Текст книги "Мёртвая вода"

Автор книги: Любава Горницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Глава вторая,
в которой рассказывается о пользе правильного воспитания

С тех ещё пор как стародавняя хозяйка поместья – госпожа Ильянина – вышла в окно, но летать не научилась, а соответственно сломала шею, второй этаж снабдили литыми наружными решетками. Работали они, правду сказать, по принципу ставней и отмыкались изнутри, что придавало защите от внезапных самоубийц характер условный. Кроме внушительного вида решетки способствовали некоторой рассеянности света, делящего на квадраты пыльный паркет. Полы в библиотеке, судя по затхлому запаху, мыли невесть, когда. Точно не сегодня и не вчера. Скорее всего на прошлой неделе. Хорошо, если этого года. Обычно Листик в подобной обстановке очень скоро начинала задыхаться. Но тут отчего-то вполне существовала, и спертый воздух казался не хуже, чем во дворе.

Диванчик, на котором она лежала, был обит скользкой шелковистой лиловой тканью, гладкой, мутно поблескивающей в тех местах, какие точечно выхватывали проникающие из-за решетки лучи. Стеллажи под углом её зрения виделись снизу-вверх, и казались массивными темными громадами. Надписи на корешках мешала прочесть проклятая близорукость.

–Очки вам надо носить, Ангелина, – Дина Яновна убрала ладонь с щеки девочки, прекратив энергичные хлопки, – Медицинские показания игнорируете сознательно или? Хотя… – фыркнула своему, то ли догадавшись, то ли поняв, и продолжать не стала, – Пейте.

Ложка разила сладким, ванильно-кремовым, настолько резким, что аромат перебивал горько—въедливый запах лежалой сухой бумаги, исходящий от старых книг. Ещё пахло так, словно рядом перегорели несколько спичек. И от серного духа клонило к тошноте.

–Это что? – Листик попыталась отстраниться, вздохнула и пояснила неловко, – Мне… не всякое лекарство можно.

–На это аллергия исключена. Расслабьтесь. Отравить вас или замучить – нерациональная и сложная схема. Хлопот не оберешься с устройством процесса. Надо будет избавиться, это решается проще, – Дина Яновна говорила монотонно, скучно, однако с легкой иронической ноткой, – Откройте рот.

Вкус был тающий, еле заметный, леденцово—ягодный. По телу разливалось мягкое тепло.

–Спасибо, – после обморока губы слушались ещё с трудом.

–На медицинском осмотре, в вечер, расскажите доктору все диагнозы. Все, слышали меня, Ангелина? – Дина Яновна наклонилась, и её сощуренные глаза, увеличенные стеклами очков, казались чёрными до предельности оттенка.

–Хорошо, – сказала Листик нехотя.

Что там знала эта странная дама неизвестно. А уж о чём смолчать… Тут советы ни к чему.

–Лгать вы не станете. Не ваш характер. А, если утаите… мне придется взять вас в лес, Ангелина. Неприятный опыт. Можете уточнить у товарищей. Вам не понравится.

–Вы доктор? – спросила Листик мягко, надеясь сменить тему.

–Я библиотекарь, – Дина Яновна выразительно кивнула в сторону стеллажей, – Оформитесь в колонии, записывайтесь, читайте. Тут выбор литературы лучше, чем в городе. Собрания сочинений классические, в том числе переводные. Библиотека приключений. Толстые журналы. Альбомы мировой живописи тоже имеются.

"Откуда она…" – тревога начинала зыбко пульсировать внутри. Листик села, с удивлением осознавая, что состояние её куда лучше, чем обычно находило после обмороков. Никакой сухости во рту или тяжести в голове. Мир не кружится.

–Обязательно. Я люблю читать, – искренне улыбнулась, понимая, что ожидается какая—то реакция.

Заметила, что образок опять выскользнул, покраснела, вернула под кофточку, оттенявшую травяной зеленоватостью бледную кожу. Листик и без того напоминала призрака с картинки старой сказки: хрупкая, крошечного роста, что подходит десятилетке, но не той, кому уже пятнадцать, большеглазая, мертвенно бледная, с тонкими синими прожилками бугристых вен на точеных веточках рук. Русые, почти белые, с легкой проседью волосы спадали жидкими прядками до лопаток. Такой бы скользить в просторном саване босой по паркету, да нести свечу. Цвет же кофты отбрасывал тень на фарфоровую кожу, делая тон окончательно мертвецким. Впрочем, кто в эти голодные времена удивился бы тощей девчушке с впалыми синими глазищами, весящей как котенок, и глядящейся не то дистрофическим ангелочком, не то дневным привидением?

–С вас это снимут, – сказала Дина Яновна сухо, – Не сегодня, так на неделе. Воспрещено. Захотите драться – пойдёте в карцер. Тут колония, а не пансион для благородных девиц. Привыкайте. Церемониться не принято. Лучше, как попросят, сдайте сами.

Листик глядела исподлобья, скрестив на груди руки.

–Встаньте. Скорее всего, вы уже можете ходить. Если нет… есть средства в помощь.

Листик поднялась. Осторожно скользнула вдоль стеллажей. Прикасалась к корешкам, узнавала названия. Удивилась обилию словарей и географических атласов.

– Хозяева путешествовать любили, – донеслось из—за спины, – Правда исключительно в воображении.

– А кто они были, хозяева?

Листик попыталась припомнить, что о неё доходило раньше из слухов о доприютском давнем существовании особняка на острове. Что—то из разряда сказок о временах, когда её самой не существовало на свете.

– Смотря в котором поколении. Карты собирали братья. – Дина Яновна поманила девочку пальцем к себе.

На столе с ящиком картотеки располагался черный бархатный футляр. На крышке – металлический гербовой значок, острокрылая крупная бабочка. Дина Яновна осторожно открыла футляр. Под стеклом и золотистым пошловатым картонным обрамлением стала видна пластинка дагерротипа. Изображения казались парящими, точно существующими не на верхнем слое или на ткани, а внутри пластины. Двое молодых мужчин в военной старомодной форме. Один – сухощавый, высокий, с резко очерченным тонким лицом, другой – среднего роста, округлый, какой-то смягченно плавный.

– Наши коллекционеры. Близнецы Ильянины. Лаврентий Подымович и Леон Подымович. Внизу, в галерее, есть портреты. Если на растопку костра не пойдут, разглядите ещё поподробнее.

– Близнецы? – Листик сощурилась.

Сравнила запечатленных. Удивленно подняла голову.

– Но они не похожи.

– Именно. Но они близнецы. И это важно, – женщина с видимой неохотой захлопнула футляр.

Вернула его на изначальное место, не дав толком разглядеть ни фигуры людей, ни странную острокрылую бабочку на гербе—украшении.

– А вы определенно чувствуете себя удовлетворительно. Потому я вас провожу в столовую, – Дина Яновна взяла решительно девочку за плечи и силой поволокла к выходу, впрочем, не находя сопротивления.

–А вы не боитесь, что украдут? – Листик оглянулась на футляр, – Вы… храните открыто…

Дина Яновна остановилась. Развернула девочку к себе, посмотрела в упор в глаза, так что Листик ощутила лопатками зыбкую неуютность.

–Плохая идея что—то красть из хранилища. Неудачная. Она никому не приходит в голову. – хмыкнула, отпустила вздрагивающую, – Вещь принадлежит мне. У меня не воруют. Это правило. – в голосе звучала снисходительная уверенность.

Впервые с момента отбытия из города в голове Листика забрезжила красная мысль. И всю совместную молчаливую дорогу до столовой девочка безмолвно убеждала себя, что делать глупости на новом месте не следует.

В то время как Листик приходила в себя, Иришка прилежно закапывала яму. Её воспитали достаточно хорошо, чтобы научить: если старшие просят, помогать надо не переспрашивая. Одежда правда довольно скоро пришла в состояние плачевное. Когда мама поняла, что арестовывать несовершеннолетнюю преступницу вот—вот придут, она достала из шкафа лучшее иришкино платье: кружевное, кремового хлопка. Мама же одела на ножки дочери белые чулочки и светлые туфельки. Прибрежная грязь со всем парадным нарядом сочеталась так себе, а тут к ней ещё добавилась отлетающая от лопаты почва. Ириша сбрасывала вниз рыхлую землю. Яма была мелковата. Закапываемый еле туда вмещался, и Олег Николаевич вздыхал выразительно, глядя на получающийся результат. Выдохшись довольно быстро, Ириша села у могилы, надергала свежей травы, присыпала ей сверху новенький холмик и зашептала под нос про мать-землю сырую.

–А почему…тот дяденька…умер? – она деликатно постаралась забыть, что покойный конвоировал их на остров.

Великое дело, может и обозналась.

–Задавал вопросы, девочка. – Олег Николаевич утомился явно ещё сильнее её.– А таак… несчаастный слуучай, – протянул директор задумчиво, – Бывает. Иногда.

Ириша посмотрела на огороженное веревкой кладбище и благоразумно решила не уточнять: как часто тут не везёт приезжим? Вместо этого она сочла вежливым узнать о том, что волновало её, если уж начистоту, с самого выхода за дверь столовой:

–Извините, пожалуйста… но, пока мы тут, к нам не прибегут поскрёбушки?

–Не исклюючено, – протянул директор, утирая бисеринки пота со лба рукавом уже не белой рубашки.

Иришка поняла: ей крайне хочется узнать, как выглядит спальня и директорский кабинет, а двор не очень и интересен.

–А гулять вообще нельзя? – решила уточнить заранее девочка, став к Олегу Николаевичу как можно поближе.

–Можно. Но ни в коем случае до или после обеда, в темноту, и в сильный ветер, когда деревья сносит. Я вам всё ещё расскажу. Закончим только с делом, – директор улыбнулся Ирише так дружелюбно, как только мог, и, отвлекшись, оперся на древко лопаты.

Вновь залаяли в отдалении, визгливо и гулко.

–Собачка у вас ещё маленькая, да? Щеночек? – Ириша не знала о чём говорить, молчать же казалось неприличным.

–А. Там не собака. Это Галина. Вы познакомитесь, хорошая девочка, – непонятно отозвался Олег Николаевич, и эта реплика понравилась Ире ровно настолько же, насколько нога в галифе, на которую она сбрасывала мелкий сор, близость бродячих поскрёбышков и отполированный блеск лопаты, которой пользовались явно часто и продуктивно.

Директорский кабинет располагался на первом этаже напротив столовой. Обстановка отличалась скудностью. Из мебели имелись стол, два колченогих табурета, диван с застеленным мятым казенным бельём, намекающий, что тут не только работают, но и живут. Ещё стоял необъятный шкаф во всю стену, где под стеклом видна была мешанина предметов. Она складывалась из книг, бумаг, письменных принадлежностей, старинного тёмного глобуса и утерявшего в силу древности часть меха чучела кривомордой ржавой белочки, коробок с яркими распятыми бабочками и, вероятно, всего прочего полезного владельцу помещения несортированного хлама. Хмурая насупленная Ёлка плюхнулась на чужую постель, прямиком на подушку, закинула ногу на ногу и уставилась исподлобья, всем видом намекая на крайнюю симпатию к происходящему. Ещё немного желтоватая вялая Листик осторожно примостилась на табурет, положила руки на колени, выпрямила спину и замерла выжидающе. Разрумянившаяся после возни с могилой перепачканная с ног до головы Ириша порхнула на второй табурет и завозилась, пытаясь устроиться удобнее. Олег Николаевич, уступивший свою мебель новеньким, остался стоять между столом и шкафом, правее глобуса и чуть ниже белочки.

–Ммм… Вы поступили воспитанницами в третью образцовую колонию имени…

–А первая и вторая где? Чё третья-то? – хмыкнула Ёлка.

–…имени Розы Люксембург…

–Простите, а это кто? – перебила любопытная Иришка.

–А это вам предстоит узнать в процессе обучения и исправления. Оба пунктаа стооит обгооворить отдеельно, – директор снова начал тянуть слова, и Ёлка, которую такая манера речи раздражала, зевнула во весь рот, – В первую очередь запоминаем простые правила. Техника безопасности нахождения на территории колонии.

–Очень пригодится, как я посмотрю, – ввернула Ёлка.

–Пункт первый. Вы не должны противоречить старшим. Оспаривать их слова и решения, – Олег Николаевич внимательно и как—то запоминающе изучал Ёлку и Иришку, – Любой из персонала колонии прав автоматически. Пооотому. То, что я говорю сейчас, запоминаем накрепко. Пункт второй. Не покидать пределы ограды. Они ограничены забором… Плетнем, если быть точнее. В лес выходите только в сопровождении старших. Не любых. Конкретно меня, товарища завхоза, нашего библиотекаря – Дины Яновны. Если вы видите, что ваш товарищ или кто-то из педагогов, или – хуже того – гостей направляется в лес, находите срочно кого—то из нас троих и незамедлительно сообщаете про инцидент. Вопрос жизни и смерти, – директор говорил отрывисто, чеканно, точно внушая серьезность наставления самой манерой произносить слова.

–Звери там что ли дикие? – негромко буркнула Ёлка, – Вроде шли, никого не шастало.

Олег Николаевич поправил воротник рубашки и мягко, как тяжело больным, пояснил:

–Вы достаточно взрослые, чтобы знать: положение города сложное, всё ещё орудуют банды. Мы, конечно, немного в стороне, но возможно всякое.

На словах о бандах Ёлка поняла окончательно, что библиотекарь колонии почему—то проявил больший интерес к её документам, чем директор.

–Кроме того. Освоитесь – убедитесь. В нашем лесу не самая удачная природа. И растительность и, так сказать, животный мир. Та часть, что бывший парк поместья – вам её ещё покажут – относительно безопасна, но имеет свои особенности… Галочка, наша староста, уже прогулялась там без спроса. И теперь ей нужны процедуры. Специфические. Регулярные. Случайная травма, прискоорбные последствия. Потому. Никаких визитов за плетень. К кладбищу тоже не подходить. Только со мной.

–А как же завхоз и Дина Яновна? – Ёлка чувствовала колкое желание противоречить.

–Товарищ завхоз сам туда не ногой. А Дину Яновну я много раз настоятельно просил воздержаться от кормления не по графику… и с ней на кладбище ходить нельзя. Ни в коем случае, ясно?

Листик нахмурилась, потому что мелочи начали расходиться в голове. Багровые мысли запылали ярче.

–Да понятно всё, – Ёлка хотела скорейшего окончания монолога, чтобы задать вопросы, но директор как нарочно, по её разумению, медлил.

–На территории колонии строго воспрещено курить, употреблять алкоголь, зажигать в помещении открытый огонь – спички, свечи – пожара нам только не хватало. В случае нарушения пойдёте в карцер.

–Это как? – уточнила Ириша, единственная из присутствующих не попадавшая прежде в подобные неприятности, – Это куда?

–Это в кладовую, в холод и к крысам. Крайняя мера, до неё, надеюсь, не дойдет.

– То есть самое жёсткое, да? – Ёлка не вытерпела, – А то говорят: у вас девочек едят на обед.

–Мало ли что говорят, – отмахнулся Олег Николаевич, – Фантазии. Запрещено также ловить бабочек, вступать в драки, хранить оружие и уж тем более пускать в ход, носить любую одежду кроме формы, – перечислял он скучно, дотошно, Ириша изъёрзалась, слушая, – Что нельзя говорить и читать вам расскажут на уроках обществоведения. Посещение занятий – ваша обязанность, равно как и выполнение заданий, и полезный физический труд по уборке дома.

Листик мысленно прикинула: сколько мыть и чистить этот особняк, и ей взгрустнулось.

–Запрещено ношение религиозной атрибутики. Если у вас есть крестики, чётки, другие предметы такого рода, сдайте сейчас, – Олег Николаевич выдержал паузу, однако, никто не шевельнулся, – Дальнейшее до каждой донесу лично. В течение сегодняшнего дня, по мере возможности, вызову вас и индивидуально собеседую, изучив дела, чтобы понять вектор исправления… По правилам нахождения в колонии есть вопросы?

–Очень даже есть. Что за гадость у вас в окна скребется? – Ёлка не унималась.

–Это не гадость. Воспринимайте как младших товарищей. Только окна не открывайте, а, если увидите на улице, бегите в дом. Быстрее них бегите. И кричите, так чтобы Дина Яновна услышала.

– А наши младшие товарищи почему такие невоспитанные, что портят стёкла? И чего у них вид как у задохликов? – Ёлка не сдавалась.

–Проблемы с личной гигиеной. Не станете умываться и чистить зубы, будете выглядеть так же, – не моргнув и глазом нашёлся Олег Николаевич, – Что касается их поведения – это предмет корректировки. И следует перейти к вашему здесь нахождению. Вы распределены сюда по причине моральной дефективности…

"Нет, потому что не повезло", – Листик и Ёлка удивились бы узнав, что мысль у них возникла совершенно одинаковая.

–…Срок пребывания до полного исправления.

–То есть нас непонятно, когда выпустят? – Ириша встревоженно шмыгнула носом.

–Ну… исправление – вопрос длительный. После совершеннолетия вас, конечно, государство за свой счёт содержать не станет. Если не возникнет необходимость перевода в тюрьму. До того вы здесь. Под моей полной ответственностью. Учитесь, трудитесь, проходите медицинские обследования, усваиваете нужные идеи, готовитесь к выходу в мир. И помните: ваши бумаги в колонии, судьба ваша зависит от поведения и прилежания. Письма вам строжайше запрещены по условиям режима содержания, помните об этом. В город не попадете. Уникальная возможность остаться наедине со своей виной и искупить её. А, так как вы не гости, а заключенные, нежелание исправляться повлечёт печальные меры… любое нарушение дисциплины их повлечёт… потому соблюдайте правила – пожалейте себя… ну-с… с общей частью всё. Пока у вас свободное время, через полчаса урок естествознания, веду я, быть обязательно. Вечером – медицинский осмотр и собеседование. Свободны.

–А.…эти ваши… младшие товарищи…ещё во дворе? – справилась практично Ёлка.

–Нет. Они… прилегли отдохнуть. Дышите воздухом. Очень полезно.

Во дворе, позабыв о былой настороженности, девочки подались друг к другу. Листик оглянулась по сторонам. В ней крепла уверенность, что кто—то может подслушивать. И прямо хорошо, если кто—то, а не что—то. Ёлка пыталась высмотреть маленьких покойников. Но от них осталась лишь примятая трава у окна столовой. Иришка жадно втягивала носом воздух, вертелась, ловила мелочи вроде рыжих бабочек на верхушках сорняков и тоненького скулящего звука, то проклевывавшегося в плотной тишине знойного дня, то затихавшего.

–Линять отсюда надо! – Ёлка не любила предисловия.

–Бабочки. Нехорошие, – невпопад выдала Иришка, – Плохой знак.

Листик вспомнила наплывом герб на бархатной коробке в чужой тонкой вялой ладони. Потускневший от времени металл, обычная продолговатая щитовая форма, кривые, словно обгрызенные, крылья. Но все внимание было к снимку, возможно, она не поняла, обозналась.

–Да… вы правы… тут… подозрительно, – серьёзно кивнула она Ёлке.

–Пока ты обморочная валялась, местные напели интересного. Про девчонку, которую съели, – Ёлка чувствовала неприятный холод внутри живота.

–Труп, – Ириша одернула юбку, и подсохшая грязь начала осыпаться острыми крошками, – Мы закопали мужчину. С товарищем директором вместе. Этого, что вёз нас. Он остался с Олегом Николаевичем поговорить и теперь мёртвый. – в интонации отсутствовали печаль или удивление, но тревога заставляла голос колебаться, то взлетая, то угасая.

Ёлка присвистнула. Листик нащупала под одеждой образок, перекрестилась, мысленно произнося сбивчивые мольбы о вечном покое.

– Мне не нравится библиотекарь колонии. – она решилась всё же доверить мысль этим незнакомым девочкам.

– Мышь серая? Дина Яновна? Да ещё бы. Видели же: она нас по именам называла, не спросив кто есть кто. И в бумаги не глянув. Да и глянула бы – Там фото нет, – Ёлка взяла Листика и Иришку за руки – прикосновения хоть мало, но успокаивали.

– Почему нельзя ловить бабочек? Драться, оружие, пить, курить, ловить бабочек? – Ириша последовательно разбирала, занимавшее лишь её.

– Да к чёрту бабочек твоих! – рявкнула Ёлка

– Не поминайте нечистого. Пожалуйста. Тем более здесь, – Листик суеверно вздрогнула.

– Короче. Место гнилое. Тухлое и опасное. Происходит муть. Какая: лично мне знать неохота. Очень надо живыми остаться. Не супом и не скребучей тварью, – подытожила Ёлка.

Листик, не видевшая поскрёбушкев, недоуменно нахмурилась.

–Я не помню дорогу к берегу, – ответила она честно, – Но это остров. Тут так или иначе доберешься к реке. Только вопрос в том, что нам в город, значит, на правую сторону.

–То есть ты тоже согласна валить, пока целы?

Ёлка хлопнула девочку по плечу и не рассчитала силы: хиленькую Листика едва не снесло на траву.

–Тут интересно, – вздохнула Ириша, – И нам не нужно в город. Искать станут. Мы же заключенные.

–Им до нас дела нет, – Ёлка оживилась настолько, что прекратила напряженно вслушиваться в далёкий вой, – Сколько раз за последний год армии в городе менялись, а? То одни, то другие, то бандиты. До конца войны сто раз архивы перетрясутся. Мы не убийцы, не то чтобы сильно опасные, – она осеклась, запоздало сообразив, что может и не стоит говорить о других, как о себе.

Что она знала про этих двоих? Какое такое членовредительство могла натворить кукольная финтифлюшка в кружевном? И эта, болезная, на чём попалась?

–Вы правы, – Листик кое—как выпрямилась, – Тут ещё раньше было всякое, по слухам. И с домом Ильяниных. И с приютом Колокольниковых. Место дурное. А что о третьей колонии имени Люксембург молчат, так кто о ней думает сейчас, когда власть то одна то другая? Поддерживаю вас всецело, Елена.

–Давай на "ты". И Ёлка. – слова блондиночки, что—то соображавшей в тему, вызывали уважение.

–Как вам… тебе… удобнее. Тогда я Листик. Если несложно. При посторонних, конечно, Ангелина или Геля…

–Да хоть Ветка, чего уж… так ты не с нами, кружевная?

Ириша колебалась. Круглое личико её страдальчески морщилось.

–Маме не понравилось бы, что я убегаю.

–Тебе сколько лет, мамина дочь? – Ёлка начинала закипать.

–Тттринадцать, – Иришка обычно безошибочно угадывала чужое недовольство.

И весь предыдущий опыт подсказывал: не зли чужих – попадет. Чужие ещё простят, люди добрые. А вот те, кто родня… А, если скажут маме…

–Такая взрослая, а ещё не поняла: люди в жизни сами по себе. Лишнее тащить не будем. Оставайся. Поживешь с полоумными, может и понравится. А, если пожить не судьба, мы тя с Листиком оплачем. Может даже и помолимся. За упокой души. А хочешь нормально чтобы было, давай с нами, – Ёлка от такого длинного и содержательного монолога выдохлась.

–А когда вы уходите? – Ириша похоже считала побег уже принятым совместно решением.

–Да я бы и сейчас, пока не хватились. За плетень – и тикать, – предложила Ёлка.

–Нерационально, – возразила Листик, – Уходить следует ночью. Незаметно из-за темноты, плюс до утра запас времени на дорогу.

–Да ты ничего так. Мозги есть! —Ёлка вовремя сообразила не хлопнуть по плечу Листика опять и вместо этого обняла.

–Туда??? – Иришка передернулась, указав пальцем в сторону плетня, за котрым темнел лес, – В плохие часы??? Не пойду.

–Трусишь – сиди тут. Кто неволит-то.

– Вы меня бросите одну? – если пожалеют, так повезёт невиданно, останется хоть время на обдумывание.

Спонтанно принимать решения было слишком тяжко и непривычно.

–А то нет? Ты нам кто? Сестра, мать, жена? – Ёлка зло сощурилась, – Прикопают тебя, как дядьку военного, ой, прикопают…

Ириша опустила глаза и прошептала.

–Я с вами. До реки. Переплывём, дальше сама.

–Там разберемся. Отсюда бы слиться без шума и пыли…

Ёлка собиралась было продолжить, но ощутила достаточно резкий толчок под лопатку. Отпустила Иришку и Листика, повернулась, и увидела девчонку. Судя по форменному платью, местная, но на обеде, видать, отсутствовала, или просто не запомнилась. Синяя летучая юбка была по подолу чем—то влажным и липким замарана, совсем, как у Ириши. Каштановые свалявшиеся на затылке в колтун волосы, которые явно давным-давно не мыли, спадали сосульками ниже плеч. Пахло от девчонки глиной и сыростью, как от болота или гнилого озера. С виду ей было лет двенадцать—четырнадцать, но к груди она, совсем как малолетка, прижимала игрушку: плюшевого медведя с единственным глазом—пуговицей, одетого в прехорошенькую матроску. Глядела на новеньких исподлобья, жевала губами. За плечами девчонки порхали пёстрые бабочки: лимонные с радужными разводами—кляксами на крыльях, изжёлта-алые, бежевые с рыжими крапинками, однотонные лазоревые. От их движения воздух трепетал и слоился переливчатыми пятнами.

–Тебе чего?

Ёлка чуяла нутром: девчонка ей не нравится. Причём куда поболе, чем другие местные девицы из столовой. Лунный взгляд намекал на слабоумие. Кто её знает: вдруг ещё опасная, кусается там, например.

–Галя, – сказала девчонка низким грудным голосом.

Он так гулко отдался вблизи, что бабочки взметнулись вверх, пересели ей на макушку и плечи, распластались по темному и невзрачному аляповатыми вкраплениями

Иришка быстрым вращательным движением отлетела вбок, поближе к двери дома. Так, на всякий случай.

–Ну, Галя ты, чё дальше? Очень приятно, Ёлка, гран мерси!

–Не ходи туда, – пухлый палец, покрытый цыпками, указал вбок, в сторону плетня.

–Запрещаешь? – Ёлка ещё пыталась отвечать, но сама прикидывала: не рвануть ли к кружевной барышне. Листик вроде сбегать не собиралась. А показаться в чужих глазах трусихой было последним делом. Однако старая память колыхнулась, подсунула услужливо картинку с поленницей и холод вязальной спицы у горла. Сивушное дыхание пьяного, мгновенное беумие. Тогда отбилась. А вот сейчас, кто знает.

–Плохо. – Галя погладила медведя и внезапно тоненько по—собачьи заскулила, надрывно, на высокой ноте. Смена тембра впечатляла едва не сильнее самого факта завывания. Ириша пискнула. Листик положила невесомую ладошку на мордочку игрушечного зверя. Галя отшатнулась резво и чудные звуки издавать прекратила.

–Моё!

–Я у вас не отбираю. Покажите, пожалуйста. Он очень красивый.

Галя облизнула потрескавшиеся губы, бугрящиеся корочками мелких присохших ранок, и протянула медведя:

–На.

Листик игрушку взяла, покрутила, подержала на весу, неуверенно погладила по макушке. Создавалось впечатление, что она попросила галино сокровище с единственной целью наладить контакт и теперь придумывала: как бы всучить владелице назад.

–Дай! – Галя сама проявила инициативу, выдернув назад одолженное.

Заморгала, немного поскулила тоненько, обернулась к Ёлке и заявила бескомпромиссно:

–Ты чужая. Не ходи.

Ёлку она явно отличала от остальных, не проявляя к Ирише и Листику интереса.

–Замечательно, что вы познакомились с нашей старостой! – Олег Николаевич появился за спиной Ириши, – Ты им что объясняешь?

Галя села на землю, поглядела на директора снизу-вверх и пожаловалась:

–В болоте грязно. Пиявки кусают. Кувшинки далеко. Азалии не нравится, – и принялась укачивать медведя, что—то мурлыча под нос.

Мысли Листика из красных начали становиться синевато—прозрачными и очень спокойными. Следовало держаться Ёлки: да, грубая, резкая, простоватая, но зато на общем фоне вполне нормальная. Такая выведет и даже доведёт. Колония не просто не нравилась – пугала. Даже не посетив обеда, она собирала в мозгу детали. Внутри крепло убеждение, что тут может оказаться похуже притона, где её вроде бы давно, а вроде и только пару лет назад, выгоняли на мостовую просить милостыню.

–Вашего питомца зовут Азалия? – спросила она мягко.

С сумасшедшими надо говорить медленно, отчетливо произнося слова, не делать резких движений, не пытаться возражать. Когда папа только вернулся с заработков и рана на голове его поджила, Листик это усвоила накрепко. А чем отличается от её больного отца эта несчастная девочка?

–Тут Азалия. Свечникова Азалия, – Галя окрестила игрушку не только именем, но и фамилией, – Уроки. Учиться надо.

–Да, Галя, будь добра, собери товарищей на естествознание, – добродушно отозвался Олег Николаевич.

На уроках Ёлка, Листик и Иришка по неозвученной, но понятной договоренности, держались вместе. Проходило всё обычно, по—школьному, так что даже стала отступать тревога. Занимались в просторной комнате, расположенной на втором этаже аккурат слева от каморки завхоза. Из мебели в комнате была одна доска, явно самодельная с виду. Ученицы сидели полукругом на полу, на кофейно-коричневом ковре с прибитым временем плотным ворсом. По узору вроде тех, что на старинных глобусах и картах, можно было изучать географию или историю. У иришкиной грязнющей туфельки плыл по Антлантическому океану пухлый усатый кит с фонтанчиком на спине. Его оказалось весело незаметно гладить кончиками пальцев. Писали выданными тут же в классе карандашами на отдельных листах желтоватой бумаги. За отсутствием должных условий буквы и цифры выводили либо, полулёжа на ковре, либо сидя и подоткнув под лист колени. Текст наползал каракулями. Наглядным пособием служил птичий скелет, прикрученный к подставке—плашке тонкой проволокой.  Олег Николаевич демонстрировал кости и объяснял особенности строения пернатых. Девочки в форменном что—то отвечали по прошлым урокам, поднимали руки, прося возможность высказаться, пытались подглядывать нужные строчки в старых записях, кидались, когда учитель отворачивался, синим стеклянным шариком, смеялись над шутками, дулись в ответ на замечания. С Галей их было одиннадцать, с новенькими – четырнадцать. Иришка сначала стеснялась, а после втянулась, начала несмело вворачивать реплики. На неё глядели с уважением. Листик слушала молча, новое старалась запомнить, делая пометки карандашом. Мысли отливали свежей изумрудностью. Ей всегда нравилось учиться. Ёлка, образование которой свелось к умению читать и писать, происходящее не понимала, а потому скоро заскучала. Она же и подметила, что иногда на окне возникали поскрёбушки. Замирали, улыбались беззубыми ротиками, а отвернешься – там снова пустой проём, словно и не было никого. Как добирались до второго этажа – бог весть. Остальные девочки то ли оказались увлечены занятием, то ли просто привыкли относиться к покойным как к очередной досадной глупости. Иногда беспорядок наводили бабочки, покидающие галины плечи и макушку. Яркие крылья мельтешили, бабочки метались по классу, и Галя вздыхала, откладывала медведя, хлопала в ладони и губы её безмолвно шевелились. Другие просто досадливо отмахивались. Рыженькая хихикала, тройняшки пытались отодвинуться. Было тихо и хорошо: говорили по делу, отвлекались в меру, слушали с интересом, учитель рассказывал без учебника и прочих подсказок, легко, складно и так, что сказанное запоминалось.

Вторым и третьим уроком с перерывом лишь на позу сменить, если затекли ноги или шея, была словесность. Вела её томная дама с высокой причёской, говорящая нараспев. Ёлка попыталась с другими писать диктант, но бросила, потому как проверялись правила, о которых она за свои четырнадцать лет не имела ни малейших догадок. Учительница, явно с опасливым недовольством косящаяся не только на новеньких, но и на всех учеников вообще, раздражала не в меру. Потому все два часа Ёлка размышляла как пуститься ночью в бега, чтобы хватились утром, а до того отсутствия их не заметили. Да и потом, что да как. На пароме не поедешь. Моста нет. Только вплавь. За себя волнения было мало: реку от берега до берега переплывала на спор ещё в малолетстве. Но потянут ли кружевная и припадочная? И потом. В одежде в воду не пойдешь. А как им выворачиваться на том берегу голышом или в одном белье? До папашиного дома от берега пешим ходом часов пять по городу. Там—то найдется во что нарядиться, но ведь не дойдут же без ничего до старого базара, где уже свои от любой беды отобьют. Прекрасная изначально идея побега стала обретать мрачный реализм. Ёлка подумала малодушно, что тут вроде кормят, учат, одёжку выдать должны. А про всяких Оленек – ну, сказка, выдумка, бывает. Можно переждать немного. План продумать как следует, а там уже срываться: какая погода от пары дней? Вот только поскрёбушки у стёкол и явно полоумная Галя с её одноглазым медведем напоминали – отступать идея паршивая.