Текст книги "Бен-Гур"
Автор книги: Лью Уоллес
Жанр:
Прочая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]
Произнеся это, старик гордо вскинул голову; взгляд его встретился со взглядом дочери; и каждый из них прочитал мысли другого.
– Что мне делать со всем этим богатством, Есфирь? – спросил старик, не опуская взгляда.
– О, отец, – негромко ответила она, – разве его законный владелец не приходил к тебе сегодня?
Взгляд старика был по-прежнему непреклонен.
– Значит, дитя мое, я оставлю тебя нищей?
– Но, отец, разве я, будучи твоим ребенком, не его раба? И кем было написано: «Сила и честь – ее одежды, и она возликует в час своего прихода»?
Взгляд старика был полон неописуемой любви, когда он произнес:
– Господь был милостив ко мне неоднократно; но ты, Есфирь, ходишь у Него в любимицах. – Он притянул ее к себе и поцеловал несколько раз. – Выслушай же теперь, – сказал он еще более звучным голосом, – выслушай же теперь, почему же я так ликовал нынешним утром. В лице этого молодого человека передо мной предстал его отец в далекой молодости. Душа моя воспряла, приветствуя его. Я ощутил, что дни моих испытаний миновали и окончились мои труды. Я едва не заплакал. Мне хотелось взять его за руку, подвести к моим свиткам, показать ему, сколько я заработал, и сказать: «Смотри – все это твое! Я же твой раб, готовый к тому, что ты прогонишь меня». И я бы так и сделал, Есфирь, но в этот момент три мысли пронеслись в моей голове, сдержав мой порыв. Я удостоверюсь, что он сын моего хозяина – такова была первая мысль; а если он и в самом деле сын князя Гура – я должен узнать его характер. Подумай, Есфирь, сколь часто в руках тех, кто не знает цену деньгам, они становятся проклятием...
Он помолчал, стискивая руки, и в голосе его зазвенела страсть.
– Есфирь, представь себе ту боль, которую я испытал в руках римлян; нет, не от одного только Грата: те безжалостные негодяи, которые исполняли его распоряжения и в первый, и во второй раз, тоже были римлянами; все они одинаково смеялись надо мной, вопящим от боли. Подумай о моем изломанном пытками теле, о годах, проведенных в этом кресле, о своей матери, лежащей в гробнице, куда ее свела тревога; подумай о скорби семьи моего хозяина, если она еще жива, или о жестокости их смерти, если они уже давно мертвы; подумай обо всем этом, дочь моя, и, со всем благословением небес на тебе, скажи мне – разве не должен упасть волос и не должна пролиться кровь во искупление? Но не говори мне, как порой говорят служители Бога, – не говори мне, что отмщение осуществляет только Бог. Разве не карает Он руками своих посланцев? Разве Его воинство не более многочисленно, чем сонм Его пророков? Разве не в Его законе написано – «око за око и зуб за зуб»? О, все эти годы я мечтал о возмездии, молил и работал на него и, копя золото в своих сокровищницах, мечтал, что в один заветный день с его помощью я смогу покарать своих обидчиков. И когда, говоря о своем мастерстве в обращении с оружием, молодой человек сказал, что оттачивал его для неназываемой цели, я тут же в душе своей произнес ее имя – возмездие! И именно это, Есфирь, и было той третьей мыслью, которая удержала меня от ответа на все его мольбы и исторгла из меня смех радости, когда он ушел.
Есфирь нежно погладила его иссохшиеся руки и сказала, словно опережая его мысли:
– Но он ушел. Придет ли он снова?
– Да, Маллух следует за ним и приведет его ко мне, когда я буду готов.
– И когда это произойдет, отец?
– Скоро, уже скоро. Он думает, что все его свидетели мертвы. Но есть один, тот, кто не преминет опознать его, если он и в самом деле сын моего хозяина.
– Его мать?
– Нет, дочка, я устрою им очную ставку; а пока, во имя Господа, займемся обычными делами. Я устал. Позови Абимелеха.
Есфирь позвала слугу, и все вместе они вернулись в дом.
Глава V
РОЩА ДАФНЫ
Когда Бен-Гур пробирался между груд товаров в большом пакгаузе Симонидиса, в голове его крутилась единственная мысль – вот и еще одна неудача постигла его, еще одна из числах тех, которые ему пришлось испытать, разыскивая своих родных. Он с особой остротой ощущал сейчас свое одиночество в мире, которое в его душе убивало интерес к жизни.
Миновав сновавших грузчиков и кипы товаров, он медленно приблизился к краю пристани, привлеченный прохладной тенью, падавшей от моста на речную гладь. Течение реки, казалось, остановилось и поджидало его. Глядя на воду, Бен-Гур вдруг вспомнил слова своего попутчика: «Лучше быть червем и питаться шелковицей Дафны, чем пировать за царским столом». Повернувшись, он быстрыми шагами пересек причал и направился к караван-сараю.
– Дорога к Дафне? – переспросил служитель караван-сарая в ответ на обращенный к нему вопрос Бен-Гура. – Вы там еще не бывали? Что ж, считайте сегодняшний день самым счастливым днем в вашей жизни. А что касается дороги – то вы не ошибетесь. Первая улица налево, идущая на юг, тянется к холму Сульпия, на вершине которого расположены алтарь Юпитера и амфитеатр. Ступайте по ней до третьего перекрестка, поверните там направо, на улицу, которая называется Колоннадой Ирода, пройдите весь старый город Селевка до бронзовых Эпифановых ворот. Оттуда и начинается дорога к роще Дафны – и да хранят вас боги!
Отдав несколько распоряжений относительно своего багажа, Бен-Гур пустился в путь.
До Колоннады Ирода он добрался достаточно быстро, затем, миновав старый город, вышел из-под мраморного портика бронзовых ворот вместе с толпой, составленной из всех торговых наций света.
Начинался четвертый час дня, когда он ступил на загородную дорогу, оказавшись одним из множества паломников, направляющихся в знаменитую рощу. Дорога состояла из отдельных полос для пешеходов, для всадников и для экипажей, отдельно для идущих из города и для следующих в город. Полосы были разделены невысокими балюстрадами, перемежающимися с массивными тумбами, на многих из которых возвышались статуи. Слева и справа от дороги тянулись заботливо ухоженные зеленые газоны, время от времени сменявшиеся группами дубов и платанов. В стороне от дороги возвышались увитые виноградом легкие постройки, в которых усталые путники могли отдохнуть на обратном пути. Полосы, предназначенные для пешеходов, были вымощены красноватым камнем; для всадников и повозок – утрамбованным белым песком, чтобы не разбивать лошадиных копыт и глушить звуки колес. Струи множества фонтанов, возведенных на деньги, пожертвованные побывавшими здесь царями, смягчали жару. Вытянувшись на четыре мили, оживленная дорога вела от городских ворот к юго-западной опушке рощи.
Занятый своими мыслями, Бен-Гур едва обращал внимание на царскую роскошь, с которой была сооружена дорога. Не больше внимания уделял он и толпе, идущей рядом с ним. Равнодушным взором провожал он открывающееся перед ним зрелище. По правде говоря, если не знать, что занимало его мысли, более всего он напоминал самодовольного римлянина, посетившего провинцию и пресыщенного зрелищами, которые изо дня в день развертывались вокруг золотых колонн, возведенных Августом в центре мира. Ни одна из провинций не могла предложить взору римлянина ничего более нового или изысканного. Бен-Гур спешил, в нетерпении своем обгонял бредущих путников. Но, миновав Гераклею, пригородное селение, лежащее на полпути между городом и рощей, он более или менее успокоился и стал воспринимать окружающую его обстановку. Сначала его внимание привлекла пара коз, которых вела прекрасная женщина, украшенная, как и ее козы, цветными лентами и цветами. Затем он замедлил шаг, чтобы бросить взгляд на могучего снежно-белого быка, увитого свежесрезанными виноградными лозами и несущего на своей широкой спине сидевшего в плетеной корзине нагого мальчугана. Ребенок изображал юного Вакха, выжимавшего в чашу сок созревших гроздей и пившего его с заздравными восклицаниями. Насмотревшись на это зрелище, Бен-Гур возобновил свой путь, размышляя, на чьи алтари будут возложены столь щедрые дары. По соседней полосе проскакала лошадь, с подрезанной, по моде того времени, гривой. Он улыбнулся, отметив про себя сходство в гордыне между человеком и животным. После этого он часто оборачивался на скрип колес и глухой топот копыт, с интересом присматриваясь к конструкции экипажей и одеждам едущих в них людей. Потом его внимания удостоились и попутчики. Среди них были люди всех возрастов, мужчины, женщины и дети, все в праздничных одеждах. Одна группа была облачена в одежду белых цветов, другая – в темном. Некоторые размахивали цветными флагами, другие несли дымящиеся курильницы. Одни шествовали степенно, распевая гимны; иные приплясывали под звуки флейт и лютен. Если так местные жители посещают рощу в самый обычный день года, то каким же восхитительным зрелищем должна быть эта Дафна! Наконец спереди раздался взрыв аплодисментов и радостные крики. Проследив в направлении, куда многие показывали руками, Бен-Гур увидел на склоне невысокого холма ворота, напоминающие портал храма: вход в священную рощу. Гимны в честь богов зазвучали громче, музыканты ускорили темп игры. Подхваченный течением толпы и невольно разделяя ее пыл, Бен-Гур вошел в ворота и, несмотря на то что по вкусам был римлянином, ощутил святость этого места.
Миновав сооружение, которым был отмечен вход, – храм в истинно греческом стиле, – он очутился перед широкой эспланадой, мощенной полированным камнем. В воздухе над ним повисла радуга – множество фонтанов наполняли пространство мельчайшими брызгами. Перед ним веером расходились выметенные дорожки, скрываясь на юго-западе в парке, переходившем в лес, окутанный пеленой бледно-голубого тумана. Бен-Гур задумчиво огляделся по сторонам, не представляя себе, куда ему отправиться. В это мгновение неподалеку от него женщина обратилась к своему спутнику:
– Какая красота! Но куда теперь?
Мужчина в лавровом венке засмеялся и ответил:
– О прекрасная дочь варвара! Вопрос этот выдает твои земные страхи. Но разве мы не договорились оставить все их на древней земле Антиохии? Ветерок, овевающий нас здесь, несет с собой дыхание богов. Отдадимся же его дуновению.
– Но если мы заблудимся?
– Трусишка! Еще ни один человек не заблудился в роще Дафны, не считая тех, за кем ее врата закрылись навсегда.
– Кто же они? – все еще с боязнью в голосе спросила она.
– Те, кто не смог устоять перед очарованием этого места и предпочел его жизни и смерти. Прислушайся! Постоим немного здесь, и я покажу тебе, о ком я говорил.
Послышались звуки множества быстрых шагов по мрамору эспланады. Толпа раздалась, и группа девушек окружила говорившего и его простодушную подругу, распевая песни под аккомпанемент лютен. Испуганная женщина прильнула к своему спутнику, который обнял ее за плечи и, с умиротворенным лицом, неподвижно застыл, вслушиваясь в чудесные звуки. Волосы танцовщиц плыли в воздухе, нежная кожа рук и ног просвечивала сквозь легкую ткань их туник, почти не скрывавших стройных тел. Человеческие слова не способны передать чувственность их движений. Завершив круг танца, девушки рванулись сквозь расступившуюся толпу и исчезли столь же стремительно, как и появились.
– Ну, что ты о них думаешь? – спросил мужчина у своей спутницы.
– Но кто они? – удивилась та.
– Девадаси[40]40
Девадаси – храмовые танцовщицы (хинд.).
[Закрыть] – жрицы храма Аполлона. Их много. На празднествах они поют в хоре. Иногда путешествуют по другим городам, а все, что там зарабатывают, приносят сюда, обогащая дом божественных музыкантов. Ну что, теперь пойдем дальше?
Через минуту они уже исчезли среди деревьев.
Бен-Гур, успокоенный тем, что в роще Дафны еще никто не потерялся, тоже направился – сам не зная куда.
Первой привлекла его внимание скульптура, возвышавшаяся неподалеку на прекрасном пьедестале. Когда он подошел поближе, оказалось, что это статуя кентавра. Надпись на пьедестале разъясняла, что статуя изображает Хирона[41]41
Xирон – мудрый и ученый кентавр, сын Сатурна и Филиры, воспитатель Эскулапа, Ясона, Ахилла и других; превращен в созвездие Стрельца (миф.).
[Закрыть], любимца Аполлона и Дианы, посвященного ими в тайны охотничьего промысла, целительства, музыки и предсказаний. Надпись также просила посетителей обратить особое внимание на указываемый участок звездного неба, где в определенный час в ясную ночь можно видеть погибшего кентавра живым, вознесенным на небо милостью Юпитера.
Мудрейший из кентавров тем не менее продолжал свое служение человечеству. В руке он держал свиток, на котором по-гречески были высечены пункты извещения:
«О путник!
Ты впервые в этих краях?
I. Вслушайся в журчание ручья и не страшись струй фонтанов, потому что это наяды[42]42
Наяда – нимфа источников.
[Закрыть] пытаются выразить тебе свою любовь.II. Легкие ветры, веющие в роще Дафны, есть дыхание Зефира[43]43
Зефир – название западного весеннего ветра (греч.).
[Закрыть] и Австра[44]44
Авст – собственное имя южного ветра (рим.).
[Закрыть]: нежные служители жизни, они навевают тебе прохладу. Когда дует Эвр[45]45
Эвр – восточный ветер (греч., поэт.).
[Закрыть], Диана охотится в своих владениях. Но скройся, когда неистовствует Борей[46]46
Борей – северный ветер (греч.).
[Закрыть], ибо он есть гнев Аполлона.III. Тени рощи принадлежат тебе днем, но ночью в них царит Пан[47]47
Пан – бог лесов, пастухов и скота, сын Меркурия или Юпитера, изображавшийся с козлиными копытами, рогами и хвостом, изобретатель пастушеской семиствольной свирели.
[Закрыть] со своими дриадами[48]48
Дриада – нимфа деревьев.
[Закрыть]. Не тревожь их.IV. Вкушай умеренно лотосы, растущие по берегам ручьев, иначе ты лишишься памяти и станешь сыном этих мест.
V. Стороной обходи паука, ткущего свою сеть, – это Арахна[49]49
Арахна – лидийская ткачиха, превращенная в паука (миф.).
[Закрыть] трудится для Минервы[50]50
Минерва – любимая дочь Юпитера, родившаяся из его головы, девственная богиня покровительница наук и искусств, городской жизни и войны (отождествлялась с греч. Афиной) (миф.).
[Закрыть].VI. Если же ты вызовешь хоть слезинку Дафны, сорвав самый малый листок с лаврового куста, – ты умрешь.
Внемли же сему!
Пребывай здесь и будь счастлив!»
Бен-Гур оставил столпившихся у него за спиной людей вчитываться в таинственное предупреждение и отошел от статуи в тот миг, когда мимо проводили белого быка. Мальчик по-прежнему сидел в плетеной корзине, за ним следовала целая процессия людей; замыкала ее уже знакомая нам женщина с козами. Чуть отставая, шла группа музыкантов с флейтами и лютнями. Еще несколько человек несли приношения богам.
– Куда они идут? – спросил кто-то из зевак.
Ему ответил другой:
– Бык – жертва отцу нашему Юпитеру, коза...
– Разве не Аполлон некогда сохранил клочок шерсти Адмета?[51]51
Адмет – царь Фер (Фессалия), один из аргонавтов, муж Алкестиды.
[Закрыть]
– Ну да, коза достанется Аполлону!
Рассчитывая на великодушие читателя, мы снова позволим себе прибегнуть к разъяснениям. Определенная легкость к восприятию различных верований дается нам в результате частого общения с людьми различных вер; мало-помалу мы начинаем понимать, что каждое мировоззрение имеет среди своих приверженцев хороших людей, достойных нашего уважения, которых мы не можем уважать, не уважая их ценностей. Именно к такому пониманию со временем пришел и Бен-Гур. Годы, проведенные им на галере и в Риме, нисколько не повлияли на его религиозные убеждения: он по-прежнему оставался иудеем до мозга костей. Но однако, ему не казалось зазорным полюбоваться на красоты рощи Дафны.
В обычном состоянии духа Бен-Гур вряд ли бы направился в рощу в одиночку. Он расспросил местных о достопримечательных местах рощи и обеспокоился бы наличием провожатого. Либо заручился рекомендательным письмом к старшему, если б ему вздумалось провести свободное время, одиноко отдыхая в прекрасном уголке. Но это низвело бы его до положения любопытствующего, согласного бродить в общем стаде под присмотром поводыря, а Бен-Гур не испытывал особого любопытства к достопримечательностям рощи. Просто в его нынешнем состоянии, состоянии человека, испытавшего горчайшее разочарование, Бен-Гур плыл по течению, покорившись судьбе и не помышляя бросать ей вызов.
Каждый человек знает подобное состояние сознания, и, надеемся, каждый наш читатель скажет: для Бен-Гура будет удачей, если прихоть, ныне овладевшая им, окажется всего лишь добродушным клоуном в колпаке с бубенчиками, а не безжалостным злодеем с обнаженным мечом в руках.
Глава VI
ШЕЛКОВИЦЫ ДАФНЫ
Вместе с процессией Бен-Гур углубился под кроны деревьев. Не настолько заинтересованный, чтобы спрашивать у своих спутников, куда они все направляются, он смутно осознавал, что все двигаются к храмам, которые и были центром притяжения и средоточием всего самого интересного.
Под завораживающий мотив флейт и прекрасное пение Бен-Гур размышлял над словами, врезавшимися ему в память: «Лучше быть червем и питаться шелковицей Дафны, чем пировать за царским столом». Неужели жизнь в роще была и в самом деле столь приятна? И в чем скрывалось ее очарование? В запутанных ли глубинах философии или где-то на поверхности, легко различимое человеческими чувствами? Каждый год тысячи людей, отказываясь от мира, посвящали себя служению здесь. Почему? Поддаваясь очарованию здешних мест? Неужели этого очарования достаточно, чтобы, познав его, отрешиться от жизни? как от ее радостей, так и от ее тягот? от надежд, которые сулит ближайшее будущее, от скорбей, порождения прошлого? И если роща так очаровательна для других, почему она не может быть такой же и для него? Он был евреем; но не может же быть так, чтобы великолепие, очевидное для всего мира, было бы скрыто для сынов Авраама? В чем же тогда дело?
Небеса ничем не могли помочь ему в поисках ответа; они просто голубели, отливая синевой.
Затем из-за деревьев справа налетел несильный порыв ветра, принесший сладкий запах роз и каких-то курений. Бен-Гур, как и его спутники, остановился, глядя в ту сторону, откуда прилетел ветерок.
– Там, похоже, сад, – сказал он, обращаясь к мужчине, стоявшему рядом с ним.
– Скорее, идет служба – может быть, в честь Дианы, или Пана, или божества здешних лесов.
Это было произнесено на родном языке Бен-Гура. Он удивленно посмотрел на говорившего.
– Еврей? – лаконично спросил он.
С почтительной улыбкой мужчина ответил:
– От моего родного дома было рукой подать до Рыночной площади в Иерусалиме.
Бен-Гур хотел было продолжить разговор, но толпа пришла в движение, оттеснив его на обочину аллеи и унося незнакомца с собой. Ему запомнился только облик – традиционное еврейское одеяние, коричневая накидка на голове, схваченная желтым шнурком, резкий иудейский профиль.
Тропинка, на которой стоял Бен-Гур, уходила в глубь леса, суля желанное укрытие от шумных процессий. Он с удовольствием последовал ее зову.
Углубившись в заросли, выглядевшие совершенно дикими и непроходимыми, Бен-Гур вскоре осознал, что здесь царила рука опытного мастера. Кустарники были либо цветущими, либо плодоносными; земля под склоненными ветвями расцветала разнообразными цветами; надо всем этим простирал свои изящные ветви жасмин. В воздухе витали ароматы сирени и роз, лилий и тюльпанов, цветущего олеандра и земляничного дерева, столь знакомых Бен-Гуру по его прогулкам в аллеях города Давидова.
Множество птиц населяло заросли кустарника, через который пробирался наш герой; ворковали голуби и горлицы; черные дрозды словно ожидали его приближения и манили к себе; соловьи бесстрашно сидели на ветках, на расстоянии вытянутой руки от него; перепелка прошмыгнула у самых его ног, свистом маня за собой выводок птенцов. Когда же он приостановился, чтобы дать им дорогу, с ложа из мягких веток приподнялась какая-то фигура, увитая цветущими травами. Бен-Гур в нерешительности остановился. Можно ли ему тревожить своим вторжением сатира? Существо взглянуло на него и обнажило в улыбке зубы, больше напоминающие изогнутые ножи. Бен-Гур улыбнулся своему собственному испугу. Очарование этого места начинало действовать! Покой без страха – вот что царило здесь!
Он опустился на траву под лимонным деревом, распластавшим у него над головой свои ветви. На одной из них, низко склонившейся к журчащей воде, прилепилось гнездо синицы. Крошечное создание выглянуло из летка гнезда и посмотрело прямо в глаза Бен-Гуру. «Воистину, я начинаю понимать язык птиц, – подумал он. – Она хочет сказать: «Я не боюсь тебя, поскольку в этом счастливом месте царит закон Любви».
Очарование этого места стало совершенно ясно для него; он был счастлив и ничего не имел против того, чтобы стать одним из затерявшихся в роще Дафны. Ухаживать за цветами и кустами, созерцать молчаливую красоту, царящую повсюду, куда падал взор, – разве не может он, подобно только что виденному им существу с зубами подобными ножам, проводить свои дни здесь, забыв все жизненные тяготы?
Но мало-помалу его еврейская природа дала о себе знать.
Для иных такого очарования могло быть вполне достаточно. Любовь восхитительна – ах, как приятно ощутить себя наследником всего этого великолепия! Но неужели в жизни достаточно только этого? Между ним и теми, кто обрек себя на вечное блаженство здесь, не было ничего общего. У тех не было никакого чувства долга – да они и не хотели иметь его. Но он...
– О Бог Израиля! – воскликнул он. – Мать! Тирца! Будь проклято место, где я поддался соблазну ощутить счастье без вас!
Быстрыми шагами он прошел кустарник и оказался у реки, берега которой были облицованы камнем, с перекинутыми над водой мостиками. Ни один из них не был похож на другой. Под мостиком, на который взошел Бен-Гур, вода образовывала глубокий омут. Ниже по течению широкая струя ниспадала с камней, дальше – новый водопад и снова каскад. Каскады терялись вдали, а журчащая вода рассказывала, как это умеют делать лишенные дара речи существа, что река протекает здесь с разрешения владыки этих мест и именно так, как угодно этому владыке, покорная воле богов.
Перейдя по мосту, он увидел перед собой широкую долину, рощицы и озера вдали. Кое-где рядом с тропинками белели причудливые домики. Дно долины понижалось к горизонту, так что воды реки могли орошать ее в засушливые периоды. Землю покрывал сплошной ковер травы, кое-где уступавшей место цветочным клумбам. На изумрудной зелени белоснежными пятнами выделялись стада овец. Голоса пастухов далеко разносились в воздухе. Словно рассказывая пришельцам о священном предназначении всего, что расстилалось перед ними, многочисленные алтари, возведенные прямо под открытым небом, усеивали долину. Возле каждого виднелась фигура служителя божества, облаченного в белоснежные одежды, а процессии паломников медленно проходили мимо них. Дым курений медленно поднимался над алтарями, сливаясь в бледно-прозрачное облако, висевшее над этим заповедным местом.
Внезапно на Бен-Гура снизошло озарение – роща Дафны была, в сущности, храмом, широко раскинувшимся храмом без стен!
Никогда еще на свете не было ничего похожего!
Архитектор, создававший этот храм, не ломал голову над стилем колонн и портиков, пропорций или интерьеров, не задавался никакими ограничениями относительно идей, которые он хотел материализовать; он просто выступал в роли служителя Природы. Изящный сын Юпитера и Каллисто[52]52
Каллисто – одна из возлюбленных Юпитера, аркадская нимфа, спутница Дианы, превращенная Юноной в медведицу, которую убила Диана (миф.).
[Закрыть] создал старинную Аркадию; и в этой, как и в той, явил себя гений греков.
Спустившись с мостика, Бен-Гур зашагал по ближайшей аллее. Пасшая овец девушка сделала ему знак рукой: «Идем!»
Тропинка раздваивалась, огибая алтарь – пьедестал из черного гнейса, на котором покоилась, искусно увитая зелеными ветвями, плита белого мрамора, служившая подножием для курильницы, в которой горел огонь. Сидевшая рядом с алтарем девушка при виде Бен-Гура приветственно взмахнула ивовой ветвью и окликнула его: «Постой!» Страстная улыбка ее была полна очарования юности.
Далее повстречалась одна из процессий; во главе ее шла группа маленьких девочек, высокими голосками распевавших песнь. Все одеяние их составляли гирлянды цветов на бедрах. За ними следовала группа мальчиков постарше, также обнаженных, их гибкие тела были покрыты темным загаром. Мальчики приплясывали в такт песне девочек. Вслед за ними основные участники процессии – только женщины в свободных белых одеждах – несли к алтарям корзины благовоний и сладостей. Когда Бен-Гур обгонял их, женщины протянули к нему руки, восклицая: «Остановись и следуй с нами!» Одна из них, гречанка, нараспев произнесла несколько строк Анакреона:
Бен-Гур, не обращая на них внимания, упорно шел вперед и наконец добрался до самого сердца долины: там буйствовала изумрудная зелень листьев и пейзажи ласкали взор. Чуть утомившись, он поддался искушению отдохнуть на обочине тропинки. Немного постояв, он сквозь густую листву заметил белый блеск мрамора и, поняв, что там стоит какая-то статуя, углубился под прохладную сень деревьев.
Мягкая трава под ногами сверкала изумрудной зеленью. Деревья росли не плотно, так что Бен-Гуру не приходилось продираться сквозь заросли. Здесь были представлены породы, как росшие на Востоке, так и привезенные из дальних стран. Царственные пальмы соседствовали с платанами, темная листва лавров оттеняла свежую зелень дубов. Громадные кедры, словно желая оправдать свое название «царей Ливана», высоко возносили свои кроны, под которыми уютно чувствовали себя шелковицы и терпентинные деревья, столь прекрасные, словно были перенесены сюда из райского сада.
Дафна была изваяна в виде девушки изумительной красоты. У ее пьедестала на разостланной тигровой шкуре спали в объятиях друг друга юноша и девушка. Рядом на земле лежали орудия их труда – его топор и серп и ее корзина, – небрежно брошенные на охапку увядших роз.
Зрелище это озадачило Бен-Гура. Отступив назад и скрывшись в зарослях благоухающего кустарника, он стал размышлять над увиденным. Чуть ранее он, как ему казалось, понял, что очарование великолепной рощи составлял покой без страха, и уступил ему. Но теперь, увидев этот сон среди бела дня – этот сон у подножия Дафны, – он понял то, что ранее заявляло о себе чуть ясным намеком. Законом этого места была Любовь, но Любовь вне рамок Закона.
Так вот каким был сладкий покой рощи Дафны!
Так вот чему приносили дары цари и князья!
Так вот чему искусные служители культа подчинили природу – ее птиц, ее ручьи, ее лилии, реку, труд множества рук, святость алтарей, животворящую силу солнца!
Приятно отметить, что на обратном пути Бен-Гур, погруженный в подобные рассуждения, испытал нечто вроде сожаления к почитателям этого громадного природного храма; особенно к тем из них, кто трудами своих рук поддерживал его в столь великолепной красоте. Теперь их мотивы, стремления, побуждения были ясны для него. Некоторых из них, без всякого сомнения, привлекло сюда обещание обрести незыблемый покой в этой священной обители, красоте которой, при отсутствии денег, они могли пожертвовать свой труд. Но таких, безусловно, среди поклонников этого места было не много. Сети Аполлона широки, но ее ячейки узки. Попадали в них и сибариты со всего света, и приверженцы чувственности, для которых Восток оказался истинной находкой. Находил здесь свое место и популярный певец, и его несчастливая любовница, и философ, которому для высшего наслаждения было необходимо уединение. Добрейший читатель, почему бы и не сказать правды? Почему бы и не открыть глаза на то, что в тот век на всей земле было только два народа – тот, что жил по закону Моисея, и тот, что жил по закону Брамы. Только они могли сказать: «Лучше закон без любви, чем любовь без закона».
Взгляд Бен-Гура, быстрым шагом идущего по роще, стал теперь более прохладным. Губы его временами кривила усмешка. Он сам чуть было не попался в ловушку.
