Текст книги "Боль в твоем сердце"
Автор книги: Лууле Виилма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Закономерен вопрос: если я обладаю способностью видеть предыдущие жизни, то почему я не знаю, кем была в прошлом? Моё внутреннее чувство опасности не позволяло мне оценивать предыдущие жизни с абсолютной достоверностью, потому что это означало бы зациклиться на них. Неважно, кем был человек в прежней жизни, важно, что он в ней усвоил, а что осталось неусвоенным, из-за чего он и является в эту жизнь, является доучиваться. Из каждого урока человек извлекает то, что он способен воспринять, но этой способности мешает гордыня. Поэтому-то я не испытываю ни малейшего любопытства относительно вещей, из-за которых люди задирают нос. Если предыдущая жизнь даст о себе знать, то, значит, я созрела для её понимания. Я всё больше и больше старалась избегать с пациентами разговоров об их прежних жизнях.
Кто сам не умеет, тот ищет помощи. Однажды я обнаружила, что у меня появился духовный наставник, которого я вижу и чувствую и который не осуждает моих воззрений. Я была счастлива, что духовный мир принял меня в свои ряды. Я не боялась того, что это может обернуться злом, ведь сама я зла не делала. Поскольку я не была уверена, в полной ли мере добро и зло духовного мира совпадают с добром и злом мира материального, то на всякий случай не решалась заговорить со своим Учителем. Я пыталась угадать его отношение ко мне.
Не раз и не два я ловила себя на ощущении, что он не одобряет моих поступков. Но больше всего меня удивляло то, что любую негативность, как мне казалось, он оставлял без внимания, тогда как при малейшем проявлении самопожертвования взгляд его делался столь суровым, что нельзя было понять его отношения. И когда я наконец окончательно поняла, что моё благое самопожертвование – вещь хуже некуда, то обнаружила, что Учитель исчез.
Меня охватил страх. Прошли сутки, в течение которых я занималась самобичеванием, прежде чем осмелилась предстать пред ликом Духовности. Передо мной возник новый учитель. Вскоре его сменил третий, затем четвёртый и т. д. Я спрашивала у других устремлённых к духовности, было ли с ними нечто похожее, но у них всё складывалось иначе. У них был один учитель, который пришёл и остался, словно преданный домовой, на которого всегда можно положиться. Частая же смена учителей показалась мне странной, пока я наконец не сообразила, что учителя сменяются в зависимости от успеваемости ученика.
Каждому ученику достаются именно такие учителя, которые ему необходимы. Восприимчивый ученик быстро впитывает все знания учителя. Духовные учителя осознают свой уровень развития и охотно уступают место другому, более высокого уровня, если ученик готов к этому. Даже если ученик всем доволен и не помышляет о лучшем. Спокойная и благодарная восприимчивость является необходимым условием развития. Это не означает, что человек, имеющий только одного учителя, топчется на месте. Это означает, что каждый человек развивается по-своему. Кто карабкается вверх шаг за шагом, а кто оказывается на облаке единым махом. Важно, чтобы мы были довольны своим развитием. Если человеку что-то даётся, а он, вместо того чтобы уяснить смысл приобретения, желает всё больше и больше, то он может лишиться всего.
Я пишу эти строки потому, что многие вставшие на путь духовных поисков люди имеют духовных наставников, которых они ощущают, слышат или видят и которые передают своим ученикам необходимые знания. Ученик же от большого страха лишается рассудка. Люди, у которых страхи поменьше, цепляются за учителя, боясь его лишиться. Они считают его самым умным, а в качестве аргумента выдвигают знания, полученные от учителя. Обладая новейшей, по их мнению, информацией, они причисляют себя к числу очень умных – если не самых умных – и не замечают, что развитие прекращается. Отсюда мораль: пусть учитель будет опорой, но шагать нужно самому.
Был у меня учитель по имени Герос. До него я не догадывалась поинтересоваться у учителей их именами. Глядела я, глядела, как рыжеволосый Герос, большой и сильный, поднимается в гору по крутой лестнице, в то время как я карабкалась вверх по отвесной скале, стремясь не отстать от него, и однажды спросила с укором: «Ты идёшь по лестнице. С какой стати я должна выкладываться?» Он любезно посторонился, и я забралась на лестницу. Но уже через три ступеньки с удивлением обнаружила, что лезу назад на свою жуткую скалу. Герос заметил: «Ну, что я говорил?» Я поняла, что он знает меня лучше, чем я сама. До меня дошло, что у меня свой путь и что чужая проторенная дорога не для меня. И хотя я не понимала, что это значит, я почувствовала, что необходимо верить в себя.
Во мне окрепла вера в себя, и результаты моей работы улучшились. Словно в награду за достигнутое, меня как целителя премировали всё более серьёзными и сложными случаями заболеваний. Я искала решения и находила их. Когда больные поправлялись, я двигалась вперёд в своём развитии. Когда не поправлялись, я всё равно продолжала развиваться, поскольку старалась понять, почему они не выздоравливают. И сейчас я развиваюсь так же.
В конце 1992 г. явился мне странный учитель. Его медленная походка, увесистый посох и неподвижный взгляд внушали почтение. Перед ним всегда была тень, а за спиной – свет. Пронзающий тень взгляд повелевал без слов, магическим образом нейтрализуя всякое сопротивление, и вместе с тем во взгляде отсутствовало принуждение. Он пробыл со мной совсем недолго. Не успела я к нему привыкнуть, как он засобирался в путь. На прощание он вручил мне перо, вручил как нечто само собой разумеющееся – такова была его манера вообще. Я безропотно приняла перо, как и подобает послушной ученице, и лишь потом поняла, что собственно мне дали.
Я запаниковала. Первое, что пришло на ум, – вернуть перо обратно. Принялась с жаром объяснять, сколько конспектов и историй болезней мне пришлось исписать за свою жизнь. Приводила доводы и аргументы, почему из меня никогда не получится автор чего бы то ни было. Как будто он ничего из этого не знал. Но у меня не было времени думать о таких вещах, мне нужно было избавить себя от свалившейся на меня обязанности.
Он же, как всегда, держался невозмутимо. Мои слова отскакивали от него, как от стенки горох. Перо красноречиво маячило передо мной, а учитель исчез вдали. Со мной остался свет, сиявший у него за спиной. Охватившее меня ошеломляющее предчувствие, которому я не могла поверить, заставило что-то предпринять. Ведь не может быть, чтобы из меня получился писатель! Я же не умею! Вдруг я сообразила окликнуть его: «Послушай, я даже имени твоего не знаю» Медленно обернувшись, он ответил: «Гомер». И исчез.
Я страшно испугалась. Что мне, горемыке, было делать в такой ситуации? Вся моя строптивость моментально улетучилась. От всего сердца я стала просить прощения за то, что моё нежелание могло быть воспринято как сомнение в его компетентности. Я же не знала, кто он такой. Хотя могла бы это почувствовать и довериться своему чувству. Я бросилась к энциклопедии, так как со школы мало что помнила о Гомере. Оказалось, что он был слепой. Это всё расставило по своим местам. Не оставалось сомнения в том, что это действительно был Гомер, легендарный греческий поэт. У меня же на голове волосы встали дыбом, когда я осознала, чем это всё для меня чревато. Как Вы, возможно, догадываетесь, я отнюдь не была счастлива.
В течение трёх дней я приходила в себя, собираясь с духом. Размышляла и взвешивала, взвешивала и размышляла, пока наконец не пришла к выводу, что Бог мудрее, чем я. Если надо, значит, надо. А когда именно, жизнь покажет. Через месяц по просьбе друзей я написала тонкую брошюру «Прощение, любовь, здоровье». Имелась и мотивировка: поменьше говорить самой. Письменным трудом брошюру и назвать-то нельзя было. Больные прочитывали её накануне приёма, а собственно время приёма уходило на то, чтобы разобраться в проблемах больного. Мне стало легче, а пациентам – яснее. Когда же брошюра быстро распространилась по Эстонии, – с неё снимали копии – я поняла, насколько она нужна. Положительные отзывы убедили меня в том, что я на верном пути. Работа ладилась, больные шли на поправку, и у меня не было причин жаловаться. Но я и предположить не могла, что ожидает меня впереди. Поэтому лишь теперь, в начале своей шестой книги, я могу об этом говорить.
Если бы я не верила в себя, то не поверила бы в незримое. А значит, не поверила бы в Гомера – посланника Бога. Если бы я не верила в себя, то не смогла бы противостоять давлению со стороны всех тех, кто прямо или косвенно старался сделать из меня вновь нормального человека. Ум считает себя вправе истребить всё то, что недоступно его разумению. Своим молчанием Гомер продемонстрировал, что
когда вещает ум, рассудительность безмолвствует. Я взяла с него пример и поняла, что,
когда вещает рассудительность, ум старается её перекричать. И мне стало легче переносить удары ума и не обижаться. Я научилась понимать скрытую сторону ума, не отождествляя ум с умным, а глупость с глупым.
Миновал почти год. Моё твёрдое, идущее изнутри убеждение в том, что человеку можно помочь, не причиняя ему боли, принесло мне новые испытания и новых духовных учителей. Являлись они то поодиночке, то по нескольку сразу, а то целой командой. Мне было хорошо в их обществе, покуда не настал день, когда я увидела, что к нашей компании приближается некто незнакомый. А когда я разглядела в его руках целую охапку письменных принадлежностей, мне захотелось превратиться в мышонка и пуститься наутёк. Чтобы совсем не пасть духом, я сказала себе: «Ведь я не обязана ему верить». А он всё приближался, и тогда я, чтобы не выдать страха, спросила: «Как тебя зовут?» Он назвался. Оказалось, апостол Павел. Спустя полгода я как умела, хорошо ли, плохо ли, написала свою первую книгу.
Как видите, продолжаю писать и поныне. Ищу и нахожу причины болезней. Разъясняю их больному и учу его помогать себе. Исцеление больного является проверкой знаний. Могу подтвердить, что всё, изложенное в книгах прошло проверку и может быть использовано каждым человеком для лечения его болезней. Кто верит и начинает работать над собой, тот исцеляется. Кто не верит, тот, естественно, помогать себе не станет и не поправится. Может статься, рассердится на данную теорию либо на автора этих строк, и ему станет ещё хуже. Прежде мне хотелось всех вылечить, но теперь я знаю, что исцеление зависит от самого человека. Желание доказывать, что лечение мыслями может помочь любому страждущему, постепенно идёт на убыль, как и моя собственная хроническая болезнь. Я знаю: житейскую истину не надо доказывать – она сама себя докажет.
Моя уверенность в том, что помочь можно всем людям, причинила мне немало боли, покуда не сменилась верой в то, что помочь можно только тем, кто в этой помощи нуждается, ибо они готовы эту помощь принять. Всякое знание, принимаемое человеком, автоматически влечёт за собой соответствующую жизнедеятельность. А знание, принимаемое добровольно и соответствующее личным потребностям, влечёт за собой уравновешенную жизнедеятельность.
Мои слова звучат фантастикой для тех, кто не умеет видеть невидимое и потому не верит. Но знайте, вера в себя определяет жизнь человека, ибо Бог начинается с самого человека. Фантастикой принято называть вещи нереальные, вымышленные. Задумайтесь над словом «вымышленный». Как будто изнутри, из невидимых тайников, наружу извлекается мышление. Как можно извлечь наружу то, чего внутри нет? Таким образом, фантастика – это извлечённое наружу подсознание, которое люди не смеют признать достоверным. Кто верит в себя, тот даёт простор своей фантазии, и в результате может получиться великолепная вещь. Кто же боится мнения других, тот доказывает наличие у него фантазии на материальном уровне, а если позволяет возраст, то впрягает её и в творчество. Если верящий в себя человек доказывает фантазию творчеством, то не верящий в себя может так и не дойти до творчества – вся его жизненная сила иссякнет, пока он будет биться и доказывать. А к какой категории относитесь Вы?
Обрести себя лучше всего помогает страдание.
Когда я в возрасте 33 лет в шестой раз покинула сей бренный мир и наблюдала за тем, как меня пытаются оживить, то поняла, что медицинская наука, на изучение которой ушла бóльшая часть моей жизни, является малюсенькой и отнюдь не самой важной частью помощи, в которой нуждается больной.
Этот случай возродил в моей памяти другие, произошедшие со мной в раннем детстве. Свои «уходы» я не хочу называть смертью, потому что о смерти всегда говорят как о вещи очень страшной. Для меня это были особенные мгновения, когда из памяти стирались физические страдания и наступало невыразимое состояние покоя и защищённости. И тем не менее всякий раз, когда я была готова там остаться, у меня возникало ощущение, что нужно вернуться и доделать что-то очень важное. Я знала, в чём дело. Это было главной проблемой для моей детской души. Я не могла уйти, не исправив плохого.
Иной раз случалось, что я покидала этот мир из желания мести. И в то же время мне нисколько не хотелось мстить. Во мне боролись «хочу» и «не хочу». Я чувствовала, что если уйду, то это будет местью, а поскольку я этого боялась, то возвращалась. В душе росло чувство вины перед родителями, которым я причиняла горе. Своё отсутствие я не называла смертью, но знала, что это смерть. А так как мне было известно, что мама панически боится смерти, то об увиденном я никогда никому не рассказывала. Разговорами я навредила бы как себе, так и другим.
Моя тайна служила мне своего рода сокровищем и убежищем. Там я находила пристанище, когда мне было плохо, и там я могла быть наедине с собой и сама собой. Уход в духовный мир перестал восприниматься мной как смерть. Время от времени я раздваивалась и позволяла телу делать то, что требует мир взрослых, не испытывая при этом душевных страданий от вынужденной ситуации. Я знала, что я – ребёнок, но также ощущала себя взрослой, гораздо старше, чем, например, моя мать. Меня считали серьёзным, скромным, умным ребёнком и вместе с тем терпеливым страдальцем, которого можно использовать в своих целях. И когда это случалось, я не понимала, как они не понимают, что я это понимаю. Над всеми этими проблемами я ломала голову всю свою жизнь, а потом до меня дошло, что умом это невозможно понять. Понимание рождается не в голове, а в сердце.
Помню, что, когда меня обследовали или лечили врачи, я уже понимала, что девять из десяти мучительных процедур были ненужными. Я недоумевала, почему умные врачи не понимают этого. Если бы нашёлся один врач, который посмотрел бы мне прямо в глаза и спросил: «Девочка, скажи мне, почему ты такая больная?» – то я бы ему ответила. Ведь я знала причину. Она известна каждому ребёнку, но рассказать можно только тому, кому доверяешь всем сердцем. Врачи, как правило, к их числу не относятся. Мои страдания приглушались, когда я говорила себе: «Когда я стану врачом, то никому никогда не причиню понапрасну боли».
Я уже тогда знала, что у врачей благородные цели, поэтому с детства терпеливо сносила всякого рода атаки со стороны медицины, хотя должна сказать, что они весьма болезненные, а иной раз непереносимые. Причём я не имею права заявить ни одному материалисту, что он заблуждается. Более того, не имею права ответить ему в его же духе, унизить его, обозвать слепым. Мой священный долг – прощать и любить его. Даже если разум требует: «Отомсти! Ведь тебе это сделали осознанно и обдуманно», – то чувство говорит, что это – страх. Страх, который перерос сейчас в злобу и громогласно взывает к восстановлению справедливости: «Ты сама навлекла на себя это плохое, потому что боишься его».
С годами я научилась прислушиваться к голосу сердца и могу совершенно спокойно спросить себя: «Чему эта ситуация меня учит? Что она означает?» И когда я всем сердцем стараюсь понять, то вскоре рассудительность по-дружески шлёпает меня по лбу и говорит: «Надо же быть такой глупой! Могла бы исправить эту ошибку и раньше, будь ты более благоразумной. А поскольку не сумела, была вынуждена страдать. Но я тебя люблю и потому прощаю за ошибку. Прости и ты другим».
За время работы гинекологом, с 1974 года, мне приходилось причинять боль пациенткам, страдать вместе с ними, мучаясь от чувства вины, а также часто вспоминать собственную клятву. В результате я сама тяжело заболела. Помогли ли мне сколько-нибудь лекарства, я сказать не могу, но осложнений вызвали уйму. Осознание того, что причина болезней заключается в неспокойной, сопряженной со стрессами жизни, вызывало у меня желание бежать от них куда глаза глядят. Но я понимала, что от стрессов не убежишь. К счастью, я вовремя оценила великую ценность семьи и свою роль в ней. Полученное образование заставляло превыше всего ценить ум и труд, однако жизнь всё расставляет по своим местам, безжалостно и разумно. То же произошло и со мной.
Отчётливо помню свой шестой уход из жизни. Я знаю, если бы я сама того не хотела, то даже самые распрекрасные врачи с их самыми распрекрасными лекарствами не смогли бы вернуть меня с того света. Как медик и как эзотерик я нахожу вполне обоснованное объяснение подобной ситуации. Теперь-то я знаю, что смерть не может принять в своё лоно беглеца, если у того осталось недоделанным нечто такое, что по смыслу шире, чем личная материальная жизнь. Но тогда я этого не знала. Когда в 1991 году у меня обнаружили тяжёлое сердечное заболевание, я отчётливо ощутила, что если и теперь ничего не изменю в своей жизни, наступит седьмая смерть, и она будет последней. В ту пору про реинкарнацию я ничего не знала.
Жизнь даёт человеку то, в чём он нуждается, – уметь бы только это принять. Я сумела, ибо лучше всех учит смерть. С 1992 года я всё более углублённо занимаюсь изучением мира мыслей человека и испытываю всё большее удовлетворение собой. Ведь теперь я в состоянии помочь людям излечиваться без боли от всё более и более тяжёлых болезней. Вера в себя позволяет принять данное от Бога, делать выводы и выстраивать логические системы избавления от недугов. Вера в себя не возникает сама по себе. Для этого надо прислушиваться к своим чувствам, извлекать уроки из ошибок и признавать свои заблуждения. Ошибок бывает много, и они бывают разными.
К ошибкам относится хотя бы то, что я знала, что нужно вести записи своей врачебной практики, но не хотела в это верить. Мне становилось смешно при мысли, что я стану писателем. Кичась своим умом, я не сразу поняла, что как моё ясновидение, которое с каждым днём становилось всё прозорливее, так и символические образы, которые требовали истолкования, – всё это даровано мне свыше. Моя же личная роль заключалась только в том, чтобы мне хватило смелости посвятить себя писательскому труду.
Настал день, когда я была вынуждена признать, что никак не успеваю рассказать всем больным всё то, что необходимо. И тогда я взялась за перо. Излагая на бумаге суть моего лечения, я, помимо прочего, надеялась тем самым обуздать возрастающую агрессивность медицины. Вынуждена признать, что это не удалось. В 1998 году мне было отказано в продлении лицензии на работу в качестве гинеколога, а Эстонское общество гинекологов даже официально пригрозило лишить меня звания врача.
Я оказалась на распутье, где предстояло сделать выбор – оставаться врачом либо самой собой.
Я учу прощать, а не носить в себе злобу.
Если с такими взглядами негоже быть врачом, то человеком быть гоже.
В человеке заложена потребность помогать. Страх превращает потребность в желание. Желание помогать приводит человека на поприще медицины. Когда потребность быть человеком встречается с желанием быть врачом, то на первых порах верх одерживает врач. Потребность быть человеком руководит его деяниями. Ум врача говорит: я вылечил этого больного, но чувство говорит: это на сей раз, что будет дальше, неизвестно. И пациент вскоре снова заболевает.
Чем самозабвеннее врач лечит больных, тем быстрее осознаёт, что лечение, то есть ликвидация последствий, не имеет смысла, и он начинает искать смысл жизни в ином. Подготовка к специальности врача не сравнится ни с какой другой специальностью по затрате труда, времени и средств. Потому-то врачи цепляются за престижность своей профессии, принуждая тело работать в качестве врача, душой же отстраняясь от роли помощника. Страх быть самим собой вынуждает человека быть чужим даже для самого себя.
Кто ощущает, что он попал в тупик, тот вынужден действовать. Врач, который надеется найти выход из материальности, может даже заняться бизнесом. Если в его душе живёт потребность помочь другим, то он не найдёт душевного покоя, даже когда поделит свой бизнес между страждущими. Душа всегда ищет истинное решение. Любой врач приходит к пониманию того, что истинная помощь заключается в предупреждении болезней. Профилактическая, или предупреждающая, медицина, тем не менее представляется большинству врачей делом зряшным, выматывающим душу, – не рубить же сук, на котором сидишь.
Для кого всего важнее истина, тот приходит к философии – науке о наиболее общих законах природы, общества и мышления. Большое число философов, благодаря которым человечество шагнуло вперёд в своём развитии, имели медицинское образование. Остальные принадлежат к тем, кто ощущал потребность помочь страждущему человечеству. Философия и есть подлинная предупреждающая медицина.
Время мечтать о предупреждающей медицине миновало. Человечество слишком больнó, чтобы предаваться одним лишь мечтам.
