Текст книги "Хороните своих мертвецов"

Автор книги: Луиза Пенни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Не хочу лишать прихожан вашего общества, преподобный. Но может быть, вы сумеете уделить мне некоторое время немного позже?

– А почему не сейчас? – Он сел. – И прошу вас, не называйте меня «преподобный». Вполне достаточно просто Том.

– Боюсь, у меня не получится.

Хэнкок внимательно посмотрел на него:

– Тогда уж лучше «ваше превосходительство».

Гамаш взглянул на серьезное лицо молодого человека и не смог сдержать улыбки:

– Что ж, может, у меня и получится называть вас Том.

Хэнкок рассмеялся:

– Вообще-то, в сугубо официальной обстановке меня называют преподобным мистером Хэнкоком, но и просто «мистер Хэнкок» будет вполне достаточно, если вам так удобнее.

– Да, удобнее. Merci. – Гамаш протянул руку. – Меня зовут Арман Гамаш.

Рука священника на секунду задержалась.

– Старший инспектор, – произнес он наконец. – Я так и подумал, что это вы. Элизабет сказала, что вчера вы пришли нам на помощь. А я, к сожалению, готовился к гонкам на каноэ. Надежды у нас никакой, но хоть повеселимся.

В то, что у них нет надежды, Гамаш был готов поверить. Уже не первое десятилетие он наблюдал знаменитые карнавальные гонки на каноэ через реку Святого Лаврентия и каждый раз спрашивал себя, чем должен быть одержим человек, чтобы заниматься этим. Для подобных гонок требовалась недюжинная физическая сила и некоторая сумасшедшинка. И если молодой священник был в неплохой физической форме, то Гамаш по своим записям знал, что его напарнику по команде, Кену Хэсламу, перевалило за шестьдесят. Грубо говоря, это будет подобно перетаскиванию наковальни на другой берег реки. Хэслам в команде – это явная фора соперникам.

Когда-нибудь он, возможно, спросит у этого священника или у кого-нибудь другого, что заставляет их участвовать в таких гонках. Но не сегодня. Сегодня на повестке была другая тема.

– Я рад, что сумел немного помочь, – сказал Гамаш. – Но к сожалению, дело далеко еще не закончено, несмотря на вашу сегодняшнюю проповедь.

– О, в мои намерения никак не входило сбросить со счетов то, что случилось, – только принять человеческую жизнь и радоваться ей. Там… – Хэнкок махнул рукой на прекрасные витражные окна и благородный город за ними, – достаточно людей, которые обвинят нас, и я подумал, что стоит попытаться поднять самим себе настроение. Вы это не одобряете?

– Это имеет какое-то значение?

– Это всегда имеет значение.

– Собственно говоря, я думаю, что ваша проповедь была вдохновенной. Прекрасной.

Преподобный мистер Хэнкок посмотрел на Гамаша:

– Merci. В этом есть риск. Но надеюсь, что я никому не причинил вреда. Там поглядим.

– Вы родились в Квебеке?

– Нет, в провинции Нью-Брансуик. В городе Шедиак, омаровой столице мира. Есть такое правило: если вы говорите «Шедиак», то должны добавлять…

– «Омаровая столица мира».

– Спасибо. – Хэнкок улыбнулся, и Гамаш понял, что тот говорил о радости небеспричинно. Он знал, что такое радость. – Это мой первый приход. Я приехал сюда три года назад.

– А давно вы в совете Лит-Иста?

– Года полтора, кажется. Это не слишком обременительно. Самое главное, что я должен делать, – это не забывать, что мне не следует предлагать что-либо новое. Чтобы остановить время, нужно приложить массу сил, и по большей части им это удается.

Гамаш улыбнулся:

– Живая история?

– Вроде того. Они, может, старые и вздорные, но они любят Квебек и любят Литературно-историческое общество. Они долгие годы старались быть незаметными. Они хотят одного – чтобы их не трогали. И вот надо же, случилось такое.

– Убийство Огюстена Рено, – подхватил Гамаш.

Хэнкок покачал головой:

– Вы ведь знаете, он приходил, хотел поговорить с нами. В пятницу утром. Но совет отказался его принять. И правильно сделал. Он может обратиться по обычным каналам, как и все остальные. Он казался неприятным человеком.

– Вы его видели?

Хэнкок помедлил с ответом.

– Нет.

– А почему о приходе Рено не упомянуто в протоколе заседания?

Этот вопрос поверг Хэнкока в недоумение.

– Мы решили, что это не имеет отношения к делу.

Но у Гамаша сложилось впечатление, что для Хэнкока эта новость была откровением.

– Насколько я понимаю, вы и месье Хэслам покинули заседание раньше других?

– Да, у нас в полдень была тренировка, поэтому мы и ушли.

– Огюстен Рено все еще находился у дверей?

– Я его не видел.

– У кого был доступ в подвал?

Хэнкок на мгновение задумался.

– Это вам Уинни лучше скажет. Она главный библиотекарь. Сомневаюсь, что дверь в подвал вообще запиралась. Уж скорее тогда можно задать вопрос, кто ее мог найти. Вы спускались туда?

Гамаш кивнул.

– Тогда вы знаете, что туда можно попасть только через люк и вниз по лестнице, которую нельзя назвать парадной. Случайный посетитель никогда не обнаружит этот подвал.

– Но здание обновлялось, предполагался и ремонт нижних помещений. И насколько я знаю, в ближайшие дни подвал собирались залить бетоном.

– Так скоро? Я знал, что работы ведутся, но не знал, когда будут цементировать. Теперь этого, видимо, не случится?

– Боюсь, что на некоторое время работы придется отложить.

Старший инспектор спросил себя, понимает ли преподобный мистер Хэнкок, что он сейчас признал: это убийство мог совершить только член Литературно-исторического общества. Не какой-нибудь случайный посетитель библиотеки, а человек, хорошо знакомый с планом старого здания. Старший инспектор помнил свое долгое путешествие по лабиринтам коридоров. Тут была целая сеть проходов, лестниц, закутков.

Мог ли Огюстен Рено сам найти люк, ведущий в подвал?

Почти наверняка нет.

Кто-то провел его туда и там убил.

Кто-то, кто прекрасно знал все о Лит-Исте.

Кто-то, кому было известно, что подвал собираются залить бетоном.

Преподобный мистер Хэнкок поднялся со скамьи:

– Извините, но мне нужно быть на кофепитии. Я должен там появиться.

Он замолчал и внимательно посмотрел на своего бородатого собеседника.

Как и любой другой квебекец, он знал старшего инспектора Гамаша. Глава отдела по расследованию убийств появлялся на телевидении в еженедельных ток-шоу и новостях с объяснениями того, что делает полиция Квебека. Часто давал информацию о тех или иных делах.

Он всегда был терпелив, не боялся вопросов, выкрикиваемых из зала. Вопросов, не всегда вежливых. Он никогда не срывался, хотя Хэнкок видел, что его подчас серьезно провоцируют.

Но человек, которого он сейчас видел перед собой, отличался от человека, которого он видел на экране в течение вот уже трех лет. И дело было не только в бороде и шраме. Гамаш был по-прежнему вдумчив, чуть ли не мягок.

Но он казался усталым.

– Кофе может и подождать, – сказал Хэнкок, садясь. – Вы хотите поговорить?

Арман Гамаш знал, что этот молодой человек сейчас имеет в виду не расследование, и у него возникло искушение. Искушение рассказать ему все. Но Томас Хэнкок был подозреваемым в деле об убийстве, и, как бы ни хотелось Гамашу исповедоваться в своих грехах перед этим молодым священником, он отказался от этой мысли.

– Нет-нет. Мы можем поговорить и в другой раз.

– Надеюсь. – Хэнкок поднялся. – Видите ли, радость всегда с нами. Она всегда с вами. Настанет день – и вы снова отыщете ее.

– Merci, – сказал Гамаш.

Он тихо сидел на скамье, пока звук шагов священника не умолк, и тогда Гамаш остался наедине с шепотом в ушах.

В Литературно-историческом обществе снова открылись библиотека и кабинеты. Но желтая полицейская лента сохранялась на двери, ведущей к люку и лестнице в подвал.

И там стоял инспектор Ланглуа.

Его команда собрала все улики, обследовала каждый дюйм, подняла каждый волосок, каждый клочок материи. В пробирки были положены образцы земли. Сделаны фотографии в инфракрасном и ультрафиолетовом свете.

Рядом с телом были обнаружены окровавленная лопата, сумка с картой и отпечатки подошв. Разных подошв. Их было слишком много, и инспектор подозревал, что выделить следы убийцы из них не удастся.

Он отправил следователей поговорить с бывшей женой Рено, с его друзьями, которых по пальцам можно было перечесть, с соседями. Они обыскивали его дом, но там было столько книг, бумаг и всякого старья, что на это могло уйти несколько недель.

Полиция вплотную занималась этим делом. Потому что Ланглуа, как и Гамаш, знал, что ад только начинается. Его разогревают таблоиды, подхватывает серьезная пресса. Дело приобретало все более широкую огласку. Речь шла уже не только о теле Рено, говорили и о другом человеке, ушедшем в мир иной, о древней тайне, о древнем теле.

О Шамплейне.

Неужели он был захоронен здесь?

И поэтому Гамаш не искал улики в квартире Рено, а торчал в этом мрачном подвале, разглядывая ведро с картошкой. По крайней мере, ему казалось, что это картошка.

Рядом с ним, сутулясь, стоял главный археолог Квебека Обри Шевре.

Никому из них пребывание в этом подвале не доставляло удовольствия. Оба знали, что лишь попусту тратят время.

– Понимаете, инспектор, я могу сказать вам наверняка, что это не Шамплейн.

Они продолжали разглядывать картошку.

Опершись на лопату, стоял умелый копатель, приведенный главным археологом. Женщина с каким-то прибором прохаживалась по земляному полу. Они выкопали уже три ямы и в каждой нашли металлический ящик или ведро с корнеплодами, которые, возможно, пролежали там не одну сотню лет. Репа, картофель, пастернак. Но никаких следов Самюэля де Шамплейна.

– Bon, – сказал Шевре. – Достаточно. Мы все знаем, что его здесь нет. Я бы даже так сказал: если Рено считал, что Шамплейн здесь, то это почти твердая гарантия, что его здесь нет.

– Постойте, я тут что-то нашла, – сказала женщина с прибором.

Шевре вздохнул, но они все переместились в темный угол. Копатель переставил туда лампы.

Инспектор Ланглуа почувствовал, как учащенно забилось его сердце, остальные тоже смотрели с воодушевлением и надеждой. Даже Шевре.

Несмотря на тот факт, что Шамплейн не мог быть захоронен здесь, у Шевре теплилась надежда. Ланглуа подумал, что археологи, как и следователи, копают и копают и всегда надеются, что их усилия не будут потрачены напрасно. Под поверхностью может обнаружиться что-то важное.

Копатель вонзил лопату в твердую землю, пошевелил ею, проталкивая ее все глубже и глубже, дюйм за дюймом, чтобы не уничтожить то, что покоится там, внизу.

Потом они услышали удар и легкое поскребывание. Лопата на что-то наткнулась.

И снова главный археолог присел. Взял свой инструмент, более тонкий, чем остальные, осторожно, неторопливо раскидал землю, и они увидели ящик.

Открыв его, главный археолог посветил внутрь.

Репа. Впрочем, одна из них была немного похожа на премьер-министра.

Глава девятая

Арман Гамаш быстро прошел по скользкой дорожке в парк, известный как Плас-д’Арм. Морозный ветер щипал его лицо. Дорожки были проложены в глубоком снегу, наметенном ветром. На вершине парка ждали коляски с впряженными в них лошадьми, возившие туристов на экскурсию по Старому городу. За спиной Гамаша стоял ряд небольших живописных каменных зданий, ныне превращенных в рестораны. Справа от него воспарял к небесам великолепный англиканский собор Святой Троицы. Гамаш знал это наизусть и теперь не смотрел на него. Как и все остальные, он низко опустил голову, защищаясь от ветра, лишь изредка поднимая взгляд, чтобы быть уверенным, что он не врежется в человека или столб. Глаза у него слезились, слезы замерзали на щеках. И все остальные были похожи на него: у всех лица круглые, красные, сияющие. Словно стоп-сигналы автомобиля.

Он поскользнулся на ледке, но не упал – сумел сохранить равновесие, потом повернулся спиной к ветру и перевел дыхание. На вершине холма, за парком и колясками находилось самое фотографируемое здание в Канаде.

Отель «Шато-Фронтенак».

Громадный и серый, увенчанный башенками, грандиозный, он возвышался, словно выдавленный из самого утеса. Свое название этот похожий на средневековые замки отель получил в честь первого губернатора Квебека, графа де Фронтенака. Он был великолепный и устрашающий.

По пути к «Шато» Гамаш прошел мимо большой статуи в середине маленького парка. Monument de la Foi. Памятник вере. Потому что Квебек был построен на вере. И на мехе. Но отцы города предпочли поставить памятник мученикам, а не бобру.

«Шато» обещал тепло, стаканчик вина, французский суп с хрустящим луком, Эмиля. Но старший инспектор остановился, не доходя до двери, и уставился, правда не на «Шато» и не на готическую статую веры, а на другой памятник, слева, гораздо более крупный, чем памятник вере.

Это был памятник человеку, который теперь стоял над городом, основанным им четыреста лет назад.

Самюэль Де Шамплейн.

Лысый, с обнаженный головой, он делал шаг вперед, словно хотел присоединиться к ним, стать частью города, обязанного ему своим существованием. А у основания статуи поместилась другая фигура, меньших размеров. Ангел, играющий на трубе в честь основателя города. И даже Гамаш, противник национализма, испытывал удивление и трепет перед точным предвидением и мужеством этого человека, его решимостью сделать то, что пытались и не смогли другие.

Не просто приплыть на эти берега и снять урожай мехов, рыбы, леса, а жить здесь. Создать колонию. Сообщество. Новый Свет. Дом.

Гамаш смотрел долго, пока у него не онемело лицо и пальцы в рукавицах. Но он постоял еще некоторое время, дивясь отцу Квебека.

Где ты? Где тебя похоронили? И почему мы не знаем где?

Эмиль поднялся и помахал ему рукой, приглашая к столу у окна.

Два человека, сидевшие с ним, тоже поднялись.

– Старший инспектор, – обратились они к нему и представились.

– Рене Далер, – сказал высокий упитанный человек, пожимая руку Гамашу.

– Жан Амель, – назвался невысокий, худенький.

Будь у Рене аккуратные усики, эти двое вполне могли бы сойти за Лорела и Харди[37]37
  Лорел и Харди – комедийная пара американского кино в исполнении Стэна Лорела и Оливера Харди.


[Закрыть].

Гамаш отдал свою куртку официанту, предварительно засунув в рукав шапочку и шарф. Он сел, приложил ладони к щекам и почувствовал жжение. Сильный холод по иронии вызывал свою противоположность – и не отличить от солнечного ожога. Но прошло несколько минут, и жжение прошло, кровь снова стала циркулировать в его руках, которые он подсунул под себя, чтобы согрелись.

Они заказали выпивку, ланч, заговорили о карнавале, погоде, политике. Было ясно, что эти трое хорошо знакомы друг с другом. И Гамаш знал, что они не первое десятилетие принадлежат к одному клубу.

К Обществу Шамплейна.

Принесли напитки и корзинку с булочками. Гамаш подавил в себе желание взять в каждую руку по теплой булочке. Трое говорили между собой, Гамаш иногда вставлял замечание, иногда просто слушал, иногда поглядывал в окно.

Бар «Сен-Лоран» находился в дальнем углу «Шато», в конце роскошного, широкого, бесконечного коридора за дверями, открывающимися в иной мир. В отличие от остального отеля, являвшего собой нечто титаническое по размерам, этот бар был невелик и имел круглую форму, потому что был встроен в одну из башен. Его изгибающиеся стены были отделаны панелями темного дерева, а с двух сторон были устроены камины. В центре разместилась круглая стойка бара, вокруг нее стояли столики.

В любом обычном городе такой интерьер считался бы впечатляющим, но Квебек-Сити был далеко не обычным городом, а «Шато» был явлением уникальным.

Вдоль дальней стены бара располагались по окружности окна. Высокие, с рамами из красного дерева, широкие, многостворчатые. Оттуда открывался самый великолепный вид из всех, какие доводилось видеть Гамашу. Да, для него как для жителя провинции Квебек ни один вид не мог сравниться с этим. Это был их Большой каньон, их Ниагарский водопад, их Эверест. Это был Мачу-Пикчу, Килиманджаро, Стоунхендж. Это было их чудо.

Из бара открывался вид на реку, такую далекую, что она уходила куда-то в прошлое. Отсюда Гамаш мог видеть на четыре века назад. Корабли, на удивление маленькие и хрупкие, плывут из Атлантики, бросают якорь в самом узком месте.

Квебек. Это алгонкинское[38]38
  Алгонкины – группа коренных народов Северной Америки.


[Закрыть] слово. Место, где сужается река.

Гамаш почти что видел, как моряки сворачивают паруса, как тянут канаты, закрепляют лини, карабкаются на мачты, спускаются. Он почти что видел лодки, спускающиеся на воду, гребцов, направляющих лодки к берегу.

Знали ли они, что их ждет? Что принесет им Новый Свет?

Почти наверняка – нет. Большинство так и осталось здесь навсегда, их похоронили прямо под тем местом, где они сейчас сидят, близ берега. Они умирали от цинги, от холода.

В отличие от Гамаша у них не было «Шато», где можно было погреться. Ни теплого супа, ни янтарного виски. Он и десяти минут не выдержал на этом кусачем, ледяном ветру. Как же выживали они – дни, недели, месяцы? Без теплой одежды и почти без крыши над головой?

Ответ, конечно, был очевиден. Они и не выживали. Большинство умерло медленной, мучительной смертью в первые зимы. Из этого окна, выходящего на серую воду и ледяные поля, Гамаш видел саму историю. Его историю, протекающую мимо.

Еще он увидел темное пятнышко вдалеке. Каноэ. Тряхнув головой, Гамаш вернулся к разговору за столом.

– Что тебя так озадачило? – спросил Эмиль.

Старший инспектор кивнул на окно:

– Команда гребцов на каноэ. Первые поселенцы были вынуждены этим заниматься. Но сейчас-то кому это нужно?

– Согласен, – сказал Рене, разламывая булочку и намазывая на нее масло. – Я с трудом смотрю на них, но в то же время не могу оторваться от этого зрелища. – Он рассмеялся. – Мне иногда кажется, что мы общество гребцов.

– Кого-кого? – спросил Жан.

– Гребцов. Вот почему мы и занимаемся такими вещами. – Он мотнул головой в сторону окна и точки на реке. – Вот почему Квебек так хорошо сохранился. Вот почему мы настолько очарованы историей. Мы все в гребной лодке. Двигаемся вперед, но постоянно оглядываемся назад.

Жан рассмеялся и откинулся на спинку стула, когда официант поставил перед ним тарелку с громадным бургером и картошкой фри. Эмилю принесли кипящий французский луковый суп, а Гамашу – тарелку горячего горохового.

– Сегодня утром я встретил одного человека, который готовился к гонкам, – сказал Гамаш.

– Готов спорить, что он в хорошей форме, – заметил Эмиль, поднимая ложку чуть ли не до уровня глаз, чтобы разорвать расплавившийся в вязкие нити сыр.

– Да, в хорошей, – подтвердил Гамаш. – Он священник в пресвитерианской церкви Святого Андрея.

– Мужественное христианство, – хохотнул Рене.

– Тут есть пресвитерианская церковь? – спросил Жан.

– А с ней и приход, – ответил Гамаш. – Он сказал, что на пару с ним в гонке участвует человек, которому перевалило за шестьдесят.

– За шестьдесят чего? – спросил Рене. – Фунтов?

– Наверное, ай-кью, – сказал Эмиль.

– Надеюсь встретиться с ним сегодня днем. Его зовут Кен Хэслам. Вы его не знаете?

Они переглянулись, но ответ был очевиден: нет, не знают.

После ланча за чашечкой эспрессо Гамаш повернул разговор к теме, которая и привела их всех сюда:

– Вам известно, что Огюстен Рено был убит в пятницу вечером или в субботу рано утром?

Они кивнули, их хорошее настроение поубавилось. Три проницательных взгляда устремились на Гамаша. Они все были люди пожилые, под восемьдесят, все успешные в своей области, все на пенсии. Но никто не утратил острого ума. Гамаш это ясно видел.

– Вот что я хотел бы узнать от вас. Мог ли Шамплейн быть похоронен под нынешним Литературно-историческим обществом?

Они переглянулись, и наконец без слов было решено, что слово возьмет Рене Далер, крупный, похожий на Харди человек. Со стола все убрали, остались только их demi-tasses[39]39
  Чашки кофе (фр.).


[Закрыть].

– Когда Эмиль сказал, о чем вы хотите поговорить, я взял с собой вот это. – Рене разложил на столе карту, прижав ее по краям чашками. – Виноват, но я понятия не имею, где находится Литературно-историческое общество.

– Это не совсем верно, – сказал Жан своему другу. – Нам знакомо это здание. Оно очень старое. Построено было как редут, в тысяча семисотые стало казармами. Во второй половине восемнадцатого века там размещались военнопленные. Потом где-то была построена другая тюрьма, и здание, вероятно, попало в частные руки.

– А теперь вы говорите, что оно называется Литературно-историческим обществом. – Английские слова давались Рене с трудом.

– Великолепное сооружение, – сказал Гамаш.

Рене ткнул своим толстым пальцем в место, где располагалось здание на рю Сен-Станисла:

– Это оно?

Гамаш, как и все остальные, подался к карте – они едва не стукнулись головами. Приглядевшись, Гамаш кивнул.

– Тогда сомнений нет. Согласны? – Рене посмотрел на Жана, потом на Эмиля. Они были согласны. – Я могу вам гарантировать, что останков Самюэля Шамплейна там нет.

– Почему вы так уверены?

– Вы видели статую Шамплейна на подходе к «Шато»?

– Видел. Ее трудно не заметить.

– C’est vrai[40]40
  Это верно (фр.).


[Закрыть]. Это не просто памятник человеку. Он установлен на том самом месте, где Шамплейн умер.

– По крайней мере, насколько мы это можем установить, – вмешался Жан.

Рене бросил на него недовольный взгляд.

– А откуда вы знаете, что он там умер? – спросил Гамаш.

Теперь настал черед отвечать Эмилю.

– Есть доклады, написанные священниками и его лейтенантами. Он умер после короткой болезни на Рождество тысяча шестьсот тридцать пятого года, во время бури. Это один из немногих фактов про Шамплейна, точно установленных. Крепость была на том самом месте, где стоит памятник.

– Но ведь его не стали бы хоронить на том месте, где он умер? – возразил Гамаш.

Рене развернул еще одну карту, судя по всему, копию, и положил ее на современную карту города. Фактически это была не карта, а иллюстрация.

– Это было нарисовано в тысяча шестьсот тридцать девятом, через четыре года после смерти Шамплейна. Практически мало что изменилось после его смерти.

На карте был изображен стилизованный форт, плац перед ним и несколько зданий вокруг.

– Вот где он умер. – Указательный палец Рене опустился на форт. – И вот где теперь стоит статуя. И тут они и похоронили Шамплейна. – Толстый палец показал на маленькое здание в нескольких сотнях ярдов от форта. – Часовня. Тогда единственная в Квебеке. Официальных документов не осталось, но представляется очевидным, что Шамплейна похоронили там. Либо прямо в часовне, либо на кладбище рядом с ней.

Гамаш недоуменно спросил:

– Но если мы знаем, где он похоронен, то в чем же тайна? Где он? И почему нет официальных документов о похоронах самого важного человека в колонии?

– Никогда не бывает ничего такого уж очевидного, – ответил Жан. – Часовня сгорела несколько лет спустя, а вместе с ней и все документы.

Гамаш обдумал его слова:

– Пожар мог уничтожить документы, но не тело. За это время мы уже могли бы его отыскать. Разве нет?

Рене пожал плечами:

– Да, могли бы. Есть несколько теорий, но наиболее вероятная гласит, что его похоронили на кладбище, а не в часовне. Так что огонь его и вовсе не коснулся. Шло время, колония росла…

Рене замолчал, но руки договорили за него. Он широко их развел. Остальные двое тоже молчали, опустив глаза.

– Вы хотите сказать, что дом могли построить прямо на могиле Шамплейна? – спросил Гамаш.

У троих стариков был несчастный вид, но никто из них не возразил Гамашу. Наконец заговорил Жан:

– Есть и другая теория.

Эмиль вздохнул:

– Что, опять? Она не имеет никаких доказательств.

– Доказательств нет и для других теорий, – заметил Жан. – Я согласен: это догадка. Просто вы не хотите в нее верить.

Эмиль промолчал. Похоже, Жан затронул больное место. Невысокий старик обратился к Гамашу:

– Другая теория гласит, что Квебек-Сити рос, строилось огромное число домов, как говорит Рене. Но параллельно шли и земляные работы, рытье котлованов под фундамент ниже глубины промерзания. Город переживал бум, все делалось в спешке. У них не было времени беспокоиться о мертвецах.

Гамаш начал понимать, о чем идет речь.

– Значит, согласно этой теории, дом построили не на костях Шамплейна?

Жан покачал головой:

– Нет, его выкопали вместе с сотнями других и бросили где-то на свалке. У них не было злого умысла. Просто они не знали.

Гамаш, пораженный, лишился дара речи. Могли бы американцы сделать такое с Джорджем Вашингтоном? Или англичане – с Генрихом VIII?

– Неужели это возможно? – Он посмотрел на Эмиля Комо.

Тот пожал плечами, потом кивнул:

– Да, если Жан прав. Никто из нас не хочет признавать это.

– Но чтобы уж быть справедливым, – сказал Жан, – это самая маловероятная из теорий.

– Суть в том, – заговорил Рене, снова глядя на карту, – что это границы первоначального поселения в тысяча шестьсот тридцать пятом году. – Он провел пальцем по старой карте, потом отодвинул ее в сторону и нашел то же место на новой карте. – Это практически окружность радиусом в несколько сотен ярдов с центром в том месте, где мы сейчас сидим в «Шато». Площадь небольшая, чтобы было легче защищать.

– А что остальное пространство? – спросил Гамаш, начиная понимать, что они имеют в виду.

– А ничего, – ответил Жан. – Лес. Скалы.

– А то место, где сейчас находится Литературно-историческое общество?

– Лес.

Рене снова вернул на стол старую карту и ткнул пальцем в никак не обозначенное место вдали от жилья.

Ничего.

Они не могли похоронить Шамплейна в такой дали от цивилизации.

Следовательно, основатель Квебека просто не мог оказаться в подвалах Лит-Иста.

– Итак, – Гамаш откинулся на спинку стула, – почему же Огюстен Рено оказался в подвале?

– Потому что сошел с ума? – предположил Жан.

– Ну, это ни для кого не секрет, – сказал Эмиль. – Шамплейн любил Квебек больше всего на свете. Он не знал ничего другого, жил ради Квебека. А Рено любил Шамплейна такой же любовью. Любовью, которая граничит с безумием.

– Граничит? – переспросил Рене. – Да он был психом в последней стадии! Огюстен Рено был королем сумасшедших. Какое тут «граничит»… – пробормотал он.

– Может быть… – начал Эмиль, снова взглянув на старую карту. – Может быть, была и другая причина.

– Какая, например?

– Ну, это ведь литературное общество. – Наставник Гамаша посмотрел на него. – Может, он искал какую-то книгу.

Гамаш улыбнулся. Может быть. Он встал, дождался, когда официант принесет его куртку. Кинул взгляд на современную карту, и тут ему в голову пришла одна мысль.

– Старая часовня. Та, которая сгорела. Где она была бы на этой карте?

Рене показал. Его палец уперся в базилику Нотр-Дам, громадную церковь, где прежде молились сильные мира сего. Пока официант помогал Гамашу надеть куртку, Рене подался к нему и прошептал:

– Поговорите с отцом Себастьяном.

Жан Ги Бовуар ждал.

Он не любил ждать. Поначалу он делал вид, что ему все равно, потом стал делать вид, будто ему некуда торопиться. Это продолжалось секунд двадцать. Затем на его лице появилось раздраженное выражение. Это произвело больший эффект, и он сохранял это выражение до тех пор, пока пятнадцать минут спустя не привели Оливье Брюле.

Бовуар не видел Оливье вот уже несколько месяцев. Некоторых людей тюрьма меняет. Впрочем, она меняет всех, но внешне на одних она сказывается сильнее, чем на других. Некоторые словно расцветают. Они занимаются в спортивном зале, набирают вес, впервые за много лет начинают делать зарядку. Некоторые даже благоденствуют, хотя ни за что не признались бы в этом, но режим и порядок идут им на пользу.

Здесь их жизненный путь становится понятнее.

Но Бовуар знал, что большинство людей в заключении вянут.

Оливье появился в дверях, облаченный в тюремную одежду. Ему было уже под сорок, и он не отличался крепким сложением. Волосы его были подстрижены короче, чем когда-либо прежде, но это скрывало тот факт, что он лысеет. Лицо побледнело, но выглядел он здоровым. Бовуар испытал отвращение – это чувство возникало у него в присутствии всех убийц. А в глубине души он был уверен, что Оливье убийца.

«Нет, – резко напомнил он себе. – Я должен думать о нем как о человеке невиновном. Или, по меньшей мере, как о человеке, чья вина не доказана». Но как ни старался, он видел перед собой заключенного.

– Инспектор, – сказал Оливье, остановившись в дальнем конце комнаты для посетителей.

– Оливье, – сказал Бовуар и улыбнулся, хотя, судя по кислой мине Оливье, это была скорее ухмылка. – Прошу вас, называйте меня Жан Ги. Я здесь как частное лицо.

– Просто в гости заглянули? – Оливье сел за стол напротив Бовуара. – Как поживает старший инспектор?

– Он поехал на карнавал в Квебек-Сити. Надеюсь, что его в любую минуту отпустят под залог.

Оливье рассмеялся:

– Здесь много людей, которые попали сюда через карнавал. Судя по всему, линия защиты, основанная на заявлении: «Я выпил слишком много „карибу“», не очень эффективна.

– Я предупрежу шефа.

Они смеялись этой шутке дольше, чем необходимо, потом в комнате воцарилась неловкая тишина. Бовуар просто не знал, что сказать.

Оливье выжидательно смотрел на него.

– Я не был сейчас до конца откровенен с вами, – начал Бовуар. Прежде он никогда не делал ничего подобного, и ощущение у него было такое, будто он забрел в джунгли, отчего испытывал к Оливье еще бóльшую неприязнь. – Как вам, вероятно, известно, я в отпуске, так что это не официальный приезд, но…

Оливье ждал – ему ожидание давалось проще, чем Бовуару. Наконец он молча приподнял брови: «Продолжайте».

– Шеф попросил меня уточнить некоторые стороны вашего дела. Не хочу подавать вам беспочвенные надежды…

Но он видел, что его слова уже запоздали. Оливье улыбался. Жизнь возвращалась к нему.

– Нет, Оливье, вы не должны надеяться, что из этого что-нибудь получится.

– Почему?

– Потому что я по-прежнему считаю, что это сделали вы.

Бовуар с удовольствием увидел, что Оливье после этих слов сник. Но какая-то аура надежды вокруг него все еще витала. Это было жестоко? Бовуар надеялся, что да. Он облокотился на металлический стол:

– Послушайте, у меня к вам несколько вопросов. Шеф просил меня убедиться стопроцентно.

– Вы думаете, что я это сделал, но он сомневается, верно? – торжествующе спросил Оливье.

– Он не до конца уверен и хочет избавиться от всяких неопределенностей. Хочет знать наверняка, что он… мы… не совершили ошибки. Но знайте, если вы скажете об этом кому-нибудь – кому угодно, – то тема будет закрыта. Вам ясно? – Бовуар посмотрел на него жестким взглядом.

– Ясно.

– Это очень серьезно, Оливье. И в первую очередь я имею в виду Габри. Ему вы не должны говорить ни слова.

Оливье находился в нерешительности.

– Если вы скажете ему, он скажет остальным. Просто не сможет удержаться. Или, по крайней мере, его настроение улучшится, и люди это увидят. Если я задаю вопросы, пытаюсь что-то уточнить, то это должно оставаться в тайне. Если Отшельника убил кто-то другой, я не хочу, чтобы убийца насторожился.

Аргументы были резонные, и Оливье кивнул:

– Обещаю.

– Bon. Вы должны мне еще раз рассказать, что случилось в ту ночь. И мне нужна правда.

Воздух между ними словно потрескивал от насыщенности электричеством.

– Я говорил вам правду.

– Когда? – спросил Бовуар. – Во второй, в третьей версии вашей истории? Если вы оказались здесь, то винить в этом можете только себя. Вы лгали на каждом этапе.