Текст книги "Дружба, скрепленная кровью (Сборник воспоминаний китайских товарищей — участников Великой Октябрьской социалистической революции и Гражданской войны в СССР.)"

Автор книги: Лю Юн-нянь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Ван Xун-юань
Из тьмы к свету

Перевод Б. Мудрова

Сам я из уезда Вэньдэн провинции Шаньдун. В нашей бедной крестьянской семье, кроме меня, было еще шесть человек детей. Я был самым младшим. Из нашего уезда многие тогда отправлялись во Владивосток торговать или на работу и домой приезжали раз в несколько лет. Иные, хорошо одетые, производили на односельчан сильное впечатление. Поэтому те, кому дома было уже невмоготу, стремились туда в надежде найти заработок. Семнадцати лет (это было в 1907 году) я вместе с одним из старших братьев тоже отправился во Владивосток. Вскоре брат вернулся в Китай, а я остался на чужбине.

Во Владивостоке с помощью одного знакомого мне удалось устроиться слугой в семью русского адмирала, потом я был поваром у одного торговца-поляка. Году, кажется в 1910-м, приехал в Хабаровск, где работал приемщиком белья в прачечной. Через два года вернулся во Владивосток – служил коридорным в гостинице. Так и мотался с места на место; голодать, правда, не голодал, но мытарств претерпел достаточно.

В России в те времена китайцы не имели никаких прав. Их презирали и жестоко эксплуатировали. В поездах китаец не мог сесть вместе с русскими, в каждом составе был специальный вагон для китайцев, причем третьего класса, а билет стоил столько же, сколько в вагоны первого класса, где ездила только аристократия да капиталисты. Случалось, что вагон для китайцев был битком набит, а вагоны для русских – полупустые. Еще пример. В гостинице, где я работал, часто останавливался какой-то русский генерал, и мне приходилось ему прислуживать. Трудно было угодить тому генералу. Попросил я управляющего, чтобы он перевел меня на другой этаж, а генералу сказал, что я домой уехал. А через несколько дней я с генералом в гардеробе столкнулся. Позвал он меня к себе в номер да как кулаком по лицу стукнет. Я чуть выбитый зуб не проглотил.

В 1916 году во Владивостоке начался набор рабочих на железнодорожное строительство. Я решил завербоваться: не мог больше терпеть издевательства, прислуживая другим. Нашу партию направили в Новгородскую губернию. Работы было достаточно, но обращались с нами по-прежнему плохо. При подписании контракта обещали давать муку второго сорта, а кормили отбросами. Деньги постоянно задерживали, выплачивали не полностью. Рабочие то и дело бастовали, однажды чуть было не разнесли контору, а к концу года стали разбегаться. Вижу я – оставаться не имеет смысла, сговорился с несколькими товарищами, и подались мы в Петроград.

Еще во Владивостоке, в гостинице, пришлось мне как-то прислуживать одному русскому инженеру. Работал я споро; инженеру это нравилось, и он частенько говорил, что возьмет меня с собой – показать, какой замечательный город Петроград. Вот и предложил я податься в Петроград.

Добрались мы до Петрограда и решили остановиться в гостинице. В четырех были – везде отказ получили. А потом один полицейский сказал нам, что все гостиницы в районе Николаевского вокзала – это отели для аристократов, а не для такой голытьбы, как мы. С помощью этою полицейскою я кое-как устроился в ночлежке в рабочем районе. Платил гривенник в день.

Найти работу оказалось нетрудно, да только не по силам. На одном заводе, например, десятник велел нам перевозить тачки с пиломатериалами по узким подмосткам над прудом. Впереди тебя люди идут – подмостки качаются. Если новичок, за другими не успеваешь, а сзади подгоняют. Подчас рабочий вместе с тачкой в пруд падал, а глубина метров пять-шесть. Еще работа подвернулась – целый день по грудь в воде стоять нужно. Мы больше двух дней не выдержали, пришлось другую подыскивать.

Наконец мы нашли более или менее подходящее место – на деревообделочном заводике, принадлежавшем какому-то немцу. Двери и рамы делали. Я в России прожил уже без малого десять лет, по-русски немного говорил, и управляющий назначил меня вроде как бы связным между китайцами и администрацией и заодно поручил подбирать на завод китайских рабочих.

Мировая война была в самом разгаре, в городе становилось неспокойно. Как-то в феврале 1917 года часов так около восьми вечера на улицах вдруг началась стрельба. Она не прекращалась всю ночь, иногда слышалась и артиллерийская канонада. Окончательно– все стихло только на следующее утро. Вышел я из дому и вижу: всюду трупы. Потом узнал, что царя свергли – образовалось Временное правительство. Однако мы, китайцы, не придали этому особого значения, ибо на нашем заводе все шло по-прежнему.

Конец войне не наступал, жизнь ухудшалась. Наконец наступил октябрь, а с ним – революция.

Неподалеку от нашего завода находился военный склад. Рабочие города разгромили его и вооружились. Достали винтовки и многие с нашего завода. На этот раз стрельба прекратилась быстро. Временное правительство пало.

Вскоре после революционного восстания мне посчастливилось услышать выступление Ленина. Митинг состоялся прямо на улице, народу было – яблоку упасть негде. Жаль – сейчас я уже не помню точно, что говорил тогда товарищ Ленин, но никогда не забуду, как его выступление воодушевило народ.

В следующем, 1918, году положение в стране было особенно тяжелым, экономическая блокада и контрреволюционные мятежи нанесли неисчислимый урон молодой Советской республике. Не было сырья, и наш завод, как и многие другие, прекратил работу. Но особенно остро ощущалась нехватка продовольствия. В то время рабочие, занятые физическим трудом, получали в день четверть фунта хлеба, а служащие – всею восьмушку. Небольшой кусочек хлеба, умещающийся на ладони, не давал умереть от истощения, но и не избавлял от постоянного чувства голода. Положение китайцев было немного лучше: существовавший тогда профсоюз китайских рабочих заботился о нас – рабочий и каждый член его семьи дополнительно получали в день еще четверть фунта хлеба. Этого, конечно, тоже было мало.

Многие китайцы-рабочие, в том числе и мои знакомые, вступали тогда в Красную Армию. Они говорили, что ей нужны люди. Я в то время слабо разбирался в происходящих событиях, но видел, как к нам изменилось отношение. Китайцы стали пользоваться уважением, они получили возможность трудиться по восемь часов в день. И я в феврале 1918 года решил вступить в Красную Армию.

Пункт вербовки добровольцев находился на Николаевском вокзале. Там я записался в Красную Армию и попал во вновь сформированный 33-й отряд железнодорожной охраны, который оставили при Николаевском вокзале.

Сначала в отряде я был единственным китайцем, потом ко мне присоединились еще двое. Жили и занимались мы вместе с нашими советскими братьями и чувствовали себя членами большой дружной семьи. Вспоминая, каким унижениям подвергали меня до революции, я начал осознавать, что новое, советское общество – это великая семья всех наций.

Приблизительно после шестимесячной подготовки наш отряд получил приказ отправиться в Форносово, что недалеко от линии фронта, с задачей нести гарнизонную службу во втором эшелоне. Это было время самых горячих боев за Петроград: белогвардейцы не прекращали своих попыток овладеть городом. Через линию охранения все время проходили части Красной Армии, направляющиеся на фронт. Иногда поблизости от нас на отдых или переформирование располагались части, отведенные с фронта, и красноармейцы рассказывали о положении на фронте.

Однажды неподалеку от нас расположился на отдых китайский отряд, и я встретился со своим племянником Ван Шэн-фу, который был бойцом этого отряда. Ван Шэн-фу сказал, что в их батальоне было 800 человек, а после ожесточенного боя под Пермью осталось немногим более 200. Он рассказывал, какую лютую ненависть питают враги к красноармейцам-китайцам за их отвагу и упорство в боях, как жестоко расправляются они с пленными: отрезают носы, выкалывают глаза, подвешивают вниз головой. Поэтому китайские бойцы предпочитали смерть плену; расстреляв патроны, они портили оружие и вступали в рукопашную схватку.

Потом наш отряд перебросили на станцию Чудово; там находился на отдыхе китайский отряд, участвовавший в боях за освобождение Минска и захвативший при этом вражеский артдивизион. Мы должны были охранять пленных.

К концу лета 1919 года врага отбросили от Петрограда на расстояние свыше двухсот километров, и угроза городу миновала.

В ноябре 1919 года меня из 33-го отряда железнодорожной охраны перевели в Екатеринбург в китайский отряд под командованием Чжан Чжэнь-хуа, с которым мы когда-то вместе работали на деревообделочном заводе. Чжан Чжэнь-хуа не знал русского языка и, услышав, что я служу на Западном фронте, добился моего назначения к себе в отряд в качестве переводчика.

В отряде Чжан Чжэнь-хуа я задержался недолго и в марте 1920 года был переведен в Омск в батальон под командованием Гао Хай-фына (заместителем командира батальона был Ван Цзо-бинь). Батальон этот только что сформировался, бойцы еще не прошли необходимой подготовки и не имели никакого боевого опыта. В июне этого же года меня в служебном порядке перевели в город Читу на работу в ЧК.

Положение в Чите было тревожное: город кишел спекулянтами, аферистами и другим сбродом; с ними мы повели решительную борьбу. Целыми днями бродил я среди мелких торговцев, выслеживая преступников.

В ноябре 1921 года, уволившись из органов ЧК, я приехал в Москву. Работал в артели треста прачечных. За хорошую работу и перевыполнение задания я не раз получал благодарности.

С тех пор как я уехал из Китая, прошло много лет. Родители мои и несколько братьев умерли, в живых остался только один брат. Мы скучали друг о друге, и я решил вернуться на родину. В мае 1937 года я покинул Москву и через Владивосток и Шанхай приехал в родную провинцию.

Литературная запись Вэн Хэн-шэна.

У Лю-цяо
Преследуя белогвардейцев

Перевод Б. Мудрова

В 1919 году восемнадцатилетним юношей я приехал в Россию и стал работать на фабрике военного обмундирования, созданной местным партизанским отрядом в городе Бабушкине.

Это было время, когда весь пограничный район Советского Дальнего Востока пылал в огне империалистической интервенции и белогвардейских мятежей. Положение было исключительно тяжелым. Сотни зданий стояли разрушенными, железные дороги и шоссе не действовали, улицы и переулки в городах завалены грудами битого кирпича и черепицы. Молодежь ушла на фронт, дома остались только старики да дети. Продовольствия не хватало, народ голодал. Китайские рабочие получали в день четверть фунта черного хлеба и немного мяса. Надо сказать, что в то трудное время о нас очень заботились.

Языка мы не знали, переводчики помогли нам разобраться в революции, объяснили, что угнетенный люд и все трудящиеся должны разгромить банды буржуев и белобандитов для своего же освобождения. Как рабочий я решил отдать свои силы делу рабочего класса.

На фабрике висел плакат: «Все для фронта!». Эти слова стали нашим лозунгом. Несмотря на постоянное недоедание, у всех рабочих было бодрое настроение и постоянное стремление трудиться не покладая рук. Сначала я не делал в день и одного полушубка, потом стало получаться два, а то и два с половиной. А брюк или гимнастерок шил ежедневно двадцать штук. Мы знали – нужно всемерно помогать Красной Армии биться с врагом.

Еще в 1918 году японцы помогли белогвардейским помещичье-кулацким бандам вторгнуться в Монголию. К 1921 году положение в Монголии очень осложнилось. Белогвардейские отряды и банды барона Унгерна хотели использовать страну как плацдарм для нападения на Советский Союз. Они рассчитывали выслужиться перед своими хозяевами – японскими империалистами. А молодая монгольская Революционная армия была слишком малочисленна, чтобы самостоятельно изгнать империалистов и белогвардейцев.

Белогвардейские банды вместе с отрядами монгольских реакционеров непрерывно совершали налеты на Бабушкин, тыловые пути снабжения были перерезаны. Враги, притаившиеся в самом городе, то и дело организовывали вооруженные выступления, причиняя этим неисчислимые беды мирному населению. Не хватало хлеба и мяса, не было одежды, обуви и других самых необходимых товаров. Но советские люди не падали духом.

Когда партия призвала все население пограничных районов к борьбе с интервентами и белогвардейцами, я ушел к партизанам и стал бойцом 4-го отделения 2-й роты 1-го полка. Почти все бойцы нашего отделения в прошлом были рабочими фабрики военного обмундирования. Удинскими партизанами руководил товарищ Моластов. Мы снабжали провиантом части Красной Армии, доставляли разные припасы на фронт, взрывали железные дороги, перехватывали вражеские составы с оружием – словом, постоянно тревожили противника и расстраивали его боевые планы. Огонь партизанской войны полыхал тогда на всем Дальнем Востоке.

В марте 1921 года монгольские революционеры во главе с вождями монгольской Народной революции Сухэ-Батором и Чойбалсаном создали в Кяхте Временное Народное правительство, которое обратилось к правительству РСФСР с просьбой о военной помощи в борьбе с оккупантами. Советское правительство, несмотря на трудное положение Республики, приняло решение помочь монгольскому народу вырваться из-под гнета оккупантов.

Наш партизанский отряд вышел из города Бабушкина и двинулся к Кяхте. Уничтожая дорогой отдельные белогвардейские банды, он расчищал тем самым путь для наступления основных сил Красной Армии.

От Бабушкина до Кяхты – около 300 километров. Климат суровый, морозы достигают 40 градусов, а порой и 50. Снег идет иногда целыми сутками и лежит на полях чуть ли не круглый год, дороги покрыты сплошной ледяной коркой.

В походе мой боевой друг товарищ Армаров, то и дело поглядывая на меня, посмеивался:

– Хорош! Ты, товарищ У Лю-цяо, сейчас прямо как дед-мороз!

Я смотрел на него и других товарищей: на шапках снег, бороды, брови в ресницы заиндевели. Да, погодка!

С наступлением ночи спать ложились прямо в снег. Кругом – ни деревца. Мы с Армаровым спали, прижавшись друг к другу и крепко обнявшись. Так было теплее.

Однажды отряд быстро поднялся для перехода на новое место, а я не могу встать – весь закоченел, ни рукой, ни ногой не двину. Еле-еле меня Армаров из сугроба вытащил.

Наш командир товарищ Моластов очень заботился о бойцах. В самые морозные ночи он заставлял нас бегать, и когда мы как следует согревались, разрешал ложиться спать. И никто не уклонялся от бега, все знали – можно замерзнуть совсем. Днем блестящий снег ослеплял нас, и все мы страдали «куриной слепотой». Стоило открыть глаза, как они начинали слезиться. Кожа сходила с отмороженных щек, носов и рук, а лечить было нечем.

Хлеба у нас с собой не было; в день на 15–20 человек выдавался один баран или на 50 человек – телушка. Топлива на этой снежной равнине не найдешь, поэтому костры разводили из кизяка. Зажжем, бывало, такой «кизячный костер», сядем вокруг него на корточках и ждем, когда мясо изжарится. Мясо, конечно, не прожаривалось, ели его полусырым и мечтали о щепотке соли.

А питья хватало: горсть снега в рот – и утолил жажду. Вот в каких условиях преследовали мы противника.

После трех месяцев боев мелкие белогвардейские банды были в основном ликвидированы, а путь для Красной Армии открыт. Когда мы почти добрались до монгольской границы, неожиданно объявили собрание всего отряда: с нами хотел говорить какой-то командир, прибывший из Сибири. Обрадовались мы, конечно, несказанно и про усталость забыли. Собрались, ждем.

Вдруг на гнедом коне подъезжает к нам военный среднего роста, в серой шинели и фуражке, перетянутый портупеей, легко соскакивает с коня и направляется к трибуне. Это был главнокомандующий. Выглядел он очень молодо, говорил просто, доходчиво, уверенно.

Главнокомандующий коротко сказал о значении нашего похода в Монголию, призвал нас решительнее преследовать белогвардейцев, удирающих в Монголию, и уничтожать их, обеспечивая тем самым безопасность первой страны социализма. Он сказал также о необходимости строго соблюдать дисциплину и уважать обычаи монголов. Его зажигательная речь нашла отклик в сердце каждого бойца.

В начале июня унгерновцы и белогвардейцы начали наступление от Урги (ныне Улан-Батор) на Кяхту, пытаясь выйти к железнодорожным туннелям на Байкале и перерезать связь между частями Красной Армии и монгольской Революционной армией, чтобы в дальнейшем уничтожить войска Сухэ-Батора. 10 июня части монгольской Революционной армии завязали бой с унгерновцами в районе Троицкосавска. В лесах около Усть-Кяхты в соприкосновение с противником вошел и наш отряд. В ходе жестокого боя, продолжавшегося трое суток, мы вместе с частями монгольской Революционной армии разбили белогвардейцев, уничтожив более двух батальонов и захватив много орудий, пулеметов и боеприпасов. Немало врагов попало к нам в плен. Жалкие остатки белобандитов в беспорядке бежали в Ургу, бросая вооружение и снаряжение.

2 июля мы вступили в Кяхту, а затем вместе с частями Сухэ-Батора и Чойбалсана по трем направлениям повели наступление на Ургу.

В этой операции одна колонна наступала на Сиванфу с запада, а другая колонна обходила противника с юга, уничтожая мелкие отряды восточнее Кяхты. Казалось, из Кяхты протянулись две огромные руки и зажали врага в стальное кольцо, из которого не было выхода.

Развивая успех, мы не давали противнику ни секунды передышки. (Враги сдавались в плен целыми группами или разбегались кто куда. Мы дошли до Урги всего за два дня. В бою под Ургой я обезоружил двух белогвардейцев. Еще через два дня в Ургу вошли главные силы Красной Армии и монгольской Революционной армии. Белогвардейские банды барона Унгерна были разгромлены. Отныне монгольский народ получил возможность навсегда покончить с нищетой, унижением и отсталостью.

У меня были обморожены ноги, я передвигался с трудом. В 1928 году Монгольское Народное правительство помогло мне вернуться на родину для лечения.

Меня вырастили и воспитали Коммунистическая партия Советского Союза и Монгольская Народно-революционная партия. Я стал борцом за новую счастливую жизнь.

В Китае я лечился больше года, а затем принял участие в национально-освободительной борьбе своего великого народа.

Литературная запись Лю Сян-лина.

Сюй Чжэнь-цзю
Хабаровские дни

Перевод Б. Мудрова

Участие в Октябрьской революции

В 1907 году, когда мне было всего 17 лет, я не выдержал притеснений помещика и тайком от родственников ушел из дому. Сначала я направился в Харбин, где устроился поденщиком у одного помещика, а затем перебрался в Суйюань, находящийся недалеко от Хабаровска. Там-то я и встретил одного русского, который под предлогом приглашения китайцев в качестве переводчиков вербовал китайскую молодежь на работу в Россию. Я слышал, что заработки в России были выше, чем в Китае, а поэтому вместе с несколькими другими китайцами поехал туда.

Не имея никакой специальности, я сначала работал подручным по установке столбов на новой телеграфной линии. Затем научился забираться на столбы и монтировать провода, а в дальнейшем стал электриком. Проработав там пять лет, я перешел на железную дорогу Хабаровск – Владивосток также электриком.

С 1915 года в наших местах под руководством большевистской партии ширилось революционное движение русских рабочих. Поскольку я сравнительно много общался с моими русскими братьями, то понемногу начал понимать, какое значение имеют забастовки в борьбе против царского самодержавия. Поэтому летом 1916 года, узнав о намерении рабочих нашей железной дороги провести забастовку, я заявил русским товарищам о своем желании принять в ней участие. Я спросил их:

– А китайцы могут участвовать в забастовке?

Один русский товарищ ответил мне тогда:

– Это хорошо, что ты хочешь идти с нами, но забастовка ведь дело очень опасное. Сорвется – и нам грозит тюрьма или вообще головы не сносить. – И тут же добавил: —А ты смерти не боишься?

– Не боюсь. Погибну, ну что ж поделаешь!

Так я принял участие в первой забастовке, которая проводилась осенью того же года под лозунгом повышения заработной платы. В той забастовке мы добились победы, и каждый из нас получил прибавку на покупку комплекта теплой одежды. Весной 1917 года мы провели вторую забастовку, и хотя нам снова немного прибавили, несколько товарищей, руководивших забастовкой, было арестовано.

Когда произошла Октябрьская революция, один русский сказал мне:

– У нас революция, придется сражаться. Не боишься?

Я ответил на этот вопрос, как и раньше:

– Не боюсь!

Итак, я вместе со своими русскими братьями, взяв в одну руку винтовку, а в другую – свои рабочие инструменты, ушел в местный партизанский отряд, который охранял железную дорогу и помогал Красной Армии наносить удары по белым. Вспыхивал бой – мы брались за винтовки и шли сражаться, кончался бой – брались за инструменты и восстанавливали прерванную телеграфную связь.

В то время регулярные части Красной Армии были малочисленны, партизанские отряды – разбросаны, вооружение – плохое (большей частью однозарядные берданки). Силы же белых были довольно велики. Кроме всего этого, в районах вдоль железной дороги тысячи антисоветски настроенных людей тайно поддерживали белых. Так что обстановка тогда сложилась очень трудная. Особенно тяжело было зимой: глубокий снег, горы, леса; трудности в работе, изнашивалась и рвалась одежда, а чинить нечем; продовольствия в районе действий нашего отряда тоже не было. Разживемся картошкой – это уже хорошо. А о том, чтобы хорошенько выспаться, вообще не могло быть и речи.

Хорошо, что в то время я был еще молодым и сильным, всюду поспевал. Согревало меня чувство того, что я участвую в революции. Поэтому и преодолевали мы все трудности и не знали страха в бою. Кончались патроны – дрались штыками и все время думали об одном – сохранить для партизан связь.

Весной 1919 года, когда вскрылись реки, под влиянием революции взбунтовался гарнизон белых в Хабаровске, а генерал – начальник гарнизона – бежал в Суй-юань. Части Красной Армии, находившиеся в районе Хабаровске, были малочисленны, вооружены старым оружием, а поэтому не могли вовремя овладеть Хабаровском. Этим воспользовались японские войска, стоявшие недалеко от Хабаровска. Они оккупировали город и воспрепятствовали вступлению в него Красной Армии.

Тогда основной задачей Красной Армии стало уничтожение японских войск. В этот момент наш партизанский отряд вошел в состав регулярных частей Красной Армии, и я был направлен в саперный отряд. В саперном отряде, кроме меня, было еще два китайца – Ли и Цзян. Прошло много лет с того времени, и я сейчас не могу вспомнить, как их звали. Командиром нашей дивизии был русский по фамилии Попов.

Методы борьбы против японских войск в то время были почти такими же, как и во время нашей антияпонской войны: мы наносили частые и многочисленные удары по японцам или же нарушали их коммуникации. Если дело было зимой, то мы на лыжах, замаскировавшись белыми простынями, устраивали засады с обеих сторон шоссе или железной дороги и захватывали продовольствие, вооружение и боеприпасы.

Поэтому, хотя в то время у японцев было много хорошо вооруженных частей, мы все же причиняли им серьезные потери. Для японцев фронт был повсюду, и они были вынуждены рассредоточивать свои силы. В конце концов мы освободили Хабаровск. В бою за освобождение Хабаровска я был ранен в ноги, но, к счастью, кости не были задеты, и, пролежав в течение месяца у местных жителей, я вернулся в часть.

Я прослужил в Красной Армии три года и демобилизовался из ее рядов только в 1920 году, когда революция победила по всей стране.

Сначала я поступил на хабаровскую телеграфную станцию, откуда через три года был переведен на электростанцию, где и проработал до 1929 года. Затем я уехал на электростанцию золотого прииска у Николаевска-на-Амуре, находящегося более чем за тысячу километров от Хабаровска.

Я становлюсь стахановцем

В первый момент, когда я приехал на прииск, трудностей было очень много, ибо этот район был освобожден недавно, страна только взялась за осуществление первого пятилетнего плана, предприятия еще восстанавливались. Особенно трудно было с оборудованием. В ходе войны много оборудования было сожжено, разбито и вывезено японцами. Бывало, только примешься за работу, уже чего-нибудь не хватает, а взять неоткуда. В то время простой шуруп и тот считался ценностью. Тогда я подумал: сейчас электростанция – уже собственность рабочего класса, а я, хоть и иностранец, все же работаю на электростанции, а поэтому должен отвечать за ее сохранность. Поэтому в свободное от работы время я выходил во двор электростанции и копался в кучах мусора. Постепенно я собрал и передал на электростанцию больше ста килограммов различных деталей. За это я получил первую награду – суконный отрез на пальто и кожаную шапку.

Когда я пришел на прииск, там нужно было тщательно отремонтировать паровой котел. Поэтому я был временно направлен на кладку кирпича. Мы должны были работать по восемь часов в день, и я знал: пока мы не закончим своей работы, котел не будет действовать. Чтобы пустить котел раньше срока, я и несколько других товарищей работали день и ночь и выполнили задание досрочно. После этого при реконструкции котла я придумал способ, благодаря которому сокращался расход дров (в нашем районе дрова были основным топливом).

Раньше при топке котла дрова скапливались главным образом в передней части топки, а в самой середине их не было, а поэтому часто забивалось отверстие топки и центральные части нагревались слабо. Кроме того, слишком широко открывали дымоход, из-за чего много топлива уносилось в воздух в виде сажи. Таким образом, и пара не получалось, и тратилось напрасно много дров.

Приступив к работе у топки, я сразу вспомнил, как в Китае топят домашние печи: дрова закладывают в середину топки, а дымоход открывают совсем мало, чтобы не дать теплу попусту уйти в воздух. Я попробовал сделать так же – котел быстро нагревался, а дров уходило меньше.

Потом, когда я был переведен в цех для присмотра за оборудованием, у меня опять все шло хорошо. Через год я снова работал электриком.

Впоследствии я стал стахановцем.

Я прожил в СССР длительное время, участвовал в революции, в гражданской войне, а поэтому советские товарищи не считали меня иностранцем и относились ко мне, как к родному брату. В разговорах со мной советские люди живо интересовались вопросами китайской революции.

Я вернулся в Китай в 1938 году, когда началась антияпонская война. Вспоминая тридцать лет, прожитые в СССР, я считаю их самыми яркими и памятными в своей жизни. И сейчас, хотя прошло уже много времени, я часто думаю о Хабаровске и Советском Дальнем Востоке, где когда-то воевал и работал.

Литературная запись Юй Сюаня.