Текст книги "На круги своя"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Я понимала, что сказать о грядущих событиях или промолчать о них – зависело не от меня. Мне удавалось до определенного предела сдерживаться, но когда меня провоцировали, распекали, то управлять собою я уже не могла. Люди сами ускоряли ход жизни, сами вызывали из меня озвучивание предначертанного. Извергающийся поток прозрений изматывал так, что я не сразу возвращалась в равновесное состояние. Но что первично: мои предсказания или открывшиеся мне знания о неизбежном?

Любопытным было и то, что я – всегда совестливая, зачастую принимающая вину на себя – за эти события не особенно укоряла себя, хотя была странным образом причастна к ним. Это сложное чувство: понимать значение своего слова, не зная, откуда и каким образом оно берется, осознавать свое влияние на события и судьбы людей, и при этом всего лишь с интересом анализировать происходящее с тобой. Почему так? Произойдет ли предсказанное, если промолчать, пусть ценою разрыва собственных артерий? И только ли плохое? А хорошее? А если действовать сознательно? Если взять и произнести вслух доброе предсказание? Произойдет ли оно? До сих пор диалоги и следовавшие за ними события не были специально задуманы мной, а выливались спонтанно. А если я сама попробую смоделировать или инициировать аналогичную ситуацию? Я пыталась изобрести какой-нибудь невинный мысленный эксперимент, но, странно, – ничего подходящего придумать не могла. С кем войти в контакт, завязать разговор, увлечься и зажечь зеленый огонь в своих глазах – я не знала.

Во мне не было склонности к схоластическим занятиям, размышлениям. Я не умела сесть и просто так придумать что-нибудь. Не обделённая фантазией, склонная к творчеству, я, тем не менее, никогда не отрывалась от земных, насущных нужд. Мои качества позволяли справляться с реально существующими проблемами, и целью моих усилий служило стремление разгадать, улучшить, удешевить, достичь, научить.

С облегчением я поняла, что без возникшей коллизии, без первопричины, без толчка извне, без надобности – во мне никогда не запылает зеленый огонь, не подкатят к голосовым связкам созвучия бреда, которые, вырвавшись, оформляются в слова, предложения, логические формулировки, предрекающие кому-то заслуженную кару.

Непроизнесенная правда относительно жены и дочери Аркадия Титовича, тем не менее, была известна мне. Тогда, в телефонном разговоре с ним, я не все сказала о будущей трагедии, но я знала о ней. Со смешанным чувством вины и страха я ждала сообщений о судьбе его семьи. И вот, все подтвердилось. Значит, случится и то, что я знаю о нем самом.

Знала ли я это раньше, доразговора с ним? Я не могла ответить на этот вопрос. Тогда, когда я стояла в соборе у иконы Георгия Победоносца, ставила свечи со словами: «Проклинаю врагов моих…», передо мной мелькали лица, не маски, а лица – в движении, в гуще событий. Наверное, там я видела все это, но видения пронеслись с такой скоростью, что человеческое восприятие не в состоянии было дифференцировать их и зафиксировать в своих тайниках.

Я копалась в себе, искала начало, причину, повод. Прокручивала сотни раз запомнившиеся отрывки из того сна, который видела в ночь под Сретение. Чья воля заложена во мне? Или чья воля открывает передо мной завесу еще только рождающегося будущего? Слово «измученная» не подходило для характеристики того запредельного состояния, в котором я находилась.

Пришел черед, и все случилась с Аркадием Титовичем так, как и должно было случиться. От Бэбы, из газет, от случайно встреченных знакомых я узнавала о трагедиях и потерях в семьях тех, кто когда-либо сознательно, по расчету причинял мне зло. Уже давно я решила проблему с квартирой и жила неподалеку от моего прежнего дома, уклонялась от знакомства с новыми соседями. Новый номер телефона никому не давала, а когда звонила сама, то говорила, что звоню от соседей. Наивная, но простительная ложь.

11. Золотые молнии

Прошло лето, ни в чем не принесшее мне облегчения. Настала и отошла осень. Наступившая зима, как и прежде, обострила проблему денег. Казалось, обо мне уже никто не помнит. Трагедии, полоснувшие по судьбам моих врагов, недругов – как назвать тех, кого уже нет? – закончились. Никто не тревожил меня, и я забыла, как загоралось и жгло мои глаза зеленое пламя, как выталкивались из гортани истины, удивлявшие меня и становившиеся для других приговором на будущий день. Отрасли и снова были подстрижены мои вьющиеся волосы. Затем остатки их окрашенных концов я однажды окончательно срезала. Волосы еще раз отрасли и теперь серебристые волны, отпущенные на волю перед сном, густо покрывали спину до самого пояса. Ни один человек не переступил порог моего нового жилища, и никто не набрал номер моего телефона.

И все же однажды прозвенел звонок, застигший меня в уголке маленькой кухни, у широкого окна, возле теплящейся батареи. Я целую минуту старалась понять, где зазвенело: телефон или у входной двери. И только когда в дверь заколотили кулаками, засеменила туда. Перед глазком возникло печальное, осунувшееся лицо Вилена Борисовича.

– Господи! Вот уж кого не ждала. Как вы меня нашли? – удивлялась я, отступая вглубь квартиры и впуская неожиданного гостя.

– Наше-е-ел, – протянул он. – Годами ждать от вас звонка и не дождаться, то найдешь. Хоть бы спросила иногда, как я сам-то живу, как мои дела, не съел ли еще меня мой диабет, – ворчал он потускневшим, задавленным голосом.

Я не узнавала его. Похудевший и померкший, удрученный и обескрыленный, он теперь производил едва ли лучшее впечатление, чем я. Сердце сжалось от жалости к нему. «Нет, – подумала я, – то не возмездие унесло жизни моих врагов, то уходит мое поколение. Вот теперь пришел черед и моих друзей». Отогнав неуместно пришедшую мысль, я усадила гостя в единственное кресло, присела перед ним на корточки и произнесла, повторяя его укорные вопросы:

– Как вы поживаете, как ваши дела, не съел ли еще вас ваш диабет?

Кивнув головой, он ответил в обычной своей манере:

– Живу хреново. Со всеми нашими делами мы сидим в глубокой ж…, а диабет мною подавится, хотя мне от него достается, – он засмеялся. – Что, доходите? Совсем старухой стала!

– Дохожу и совсем старухой стала, – согласилась я и отошла к окну. – Одно утешение, что пережила всех своих обидчиков.

– Бросьте! Сколько можно? Еще и друзей переживете. Вы – кремень.

Он немного завидовал мне, был у него такой грех. Поэтому я сказала:

– Удивительно. Сколько вы для меня сделали, сколько вложили в меня и при этом завидуете. Почему?

Он вскинул голову.

– Что же такого необыкновенного я для вас сделал?

– Издеваетесь? Неужели не помните, в самом деле? «Вы – наша умная, наша красивая…» Сколько вы тогда на меня положили?

– Хм, я давным-давно все забыл. Не преувеличивайте мои заслуги. Вы сами себя сделали. А я что? Было приятно подтолкнуть талантливого человека, тем белее, что мне это ничего не стоило. Не сентиментальничайте, мадам. Сегодня шиш бы вы от меня что получили, потому что… Вот видите, теперь я к вам даже без гостинца пришел.

– За что же гостинцы мне носить? За то, что погубила дело? – нечеловеческая мука съедала меня. – Впрочем, вы сами для меня лучший гостинец. Но ваше настроение мне не нравится.

Он молчал, энергично двигая желваками, а я пристально в него всматривалась. Разделяющее нас пространство как будто пришло в движение, пелена поплывшего вверх воздуха исказила его облик, как искажается изображение в телевизоре от возникших помех. Разгоняя руками невидимые волны эфира, я приблизилась к нему, по-прежнему не отводя взгляда. Очнувшись от минутной задумчивости, он с тревогой воззрился на меня.

– Что с вами, Екатерина Алексеевна? – прошептал он потрясенно и замер.

Я ощущала знакомое тепло в глазах, усиливающееся, доходящее до жжения. И вдруг оттуда выметнулись молнии, но не зеленого, а золотистого цвета. Заметавшись в пространстве, они завились в спираль, ушли в сторону Вилена Борисовича и потонули в его расширенных зрачках. Я придвинулась еще ближе, обдавая его пышущим от меня жаром.

– Знаю… Можете не рассказывать, что с вами случилось, знаю больше, чем вы можете рассказать. Но скоро все изменится. Передайте шефу – вам надо покончить со старым бизнесом. Ваша судьба еще расцветет… неброским, но радующим взор цветком, – мой шепот был еле слышен, но от прикосновения к его руке я почувствовала облегчение и прилив сил. – Вам лучше… вам лучше заняться… сети… система… связь. Сотовая связь… начинайте все заново. Тут у вас все получится.

В его глазах появились слезы.

– Не рисуйте такие радужные картины. Мне скоро шестьдесят. Даже если фирма выйдет из черной полосы, то я уже не буду там нужен.

Я почти не воспринимала то, что он говорил, но, поймав последнее слово, снова заговорила чуть громче, но также монотонно и убедительно:

– Нужен, да! Следите за публикациями в прессе. Назревают значительные перемены в правительстве. Ваши противники уйдут и придут новые лидеры. Вам надо ждать… Хотя нет, не просто ждать, вам надо удержаться, сотовая связь… Сопротивляйтесь в меру, не усугубляйте конфликт. Вам надо только удержаться.

– Помилуйте, что за фантазии? – попытался остановить меня он. – Как вы можете что-либо знать? Даже я, – он ударил себя в грудь, – я, который есть правая рука Гаврика, подчеркиваю, даже я не знаю наших противников, их возможностей, фамилий.

Я вновь перебила его:

– Фамилии, да! Я их тоже не знаю. Значит, лично я не знакома с этими людьми. Первую информацию вы получите из газет. – Я отошла от него, утирая повлажневший лоб, сказала притишенно: – Устала… очень устала. Извините, но я хочу отдохнуть.

Прощаясь, он удивился:

– Вы так и не спросите, зачем я приходил?

– Нет. Вы всегда умудрялись найти меня, и всегда неожиданно.

– На сей раз закрутился я, милая. Не до вас было, а Гаврик напомнил, велел разыскать, – развел он руками.

– И больше ничего?

– Больше ничего, – со значением повторил он, вопросительно взглянув на меня.

Я заторопилась успокоить его:

– Нет-нет, мне ничего не нужно. Просто… он тоже чувствует, что эти события уже набирают обороты. – Мое бормотание казалось непонятным и странным Вилену Борисовичу. Я закончила ободряюще, с энтузиазмом: – А что, мы еще живы? Передавайте привет Гаврику.

За ним захлопнулась дверь, и я побежала на кухню, где в старом ведерке вываривались полотенца.

õõõ

Прошло совсем немного времени. Я еще не успела забыть последний визит поутихшего Вилена Борисовича. Однажды, развернув «Вечерку», я натолкнулась на такие строки: «… он отметил, что представители этого ведомства создали «международный инцидент», забыв при этом, что они не последняя инстанция в стране, а существует политическое руководство государства, и именно ему надлежит принимать соответствующие решения». И далее: «… кроме первого заместителя Цыкина Пахома Андреевича, – уволен также начальник управления области…»

Я вспомнила золотые молнии, стремительно летящие из моих глаз. Не зеленые, теперь – золотые? Озадаченная, подошла с сильной лупой к зеркалу, поднесла ее к глазам. Затем долго и внимательно рассматривала радужную оболочку вокруг зрачков. Действительно, основной ее фон был изумрудно-зеленым, но по нему рассыпаны золотистые крапинки, отчего казалось, что глаза мои имеют цвет молодой зелени. Есть над чем поразмышлять. Например, над тем, что я самой природой обречена, раз уж во мне открылся дар предвидеть или навлекатьбудущее, нести больше крушений и трагедий, чем счастья и удач. Ведь зеленого цвета на радужной оболочке больше, чем золотого. А может, золотистый цвет интенсивнее излучает? Но по опыту первых попыток проанализировать свои новые качества, их природу, понять, что я собой представляю – причину, источник событий, их катализатор или всего лишь канал информации о них, – я знала бесполезность подобных занятий. Кроме того, чем меньше я забивала голову этими вопросами, чем меньше копалась в себе, тем яснее и четче нарождались во мне те печальные – или, как теперь, радостные – истины, которым суждено было прийти в мир людей от звука моего голоса. И еще я заметила, что копаться в собственных процессах мне было труднее, чем выкинуть все из памяти и забыть. Формировалось какое-то беззаботное, легкомысленное отношение к себе. Меня это беспокоило, даже не устраивало.

Однако облегчение, которое я стала испытывать, отказавшись от самоанализа, включая не только непонятные процессы энергетики и сознания, но и осмысление и переоценку того, что со мной случилось, что так тяжко потрясло меня и от чего я до сих пор оставалась чуть живой, это облегчение нравилось мне. Много позже я поняла, какие мощные, здоровые инстинкты, переданные мне предками, были вызваны к жизни в моем организме и как беспощадно они защищали меня от гибели.

12. Аудиенция

Невероятными бывают судьбы людей. Со мною теперь жила русская беженка из Чечни. Она потеряла там дом, имущество, сбережения, но не хотела ехать к сыну в Москву, предпочитая оставаться в нашем городе, где у нее никого не было.

Алла была моложе меня, но благодаря Володьке ни в работе, ни в деньгах не нуждалась. Кроме того, что ему был не чужд сыновний долг, он давал ей денег, наверное, еще и за то, что она не стала создавать проблем для его семьи в Москве. Денег нам хватало на двоих – она платила мне за проживание. Наконец-то, от меня отступили страхи умереть под забором, перестали по ночам мучить кошмары о том, что я потеряла кров. Стало легче не только материально, но и психологически, я посвежела, с лица исчезла чернота, вернулась матовая прозрачность кожи.

А вот с одеждой была беда. Раньше я не замечала, что вещи быстро теряют вид, устаревают и ветшают, если время от времени не обновлять свой гардероб. Теперь же это «время от времени» тянулось четвертый год, и я выглядела сущей нищенкой в старых, хотя и опрятных нарядах.

Я стала плохо видеть, и мне пришлось пользоваться очками, доставшимися мне от соседа напротив. Однажды, водрузив их на нос, то и дело поправляя от сползания вниз, я починяла нижнее белье, ловя мелкие стрелки, разлезшиеся по трикотажу, когда в дверь позвонили. Дверь открыла Алла, и знакомый голос зазвенел в тот же час:

– О, здрасьте! А Екатерина Алексеевна что, опять переехала? Где она!? – совсем как в лучшие времена заорал Вилен Борисович, нахально врываясь в квартиру.

Комбинации и трусики были мгновенно скомканы и спрятаны в целлофановый кулек.

– Здесь, здесь! – я направилась на выручку остолбеневшей Алле. – Узнаю прежнего Вилена Борисовича. Хм! – я засмеялась. – Вы похожи на цыпленка, увидевшего букашку.

– Бука-ашку, – передразнил он. – Собирайтесь, и быстро. Внизу ждет машина.

Он уже намеревался выйти, уверенный в беспрекословности моего подчинения.

– Подождите. Какая машина? – остановила его я.

– Шикарная, – ответил он и уточнил, лукаво улыбаясь, – в меру шикарная. Гаврик хочет вас видеть. Только не мешкайте.

– Да мне же причесаться надо, одеться! А надеть-то и нечего…

– Та-ак, – протянул он. – Гаврик действительно не видел вас давно. – Несколько мгновений он задумчиво и оценивающе смотрел на меня. – О, я скажу, что буквально схватил вас за руку и привез!

Я продолжила:

«Высокий «конский хвост» на голове, концы распушить и – веером их вокруг лица. На ноги – туфли на каблуке, в руки – ничего, сумочки приличной нет. А платье? Платье сейчас придумаю, – соображала я. – Сделаем вид, что вот его-то переодеть времени мне как раз и не дали. Так?»

– А что случилось? – скороговоркой спросила я, доставая туфли, расстаться с которыми не хватило сил, тем более что их, ношенных, у меня из рук никто и не вырывал.

«В меру шикарная машина» была никакая не иномарка, а новенькая «девятка», правда, с кондиционером. «Хорошее начало, – подумала я. – Прорезались, наконец, вкус и умеренность».

Гаврик меня ждал, но попасть к нему по-прежнему было нелегко. Все же через каких-нибудь полчаса дверь кабинета распахнулась, и в проеме возник его скромно улыбающийся хозяин. Сдержанным жестом он пригласил меня войти. Вилена Борисовича попросил остаться в приемной.

Все снова происходило по ранее заведенной традиции – галантное целование руки, «вы, как всегда, прелестны», хорошо тренированная пауза, спокойное разглядывание и, наконец, обычное:

– Ну, рассказывайте? – тоном вопроса.

– Нечего рассказывать, живу.

– Живете? – удивленно вскинул брови Гаврик.

Я промолчала, зная правила игры. Теперь мне можно задать вопрос, один вопрос. Но я терялась, какой из всех теснившихся во мне, был главным. Поэтому пауза затягивалась. Мне от вопросов лучше воздержаться, – подумала я, и произнесла неожиданно для себя:

– Если бы вы знали, какая радость видеть вас, Виктор Михайлович, правда. – В горле запершило и, проглотив комок, я добавила: – Уже не думала, что это случится.

Он понимающе, спокойно смотрел на меня. Во взгляде не было ничего ранящего: ни жалости, ни любопытства, ни недоумения. Как и во мне, в нем отсутствовала неловкость за мой вид, совсем непривычный для него, за человеческую несостоятельность, за потери, крах, стыд и унижение, за всю мерзость того, что пришлось пережить мне, поверженной.

Мы были одногодками, но он выглядел моложе меня. Его моложавость усиливала бесцветно неприметная, какая-то приятно-серая внешность. Он был чуть ниже среднего роста, худощавый, стройный, не могучего, но крепкого телосложения, ладный. Волосы естественного платинового цвета, коротко стриженные, обрамляли хорошо очерченную голову. Такими же бесцветными и неброскими были брови, глаза, кожа по-европейски удлиненного лица с тонким прямым носом, с всегда готовыми к легкой улыбке губами. Из всего, что могло бы запомниться случайному человеку, были усы, такие себе – не длинные, не короткие, а в самый раз. Они не казались лишними, но и не свидетельствовали о том, что хозяин желает украсить себя – просто они должны быть и именно такие. Можно еще отметить глаза. Их рассмотреть или запомнить нельзя. «Что-то светлое» – сказал бы каждый. Но их особенность состояла в том, что при всем уме, светившемся в них, при всей сметливости, зоркости, при всей их неусыпности, они излучали доброжелательность, и казалось – тебя обнимает теплое море. Причем это была не маска, его глаза не умели лгать. Но любая правда, отражающаяся в них, обволакивалась дивным светом, легко переносимым и друзьями, и врагами.

Мягким движением он нажал кнопку на секретарь-аппарате:

– Ира, два кофе, пожалуйста.

– Мне с сахаром, если можно, – осмелела я.

– Я тоже пью с сахаром, она знает. Перейдем к делу?

– Перейдем, – согласилась я, не предполагая, что он имеет в виду.

– У нас возник интерес к тому предприятию, на котором оборвалась ваша трудовая деятельность.

Посмотрев на меня и не дождавшись вопроса, он продолжал:

– Что вы думаете о нынешнем его директоре?

– Я стараюсь о нем не думать, – ответила я и, сделав паузу, добавила: – Я не смогу быть объективной.

– Объективным не может быть даже компьютер, потому что программу для него писал человек. Нас интересует именно ваше, – он подчеркнул интонацией последнее слово, – мнение по ряду вопросов. Постарайтесь ответить откровенно. Мы ценим вас, вы это знаете. Соединив ваше, пусть предубежденное, мнение с вашим опытом, характером, идеалами, я уверен, мы получим то, что ожидаем.

– Убедили, – сказала я. – Только спрашивайте конкретно.

– Поговорим и конкретно. Вы попейте кофе, расслабьтесь и настройтесь на тему беседы.

Как ему удавались эти паузы? Все время, пока дымился кофе, он молчал. Отпив глоточек, отставлял чашку, посматривал на меня. Иногда, слегка наклонив голову, смотрел неопределенно куда, будто о чем-то вспоминал. Затем следовал еще глоточек кофе. Я с удовольствием наблюдала за ним.

13. Воспоминания

Мы виделись редко, это была пятая или шестая встреча с той поры, когда Виктор Борисович за руку втянул меня в его кабинет и сказал:

– Вилен Михайлович, вот кто нам нужен! – и принялся долго и подробно рассказывать обо мне.

Я никогда не спрашивала у него, от кого, зачем и как он разузнал про меня, не спрашивала в какой-то мере из скромности, а отчасти потому, что почти точно знала, какие слова услышу в ответ. Ответил бы он мне примерно так:

– Узна-ал, это моя работа.

Сложностей в этом никаких, конечно, нет, просто было бы интересно.

Так вот, в ту первую встречу, Виктор Михайлович, выслушал Вилена Борисовича, ни разу не перебив, не задав ему ни одного вопроса, оставив его как бы без обратной связи, и сказал, обращаясь ко мне:

– Вы – наша. Умная, привлекательная, деловая. Мы сделаем все, чтобы вы стали первой бизнес-леди в этом городе, – после чего опустил глаза в лежащие на столе бумаги.

Аудиенция была окончена и Вилен Борисович, его первый заместитель, как оказалось, незаметно выеснил меня из кабинета.

А потом были встречи раз в году, начинавшиеся целованием руки, неизменным «вы, как всегда, прелестны» и коротким вопросом:

– Ну, рассказывайте?

Подготовленная Виктором Борисовичем, я знала, что должна рассказать о своей коммерческой деятельности за год. Отчет был похож на детальный рассказ, повествование, ибо происходил без посторонних лиц, в непринужденной обстановке. Гаврик никогда не перебивал меня вопросом или комментарием, никогда не завершал «слушание» анализом, указанием на ошибки или советом на будущее. Короткое «спасибо» подводило черту под отчетом и завершало встречу.

Два раза за весь период моей деятельности в бизнесе я попадала в сложные обстоятельства.

Один раз это было, когда я получила удачное, даже соблазнительное, предложение, но не в состоянии была его принять из-за отсутствия средств. Как я металась! Я искала, перебирала варианты, обдумывала условия и компромиссы, которые могли бы убедить партнера дать согласие на сделку и подождать с оплатой. Именно в эти дни на меня вихрем и налетело знакомство с человеком-вулканом – Викором Борисовичем. Повода к знакомству не было никакого. Он пришел на наше предприятие по какому-то незначительному делу, и попал в обеденный перерыв. Открытой оказалась только дверь моего кабинета. Он вошел, завязал разговор. Его неуемное любопытство выливало и выливало на меня вопросы, а я, оставаясь в раздумии о своих делах, видимо, плохо объясняла ему. Еще вернее, что он плохо соображал, туго вникал в сказанное. Нервничая, он воскликнул:

– Что вы талдычите одно и то же? Объясните, к кому обращаться и как правильно спросить о моем деле. Я же ни хрена не понимаю в этом вашем… – он сдержал более крутое словцо и с сарказмом закончил: – производстве.

Его издевательский тон доконал мое терпение. Глядя на него в упор, я постучала пальцами по столу и, медленно произнося каждое слово, прошипела:

– Для особо одаренных повторяю в шестой раз, – и снова слово в слово повторила то, что объясняла до сих пор.

Он замер и внешне, и внутренне. Упиваясь собственным хамством, я наблюдала, как в нем боролись желания врезать мне по загривку, плюнуть в рожу, размазать по стене. Он сознавал свое превосходство надо мной, уверенной, красивой и дерзкой, но… – женщиной. Отрывисто и часто выдыхая горячий воздух, все еще с усилием сдерживая себя, он снова заговорил:

– Ладно. Я плохо слушаю и плохо понимаю, а вы объясняете хорошо. Тогда объясните, что с вами? Может, хоть это я пойму с первого раза, – последние слова он произнес с сарказмом.

Во мне что-то улеглось, отпустило закрученные в пружину нервы.

– Ничего. Приходите сюда с пустяками, даже в них разобраться не можете.

– А вы озабочены, конечно, не пустяками. Вы решаете проблемы глобальной важности?

В его тоне сквозили ехидство и ирония, но уже не задевающие меня.

– Мне нужна помощь, а обратиться не к кому.

– В чем? – придвинулся он ближе, и я почувствовала, что его наполнило внимание – доброе, сочувствующее.

– От меня может уйти шанс, если я не соображу, как его удержать.

– Шанс упускать нельзя.

Он устроился на стуле напротив, по-американски закинул ногу на ногу и коротко бросил:

– Излагайте.

Не надежда на помощь развязала мне язык. Я просто озвучивала собственные проекты, бродившие который день в голове, сама вслушивалась в их звучание, стараясь отсюда, извне, уловить самый реальный из них, самый верный. Окончив рассказ и забыв о собеседнике, сидящем напротив, я подперла лицо ладонью и засмотрелась в окно.

Февраль…

Двенадцать лет назад, тоже в феврале он, выслушав рассказ, схватил меня за руку, как есть выволок из кабинета с коротким «поехали», и бегом понесся на улицу. Так я попала на первую встречу с Гавриком Виктором Михайловичем. И тот на следующий день сделал все проплаты, разрешил мои затруднения и дал возможность не упустить шанс с легкостью и естественностью волшебного принца.

Второй раз обстоятельства прижали меня не размышлениями, как не упустить шанс, а поиском, как уцелеть.

Случился развал Советского Союза. Начали возникать таможни, пошел раздел банков, разрыв устоявшихся связей. Короче, закрутилась такая карусель, о которой не расскажешь. Надо было это все прочувствовать. Появились сбои в работе, полетели все договора, ни во что превратились права и обязанности сторон, до кого-то не доходил оплаченный товар, кому-то не перечислялись деньги за авансовые поставки, где-то не могли расплатиться из-за возникшей курсовой разницы в стоимости новоявленных валют. На руинах прежней страны еще не возникло новых государств со своими законами, вчерашняя нравственность оказалась выхолощенной, смешной, больше не регулировались юридические и производственные вопросы. Если люди самостоятельно находили выход из положения, то его реализации мешало воцарившееся беззаконие. Страх, круговерть, обморок времен! Три, всего три человека разрезали живую плоть народа, и не было рычагов, чтобы тому воспрепятствовать. Карать и миловать – эти функции прибрали к рукам услужливые, энергичные люди, и пошел гулять по городам и весям самосуд.

За мной повисли долги перед фирмами, находящимися теперь за рубежом, – в Украине. «Кожаные мальчики», специализирующиеся на выбивании долгов, приехали не сразу, а после нескольких предупреждений по телефону. Что я могла сделать, если мои деньги заморозились в банке? Люди с Украины, потерявшие здесь в Вологде свои капиталы, увещевали, уговаривали, угрожали, понимая без моих объяснений, что моей вины в сложившейся ситуации нет. Только моя причастность к их интересам давала повод заявлять о претензиях ко мне. За мой счет, ценою моих интересов пытались они вернуть свое.

По осколкам большой страны пробежала волна разборок. Убийства, самоубийства, исчезновение людей стали обычным явлением. Это не позволяло игнорировать угрозы, относиться к ним без должной серьезности. Надо было выручать себя и бывших партнеров, потому что, кроме меня, им никто бы помочь не смог, как и мне самой. Единственное, что могло привести к успеху, так это поиск российских предпринимателей, терпящих аналогичное бедствие на территории Украины, чтобы можно было произвести взаиморасчеты.

Я нашла такую ситуацию. К приезду «третейских судей» и к разговору с ними я была готова и рассчитывала, что мои усилия будут оценены. Да, они согласились забрать деньги у тех, кто должен был такую же сумму в Россию, как я в Украину. Да, они убедились, что скорее не страх, а совесть руководили мной. Но их не устраивали сроки. И они возжелали наверстать упущенную прибыль! В наших договорах, конечно, не был предусмотрен развал Союза, но отмахнуться от обсуждения еще и этой проблемы я не могла, тем более что затягивание окончательных расчетов, как видно из такой постановки вопроса, было им лишь на руку.

Это долгая и невеселая история, которую, я расскажу отдельно. Но тогда я сидела с разламывающейся головой. Я изобретала новую спасительную комбинацию, но моя фантазия ничего не подсказывала, потому что еще никто не научился делать деньги из ничего, а мне именно это и надо было – найти, чем покрыть упущенную моими партнерами из Киева прибыль. Тем не менее, я немного успокоилась и расслабилась, ведь вопрос с основным долгом решился благополучно.

Помощь, как бывает лишь в сказках, пришла неожиданно.

Когда зазвонил телефон, я как раз изучала бездонное небо и утверждалась в банальной, но вечно новой мысли, что мир – прекрасен. Звонил Вилен Борисович, о котором я и думать забыла – так долго он не давал о себе знать. Произошел обычный обмен приветствиями: «здрасьте!» – «здравствуйте».

– А я купил новую машину. С люком! Хочу вас покатать.

Я блаженно откинулась на спинку стула и сказала глухим голосом:

– И я хочу.

– Тогда я сейчас буду. Выходите через десять минут.

Эта возможность отдохнуть была послана мне самой судьбой. В отличном настроении я взбила прическу повыше, наярила помадой губы, ухмыльнулась отражению в зеркале и завиляла несуществующим лисьим хвостом к выходу.

Машина стояла у подъезда. «Ауди», с люком! Расплывшаяся рожа владельца светилась еще больше, чем новая покупка. Вилен Борисович не выскочил мне навстречу, предупредительно не распахнул передо мною дверь, как бывало раньше, – он вальяжно потянулся через сидение пассажира и небрежно отщелкнул ее изнутри. Я постояла возле образовавшейся щели, а потом, досадливо плюнув в сторону, уселась рядом с водителем. Хлопнув дверью резче, чем нужно, я уставилась вдаль.

– Завидуете? – воззрился на меня счастливый владелец иномарки.

– Ненормальный, да? – возмутилась я.

– Тогда бросайтесь на шею и поздравляйте меня!

– Вы открыли мне дверь, как напросившейся пассажирке.

– Ка-атенька! Сегодня мой день, – протяжно и весело пожурил он меня.

Я прикоснулась к его руке, лежащей на руле:

– Поздравляю! Легких вам дорог и безопасной езды.

– Другое дело! – бросил он, и мы покатили.

Вилен Борисович разоткровенничался:

– Вы знаете, что я подумал тогда, когда вы стучали пальцами по столу и делали из меня придурка?

– Не-а! Вы тогда, спасибо вам, промолчали, и сейчас не надо вспоминать.

– А чё? Интере-есно же.

– Если вам интересно, говорите, – согласилась я.

– Так вот, подумал я тогда: «Ну, подожди, зараза, вот запрягу тебя, и будешь на меня работать, раз такая умная!» Представляете?

– И что, получилось запрячь?

– Ни черта! Вы – кремень.

– Креме-ень, – на его манер протянула я. – Кремень, да не очень. Вот долбанут меня еще раз, и посыплется из меня щебень.

– Это кто вас долбанет? И почему «еще раз»? – с угрозой в голосе поинтересовался он.

– Долба-али уже, – снова в тон ему произнесла я.

– И, вообще, что это значит – «долбать»? Ну-ка, быстро! – Он остановился на обочине, оперся локтем о дверцу машины, подпер пальцами подбородок и приготовился сосредоточено слушать.

Не помню, как долго я рассказывала свои приключения, но завершила словами: