Текст книги "Мёртвая вода"

Автор книги: Любава Горницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Любава Горницкая
Мёртвая вода

Глава первая,
в которой говорится о пользе здорового питания

Седьмая пробная партия новичков прибыла на остров Зелёный через день после того, как из Оленьки сварили суп. Партия состояла из трёх девочек. Степень их опасности обозначили литерой В, потому везли заключенных без вооруженной охраны. Просто посадили втроем на заднее сидение облезлого серого автомобиля.

Первую партию подопытных собрали из особо опасных. Присвоили им литеру А. Не попади те девчонки в эксперимент, отправили бы их прямиком в тюрьму. Первая партия закончила существование в полуторамесячный срок. По крайней мере так значилось в документах. Обстоятельства не уточняли. Известное дело: голод, болезни, несчастные случаи. Найдется, как списать образцы. Во втором и третьем наборах чередовались литеры А и Б. Следовательно, определяли сюда не только убийц, но и воровок, мошенниц и малолетних налетчиц. Отчеты по партиям поступали противоречивые. Проверяющие временами не возвращались, потому было не слишком ясно: живы эти поступившие или продовольствие на них выделять – излишество. Партии с четвертой по шестую состояли из литер Б и В. Таких запросили с острова. Часть из них куда-то исчезла после неудачной попытки побега. Остальные вроде бы жили тихо, благоустраивали садик и кладбище, сдавали тесты и всячески готовились стать людьми нового мира. Нынче же дали отмашку доставить седьмых. Собрали их едва не за день: простой критерий, минимальные условия.

Мост на остров сгорел от удара молнии неделю назад. Полностью восстановить его не успели. Потому переправлялись паромом. Ириша брезгливо смотрела на песок гнилого сизого оттенка. Как тут ступать чистыми лаковыми туфельками? Мерзко. Вязко. Перед самой кромкой мертвой воды она-таки запнулась и села в эту влажную кашу. Ёлка рассмеялась, злорадно наблюдая как прибрежная клейкая слизь перекрашивает многослойные кремовые кружева. Листик же молча подала руку, с лицом невозмутимым, без жалостливых причитаний, словно попутчица просто сама решила отдохнуть в грязи, а теперь встаёт.

Конвоир молчал до тех пор, пока погрузились. Паромщик же заулыбался во весь гнилозубый рот и справился:

– Эти издалека?

– Местные. Под городом взяли.

Листик поморщилась болезненно. Стоило делать вид, что не слышит, да было всё равно уже. С её обстоятельствами не выкрутишься. Так что и притворяться больше ни к чему.

–Опять, как водится, вас – в две стороны, а их – в одну?

–Нас тоже в две. Только во вторую не совсем сейчас, – бойко вмешалась в беседу взрослых Ёлка.

–Тут уж неясно, что оно выйдет, девонька… Как звать тебя хоть?

–Елена. Можно Лена, – привычное имя всяким там открывать было ни к чему.

–Вы там это… не выбрасывайте ничего, главное. Особенно в реку. Тогда может и возвратитесь… такими, как приехали.

– Им дадут инструкции, – сказал с ноткой раздражения конвоир.

Листик смотрела на приближающуюся путаницу корявых корней. Деревья цеплялись за обрыв. Подмоет прибоем – сойдут в воду с пластами земли. Лес в отдалении ещё казался глухим. Строить дом не на левом берегу, а на острове Зелёном казалось затеей глупой. Глухомань. Из развлечений только то, что сейчас визгливо воет и ухает в чаще, заставляя Иришу ёжиться. Колонии для дефективных размещаться в самый раз. Но вот дом господский как тут очутился – загадка для лучших сыщиков из дешёвых пёстрых книжек.

На противоположном берегу столпились бестолково у тропинки. Листик перекрестилась, про себя повторяя с младенчества знакомые слова о небесах и хлебе насущном. Ириша – тоненькая кудрявая девочка в кружевном платье с заляпанным подолом – подняла четыре веточки, сложила из них не то квадратик, не то колодец.

–На дорогу, —пояснила сама себе, потому что правильные обряды надо делать, не оглядываясь на остальных.

Мамочке понравилось бы.

Ёлка, что-то насвистывающая всю переправу на мотив не то частушек, не то ещё каких простеньких уличных куплетов, посмотрела на обеих соседок, как на больных. "Ничего. Доберемся, там и нормальные девчонки будут".

Шли долго, полчаса или около того. Хотя, может, с непривычки казалось. Плохая дорога: кочки, бурелом, ямы. Кое-где перебирались через упавшие сухие деревья. Через тропинку метнулся бурый хромой заяц. Пролетела, щелкнув Ёлку по виску крылом, дымчатая птица с пятнистым рыжеватым хвостом. Иришкино платье источало гнилостную вонь застывшей тины. Листик шагала размашисто, с обреченным упрямством, платок ко рту прижимала лишь иногда, просто вдыхала глубже. Конвоир двигался механически, даже и назад не оглядывался, словно и не сомневался, что девочки никуда не денутся. Ёлке идти молча оказалось невмоготу, и она спросила, огибая очередной крысиный трупик:

–А кормить нас там нормально будут, дяденька? Форму дадут?

–Вам это… сотрудница расскажет…– выдохнул неохотно военный и кивнул в сторону лужайки, виднеющейся за берёзами.

Женщина стояла неподвижно. Серый силуэт, острый, тонкий, как разжиженными чернилами вычерченный в воздухе. "Похожие картинки называют "графика", – откликнулось в Листике запоздалой ненужной памятью. Конвойный улыбнувшись широко, крикнул:

–Дина Яновна, день добрый!

Шла незнакомка бесшумно, скользяще, будто не касаясь земли. Хоть длинная юбка и мела по палой листве, цеплялась подолом за сучки.

–Здрасьте, – решила побыть вежливой Ёлка.

Ириша сделала книксен, с той заученной кукольной лёгкостью, что мама считала изяществом.

–Три. Очень интересно, – на приветствие им не ответили, зато начали обозревать внимательно из—под толстенных стекол крупных очков.

Ёлка решила про себя, что вид у тётки мышиный. Жидкие каштановые волосы убраны в короткий хвост. Зубы кривые, с изрядными дырами-зазорами между ними. Платье блеклое, невзрачное, подвыцветшее. И монашески скромное: рукава –  по запястье, юбка – ниже башмаков. И годится мышиная тетка на роль– классной дамы. И тётка ли? Возраст не разобрать. Что-то среднее между восемнадцатью и тридцатью. Может и девушка, чуток постарше их самих. Но что выделялось сразу: пятна. Бурые и черные. От земли или ещё какой—то пакости. Подол, измаранный до талии, рукава – до локтя. Иришина одежда по сравнению с этим казалась аккуратной и чистенькой. Где островная мышь так изгваздалась, интересно знать?

–Сколько нашлось…– конвойный неодобрительно смерил взглядом хрупкую собеседницу, – Опять своих… кладбищенских… подкармливали? Зря. Они заразу разносят.

–Какую? Трупный яд? – уничижительная усмешка придала острому лицу выражение неприятное, – Бумаги на новеньких передадите сразу или в корпусе?

–По порядку надо бы там… и не вам… – последняя часть реплики прозвучала откровенно опасливо, – Но… держите, конечно, Диночка Яновна…

Ириша, пока большие говорили, тихонько подняла дохлую крысу. Присела, собирая на кружева муравьёв и сухие листья, положила трупик между двух прутиков, зашептала привычно:

–Тварь земная, иди в землю – повторила три раза, пока крысу не отняли, и успокоилась.

Вышло правильно, и нынче душа зверушки отлетит далеко, к крысиному королю.

Листик наблюдала за погребением, прислонившись к дереву спиной. Возможность короткой остановки смиряла с чужими странностями. Дина Яновна приняла пакет, поднесла документ к самым глазам.

–Ирина Гольдштейн. Членовредительство. Елена Смурова. Соучастие в ограблениях. Ангелина Листопадова… –  улыбнулась одними губами, без намёка на смех, – Любопытно. Ангелина нам пригодится особенно, – косой взгляд царапнул Листика мельком.

Ёлка уловила смутившую странность сразу. Но загнала догадки в себя. Уверенная повелительная жёсткость тона читающей не нравилась ей в упор. "Привыкла тут распоряжаться…".

–Сами дальше проводите? А то время послеобеденное. А мне назад, в управление, вы же понимаете…– конвойный улыбнулся просительно.

–Регламент, – слова казались жестяными на ощупь, как те игрушки, что кидал в Ёлку нетрезвый папаша, – С рук на руки директору. Я библиотекарь. Собираю, систематизирую, выдаю книги. Не более. Пойдёмте. Если боитесь после идти к реке один – провожу.

Конвойного идея обнаружить Дину Яновну спутницей отчего—то ввергла в краску. Он отодвинулся ближе к девочкам.

–Благодарствую… это… вот… поймём… разберёмся…

–Не хотите, как вам угодно. Обратно проще, чем сюда. Деревья не обидят, они смирные. За поскребушков не ручаюсь.

Серая девушка оправила рукав, манжета которого показалась со стороны куцей. Не то оборванной, не то обгрызенной. Посмотрела на девочек поверх очков и проговорила тихо и как—то подчеркнуто ехидно:

–Гольдштейн, Листопадова, Смурова. Не отставать. Листопадова, вас касается особенно. Гольдштейн, оставьте в покое крысу. Это чужая еда. Вообще отучайтесь закапывать сами. Накажут же, вам не понравится.

Ёлка ждала, что сейчас заденут и её. Тогда можно будет выдать в ответ что—то дерзкое и смешное. Но Дина Яновна, прекратив отчитывать, сошла с тропинки на лужайку. Девочка Ëлка еë не интересовала. Нырнули в коридорчик промеж деревьев, тянущийся пару сотен метров. То ли тут находилась бывшая часть господского парка, нынче запущенная и дикая, то ли березы и осинки умудрились сами выстроиться двумя ровными рядами. Ириша прикасалась ладонями поочередно к стволам справа и слева. "Раз. Два. Три. Четыре"– счёт до десяти привычно делал мир своим. Ёлка пинала шишки беззаботно, ровно до тех пор, пока мысль, что они тут делают – хвойных деревьев и в помине нет! – не стукнула по затылку увесисто и точно. Выбрались к плетню. Низенькому, по грудь малорослой Листику, такому частому, что ничего не разглядишь насквозь. С той стороны донёсся энергичный повизгивающий лай. За плетнём остановились у аккуратно отделенного от двора натянутыми веревками участка. Внутри были камни и плиты (на некоторых – только фамилии и даты, на некоторых – ещё и рисунки), пара покосившихся крестов и статуя в виде коленопреклоненного ангела, грязно—белая, похожая на мраморную. У пары холмиков лежали букетики из подувядших квелых цветов – пурпурный иван-чай вперемешку с лимонным чистотелом. Пахло от погоста горьковатой травой и влажной глиной. Ириша заулыбалась, потянула к ограждению тонкие птичьи пальчики, но сразу отправиться изучать обстановку всё же постеснялась.

– Пять минут. Ожидайте. Товарищ директор может быть занят, – Дина Яновна наконец догадалась подхватить юбку и направилась одна к виднеющемуся вдали белому пятну дома.

Лай перешёл в вой, заунывный, на одной низкой ноте. Листик не выдержала, осторожно опустилась на дёрн, с наслаждением вытянула ноги. Образок выпал из-под расстегнутого ворота кофточки, и Богородица настороженно смотрела на чужих, прижимая ближе пухлого младенца. Ёлка примостилась рядом, подцепила указательным пальцем иконку, с бесцеремонным любопытством, какое с ней случалось от безделья.

–Чего это интересненькое? Верующая, да?

Объяснять долго. Да и, если пытаться говорить, вразумлять, приходят снова, и с каждым разом делают хуже. Листик ткнула девчонку в солнечное сплетение кулаком. Рука сработала привычно, разве только резковато. Откатилась в сторону боком, не поднимаясь, будучи готова пинать в колено, цепляться, принуждая рухнуть. Ёлка от чистенькой и тихонькой попутчицы сюрприза в таком роде не ожидала, потому увильнуть или отбить не успела. Пару минут просто пыталась продышаться.

–Чокнутая?!

Она, пожалуй, что, и сдачи давать сейчас не хотела, скорее выяснить: что за дичь творится?

–Ша! Отлипли друг от друга! – рявкнул конвоир.

"Литера В. Котята. И туда же…"– он пропустил с чего началась драка, а потому не мог сообразить: встряхнуть за шиворот каждую или хватит словесного внушения?

–Извините, пожалуйста, – Листик не повышала голоса, произносила слова шелестяще мягко, – Это не повторится.

Ёлка посмотрела на побледневшие губы блондинки, запоминая про себя. " Погоди. Сквитаемся ещё, припадочная". При посторонних нарываться на неприятности казалось глупым.

Мужчина, приведенный Диной Яновной, был хотя бы в чистом. Белая рубашка, наглаженные костюмные серые брюки, лаковые туфли, кожаные перчатки – костюмчик стерильный, чересчур щеголеватый для здешних сельских грязей. Он посмотрел на девочек, поправил светлые локоны и проговорил напевно, растягивая гласные:

–Смуурова, Гоольдштейн, Лиистопадова. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет. Лиитера В…

–Встать, – прервала его Дина Яновна, – К. Вам. Пришёл. Директор. Колонии. Кто. С ходу. Хочет. В карцер?

Листик и Ёлка поднялись. Листик – цепляясь за веревку. Ёлка – легко и пружинисто.  Ириша вытянулась по струнке, уронила руки вдоль тела, задрала подбородок и часто, по-детски, зашмыгала носом.

–Ну, не стоит же… Дина Яновна… вы… М.. эээ…сейчас получите форму…

–Не получат. Мерки с них только сняли.

–…Получите позже форму, а пока – места в спальне и возможность сходить в душ. Пообедаете с другими воспитанницами, а после пройдёте ко мне на инструктаж. Рекомендую слушать внимательно все условия, потому как нарушения – препятствия исправления. А выпуск возможен только при положительной характеристике… и… товарищ… – он обратился к конвоиру, – результаты медицинских обследований отсутствуют. Подвезут позже или произвести осмотр своими силами?

–Пусть доктор тут их глядит. В городе не успели… и, товарищ директор, поговорить бы надо. Не только об этих… Управление интересуется. Последние две комиссии делись куда-то… но то отступление было, то штурм, то мост раскурочило, а отчёт—то надо!

Директор вздохнул:

–Меня зовут Олег Николаевич. Олег Николаевич Умецкий. И через час…нет…через два… мы с вами хорошо познакомимся. А пока, Дина Яновна, мы общаемся по делу с товарищем, а вы проводите детей, передайте завхозу, пусть оформит им, что положено, – он вдруг по—птичьи заморгал, заметив куцый край рукава серого платья, – Дииина Яяяновна…  Вы опять? Кормите, а ведь не положено… повредите руку, не сможете в библиотеке книжечки свои расставлять, – вздохнул, наткнувшись на вежливое равнодушие собеседницы, – Но после. Всё помните? К завхозу, а потом…

–А потом я каталогизирую собрания сочинений, – Дина Яновна поманила за собой девочек кивком головы, – Доброго дня, Олег Николаевич.

Дом был синий, двухэтажный, сильно раздавшийся в ширину. Некоторые пристройки к боковым крыльям явно соорудили позже основного здания. Они выделялись на фоне геометрически правильного прямоугольника постройки своей косой угловатостью. На крыше торчала круглая башенка с изжелта—бледными колоннами, увенчанная угольного оттенка флюгером в форме парусника. "Ротонда", – голос лишней памяти вновь ожил в голове Листика. Входная дверь – тяжёлая, тёмная – казалась из-за узора из резных сплетений лозы едва не воротами в сказочную крепость. Дина Яновна взялась за металлическое кольцо, заменяющее ручку, и пояснила:

–Завхоз – на втором этаже. Дверь прямо, упретесь – не перепутаете. Столовая – на первом. Ищите по запаху. Кабинет Олег Николаевич покажет сам, – и ввинтилась внутрь, а, пока зашли другие, растворилась где—то в голубовато—белом пространстве коридоров.

На широченной мраморной лестнице Листик почувствовала звенящую слабость. Стены плыли и двоились. На всякий случай она схватилась за перила и остановилась, глядя как Ириша и Ёлка поднимаются. Приступ возвращался, и главное сейчас было удержать равновесие, а там, потом, как станет легче, нагонять тех, от кого отстала. Уши закладывало, и плотная жара надвигалась. Листик осела на мрамор, стиснула ватными ладонями налитую тяжестью голову. В груди болело. Отпустило пару минут спустя. На верхней ступени спутницы заметили пропажу, оглянулись, поняли, что происходит: только при них эту кукольную блондинку складывало в третий раз.

–Не умирает, – с лёгким сожалением констатировала факт Иришка.

–Малахольная, – буркнула Ёлка.

Смерила взглядом полезшую к ней прежде драться хворую девчонку. Нюх у неё остался с уличной вольной жизни на таких, тихо гаснущих, мерцающих. И странно было от знания, что злости нет даже после ниочемной стычки – одна жалость. "В санаторий бы её, к фонтанчикам, ваннам, грязям, глинам… Загнется же". Спустилась, подняла осторожно за шиворот, словно котёнка:

–Идти можешь? – взяла с грубоватым неловким участием за талию, повела, стараясь не спешить.

Иришка наблюдала равнодушно, явно досадуя на задержку в пути.

–Помочь, не? Ручки запачкаешь? – зло спросила Ёлка у кружевной финтифлюшки в грязном конфетном платьице.

–Вы сами справляетесь, – Иришка отодвинулась: не то чтобы пропустить, не то для окончательного указания: возиться с другими – не к ней.

"Приличненькая. Воспитанная. Правильная. Не прибить бы ненароком", – злость на ни в чём вроде и не виноватую девчонку бурлила. Ёлка от греха подальше сосредоточилась на обмякшей блондиночке. Листик двигалась медленно, малоуверенно, явно опасаясь оступиться. Наверху деликатно отстранилась.

–Благодарю.

–Да чё уж там…– Ёлка отпустила, но сама искоса следила, чтобы успеть подхватить падающую.

Табличка "Завхоз" была подписана от руки, угольком по пустой деревянной пластинке, криво прибитой к высоченной двери, уходящей в потолок. Рядом с надписью, уже мелком, была изображена явно детской неумелой рукой полуразмазанная снежинка. Сам завхоз оказался мощным детиной двухметрового роста, рыхлым, усатым, как разъевшийся таракан, в целом, на взгляд Ёлки, явно деревенского вида. Выслушали долгий рассказ: почему нельзя портить вещи, что постельное бельё на особом счету, как бережно нужно тратить письменные принадлежности.

–И кровати! По кроватям не прыгайте! А то девочки одни исчезли, другие приехали, а мебель—то осталась! – завхоз сокрушенно встряхнул головой.

На руки не выдали ничего: следовало вернуться с директором, после обеда, потому как вроде бы надлежало получать всё под расписку. На лестничной площадке Листик, внимательно слушавшая и запоминавшая, осела на пол, и глаза её закатились.

–Твою ж мать!!! – Ёлка попыталась вспомнить, что следует делать с обморочными, наклонилась к упавшей, и оттого, наверное, не заметила Дину Яновну.

Женщина стояла на верхней ступеньке лестницы и улыбалась. Губы ползли вверх, взгляд же был холодный, серьёзный, цепкий.

–Смурова. Гольдштейн. Вниз, на обед.

–Погодите вы. Тут… – Ёлка беспомощно кивнула, намекая на потерявшую сознание.

–Вниз на обед, – тон стал металлическим, – С Листопадовой я разберусь.

Ириша дисциплинированно подчинилась сразу. Ёлка – неохотно и с промедлением.

Столовая похоже была переделана из танцевальной залы. Блестящий паркет, раздающееся обильно пространство, из мебели – один длинный стол в центре помещения, составленный из нескольких маленьких. Часть комнаты, где дежурные, наверное, и возились с едой, отгорожена плешивой синей ширмой с серебристыми звездами, изображавшей условное звездное небо. Когда вошли, из часов на стене высунулась из дверцы куцехвостая облезлая птица и, взвизгнув на одной высокой ноте, задом плюхнулась назад.

–Кукушка? – с заметным сомнением подумала вслух Ириша.

Девочки уже ели. Десять человек – по пять с каждой стороны стола. "Негусто для приюта», – отметила Ёлка. Колония всё же казалась ей словом чужеродным, новым. Да и представлялось изначально, что их притащат в какую—то каторжную тюрьму, с решётками на окнах, тесными камерами, злобными вооруженными надзирательницами и всем таким казенным, пахнущим неволей. То, что она видела пока, походило на сиротский дом, да ещё из тех, что попроще, с жизнью впроголодь, но вольной. Десять воспитанниц на огроменный господский особняк – роскошь не то слово! На новеньких взглянули привычно, без интереса, указали на свободные стулья. Рыженькая веснушчатая девчонка налила им суп, который пах даже и мясом, и выдала по ломтю серого сухого хлеба. Ёлка и Иришка сели по разные стороны стола и занялись обедом, с любопытством поглядывая по сторонам. Соседки были в форменном. Платья похожие на то, что у Дины Яновны, только синие. "Народ как народ, пока не заговорили", – проголодавшаяся Ёлка поглощала суп на скорость. Вкус показался странным, сладковатым. Но может что добавили, жир какой или типа того. Еда. Настоящая. Ради такой можно недолго и в этой клетке почирикать. Ириша беззастенчиво рассматривала всех вокруг. Особенно её заинтересовали тройняшки. Смуглые, худые, совершенно одинаковые с лица, со смоляными иссиня-черными волосами, движущиеся синхронно даже в том, что наклонялись к столу, и так же одновременно замирающие. Иллюстрация к роману и только. Она ела их глазами, до тех пор, пока те заметили и улыбнулись все так же слаженно.

Старших за столом не было. Вообще. Ёлка уловила это и пока не задумалась: почему деталь показалась важной? При отсутствии воспитателей тем не менее молчали, не толкались, не шумели, хлебницей не швырялись. Негласный порядок считывался на раз. Умявшей порцию Ёлке стало скучно. Она уже подумывала сорваться и отправиться к директору, когда в этой размеренной тишине не объявился звук. Он казался инородным, нездешним. Вспыхнул. Угас. Словно причудился. Ёлка вслушалась сосредоточенно. Звук никуда не девался. Впивался в ухо, назойливый, резкий, грызущий. Источник его Ёлка обнаружила, догадавшись взглянуть в окно. Они сидели на подоконнике, как воробушки. Бело—синими личиками прижались к стеклу. Слипшиеся клочья немытых волос свисали вдоль грязных птичьих шеек. Покрытые пятнами тела виднелись в прорехи темных лохмотьев, облепленных землей. Улыбались беззубыми ротиками, невидящие остановившиеся глаза отливали мутным. Им дал бы с виду три-четыре годика каждому… будь они живыми. Тощие, словно обтянутые кожей при полном отсутствии плоти, рахитичные ручонки тянулись к окну. Пальчики остроугольниками обломанных ногтей впивались в стекло, скрипуче соскальзывали по нему. Крошечные ротики безмолвно шевелились. Ёлка вцепилась в спинку стула и завизжала. Это было ненастоящим. Это просто не могло существовать на самом деле. Но мёртвые малыши всё ломились в столовую, а сидевшие внутри ели суп, закусывая хлебом, и недоуменно глядя не на странное и страшное, а на неё, Ёлку.

–Поскрёбушков напугалась, – выдала меланхолично одна из тройняшек, – Ничего, обвыкнет скоро.

–Дину Яновну надо. Вышла бы – покормила…– Рыженькая облизнула с сожалением пустую ложку.

–Они… что… откуда? – воздуха хватало с трудом.

– Выкопались опять. Скучно им. Мелкие были, сама понимаешь. Бегать, прыгать хотят, а земля давит.

–Может впустить их? – преспокойно справилась Иришка, – Они просят, кажется…

–Да жрать хотят, и все дела, – другая тройняшка откинула за спину мешающую темную косичку, – Нельзя им сюда. Они нынче не по травушке и не по ситному.

Ёлку начала пробирать ледяная дрожь. "В водицу и плыть. До берега рукой подать, а там – в город. Не пропаду. Лишь бы отсюда".

–А откуда они взялись? Давно приходят? – иришкины темные глаза блестели от неподдельного любопытства, – Вроде свежими выглядят. Как недавно упокоили.

–Ну… С нами жили. Когда приют ещё был, а не колония, – какая—то из тройняшек вздохнула, – Только голод начался. Каждый кусок хлеба на счету, сама понимаешь. Старшие отнимут всё, слопают, вот и шанс им. А мелкие всё одно – не жильцы. Мы остались, вычухались, а эти вот… скребутся.

–Как Оленьку съели, так вообще зачастили. Только мы делиться не будем! – Рыженькая повысила голос, и кто-то из крох за окошком тонко заскулил, а остальные начали возить ногтями быстрее.

–Кого съели??? – больше всего Ёлку поражала обыденность происходящего.

–Оленьку. Училась с нами. Литера Б. Правда вкусная? – Рыженькая покосилась на ложку.

Ёлка схватилась за живот, и липкая тошнота накатила.

–Оленька была хорошим товарищем и осталась в каждом из нас, – одновременно не сговариваясь выдали тройняшки, явно повторяя чужие слова.

Ириша смотрела на пустую тарелку, медленно начиная зеленеть.

–Да ты не беспокойся. Зато живыми выйдем. Суп без мяса – дело плохое. Какая разница: корова, курица, Оленька… И вообще. Она вела себя плохо: с директором спорила, носила шёлковые чулки, не хотела учить географию, постель застилала криво, ругалась плохими словами, – Рыженькая участливо наклонилась к Ирише.

–Здесь всегда так наказывают??? – Ёлка старалась не вернуть обед тут же, при всех.

– Главное не бьют. Пороть – старорежимные предрассудки. В карцер могут, но это если сильно разозлить…– вздохнула Рыженькая, – Съедят, это если совсем нарываться. За всякое, по мелочи, по-другому…

Поскрёбушки за окном живо заелозили, уловив движение, припали к стёклам костлявыми пятернями. На пороге, у распахнутой двери, стоял директор. Свежий костюм его приобрёл видимо нормальный для одежды колонистов вид растрепанный. На белоснежной рубашке проступали темно-бурые пятна. Одна из перчаток сложилась гармошкой на запястье. Наперевес он держал лопату.

–Приятного аппетита, дети!

Девочки встали, отстранились от стола, выкрикнули слаженным хором:

–Спасибо, Олег Николаевич!

Ёлка и Иришка, как новенькие и непривычные к местной дисциплине, было остались сидеть. Но до воспитанной Ириши скоро дошло чего от неё ждут, и она поднялась, копируя движения других. Ёлка же замерла, где была, переводя ошарашенный взгляд с неживых малолеток на директора колонии.

–Дети! К нам опять не доехала комиссия из города. До сарая с садовым инвентарём не доехала. Кто будет сегодня хорошим товарищем и поможет закапывать?

Ёлка всхлипнула и выматерилась в голос, не стесняясь, что услышат. Облезлая кукушка выпала по кривой параболе из часов и отметила полдень натужным механическим криком.