Текст книги "Солдаты милосердия"

Автор книги: Любовь Буткевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

ПОЛЕВОЙ ПОДВИЖНОЙ И ЕГО ЛИЧНЫЙ СОСТАВ

С успешным продвижением наших войск и полевым госпиталям надо было следовать за передовыми частями. На развертывание госпиталя обычно отводилось от двух до четырех суток в тех случаях, когда шла подготовка к наступлению, пока подтягивались армейские подразделения на данный участок предстоящих боевых действий. Место дислокации определялось оперативным отделом армии и санитарным управлением. А госпитальным ответственным работникам оставалось лишь подобрать помещения.

При развертывании не только предъявлялись высокие санитарно-эпидемиологические требования, но и необходим был удобный подход для транспорта, нужен высокий темп работы, чтобы уложиться в срок к приему раненых.

Перед началом работы проходили смотр и сдача госпитальных помещений. В проверке готовности принимали участие начальник управления полевыми госпиталями подполковник И. И. Лапшин, представители санитарного управления армии, и нередко присутствовали при этом члены военного совета.

Но порой случалось так, что, пока подбирали помещения, приводили их в порядок, войска успевали продвинуться вперед на порядочное расстояние. Тогда и мы получали приказ: «По машинам!» А полностью подготовленный к приему раненых госпиталь переходил в другие руки. Мы же, не успев поработать, с сожалением оставляли свои труды. Но чем дальше, тем радостнее становилось на душе: ведь мы уходили вперед, ближе к победе.

На сборы много времени не требовалось. Взамен уже разложенных по кроватям комплектов белья получали от прибывших на наше место упакованные в мешках. Перекладывали с машины на машину и – пошел дальше!

Бывало так, что и мы прибывали на готовое. А бывало, и раненые уже встречали медработников в назначенном месте. Там, где заранее ставился указатель с надписью «хозяйство Темкина», как бы бронировалось место для будущего лазарета, пока мы были еще в пути. В таких случаях подготовка помещений, прием и оказание помощи начинались одновременно.

Нужно сказать, что определение места дислокации заключалось не только в подборе территории и помещений. Обследовали население, освобожденное от оккупации. Выявляли случаи инфекционных заболеваний. Обследовали водоисточники, ремонтировали колодцы, и при необходимости здесь выставлялась охрана на круглые сутки.

Не часто удавалось подобрать подходящие для работы помещения. Занимали конюшни и сараи, располагались по хатам, постоянно использовали полевые палатки, а для личного состава – землянки. В сельских местностях вся надежда была на школы и больницы. А позднее, за пределами нашей страны, на территории Польши приходилось развертываться и в графских поместьях, и в помещичьих усадьбах. Перевязочно-операционный блок тоже располагался в разрушенных домах и в палатках, в костелах и конюшнях.

Так, после освобождения села Бобрик Киевской области уцелели всего несколько хат, полуразрушенная церковь, два класса от школы да колхозные конюшни. Развертывание осложнялось тогда еще тем, что большая часть личного состава не вернулась из других госпиталей. Кроме того, осенняя распутица и недостаточное количество автомашин затрудняли переброску имущества. Раньше всех прибыли на место врачи, медсестры и штабные работники. Они дни и ночи расчищали конюшенные помещения и полуразрушенные здания. В плетеных сараях устроили приемное отделение. Людей укладывали на носилки, установленные на подставки.

С наступлением осени менялась и погода. Временами шел снег. Люди мерзли. Не согревали их шинели и одеяла. Нужно было срочно промазать стены сараев глиной, чтобы не продувало. И все было сделано. Тогда и установленные самодельные печки-бочки загудели веселее, щедро раздавая людям тепло.

В селе Янувка, на территории Западной Украины, тоже стояли три длинных плетеных сарая. Это бывший помещичий конный парк. Здесь можно было разместить до шестисот человек раненых. Только надо было приложить усилия: срочно вычистить, засыпать песком полы, сколотить подставки для носилок, украсить стены хвойными ветками.

Тут же рядом находилось еще одно небольшое помещение, похожее на деревенский бревенчатый амбар. Уж так оно было необходимо нам, но там от пола до потолка лежали соль или удобрение. Содержимое, пролежавшее многие годы, превратилось о камень. Два дня мучились мы с этой соленой глыбой, разбивая ломом. И без того стояли жаркие дни, а тут при физической работе да в соленой пыли, которая проникала в дыхательные пути, разъедала глаза и все потное тело, мы испытывали пренеприятное состояние.

– Не на курорт приехали, пошевеливайтесь! – подражала Гладких своему начальнику, обсасывая соль с лопнувших мозолей.

Все было сделано в срок. Прибывший член военного совета генерал-майор Ф. И. Олейник вынес благодарность всему личному составу за быструю и хорошую подготовку помещений к приему раненых.

С каждой новой дислокацией мы не могли не вспомнить наше первое место работы на Курской дуге, где были приложены невероятные усилия, где был проведен огромный объем работ по строительству подземного госпиталя. Ведь не месяцы и недели давались для устройства, а порой считанные часы. На то он и полевой подвижной, назначение которого обязывает в любых условиях, за кратчайший срок подготовиться к приему и оказанию помощи пострадавшим.

Не было равнодушных к ставшей привычной работе, а было сознательное отношение к делу, к которому каждый относился с великой ответственностью.

Распределение по профилю ранения ускоряло и улучшало оказание помощи, потому что в каждом из специализированных госпиталей работали соответствующие врачи-специалисты. С их помощью проводились операции и лечение.

Бывало и так, что на каком-то участке фронта полевой госпиталь оказывался впереди медсанбатов, тогда сюда поступали все раненые непосредственно с поля боя и независимо от профиля ранения.

Требовалась четкая оперативность: скажем, нуждающихся следовало оперировать в течение первых трех суток после ранения. И медработники не могли не придерживаться этих правил, понимая, что значат промедление, запоздалая обработка раны, когда от загрязнения начинают воспаляться и ткани, а от прикосновения скальпеля они становятся более болезненными. Да и заживление таких ран затягивается. И медработники в любой обстановке, не прячась от бомб и снарядов, прилагали максимум усилий в борьбе за жизнь каждого пострадавшего. Ведь врачу совсем не просто было написать в истории болезни: «Умер от ран, полученных при защите Отечества…» Мы долго помнили каждого, переживали, думая и о тех, кто ждал их дома.

Со временем коллектив стал привычнее и быстрее справляться с заданием, хотя условия работы не становились легче. За короткое время и молодые неопытные врачи окрепли. От мелких хирургических обработок ран перешли на более сложные и полостные операции. Медицинские сестры овладели техникой переливания крови и внутривенных вливаний, потому что поступала масса раненых, потерявших много крови.

Кровь требовалась всегда. Постоянно чувствовался недостаток в консервированной, и потому более половины работников госпиталя стали донорами, в любое время готовы были помочь пострадавшим.

Конечно, невозможно было обеспечить всех нуждающихся, да и персонал надо было беречь. Но мы не щадили себя, чтобы спасти раненого. И при необходимости сдавали кровь раньше положенного срока, за что получали выговор от ведущего хирурга.

Словом, все наши силы и умение были направлены на оздоровление фронтовиков. И, наверное, заслуженно организационная и лечебная работа коллектива не раз была отмечена комиссией главного санитарного управления. А на одной из фронтовых медицинских конференций 1-го Украинского фронта, летом сорок четвертого года, обращалось внимание на правильно поставленную работу и лечение в газово-гангренозном отделении нашего госпиталя. Кроме того, на конференции демонстрировались модели различных гипсовых повязок, от простых лонгетов до сложных кокситных, в которые укладывались раненные в бедро с повреждением костей и суставов. К этому времени уже широко стали применять гипсовые повязки. Они придавали удобное положение конечности, создавали надежную неподвижность сустава, что помогало лучшему и быстрейшему заживлению. А главное – в них легче было переносить дорогу во время эвакуации, чем в громоздких деревянных шинах.

Приятно было узнать нам о том, что наши гипсовые модели по прочности и аккуратности на конференции были признаны лучшими, и о том, что приказом вышестоящего командования госпиталь Темкина отнесен к ряду лучших госпиталей 38-й армии.

Некоторое время спустя майора Темкина наградили орденом Отечественной войны и присвоили звание подполковника. Врачи и сестры тоже получили повышение в звании. Все сестры стали старшинами. Большую группу медработников наградили орденами и медалями.

Каждый старательно выполнял свое дело, будничное, но необходимое. У заведующей аптекой лейтенанта Рудиной была всего одна-единственная помощница – Надя Жукова, а работы невпроворот. Ревекка Абрамовна Рудина с улыбкой вспоминает начало работы, как перед отправкой на фронт она получила мизерное количество медикаментов из расчета на двести коек раненых да маленький перегонный куб емкостью на два литра для получения дистиллированной воды. Конечно, сорок лет спустя можно улыбнуться. А в то время было – хоть плачь. Потому что дистиллированной воды требовалось до тридцати литров в сутки и даже больше. Кроме того, не было выдано никакой посуды – ни банок, ни бутылок, а готовить надо было уйму различных лекарств. Все это пришлось добывать разными путями.

Постоянной заботой начальницы было своевременное обеспечение всеми необходимыми лекарствами. Порой Рудина сама в распутицу, по бездорожью, если нельзя проехать на машине, садилась верхом на лошадь или отправлялась пешком за медикаментами. При большей нагрузке труженицы сутками не покидали свою аптеку, обеспечивая отделения порошками, микстурами и стерильными жидкостями для подкожных и внутривенных вливаний, что требовалось постоянно в огромном, фантастическом количестве.

А Люся Гузенко, госпитальный парикмахер, первое время работала одна, без помощников. Ей надо было побрить и постричь всех, кто поступал в приемное отделение. И каким бы ни был тяжелым раненый, она находила подход к каждому и своей жизнерадостностью, юмором поднимала настроение бойцов.

Порой из-за тесноты трудно было подойти к раненым, уложенным на полу, тогда Люся приговаривала:

– Ничего, так и быть, постою перед вами на коленях.

Да так и ползала часами и сутками, продолжая шутить и работать.

Трудно сказать, посильную или непосильную работу несли старшие сестры госпитальных отделений. Глядя тогда на Валю Лашук, я удивлялась, как ей удается управляться со всей возложенной на нее работой, в двадцать лет быть настоящей хозяйкой большого сложного участка. Кроме того, ей нередко приходилось подменять уставших сестер, бессменно работающих по нескольку суток. Или в порядке очередности исполнять обязанности дежурного офицера по части. Ее спокойствие и уравновешенность вызывали уважение. А для нас Валя была не только руководителем в работе, но и подругой, с которой можно поговорить, посоветоваться.

При формировании госпиталя было получено всего две автомашины. На них кое-как успевали перевозить госпитальное имущество. Личный же состав к месту назначения добирался пешком, на попутных машинах, на танках и мотоциклах. А год спустя в автопарке появилось уже более двадцати различных машин. Это проявили инициативу водители под руководством завгара Тимошенко, подобрав и отремонтировав трофейные. Порой трудно было обойтись и без лошадок. Особенно выручали они в весенне-осеннее время, когда считались самым надежным средством передвижения. Их было десять. Потом трех убило. Остальные продолжали шагать по дорогам войны вместе с нами.

Наши замечательные помощники-санитары, люди, как правило, пожилого возраста, несли нестроевую службу. Они не только старательно выполняли работу, но даже творчески подходили к своему скромному труду. Раньше, во время внутривенных переливаний, они часами сидели и держали банки с жидкостью да ампулы с кровью. Кому-то из них пришла хорошая мысль: попытаться сделать стойки-держатели, чтобы освободить руки. Сколотили деревянные подставки на ножках-крестовинах с закрепленными сверху двумя, тоже деревянными, планками, с просверленными в них отверстиями для банок и ампул. Теперь такие подставки стояли почти у каждой кровати, облегчая нам работу.

Невозможно рассказать о всех положительных качествах моих спутников, кому и чем еще пришлось заниматься. Надо или не надо было учиться делать то или иное дело, никто не задумывался, так требовала обстановка. Вот таким путем и мы овладели навыками землекопов и лесорубов, строителей и портных, артистов и… – всего и не перечесть. Вот, к примеру, просто необходимо было уметь скручивать «козьи ножки». В шинах ли руки раненого, загипсованы ли, а курить ему страсть как хотелось!

А что касается опасности, признаться, нужно было иметь большое самообладание и выдержку, чтобы оставаться на местах, когда чувствуешь, что бомба летит, кажется, прямо на тебя. Только в песне можно спеть, что «не страшна нам бомбежка любая…» Нет, страшна бомбежка. Но нам некогда было прятаться по бомбоубежищам. Да рядом с нами их никогда и не было.

Говорим: «Ко всему привыкли – не боимся». Считаем, что мы везучие, потому что в нашем коллективе меньше пострадало людей, чем в других. Но все же и мы потеряли несколько человек. Погибла врач Валентина Семенова. Не стало исполнительницы веселых частушек Наташи Алехиной. Несколько человек выбыли по ранению. Чудом осталась в живых операционная сестра Миля Бойкова. Попутная машина, на которой она возвращалась из командировки, подорвалась на мине. Большинство спутников Мили погибли. А ее, миниатюрную, легкую, взрывной волной отбросило в сторону. Она получила тяжелую травму головы и позвоночника. Долго пролежала в госпитале.

А опасность, между прочим, подстерегала нас не только со стороны фашистов, при обстрелах и бомбежках. Но и там, где орудовали бендеровцы. В местечке Ивонич-Здруй нам подбрасывали анонимные письма с угрозами. Обещали всех перерезать и спалить имущество, если мы немедленно не уйдем из села, где располагались.

В этом селе мы вчетвером с девчатами квартировали в хате у одной женщины. Жили и так в постоянной тревоге, а тут еще в одну из ночей услышали, как кто-то заходил по чердаку, потом спрыгнул в сени. Мы вскочили, переполошились: бендеровцы! Хозяйка успокаивает нас, что это сын вернулся со свидания, что он через крышу попадает в дом. Мы же в недоумении: какой сын? Прожили здесь неделю, а ни разу не видели и даже не слышали, что у нее есть сын. Где же он жил-был все это время?

Бывало и страшно, и трудно, порой находила и грусть, но, несмотря ни на что, хотелось жить и радоваться. Все хотели поскорей вернуться домой, но только с победой!

«На войне, как на войне!» – скромно объясняют солдаты. Но если кто-то из них, бравируя, говорил, что на войне не страшно, это неправда. Страшно было идти в атаку, как признавались некоторые из раненых. Но, по их словам, как только раздавалась команда: «Вперед!» – охватывал общий азарт, желание бить и бить врага, не задумываясь о страхе, об опасности.

Как выполняли боевое задание разведчики, находясь в тылу врага, что чувствовали летчики во время воздушных боев – все это нам известно было из множества рассказанных и услышанных историй.

Люди научились всему: переносить терпимые и нестерпимые боли, по нескольку суток не спать, даже спокойно встречать смерть. А главное, чем бывало труднее, тем находчивее и сильнее становился человек, и казалось, что в такие минуты он мог своротить горы.

И медработники, зная свое место и назначение в этой военной кутерьме, тоже готовы были проворачивать горы непосильной работы, несмотря на все сложности.

В своих воспоминаниях командующий 1-м Украинским фронтом, в состав которого входила наша армия, Маршал Советского Союза Иван Степанович Конев написал о военных медработниках:

«…Мне особенно хотелось бы выделить медиков. И не только потому, что другие службы значили меньше или больше… Но труд медиков, призванных спасать самое дорогое – человеческие жизни, я бы сказал, наглядно, поистине без всяких оговорок, благороден. А на войне, где смерть косит людей без разбора, в особенности благороден».

А Михаил Иванович Калинин при вручении главному хирургу Красной Армии Николаю Ниловичу Бурденко ордена Ленина, золотой медали «Серп и Молот» и грамоты о присвоении ему звания Героя Социалистического Труда сказал так:

«…Медицинское обслуживание Красной Армии стоит в одном ряду с авиационным и артиллерийским обслуживанием. Медработники в рядах армии столь же нужны, как бойцы и командиры…»

Хотя слова эти дошли до нас много лет спустя после Великой Отечественной войны, мы гордимся тем, что они относятся и к нам.

Конечно, работая, мы не думали о похвале, о почестях, однако благодарности получать было приятно. Или слушать такую речь, произнесенную при расставании с выздоравливающими пациентами в польском местечке Дынув: «Дорогие доктора и сестрички, спасители вы наши, как выразить ту благодарность, какую заслуживаете вы, ведь сутками не отходите от операционных столов и проводите бессонные ночи в палатах. Воскрешая нас, порой сами рискуете своей жизнью. Ах, если б можно было осуществить такое – взять бы после победы машину, да обвить ее цветами и развезти вас всех на ней по домам от Берлина до самого Урала!..»

Но до Берлина тогда было еще далеконько, ровно столько, сколько и до победы. А нам в своем полевом подвижном предстояло еще немало потрудиться. И рассуждали мы между собой так, что согласны пешком преодолеть обратный путь, лишь бы поскорей дошли до Берлина наши спасители и защитники – воины родной Советской Армии.

НЫНЧЕ У НАС ПЕРЕДЫШКА

Трудновато доставалась война девчонкам, но ничего – не ныли, не стонали. Наоборот, довольны были тем, что не отсиживаются где-то в тылу. Жизнерадостность била через край. По молодости иногда, быть может, казались беспечными и беззаботными, но в работе могли выдержать любые нагрузки.

В привычку вошло недоспать, недоесть, но в первую очередь после дежурства старались привести себя в порядок – постирать и отгладить халатик, накрутить кудряшки.

Конечно, не все время работали до упаду. Бывало и свободное время, когда имели возможность по увольнительной записке выйти за пределы части, сходить потанцевать. Тем более, что нас нарядно одели. Кирзовые тяжелые сапоги на лето заменили легкими, сшитыми по заказу из плащ-палаточной ткани. Кроме того, получили, как нам сказали, подарки от союзников – английские костюмы из тонкого сукна защитного цвета. Это были юбки-шестиклинки с застежкой-молнией и жакеты с поясом. К костюму срочно нужна была кофточка с галстуком. Нам выдали белую ткань, и мы приступили к шитью. Когда отправлялись группой в увольнение в таком наряде, да все при погонах, в звании старшин, на нас заглядывались прохожие. «Откуда такие? Кто они?»

Мы носили не зауженные погоны, как у медиков офицерского состава, а обычные полевые погоны, и вдруг – такие костюмы с кофточками и при галстуках. Никто не мог разгадать, к какому роду войск относится наша форма одежды.

Откровенно говоря, обновка для нас была приятной неожиданностью. Работа – работой, служба – службой, а порадоваться чему-то тоже хотелось.

Чем занимались в дни передышки? Наводили порядок в личном хозяйстве, отвечали на многочисленные письма, приходящие от бывших пациентов.

В эти же дни проводили медконференции, партийные и комсомольские собрания. Число коммунистов увеличилось к тому времени в пять раз. Значит, усилилось влияние партийной организации и повысился авторитет коммунистов. Возглавил организацию лейтенант Дунаевский.

Оксана Драченко за это время была принята уже в члены ВКП(б), но по-прежнему оставалась вожаком комсомольцев. Число членов молодежной организации удвоилось.

Каждый из нас хотел быть в передовых рядах молодежи, чтобы принимать активное участие в жизни коллектива, быть в курсе событий и повседневных дел. И мы вступали в комсомол.

Этот день запомнился и мне на всю жизнь. Шел апрель сорок четвертого. Госпиталь дислоцировался в местечке Борщев. Совместное собрание коммунистов и комсомольцев проходило во дворе, прямо на поляне. Стоял стол, накрытый красным полотном, придавая торжественно-праздничную обстановку.

– Задача перед нами и всем советским народом стоит общая – как можно скорее разбить врага, – произнес замполит Таран. – А на местах надо улучшать уход и лечение раненых воинов, чтобы поскорее вернуть их в строй…

На передовой отряд молодежи коммунисты и руководство госпиталя возлагали большую нагрузку. Комсомольцы читали раненым сводки Совинформбюро, выпускали вместе стенные газеты и боевые листки, где активное участие принимали и наши пациенты. Редактором стенгазеты «Фронтовой медработник» была Клавдия Степановна Еговцева, ее заместителем – Шура Гладких, помогала им и я.

При небольшой загруженности работой командование разрешало проведение развлекательных вечеров, где раненые и сотрудники могли повеселиться. Пели любимые песни и танцевали. Кроме того, частенько демонстрировались кинофильмы, приезжали и выступали артисты московских и киевских театров, армейские ансамбли и, конечно же, участники художественной самодеятельности личного состава. Талантов раскрылось много. Певцы и танцоры, чтецы и музыканты – все были увлечены и с особым желанием готовились, чтобы выступить перед ранеными в палатах или в воинских подразделениях в дни передышки от боевых действий.

Проведен был смотр талантов на армейской художественной олимпиаде, где звучал и наш хор, выступили солисты и танцоры. Только в танцевальных сценках роли кавалеров пришлось исполнять девчатам. Мужчины наотрез отказались выступать, подшучивая над собой, что репетировать придется долго, может до конца войны.

На этом смотре мы встретились со многими бывшими пациентами, в разное время лечившимися у нас, а теперь продолжающими шагать по дорогам войны.

Пока ждали решения жюри, чтобы меньше волноваться, пели и танцевали. И тут произошла еще одна неожиданная встреча.

– Прошу на вальс, – остановился передо мной майор, удивив знакомой улыбкой. – Кажется, мы с вами где-то встречались?

– Товарищ Владимир! Что вы здесь делаете? Артиллерия должна быть на фронте.

– Пока артиллерия молчит – вы поете. Заработает – опять с ног валиться придется, – шутит он. – Зашел мимоходом. На минутку. И вдруг среди артистов вижу вас.

Мы вышли из зала и сели на подоконник, подальше от шума.

– Ой, товарищ Владимир, поздравляю – вы уже майор!

– А ты уже старшина. Тоже поздравляю. И послушай-ка, Любаша, еще раз хочу предложить тебе перейти в нашу часть. Напрасно ты отказалась тогда. Не успел объяснить положение, в каком вы находились, а в письмах – не пропустила бы цензура. Теперь просто говорю, что у нас будет тебе значительно легче.

– Товарищ майор, я мечтаю побывать на передовой, но в вашу часть не пойду. Не хочу, чтобы меня опекали. А что касается «полегче», то тоже не хочу, чтобы мне было легче, чем моим подругам. Кому надо полегче, тот, наверное, сидит дома.

– Вот как ты думаешь?! Жаль. А я знаешь о чем мечтал еще в первую встречу, в вагоне? Тогда с вашим появлением стало шумно и весело. Девчата что-то рассказывали и громко смеялись. А ты сидела молча и поглядывала на капитанов. Я смотрел на тебя и представлял мирную обстановку. Как мы с тобой собираемся на бал. Допустим, новогодний. Представлял тебя в нарядном вечернем платье и в туфельках и непременно в маске. Как мы кружимся в вальсе…

– Товарищ майор, вы, оказывается, фантазер.

– Ничего, Любушка, придет время, дойдем до победы и постараемся осуществить наши фантазии. Ох, и жаль же с тобой расставаться, но мне пора. Вечером снимаемся с места. Дай бог, чтобы мы еще не раз встретились и в полном здравии дошли до победы.

– Да, конечно. Будем надеяться.

– До свидания, товарищ Любаша. До скорой встречи!

– В добрый путь! – повторяю напутствие матери.

Смотрю вслед уходящему, как он твердой военной походкой спешит к своим артиллеристам. И мне стало жаль с ним расставаться. Всего третья встреча у нас. Но с тревогой подумалось, что очень будет досадно, если я его потеряю…

Подошла Шура в сопровождении партнера по танцам. Редко смотрели мы друг на друга со стороны в праздной обстановке. И сейчас я увидела ее будто впервые. Она была такой красивой, разрумянившейся. Форма сидела на ней аккуратно, как на принцессе вечернее платье. Ничего, что эта принцесса была в солдатских сапогах и при погонах старшины.

– Пошли, – взяла меня под руку, – приглашают в зал.

Объявили решение жюри: самодеятельный коллектив госпиталя подполковника Темкина занял второе место среди армейских художественных коллективов.

Нам вручили грамоту и два огромных, красиво оформленных торта. Вот это было торжество! А хор наш с тех пор прозвали темкинским уральским хором.

Но за весельем последовала неприятность. Сменившись с дежурства, я спешила пересечь госпитальный двор, где Темкин распекал за что-то бедного старшину.

– На курорт приехал, что ли, чего людей распустил? Под арест! – указал он в мою сторону.

Я не чувствовала за собой никакой вины и, приняв напускную ярость шефа за шутку, рассмеялась.

– Чему радуешься? Плакать надо!

– В чем дело, товарищ начальник?

– Молчать! Это мне надо задавать вопросы, почему не выполняются мои распоряжения. Трое суток ареста, старшина, и немедленно!

Накричался, отвел душу и ушел.

– Что случилось, товарищ старшина?

Оказалось, что вчера на собрании мне поручено было проверить санитарное состояние жилых помещений личного состава. При необходимости провести санитарную обработку. О выполнении доложить сегодня утром на оперативке.

Я же была на дежурстве и, естественно, не могла присутствовать на собрании. И начальнику об этом никто не доложил.

– Товарищ старшина, объясните ему, что я не виновата.

– Ты же знаешь, что он не захочет сейчас выслушивать никаких объяснений. Я тебе советую отдохнуть. Посажу тебя в твои же палаты, где еще не лежали больные. Вместо часового повешу замок. Правда, там холодно. Но ты собери с кроватей несколько одеял и укройся ими. Насчет еды не беспокойся.

– Да несправедливо это!

– Ну что ты за солдат, если не побываешь под арестом, хотя бы один раз! – уговаривал старшина.

– Безобразие, и вы такой же! – готова была разреветься от обиды.

Но что делать? Может, и верно посидеть? Надо множество написать писем. Никто мешать не будет…

Мы находились в селе Белиловка Житомирской области, куда выехали из Юзефовки. Сюда больных, то есть раненых, поступает немного. Даже не все палаты заполнены. Где больных нет, там не топят и печи. А на дворе февраль. Конечно, неприятно сидеть в холодной комнате. Но сейчас устроюсь…

Раздался стук в окно со стороны огорода. Это пришла Шура. Она потеряла меня. Я же утром должна была вернуться после дежурства. О случившемся рассказал ей старшина.

– Безобразие! – кричит она. – Сейчас пойду к начальнику разбираться. Ты же здесь промерзнешь!

– Что ты, Шурочка. Я уже нагрела место – жарко стало. Не расстраивайся. И к начальнику не ходи. Лучше принеси-ка мне побольше бумаги. В штабе у Клавы попроси.

– Держи вот.

Она подала мне два котелка с горячим обедом и через маленькую форточку протиснула мой полушубок.

– Вот видишь, – говорю ей, – даже лучше, чем на курорте. И обед горячий подан – в столовую не идти за километр. А на губе тоже надо побывать, хотя бы раз в жизни, как посоветовал старшина.

По прибытии в Белиловку с первых же часов мы поняли, что и здесь не так-то спокойно и безопасно. Вражеская артиллерия била из дальнобойных орудий в сторону населенных мест, которые фашисты оставили. Нет-нет да просвистит снаряд и ухнет. К счастью, чаще были недолеты или перелеты, но иногда страдали хаты, были жертвы среди местного населения.

Вот сижу и прислушиваюсь. Опять, наверное, скоро полетит очередной снаряд.

Письма, письма… Сколько бы их ни было, всегда долгожданные. С замиранием сердца развертываешь каждый полученный листочек, словно там заключалась вся наша жизнь.

Только вот вести из дома приходили нерадостные. Тяжело и голодно жилось в тылу. Сестры спрашивали, можно ли поменять мое новое пальто на картошку… Невозможно было читать равнодушно такие строчки:

«Когда не привозят в магазин хлеб, нам выдают по сто двадцать граммов муки. И если нестерпимо хочется есть, мама раскладывает нам на блюдечки по чайной ложке муки и мы слизываем понемногу, чтобы успокоить голод. А нам все время хочется есть… Мама ходила в поле за мороженой картошкой, собирала прямо из-под снега. Дома пекла из нее лепешки. А сейчас в поле идти не может. Болеет. Врачи говорят, что ее придется положить в больницу…»

Оказалось, пока шло письмо, мать уже несколько дней лежала в больнице. И без того скудный паек хлеба и других продуктов она отдавала дочерям. «Они учатся, – думала она, – их надо кормить. А я как-нибудь переживу». Но как-нибудь не обошлось. Ослабленный организм не выдержал. У нее начался голодный отек. Потом она упала без сил и потеряла сознание.

Целыми днями под окнами больницы стояли и голосили девочки. Глядя на них, не могла удержаться от слез и лечащий врач. Она уводила детей на кухню и просила их накормить, а сама снова возвращалась к больной, которая третьи сутки не приходила в сознание.

Учитывая безвыходное положение в семье, телеграммой за подписью врача был вызван отец.

Больная лежала еще без сил, не в состоянии подняться с постели, но на душе стало легче.

Вот такие невеселые события происходили дома, в далеком тылу.

Ночь под замком прошла беспокойно. Слышала, как просвистело несколько снарядов и поблизости где-то бомбила вражеская авиация. А чуть забылась, приснилась гроза. Увидела себя на той высокой горе, что тянется вдоль деревни. Там сильный ветер разваливал суслоны и разносил по полю снопы сжатой пшеницы. Я их подбирала и приставляла друг к другу, а они снова падали. Мне было страшно от молнии и сильного грома и очень холодно от ветра…

Когда очнулась, увидела, что полушубок лежит на полу, а в палате, как в холодильнике.

Вскочила. Сделала несколько физических упражнений, чтобы согреться. Подошла к окну, где стоял котелок с водой. Хотела умыться, но вода покрылась коркой льда.

«И умыться отставить придется», – размышляю, поглядывая в окно.

Напротив остановился начальник. Не сразу поняла, что он разговаривает со мной, размахивая руками.