик за заводской стеной, делая вид, что уходит куда-то в неизвестные страны.