Текст книги "Солдаты милосердия"

Автор книги: Любовь Буткевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Здесь в особом уходе нуждались двое с проникающими ранениями в легкие – Градов и Четвериков, лежащие на сцене. Задыхались. У них в большом количестве не раз откачивали плевральную жидкость. Долго держались температура до сорока и выше. Вообще они еле дышали и, несмотря на это, считались самыми озорными на весь кинотеатр.

– О, новенькая сестричка пришла. Давайте знакомиться, – встретили меня веселыми восклицаниями.

Прошло несколько дней, а температура у ребят не снижалась. Особенно Градову ночами было тяжело, А днем опять приходилось ругать, усмирять его.

– Тогда мы песни будем петь, – заявил Градов. И запел:

 
Жили два товарища на свете,
Оба были ранены в бою.
Оба молодые, оба Пети,
Оба полюбили медсестру.
 

– Хорошо, что у вас проявилось чувство любви, дорогие мои, только ведь это безобразие, а не любовь при такой температуре! – шучу над ними.

– Я вот думаю, сестренка, если собью температуру, меня тут же – на эвакуацию. А мне так не хочется расставаться с вами, – шутит и Градов.

– Ничего не поделаешь, товарищи влюбленные. К сожалению, еще долго придется влюбляться и расставаться – до конца войны. А когда победим – влюбимся и тогда уже навсегда. Пока давайте мерить температуру и принимать лекарства.

– Эх, сестричка, не уходили бы вы от нас, ухаживали бы только за нами. Нам так скучно, когда вас нет! – произнес Четвериков.

– Эгоисты вы этакие! Открою вот занавес, и вы увидите, сколько тяжелых послеоперационных лежит в зрительном зале. Думаете, им без меня не скучно? Вас и так избаловали вниманием, потому что бы – самые безобразные больные, не желаете снижать температуру. Все следить за вами приходится, как за младенцами.

– Ладно, сестра, мы больше не будем безобразничать, – обиженно моргал Градов.

– Что там ладно, у вас, Градов, температура опять тридцать девять и семь!

– Не ругай нас, сестренка, – умоляющим тоном произносил он, – мы исправимся.

Утром следующего дня у лейтенанта Градова температура наконец оказалась нормальной. Он не слышал, как я ему ставила градусник, как перемеряла еще раз температуру, не поверив своим глазам и градуснику. Радостно и тревожно стало на душе. Это был кризис – опасный период для больного.

Проверяя пульс, чувствовала, что все хорошо. Дыхание ровное, глубокое. Спит человек, как давно не спал.

Первым, очень рано, как всегда, в отделение пришел ведущий хирург, капитан Окс. Встретив его, доложила о состоянии больных и, в частности, Градова.

– Надеюсь, что ты не просмотрела больного, вовремя поддержала сердечко, значит, вместе с больным будем радоваться его выздоровлению. Это очень хорошо! Ну, пойдем, посмотрим…

Дня через два наступил кризис и у Четверикова. У обоих дела пошли на поправку.

– Вот теперь-то пойте про любовь, – говорю Градову и Четверикову. – Теперь и вас полюбить можно, и занавес открыть можно. Пусть все видят и знают, какие здесь лежат молодцы. Только еще одно условие – проверить осталось по историям болезни, оба ли вы Пети, как поете. А то за обман лишние банки поставлю на ваши худые и уже пестрые от этих банок бока.

– А вот и оба Пети. Оба молодые и неженатые. А насчет банок, сестренка, – теперь нам не только банки, но и черти не страшны. Да здравствует жизнь! Да здравствует любовь!

Откровенно говоря, я не надеялась на то, что Градов и Четвериков справятся со всеми болезненными послеоперационными нагрузками. Уж больно оба были тяжелы. И просто нельзя было порой не удивляться силе, выносливости человека, находящегося буквально в критическом состоянии. Иногда думалось: быть может, в какой-то мере в трудную минуту помогает и шутка. Как припоминается, все веселые люди поправлялись быстрее.

– Что толку стонать или плакать от жалости к себе, – говорили некоторые, – коль умереть придется, так умирать надо с песней…

Наверное, это счастливые люди!

Август. Разгар лета. Теплые дни и ночи. Духота в палатах. Особенно тяжело раненным в грудь, кому необходим свежий воздух, чтобы легче дышалось.

По инициативе врачей, для этих раненых организовали климатолечение на открытом воздухе, переселив их на улицу, в просторный двор, в тень многолетних берез.

Свою зависть грудникам высказали раненные в живот. Тогда врачи решили, что не будет хуже, если они переведут туда же и остальных из зрительного зала. Так выстроился еще ряд кроватей. Больные торжествовали. Сколько дней не были на улице, а теперь круглыми сутками будут лежать на свежем воздухе!

Почти все процедуры выполнялись на местах, даже внутривенные вливания. Только в прохладные вечера, на ночь переносили людей в помещение.

В меру грело солнце. Поддувал легкий сухой ветерок, который приходилось увлажнять путем смоченных и развешенных повсюду простыней. Это необходимо было для раненных в грудь.

– Как на курорте! – переговаривались больные.

Началась подготовка к эвакуации. Все привыкли к тишине и к работе на этом месте. Жаль было расставаться нам с больными, а им с нами.

– Лечите нас до конца. Потом вместе довоюем, – шутили они.

Беспокойные и веселые Пети, верно, оказались Петями. Петр Градов – учитель из Краснодара, а Петр Четвериков – хлебороб-сибиряк. Расставаясь, они враз подали руки, большие и теперь уже сильные.

– Сестренка, если напишу, ответишь? – спросил Градов.

– Конечно, дорогие мои, пишите. Буду очень рада узнать о вашей дальнейшей судьбе…

Прием и проводы, встречи и расставания. Откровенно, каждый раз было жаль расставаться с этим народом. Кого-то отправляли в тыл, а кого-то выписывали в часть – расставание всегда было печальным.

А сколько людей прошло через наш госпиталь!

Танкисты и артиллеристы, разведчики и связисты, летчики и пехотинцы… Большинство из них постоянно находились на передовой линии фронта, а если кто и не был в бою, все равно понимал, как он нужен на своем месте, спешил выздороветь и вернуться к друзьям. Изо всех сил старался честно выполнить свой долг перед Родиной и непременно дойти до победы. Ведь немало пройдено трудных и опасных дорог, начиная от Москвы. Многие из бойцов принимали участие в Сталинградском сражении и на Курской дуге, форсировали Днепр… А теперь на их пути к победе были Одер и Берлин. И каждый из них, прошедший через ад войны, заслужил право испытать торжество полной победы.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ РОДИНЫ

В ПОЛЬШЕ

Летом сорок четвертого года шли последние бои на нашей земле. Советские войска приближались к западным границам, освобождая израненную землю, исстрадавшийся за годы оккупации народ.

Сколько было радости, когда узнали, что наша Родина полностью очищена от немецко-фашистских захватчиков!

Но это была еще не победа. Задача, поставленная перед советскими войсками, состояла не только в том, чтобы изгнать врага с родной земли, но и помочь народам стран Запада освободиться от фашистского рабства.

Уже за пределами Родины руководство госпиталя обращало внимание личного состава на повышение бдительности, правильное взаимоотношение с населением Польши, где предстояло жить и работать. От нас требовались дисциплина и высокая сознательность.

Но людям, испытавшим на себе гитлеровскую неволю, познавшим фашистские порядки, не нужно было долго объяснять, почему пришли сюда советские войска. Доказательством тому были слова глубокой благодарности воинам за освобождение, крепкие рукопожатия и цветы, цветы…

Население оказывало большую помощь, давая сведения о противнике, указывая заминированные участки местности, объекты, подготовленные к взрыву. Да и сами поляки под огнем противника предотвращали разрушения. Помогали восстанавливать дороги и мосты, преодолевать водные преграды, чтобы армия освободителей могла быстрей продвигаться вперед.

Люди приходили на помощь и к нам. Убирали помещения и дворы, ухаживали за ранеными. Всегда со стороны населения мы чувствовали доброжелательность. А когда приходилось жить по квартирам, в польских семьях, они по-родственному ухаживали и за нами. Сочувствовали нам и жалели нас, молоденьких, отважившихся совершить такой далекий и трудный поход по дорогам войны.

Особенно запомнились мне добрые пожилые люди, живущие в Кентах, трогательное внимание со стороны хозяйки.

Жила я у них с Клавдией Степановной. В наше распоряжение была отдана хозяевами кровать с двумя пуховыми перинами. Одна из них служила матрацем, другая – одеялом.

Прибежишь иной раз с дежурства, вздремнуть бы и поскорей обратно. Но, несмотря на благоприятные условия, сон рассеивался. Одолевали разные мысли.

Как-то в поздний час услышала мои вздохи хозяйка. Поднялась с постели, подошла ко мне и села на стул. Положила свою старенькую, теплую и мягкую руку мне на лоб и сказала по-своему:

– Не надо тяжело вздыхать, доченька. Скоро уже будет конец всем нашим страданиям. Не спится? Скучно одной? Я посижу с тобой, может, успокоит немного. Может, я напомню тебе твою маму.

– Да, пани, спасибо вам, – растрогалась я. – У меня очень хорошая и добрая мама. Наверное, такая же, как вы. И рука ваша совсем такая, как у мамы. Спасибо, спасибо вам. Я этого никогда не забуду.

Не скрою, появилась нежность к этой доброй внимательной женщине. Захотелось обнять ее, как свою мать, Постеснялась. Только взяла ее руку и прижала к своей щеке.

Конечно, приятно было испытать такое чувство в чужом краю, вдали от дома и от самого дорогого человека – мамы.

Я с благодарностью буду вспоминать об этой женщине нею свою жизнь.

На польской земле бои шли не менее жестокие, чем на советской. И здесь было то же самое: отступая, фашисты оставляли разрушенные и разграбленные города, пепелища, пострадавшее население. Всюду следы злодеяний.

Когда я была еще дома, слушая радио и читая газеты, узнавала, какие порядки здесь наводили оккупанты, сгоняя население в концлагеря-гетто, где уничтожали десятками тысяч заключенных, а потом взрывали, сжигали и сравнивали с землей их жилища. И вот теперь я видела многое своими глазами и представляла то, что здесь происходило.

От поступающих в отделения бойцов и офицеров узнавали об освобождении ими на железнодорожных станциях эшелонов с молодежью, отправляемой в гитлеровскую неволю, о вызволении узников из лагерей смерти, которых фашисты еще не успели отправить в газовые камеры или печи крематориев. С возмущением рассказывали об этих страшных лагерях, грязных бараках, обнесенных высоким набором и колючей проволокой, на территории которых находились крематории, газовые камеры и огромные рвы, куда сбрасывали замученных и расстрелянных. Там же находились склады одежды и обуви, детской и взрослой. Все это принадлежало не только советским и польским детям и взрослым, но и гражданам разных стран и наций.

Раненые высказывали сожаление о том, что не могут принять участие в возмездии за все эти кошмарные преступления.

В местечке Рыманув, где развернулся госпиталь, тоже был концентрационный лагерь для русских военнопленных. Здесь немецкая санитарная служба умышленно проводила инфицирование узников тифом. А рядом находилось обширное кладбище захороненных, умерших от тифа людей.

Бои шли в Карпатах, в районе Дуклинского перевала. Оттуда доносился непрерывный гул орудий. Это советские войска спешили на помощь чехословацким повстанцам, Чехословацкое командование обратилось к советскому Верховному Главнокомандованию с просьбой об оказании военной помощи.

Подробности, связанные со штурмом Карпат, я узнала значительно позже. А тогда известно было только то, что в сложной боевой карпатской операции принимала участие и 38-я армия под командованием генерала Кирилла Семеновича Москаленко. И что бои шли в тяжелейших условиях, и потому войска продвигались очень медленно. И мы второй месяц стояли в Рымануве, где все с той же силой продолжала греметь артиллерийская канонада.

Известно было нам и то, что рядом с нашими войсками сражались части 1-го Чехословацкого корпуса. Нередко поступали к нам их раненые воины.

Этот корпус спешил на соединение с восставшими соотечественниками, боровшимися с оккупантами по ту сторону Карпат.

Наступал новый, 1945 год. Руководство госпиталя, партийные и комсомольские активисты, пройдя по палатам отделений, поздравили фронтовиков с наступающим Новым годом, пожелали скорейшего выздоровления и возвращения домой с победой.

Участники самодеятельности тоже разошлись по палатам, чтобы немного развлечь, повеселить лежащих пациентов, создать для них праздничную обстановку. Наконец, для поднятия настроения, перед новогодним ужином всем раненым воинам было выдано по сто граммов спирта.

Потом накрыли столы для личного состава, чтобы тоже встретить праздник по возможности торжественней.

Все речи и выступления за новогодним столом сводились к пожеланиям скорой победы.

Позади польские города и местечки Рыманув, Кросно, Краков…

И снова вперед!..

Меня все же не покидала мечта – побывать на передовой. Я продолжала завидовать девушкам-зенитчицам, регулировщицам, с кем встречались на каждом шагу. Особенно не находила покоя после знакомства с разведчицей Валей, поступившей к нам с подозрением на острый приступ аппендицита. Но диагноз не подтвердился, и ее несколько дней спустя выписали.

Это была худенькая, небольшого роста девушка со светло-рыжими коротко постриженными волосами. Скромная и неразговорчивая. Только перед выпиской разоткровенничалась. Рассказала, как пыталась убежать из дому на фронт. Как потом направили ее на подготовительные курсы, где изучала рацию и обращение с оружием. А некоторое время спустя была заброшена в тыл врага с группой из трех человек. Они располагались вблизи аэродромов и крупных железнодорожных станций. Она вела наблюдение за передвижением войск противника и вызывала авиацию…

Валя призналась, что ее гордостью был пятнистый маскировочный костюм, который так редко приходилось надевать. Ей нравилось ходить в нем по улицам и чувствовать, с какой завистью смотрели на нее девчонки и мальчишки.

После выписки из госпиталя за Валей приехали ее друзья-разведчики. И она, натянув свой пятнистый костюм, гордо зашагала через госпитальный двор к такой же пестрой машине.

Мне жаль было расставаться с этой маленькой светло-рыжей девчонкой. Я тоже смотрела ей вслед с великой завистью.

И вот теперь, возвращаясь из ХППГ-5149, куда меня направляли на помощь, рискнула заехать с сануправление.

Полковник Харченко был у себя и сразу же принял.

– Не успела доложить, что возвращаюсь…

– Не знаете, где находятся ваши? Сейчас скажу.

– Нет, товарищ полковник, прошу направить меня в часть.

– С Темкиным не поладили, что ли?

– Товарищ полковник, я добровольцем пошла на фронт, а передовой не видела. Вернусь домой – и рассказать не о чем будет.

Полковник расхохотался.

– Вот оно что! А здесь, старшина, по-вашему, не передовая? Вы что, хотите впереди войск шпарить? Вам мало того, что постоянно находитесь под обстрелом и бомбежками? Мало той ответственности, какая лежит на ваших плечах: сотни и тысячи человеческих жизней? Сколько пользы приносите, выхаживая раненых бессонными ночами. Сколько крови сдали, не пожалели для пострадавших воинов. Донор, небось?

– Да. У нас почти все доноры.

– Вот видишь, и кровь пролита не впустую, а для спасения жизни людей. Недаром проходят все ваши старания, возвращаете в строй больше семидесяти процентов бойцов и командиров после лечения. Этого вам мало? Да вы все здесь совершаете настоящий каждодневный подвиг. А будь на передовой, может, давно бы в живых не было. Шальная пуля могла уложить в первую же минуту и без всякой пользы. Вот что, дочка, никуда я тебя не пущу. Поезжай к своему Темкину, к подругам-землячкам. Там тебя ждут. Сама знаешь, на новом месте всегда горячая пора. Скоро день победы будем праздновать, а вы хотите изменить землякам перед финишем. Это непростительно! Дайте крепкое слово: до победы не расставаться!

– Спасибо, товарищ полковник. Я все поняла.

– Вот и хорошо. Ваши развертываются в местечке Кенты.

– Я знаю. Разрешите идти?

– Счастливого пути, старшина!

Да. Прослушала хорошее и полезное наставление. И поехала в свой родной госпиталь.

Всю дорогу размышляла над словами полковника и соглашалась с ним.

Словно другими глазами смотрела на своих случайных спутников, сидящих рядом, в кузове попутной машины. Это были люди молодые и пожилые, рядовые и офицеры. Возможно, что кто-то из них спешил в часть, выписавшись из госпиталя. Теперь у меня не было зависти к тем, кто ехал на передовую. Я спешила на свой, медицинский, фронт, где тоже шла ожесточенная борьба, но борьба за жизнь людей.

Машина остановилась на перекрестке по знаку флажка регулировщицы. Рядом с ней пристроился военный газик. Смотрю, знакомое лицо – Владимир!

– Товарищ майор!

– Любаша? Вот так встреча! Куда путь держишь?

– На Кенты.

– И мы туда же. Пересаживайся.

По дороге призналась в том, что побывала в санотделе, что хотела сбежать из госпиталя.

– Не вздумай это делать под конец войны. Считаю, что теперь-то твое место только в госпитале. Пойми ты, сейчас начнутся небывалые бои. И чем ближе к победе, тем они станут ожесточеннее.

– Можете не беспокоиться, товарищ майор, уже все поняла. Полковник уговорил и взял слово – до победы не расставаться.

– Вот это верно!

Вижу указатель: «Хозяйство Темкина». Значит, уже прибыла. Не успели встретиться, как настала пора расставаться.

– Ты смотри, куда вы забрались!

– Мы же всегда так забираемся. Поближе к действующей артиллерии – веселей работается.

– Теперь уже знаю, что так. Ну, надеюсь, что расстаемся ненадолго. Наше следующее свидание – после победы, в Берлине. Слышишь?

– Да, да. Машина скрылась.

Словно во сне промелькнуло мгновение встречи…

А обстановочка-то здесь ничего – будь здоров! Грохот стоит неимоверный. Поблизости с воем и свистом проносятся огненные снаряды «катюш», вызывая дрожь. Хочется прижаться к земле. А земля-то сама ходуном ходит. От взрывных волн ощущается колебание воздуха, и порой кажется, что от этого перехватывает дыхание.

В хозяйстве Темкина по обстановке чувствуется и нагрузка. Полный двор машин, пришедших с ранеными из медсанбатов и прямо с передовой. Подполковник Темкин и капитан Таран встречают и провожают в соседний эвакогоспиталь готовых к эвакуации раненых. Следят за порядком приема и отправки людей, подгоняя и без того употевших санитаров.

– О, Никулина вернулась! – как-то радостно произнес начальник. – Срочно возьми в штабе журнал, ручку, чернила и настраивайся на сутки и больше… В приемном отделении лежат сотни незарегистрированных людей. Там и больные с температурой, там и раненые. Двое ведут регистрацию, но дело продвигается медленно. Большое поступление…

Госпиталь на этом участке, как никогда, оказался расположенным близко к переднему краю. И пострадавшие поступали не только из частей 38-й армии, но и из соседних соединений. Коллектив столкнулся с огромными трудностями. Не хватало помещений для размещения людей. Недоставало медицинского и другого обслуживающего персонала.

Личный состав прилагал все силы, применял весь опыт, полученный за полтора года работы, трудился дни и ночи в течение трех суток.

И лишь несколько дней спустя положение стало выправляться, когда прибыли группа усиления и несколько машин из автобатальона, которые ускорили, эвакуацию раненых.

На полу огромного зала, фойе, широкого коридора какого-то учреждения плотно уложены люди. Осторожно проходит врач приемного отделения, осматривая лежащих, выявляя тяжелых по состоянию, и просит зарегистрировать их в первую очередь. После этого их сразу же уносят в операционную или в перевязочную. Остальные записываются все по порядку. Сортируются лишь истории болезни. Раскладываются отдельно – на больных, контуженных и раненных по профилю ранения. Как можно скорей всех их нужно распределить по местам. Пока они уложены на солому во всей верхней одежде и в обуви, с подложенными под голову шапками или вещевыми мешками. Стонут. Некоторые кричат от нестерпимой боли. Надо спешить. Пробираюсь между ними, сажусь на пол, записываю в журнал лежащих вокруг, заполняю на них истории болезни и опять перехожу на другое место…

Это был самый напряженный момент в работе коллектива, где каждый должен был проявить себя в умении организовать работу – выдать все, чему он научился.

Эвакуация велась также круглосуточно. Иначе было нельзя.

В феврале в этих краях чуть наступало потепление, как снег полностью исчезал. Дороги становились жидкими. Тяжело передвигаться, что пешком, что на машине. Бесконечным потоком идущий транспорт углубляет ямы и ямки. Дорога совсем разбита. А я уже опять сопровождаю колонну машин до эвакогоспиталя. Несмотря на малый ход, людей встряхивает, причиняя боль. Потрясешься по таким ухабам и скажешь поневоле: «Эх, дорожка, фронтовая!»

Головную машину, в кабине которой сижу, ведет молодой шофер из автобатальона. Наконец сворачиваем с главной дороги на проселочную, мягкую, травянистую, по которой не слышно, как идет машина.

Проехав немного, видим: навстречу ползет раненый вражеский солдат. Поднимает руку. Водитель остановил машину. Выходим.

– Зачем же ты шел сюда, – ворчит шофер, – чтобы вот так ползать по чужой земле?

Осмотрела. Ранен в бедро. И, как видно, с повреждением кости. Сидеть не сможет, а положить некуда.

– Что же с ним делать? – задаю себе вопрос.

– Что делать? Все равно места для него нет. Пока оставить придется.

Да, места не было. В кабинах машин сидели раненые и в кузовах, между лежащими, тоже. Объясняю, что заберем на обратном пути.

Душа разрывается, ну как можно оставлять беспомощного человека? Вот пройдут годы, и трудно будет поверить в то, что на этой войне вот так ползали по земле люди.

– Люди. Разве это люди? – не унимался водитель. – Это же фашисты. Их никто сюда не звал. Вот и пусть подождет. Пусть еще поразмыслит своими мозгами, зачем к нам пришел.

Дорога шла пологим спуском, и неожиданно мы оказались на краю крутого оврага.

– В чем дело? – удивился шофер. – Была дорога как дорога. Через такой овраг никакая машина не пройдет.

И верно, спуститься по крутому склону можно только кубарем, а выбраться вообще невозможно. Что здесь происходило?

– Ты посиди, сестренка, а я пойду посмотрю, где можно проехать.

Водитель отошел метров на десять вдоль оврага, как вдруг машина заскользила вниз по жухлой траве, только что освободившейся от снега.

Что делать? Кричать? Напугаю лежащих в кузове. Рванула ручку тормоза и держу что есть силы. Машина остановилась. Но мне казалось, что ненадежно. Вдруг не выдержит тормоз.

Парень то ли уловил шум, то ли почувствовал неладное, обернулся и со всех ног пустился обратно.

Испуганный, бледный влез он в кабину. С трудом вывел машину из опасного положения.

– Болван! – выругал он себя. – Как это я… Спасибо тебе. Выручила. Не растерялась.

– Да, «не растерялась» тебе. Без памяти была. Чуть успела за рычаг взяться.

– Как узнала, за какой надо взяться?

– Часто ездить приходится. Привыкла уже, изучила. Доверили бы повести машину, – наверное, смогла.

– Кошмар! Представляешь, что могло произойти?

– Ладно, обошлось и молчи. Поехали.

– Вначале выйди, посмотри, что делается в овраге.

Внизу, на глубине до ста или более метров, лежали десятки трупов вражеских солдат. По-видимому, отступая, не успели похоронить погибших. Возможно, и раненый, попавший навстречу, выполз из этой ямы. И еще можно было предположить, что по этой дороге на санях спускали в овраг трупы, а потом их подбирали и готовили к захоронению…

– Боже мой, что же это делается вокруг? – не выдержала я. – И кому все это надо, чтобы так мучились и гибли люди?

– Гитлеру, конечно. Кому же еще?

– Посмотрел бы он, что стало с его храбрым войском! Какие почести заслужили его преданные солдаты!..

Следовавшие за нами машины стояли на некотором расстоянии. Водители сидели за рулем и покуривали в ожидании, куда же еще заведет их направляющая машина. И, кажется, не заметили чуть было не случившегося ЧП.

Заглянула в кузов. Раненые тихо о чем-то переговаривались.

– Как делишки? – спросила как можно повеселее. – Не замерзли?

– Нет, сестрица, все в порядке.

– Хорошо. Потерпите немного. В тупике оказались. Сейчас выберемся и скоро будем на месте.

С трудом отыскали малообъезженную дорогу, которая вела к железнодорожному разъезду, где стоял эвакогоспиталь.

Сдав раненых, повернули назад.

Гитлеровского солдата на дороге не оказалось. Наверное, специальные части подобрали. Ну и пусть! Без него гадко на душе. Он первый испортил настроение. Потом эта свалка трупов. И долго не могла успокоиться от пережитого у оврага.

Вернулась и направилась к палатке, что стояла во дворе. Там дежурила Валя Бабынина. Давно ее не видела. Захотелось с ней поговорить.

Вышла она, как всегда, веселая и жизнерадостная. И, как всегда, в белоснежном разглаженном халатике и такой же косыночке, из-под которой выглядывали темно-каштановые локоны.

– Ой, Валечка, какая ты нарядная! Хотела поведать тебе о новых приключениях, от которых скребет на душе, а как увидела тебя, сияющую, так сразу настроение изменилось.

– А я тебя сейчас огорчу. Шура Гладких заболела. Ее с высокой температурой в терапевтический госпиталь отправили. А потом демобилизуют, сказали.

– Что-то серьезное?

– Пока подозрение на туберкулез легких.

– Вот как! Что значит не жалеть себя. Она же часто простуженная и с повышенной температурой не отходила от операционного стола. Жаль, что перед отъездом даже не увиделись и не попрощались.

Подошел замполит и «обрадовал».

– Снова готовься в дорогу. Полетишь на самолете до Ярославля. Будешь сопровождать тяжелораненого генерала.

– Есть готовиться в дорогу! – ответила я.

– Везет тебе на путешествия, да еще с приключениями, – посочувствовала Валя.

– Ну ладно, Валюша, потом все расскажу. Пока!

Позади более семи месяцев жизни и работы на территории Польши.

Тяжело доставались освободителям пройденные с боями километры. Но теперь можно было поздравить и эту страну с освобождением от оккупантов, потому что мы уже переступали порог земли немецкой.

Невольно вспоминались наши первые шаги на военной службе. Потом длинные пути-дороги, начиная от станции Чернянка Курской области, до западных границ Родины и через всю Польшу. Сколько же пройдено, что пережито и переделано нами за это время!

Ох, как далеко ушли мы от дома!