Текст книги "Жюльетта. Письмо в такси"

Автор книги: Луиза де Вильморен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

– В самом деле? – спросила она.

Нахмурив брови, блуждая мыслями, как казалось, где-то далеко-далеко, Рози принялась есть. Она отправляла в рот кусочки курицы, похоже, не ощущая их вкуса. Довольно долго обед влюбленной пары протекал в безмолвии. Ландрекур не разговаривал, и у Рози, сидевшей с отсутствующим видом, тоже не было желания прерывать молчание.

– Это забавно, – произнесла она вдруг, – насколько ваши замечания напоминают мне замечания моих старых гувернанток, которые мне приходилось слышать, когда я была ребенком. Это были старые провинциальные дамы, монахини и вообще разные особы, имевшие склонность к поговоркам и рецептам. «Ничто так не нагревает воздух, как свечи». Когда я услышала эту фразу, у меня буквально защекотало в носу от запаха отвара из четырех цветов и я почувствовала благоухание листьев эвкалипта, которые кипятили в моей комнате, когда я была простужена. Можно подумать, что вы были воспитаны пожилыми людьми совсем другого времени.

– Пожилыми? Совсем нет. А что касается времени, то оно индивидуально. Определяющим моментом здесь является вовсе не эпоха. Время – это, по-моему, чисто личностная реальность. Из-за которой как раз иногда и получается, что двух людей, живущих в один и тот же момент, разделяет непреодолимое расстояние. Люди соединяются, но им редко удается пройти все расстояние от одного к другому. Любовь приветствует любые надежды, любые планы на будущее, любое стремление к сближению. Она творит особое время для двоих, время преходящее, которое она побуждает нас принять за бесконечное. Но в один прекрасный день оно рассеивается, все возвращается на круги своя, возвращает нам ощущение перспективы и позволяет нам, уже обретшим свое место и вернувшимся в свое время, разглядеть человека, вид которого, несмотря на кажущуюся его близость, еще больше увеличивает ощущение нашего одиночества. И однако для многих людей достаточно жить с кем-нибудь, чтобы не чувствовать себя одинокими, и они предпочитают ссоры или подчиненное положение отсутствию общества. То, что их не понимают, возвеличивает их в собственных глазах и дает им повод жаловаться, что, как вы знаете, всегда доставляет удовольствие. Однако бывает, что встречаются два существа близкого друг другу времени, то есть времени, имеющего одинаковую природу, и тогда…

– Ладно! Вы говорите невеселые вещи, – прервала его Рози, – и если это результат моих размышлений по поводу нагревающих воздух свечей, то мне было бы лучше помнить, что молчание – золото. Кстати, заметьте, я начала с того, что помолчала. Андре, дорогой, я, как и все остальные люди, тысячу раз думала о том, что вы только что сказали. Все это банально, как ночь и день, и потому совсем не забавно. Я предпочитаю розы тревогам. Так что вы видите, что и я тоже могу смотреть тайне в лицо. Если бы я позволила себе погрузиться в отчаяние, то у меня пропало бы желание делать что бы то ни было, и я, как и другие, говорила бы: «А что это даст?» С таким девизом можно, конечно, что-то сэкономить, но вот с этим «А зачем?» преуспеть в коммерции никак не удастся. Я не хочу ставить себя в пример, но я всегда чего-нибудь хочу, а это имеет еще и ту хорошую сторону, что дает повод моим друзьям доставить мне удовольствие. Я никогда не буду знать, что такое жизнь, но я знаю, что я люблю многих людей и многие вещи, которых не найти нигде в других местах. А что касается этих пресловутых расстояний, о которых вы говорите как об источнике страдания, то я, напротив, благословляю их, поскольку гораздо чаще, уверяю вас, испытываю желание отдаляться от людей, чем видеть, как они приближаются ко мне. Люди так склонны к фамильярности. «Сохраняйте дистанцию». Разве вам не повторяли это по десять раз на день, когда вы были ребенком? Я не могу поверить, что наши родители и гувернантки стали бы внушать нам этот принцип, смеясь, облизываясь и похлопывая нас по спине, если бы осознавали, что позже мы станем его жертвами. А что касается одиночества и страха перед ним, то это всегда доказательство того, что человек стареет и именно возраст внушает нам страх. Однако мы должны были бы уже к нему привыкнуть. Вы, мой дорогой, вы уже рассуждаете, как старик. Каждую минуту я жду, что вы вспомните изречение: «Если бы молодость знала, если бы старость могла». Ха! Большое спасибо, вот радость-то! Если бы молодость знала? Тогда бы на земле жили бы одни старики, и именно поэтому молодые инстинктивно не доверяют опыту старших. Каждый раз, когда я открывала какую-нибудь книгу по философии, я думала: «Мой Бог, каким надо быть старым, чтобы писать подобные вещи». Эти книги чрезвычайно опасны: пока ты их читаешь, ты чувствуешь себя очень умным, и вдруг, бах, когда ты ее закрываешь – прощай юность, тебе уже сто лет. Андре, я говорю об этом со знанием дела: одна из моих подруг на это попалась. В понедельник мы с ней расстались, да, в один из понедельников, накануне она выиграла миллион в казино, она была свежая, легкая, говорила о любви, и ее душевное состояние было дай бог каждому. И вот, встречаю я ее снова в субботу, да, именно так, не в пятницу, а в субботу, и как только я вошла к ней, я увидела, что она стала совсем другой. Трудно поверить, но, вместо того чтобы разговаривать по телефону, она держала в руках книгу. Я сказала себе: «Это забавно, как это ее меняет». Тогда я ее спросила, не заболела ли она, не утомило ли чтение ей глаза. Она ответила мне: «Нет, но я поняла». – «Что ты поняла?» – «Я поняла, что мы живем, как дураки, и что есть нечто совсем иное…» Я ответила ей: «Побереги себя, моя дорогая, ты пропала. Не думай, если хочешь, ни о чем, но не думай об ином». Она пожала плечами и отвернулась от меня. И каков результат? Вам угодно знать, каков был результат? Сначала, стараясь дать нам почувствовать, что мы дураки, она переполнила чашу терпения своих друзей. Теперь мы избегаем ее, а дети не называют иначе, как «Наша бедная мать». Вот какой прекрасный результат! По моему мнению, всякие мыслители там и философы никогда не могли доказать ничего путного. Просто они напридумывали себе идей и пытаются всех убедить, что эти идеи хорошие. Я же предпочитаю даже не дотрагиваться до них, я предпочитаю не понимать. Права я или нет?

Ландрекур слушал ее и не раз принимался смеяться, и не столько ее словам, сколько ее хорошему настроению, которое так прекрасно сочеталось с простотой ее речей. Ему нравилась ее искренность, и он ответил:

– Да, вы правы.

Впервые с тех пор, как он приехал в «Дом под ивами», у него был счастливый вид.

– Я, наконец, обретаю вас вновь, – сказала она ему, – и, словно испытывая удовольствие при мысли, что они одни в этом пустом доме и что в их власти создавать здесь такие мгновения, которые любовь любит продлять, она добавила: – Да здравствует одиночество.

Немного позднее на вопрос, который она задала ему о его отрочестве, он рассказал, какие фарсы разыгрывал, учась в коллеже, как служил в армии и как путешествовал по Норвегии со своей первой настоящей любовницей.

– У вас были и ложные? – спросила она.

– Как и у всех, – ответил он.

Они рассмеялись, и Ландрекур вдруг заметил, что думает о Жюльетте. К нему вернулось волнение, которое он ощутил при соприкосновении их рук, он погрузился в мечтательное состояние, и Рози спросила его:

– О чем вы думаете?

– О нашем путешествии.

– А я спрашиваю себя, куда отправится в свадебное путешествие Эктор. Он мне даже не описал свою невесту, не странно ли? Мне хочется поскорее ее увидеть, хотя я уверена, что мне не о чем будет с ней говорить: ведь она никого не знает.

Она протянула руку к столику у изголовья кровати, чтобы взять коробку сигарет, и не обнаружила ее там.

– Мои сигареты исчезли, – воскликнула она.

– Я по рассеянности унес их к себе, вот держите мои, – ответил Ландрекур и протянул ей свой красивый портсигар, на котором сияли звезды их бывшего небосвода.

Пока она курила и продолжала говорить о браке князя д’Альпена, он перемещал стол и подносы с наполовину пустыми блюдами. Она предложила ему помочь.

– Нет, нет, не беспокойтесь, я все это уберу и вернусь через минуту.

Ландрекур исчез в темноте коридора, быстро переложил остатки ужина на поднос и поднялся к Жюльетте. Та сидела за столом и что-то писала.

– Входите, входите, – пригласила она.

Ландрекур замер в неподвижности, и пока он осматривался вокруг себя, его лицо сохраняло выражение крайнего изумления, которое, вероятно, должно было бы появиться у человека, в один миг перенесенного из самой убогой обстановки в место, очаровывающее своей красотой. Он забыл про Рози, утратил ощущение опасности, и изумление лишило его способности что-либо чувствовать. Жюльетта приблизилась к нему медленным шагом, как бы боясь его разбудить, и взяла у него из рук принесенный им поднос.

– Вы взволнованы? – спросила она, но, увидев, что он не может вымолвить ни слова, продолжила: – Да, я знаю, это очень красиво, да, это хорошо. А если учесть те скромные средства, которыми я располагала, и те трудности, с которыми я встретилась, все это было совсем непросто, уверяю вас. Я следую за своей фантазией, – заключила она и поставила поднос на стол.

– Нет, нет, это вы – моя фантазия, – прошептал он достаточно тихо, чтобы она не могла его услышать.

Теперь Ландрекур смотрел не на комнату, а на саму Жюльетту. Как она была грациозна и прекрасна, босая, неторопливая, в этом длинном черном платье, складками ниспадающем вокруг нее и тихо шевелящемся в ритме ее шагов! Какая она была трогательная и таинственная в этой комнате, возникшей вместе с ней из глубин неизвестности.

– Воровка, – промолвил Ландрекур.

– Воровка? – повторила она отвернувшись. – И это все, что вы нашли мне сказать?

Он подошел к ней и пальцем коснулся плеча.

– Вы украли это платье, верните его мне, – приказал он.

– Оно валялось в комнате, можно было подумать, что его забыли, – ответила Жюльетта.

– Верните мне его, – повторил Ландрекур.

Но она отказалась:

– Никогда, никогда, у меня нет никакого другого платья для вечера.

На рабочем столике было разбросано множество исписанных листков. Сам того не желая, он прочел: «Жюльетта. Глава первая. Чтобы научиться сочинять, более благоразумно ничего не знать».

– Верните мне это платье сию же минуту, я вам это советую, не заставляйте меня брать его у вас силой, – и при этих словах он потянул за конец пояса, который, развязавшись, упал на пол.

Жюльетта отскочила назад.

– Не настаивайте, а то я закричу, уходите, я вам советую.

После чего, перебегая от столика к столику, она задула свечи.

– Спокойной ночи, вечер окончен.

Но Ландрекур, неотступно следовавший за ней, схватил ее за талию.

– Пустите меня.

– Мне нужно это платье, отдайте его, – повторил он.

Она стала отбиваться, но, чувствуя, что проигрывает битву, не нашла ничего лучшего, как громко и пронзительно крикнуть. Ландрекур сразу же выпустил ее. Он добежал в темноте до двери, под которой виднелась полоска проникающего с лестницы света, и вынужден был уйти с пустыми руками. Рози стояла на пороге своей комнаты.

– Крик! Крик! Кто-то кричал! Вы слышали?

Ландрекуру удалось спрятать свои эмоции за улыбкой.

– Что? Что? Вы что, хотите заставить меня поверить, что вы испугались. В этой местности так много сов и они так громко кричат, что иногда будят меня ночью.

Он обнял Рози, прижал ее голову к своему плечу, и провел рукой по ее щеке.

– Какой заунывный, пугающий крик! – промолвила она.

– Да, пугающий. Крик совы вызывает страх у большинства людей, которые не привыкли жить в деревне.

– Но почему она кричала, эта сова?

Поколебавшись, он ответил:

– О! Наверное, она увидела крысу.

– Что? Крысу, крысу, здесь есть крысы? – и, воздев руки к небу, она убежала, бросилась на кровать и, схватив подушку, спрятала в ней лицо. Ландрекур последовал за ней, сел у изголовья и попытался ее урезонить.

– Уберите подушку, моя дорогая. Крысу, крысу, я хотел сказать мышь, может быть, летучую мышь, какой-нибудь свет или просто звезду.

Но г-жа Фасибе, еще лицом в подушке, перечисляла:

– Крысы, мыши, летучие мыши, водосточные трубы, грозы, собаки, столяр, крик – все это ужасно.

Наверху, в своей прекрасной комнате, Жюльетта вновь зажгла свечи в канделябрах и, почти не чувствуя за собой никаких прегрешений, мирно ужинала, сидя перед своим альковом, в то время как Рози, устав всегда оказываться неправой, искала теперь случая ранить Ландрекура.

– Теперь я понимаю, – сказала она, – почему цивилизованные люди не хотят жить в деревне.

– Какое плохое воспоминание останется у вас об этом доме, Рози. Я чувствую себя виноватым, сильно виноватым.

– Этот дом? – продолжала она. – О! Вы знаете, что я о нем думаю: со светлой мебелью и с ванными в современном стиле я бы быстро превратила его в самое очаровательное жилище, подобное многим другим. Это доставило бы мне удовольствие, но такой, какой он есть, Андре, я признаюсь, он мне не подходит.

– Ну а я, – ответил он, как бы декламируя, – я мечтаю о большой комнате, в которой возвышается ночная стена, покрытая ломоносами и другими вьющимися растениями. Напротив этой стены среди цветов я вижу бюсты на золоченых цоколях. Белый ковер, усеянный камешками лашес-лазури. Букеты из листьев обрамляют дверь, букеты из цветов стоят на окнах. Отблеск свечей увеличивает глубину теней и помещает шезлонг, задрапированный темно-красным, в островок света и…

– В какой книге вы это прочли? – прервала его г-жа Фасибе, глаза которой все больше и больше округлялись, по мере того как Ландрекур говорил. – Ни за что на свете я не хотела бы жить в подобном месте. Ночная стена! И свечи, увеличивающие глубину теней! Свечи – это прекрасно, когда весело, но, когда грустно, когда холодно и льет дождь, особенно в деревне, я предпочитаю электрический свет.

Он погладил ей ладошки и поцеловал их одну за другой.

– До свидания, любовь моя, – произнес он. – Вчера вы меня прогнали, а сегодня я благоразумно удаляюсь сам. Подумаем о завтрашнем дне. Не забудьте, что мы уезжаем утром рано.

– Давайте встанем завтра попозже и побудьте со мной еще немного. Ладно?

– Нет. Ваши нервы возбуждены, а я устал. Прекрасные вечера нас ждут во время путешествия. До свидания, любовь моя, отдыхайте. Приятных вам снов.

Он отнес на кухню пустые подносы и привел там все в порядок. Когда он поднимался, у него появилось искушение зайти на несколько минут к Жюльетте. Он поднял вверх глаза, сделал три шага к лестнице, ведущей в ее прекрасную комнату, потом глубоко вздохнул, развернулся и пошел к себе.

Ландрекур успел уже сколько-то поспать, как вдруг его разбудили какие-то возгласы. Он не спеша встал, надел халат, взял одеяло, подушку, и в этот момент вошла Рози.

– Андре, я слышала тик… тик… тик… и так… так… так…, гул и шум колесиков, – начала было она.

– Сейчас дует ветер и это, вероятно, флюгер. Но не будем доискиваться, и ничего мне не объясняйте. Вы видите, моя дорогая, я полностью экипирован, чтобы спать у ваших ног.

– Но…

– Но, – прервал он ее, – у вас уже выработалась привычка пугаться, вот и все. Вы просто ничего не можете с этим поделать.

Рози, задетая этой холодностью, легла, не произнеся больше ни слова. Он прилег на софе, после чего она потушила свет и тихим язвительным голосом принялась перечислять:

– Привидение, гром, водосточная труба, собака, птицы, столяр, сова, крысы, мыши, флюгер, все ли я вспомнила? С меня достаточно. Даже более чем достаточно.

Ландрекур вновь заснул лишь на рассвете и проснулся, когда они уже должны были собираться в путь. Тем не менее он поостерегся будить Рози, вышел из ее комнаты на цыпочках, вошел в свою комнату, открыл настежь окна и полной грудью вдохнул воздух этого дождливого утра. Затем, совершив свой туалет, опять вернулся к окну. Султан грыз что-то посреди двора.

– Султан, Султан, – позвал он тихо. Собака посмотрела на него. – Славный пес, ты на меня смотришь, – добавил он, но Султан отвернулся, чтобы подобрать куриный скелет, только что упавший в нескольких шагах от него. Ландрекур покачал головой, закрыл окно и поднялся к Жюльетте.

Одетая в костюм, который был на ней во время путешествия, она стояла на ступеньке около слухового окна и бросала на улицу остатки обеда. Она не слышала, как подошел Ландрекур, который, приблизившись, тронул ее за руку.

– О! Это вы, – промолвила Жюльетта, – я вас не ждала.

– Куриные кости вредны собакам, – сказал он и, протянув руку, чтобы помочь спуститься, добавил: – Обопритесь.

В комнате Жюльетты стоял запах цветов и леса. Влетавший в окно ветер примешивал к нему аромат влажного луга и утреннего, осеннего тумана. Ландрекур не хотел смотреть на Жюльетту и, однако, не мог смотреть ни на что другое. Он перевел глаза на поднос, где оставалось только немного хлеба и масла.

– Это хлеб для птиц, – сказала она.

– Вы хорошо пообедали?

– Да, хорошо, и хорошо позавтракала. Вы видите, тарелки пусты, но одиночество изменяет вкус блюд.

Она легла в шезлонге, а Ландрекур, не прореагировав на жест, которым она предложила ему сесть, остался стоять рядом. Переведя дыхание, он начал:

– Надо с этим кончать, – сказал он строго.

– И я тоже так думаю, – ответила она, – уже сегодня вечером вы обретете покой.

Он вздохнул.

– Спасибо, но почему вечером? Послушайте меня: возьмите мою машину, оставьте ее около вокзала. Шофер из моего гаража будет ждать вас и сразу же приведет мне ее обратно. Ваш поезд уходит в 10 часов 12 минут, а сейчас еще нет и 9 часов. Машина вернется как раз вовремя, чтобы я смог уехать около полудня. Поторопитесь, прошу вас, мы вскоре увидимся вновь, завтра, может быть, если вы хотите.

– Я не поеду на поезде, который уходит в 10 часов 12 минут, – ответила Жюльетта.

– Но, – воскликнул он, – я не понимаю вас, если вы поедете на вечернем поезде, это известный вам поезд, который уходит в 7 часов 50 минут, то вам придется провести весь день в городе.

– Я не поеду на поезде, который уходит в 7 часов 50 минут, – ответила Жюльетта. – Вам что, нужно повторять одно и то же тысячу раз? Когда вы уедете, я буду стеснять вас не больше, чем если бы вы не возвращались. Сегодня вечером, а то и раньше, вы будете уже в пути и обретете покой. А мне необходимо все обдумать, и я не уеду, пока не закончу моего обустройства. Я сочиняю, я творю свою жизнь, я испытываю свое сердце, я остаюсь.

Ландрекур покачал головой.

– Что ж, – сказал он, – оставайтесь.

Прежде чем уйти, он с огорчением посмотрел вокруг себя и, увидев черное платье Рози, лежавшее в ногах кровати в алькове, в три прыжка добежал до него и завладел им. Жюльетта вскочила, чтобы выхватить платье. Произошла короткая схватка, во время которой каждый тянул в свою сторону, пока Жюльетта, все время отбиваясь, не оказалась рядом с письменным столиком и не схватила ножницы.

– Давайте разделим, согласны? – пригрозила она.

Ландрекур выпустил добычу.

– Вы видите это платье? – продолжала она. – Вы хотите его получить? Я отдаю его вам, но потрудитесь сходить за ним.

Она быстро свернула его, сделала из него комок и изо всей силы бросила через окно во двор.

– Спасибо, – сказал он и вышел.

Однако Султан, который облизывался и зевал в ожидании нового хорошего кусочка, увидел, как к его ногам упало нечто, напоминающее сдутый мяч. Возможно, приняв этот предмет за игрушку, он бросился к нему, схватил его зубами и потащил. Именно эту картину и увидел Ландрекур, вышедший в этот момент из дома.

– Султан, – закричал он, – иди сюда.

Султан остановился, выпустил было добычу, посмотрел на него, потом, видя, что он приближается, и боясь, что ему попадет, схватил платье снова и убежал. Ландрекур последовал за ним, ласково призывая его:

– Султан, добрый пес, ну иди же сюда, ну песик.

Он свистел, ворчал, угрожал. Султан не раз останавливался, чтобы радостно полаять, и, снова схватив платье, потащил его дальше за собой по грязи и по мокрому лугу. Он убегал все быстрее и быстрее, пока наконец, не исчез вдалеке, за оградой, у самого леса. Ландрекур, запыхавшийся и растерянный, продолжал еще некоторое время бежать и звать его. И только добравшись до самой отдаленной ограды, обогнув ее и не найдя ни платья, ни собаки, окончательно потерял надежду. У него пропало всякое желание возвращаться домой. Но теперь уже отнюдь не Жюльетта была той причиной, из-за которой он боялся возвращаться. Он не сердился на нее. Он говорил себе, что, в конце концов, она хотела только подразнить его и не могла предвидеть того, что сделает Султан. Зато его страшила мысль об упреках Рози. Ландрекур боялся увидеть именно ее и сердился теперь только на нее. Удрученный, неспособный найти ни слова в свое оправдание, он тем не менее вернулся и, еще находясь довольно далеко от дома, увидел г-жу Фасибе. Засунув руки в карманы дорожного пальто, накинутого прямо на ночную сорочку, она ждала его во дворе и, увидев его, направилась навстречу с криком:

– Что здесь происходит? Ваш вой разбудил меня, – и прежде чем он успел ответить, она показала ему на полу своего пальто: – Исчезло мое домашнее платье, у меня украли мое платье.

– Увы! Мне это известно.

– Как? – воскликнула она. – Откуда вам это известно? Я не могу без него обойтись, вы слышите, оно мне необходимо, и пусть мне его вернут. Кто его украл?

– Собака, – ответил Ландрекур.

Г-жа Фасибе совершенно вышла из себя, она затопала ногами и сжатыми кулаками начала колотить его по груди:

– Собака, собака! А почему не птицы, почему не эти ужасные птицы? – кричала она. – Вы смеетесь надо мной, вы заходите слишком далеко, это просто невыносимо. Я уезжаю, вы слышите?

– Я тоже, – сказал он. – Поехали.

– Только вы поедете в одну сторону, а я в другую, – заявила она. – Вы отвезете меня на вокзал, и я сяду на первый попавшийся поезд. Но прежде вы должны объясниться.

– Да, – ответил он. – Давайте зайдем в дом.

Они не пошли дальше прихожей. Рози села в кресло с высокой спинкой и, держась прямо, как судья, посмотрела на Ландрекура, который в нерешительности топтался на месте.

– Вот, – начал он, – я отнес ваше платье на кухню, чтобы погладить его…

Она прервала:

– Какая была необходимость гладить мое платье, я вас спрашиваю? Оно совсем не было помято.

– Немного, – возразил он.

– И что же? Я вас слушаю.

– Ну и пока я готовил завтрак, собака тихо-тихо прокралась в дом и без малейшего звука украла ваше платье. Когда я это заметил, было уже слишком поздно, несчастье уже произошло, вор исчез. – Затем он добавил снисходительным тоном: – Султан еще совсем молодой! Ему все равно что хватать.

– Такой молодой! – повторила Рози. – Эта собака, которая тихо-тихо прокрадывается в дом, такая молодая, что не может отличить кость от платья, несчастное животное! Андре, – продолжала она холодным тоном, – ваша история совершенно неправдоподобна, я в нее не верю, но у меня нет выбора, и я вынуждена принять ее такой, какая она есть.

Он остановился перед ней и склонился, чтобы взять ее руки, но она резко отдернула их и спрятала за спину.

– Я извиняюсь, – промолвил он, – я в отчаянии, я прошу у вас прощения. Как все-таки странно, что забавная история может вдруг оказаться грустной.

Г-жа Фасибе встала и принялась ходить взад и вперед по прихожей, а Ландрекур сел, точнее просто рухнул на то место, которое она только что покинула. В позе, выдающей чрезвычайную усталость, он сидел, запрокинув голову на спинку кресла, вытянув руки, опершись ладонями о подлокотники и закрыв глаза.

– Мой дорогой Андре, – сказала ему Рози, – мы с вами решили уехать. Ведь это именно вы просили меня об этом, не так ли?

– Да, я.

– Прекрасно. Сегодня я, в свою очередь, тоже попрошу вас кое о чем.

– Все, что вам угодно, я вас слушаю.

– Вы можете сейчас говорить серьезно?

– Разумеется.

– Тогда откройте глаза, Андре. Я прошу вас сделать выбор между мной и вашим домом.

При этих словах он приблизился к ней.

– Конечно же – я выбираю вас, конечно, вас, любовь моя, – сказал он, – поедем отсюда.

Этот ответ несколько утешил ее, несколько успокоил ее раненое самолюбие, страдавшее с тех самых пор, как она появилась в «Доме под ивами».

– Поедем, – повторил Ландрекур.

– Сейчас не время об этом спрашивать, но все-таки: вы по-прежнему дорожите мною?

– Рози, как вы могли подумать?

– И в самом деле: это же ведь не вы, а ваш дом играет со мной гнусные шутки. Я не хочу этого дома. Я отказываюсь в нем жить. Продайте его. Вот все, что я у вас прошу, понимаете?

– Да, – промолвил он, – но вся моя жизнь проходит здесь, все мои дела связаны с округой, и я не смог бы покинуть эту местность, не подвергая опасности свою карьеру.

Держась рукой за перила, Рози начала медленно подниматься в свою комнату.

– Здесь есть без сомнения и другие дома, – сказала она не оборачиваясь. – Вы по-прежнему думаете о нашем будущем?

– Что за вопрос, вы в этом сомневаетесь?

Рози брала реванш. Высокопарная, прекрасно сознающая, что ставит Ландрекура в чрезвычайно затруднительное положение, она руководствовалась сейчас исключительно тщеславием, надеясь еще раз удостовериться в чувствах, которые уже не только не стремилась ему внушать, но от которых хотела освободиться как можно скорее.

– Что же, Андре, вы должны в конце концов выбрать: либо дом, либо я.

Стоя неподвижно в вестибюле, он продолжал разговаривать с ней, в то время как она взбиралась по ступенькам.

– Если я правильно понял, вы хотите, чтобы я продал этот дом? Кому же я должен его продать? Я не знаю никого, кто в наши дни изъявил бы желание купить дом, подобный этому, дом, затерянный в провинциальной глуши.

Г-жа Фасибе остановилась и повернулась к нему лицом:

– Ну если вы никого не знаете, то я знаю одного человека, – ответила она, медленно выговаривая слова. – Слушайте меня, мой дорогой, а потом мне скажите, хорошие у меня идеи или нет.

– Одного человека.

– Да, и этого человека зовут Эктор д’Альпен! Он мечтает иметь детей, а его будущая жена, как он мне говорил, любит только деревню. Этот дом находится в четырех часах езды от Парижа, что идеально как для детей, так и для родителей: это как раз то, что нужно.

Ее лицо похорошело от радости, она спустилась по ступенькам вниз, аплодируя этой прекрасной идее, на которую Ландрекур не знал что ответить.

Рози неожиданно оказалась по отношению к нему в ситуации в каком-то смысле аналогичной той, в которой была два дня тому назад Жюльетта, испытавшая страдание при одной мысли о князе д’Альпене. Рози испытывала желание порвать с Ландрекуром, но, поскольку она верила, что он любит ее, и поскольку у нее было достаточно доброе сердце, чтобы не желать причинять ему боль, Рози не осмеливалась сказать ему правду и желала, чтобы какое-нибудь событие, скорее всего непредвиденное, помешало бы скорому осуществлению их планов на будущее, а время освободило бы ее от них навсегда.

– Продать? – повторил он. – Посмотрите на меня, Рози, и скажите, любите ли вы меня все еще так же, как любили?

Не смея посмотреть ему в глаза, она прижалась к нему.

– Этот дом виноват во всех наших несчастьях, – сказала она. – Я люблю вас, да, я вас люблю, но как это можно доказать, находясь в подобном состоянии? Я уже не чувствую, что я живу. Я не узнаю себя больше. Я стала другой женщиной.

– И я, я тоже себя не узнаю, я теперь совсем другой человек, это правда, – он помолчал немного. – Что касается продажи дома, то мы поговорим об этом завтра, в Париже.

– Завтра? Но почему же завтра? Напротив, я считаю, что князю д’Альпену нужно позвонить сию же минуту. Он обожает импровизации и, если его невеста не задержит его, он будет здесь сегодня же после обеда, я в этом уверена, я его знаю. Я его попрошу, если это нужно, привезти с собой и свою юную барышню. Мы уедем отсюда все вместе, вчетвером, пообедаем в дороге, и это будет великолепно.

Она оставила Ландрекура совершенно озадаченным, пошла на кухню и попросила немедленно связать ее с князем д’Альпеном.

Ландрекур наконец мог сообщить Жюльетте нечто важное. Оставшись один, он побежал к ней и, не извинившись, зашел, прервав ее сочинительство.

– Я пришел сообщить вам важную, можно даже сказать, первостепенную новость.

– Новость? Мне?

– Да, вам. Слушайте меня, слушайте меня внимательно, я продаю дом, но я не продаю мебель, я увожу ее с собой. Мой камердинер, которого я вызываю письмом, займется переездом. Может быть, вы захотите ему помочь? Вы видите, я вас не прогоняю. И, возможно, вам удастся убедить нового хозяина оставить вас жить под этой крышей.

– Что? – воскликнула она. – Вы продаете этот дом? Разве вы собирались его продавать? Но почему же вы не говорили мне об этом раньше? Это преступление, это безумие. Почему вы его продаете? Я так привязалась к нему.

– Я продаю этот дом, потому что в нем поселилось привидение. Да, и это привидение – это вы. Моя невеста отказывается в нем жить, а меня, меня вы из него выгоняете, вы преследуете меня, вы угрожаете моей жизни, вы стали моим наваждением, я вижу вас везде и не могу думать ни о чем, кроме вас.

– Прямо как я, – ответила она, – у меня тоже есть наваждение, я тоже думаю только о вас. Еще вчера утром мне хотелось всего лишь задержаться здесь немного, а потом, когда вы посоветовали мне поразмышлять, я думала только о том, чтобы заставить вас сожалеть обо мне. Я обустраивала эту комнату по образу моей мечты столько же для вас, сколько и для себя. Я выдала вам свою тайну, я вам показала, кто я такая, а вы продаете мою мечту, мою тайну, мою выдуманную жизнь, вы продаете меня самую.

Она встала и жестом своих распахнутых рук показала на все, что ее окружало:

– Потерять, бросить все это, в то время как я так радовалась возможности в ваше отсутствие сделать каждую комнату в этом доме такой же красивой, как эта. Что бы вы сказали по возвращении? Меня бы уже не было здесь. Вы заплакали бы от неожиданности, вы загрустили бы или скорее растрогались бы. Покинуть, продать неизвестным людям! Вы так бедны? Вы разорены?

– Я продаю не неизвестным людям. Я не знаю никаких неизвестных людей. Я продаю дом князю д’Альпену, который приезжает сегодня вечером.

Меланхолическое выражение тотчас исчезло с лица Жюльетты, грусть в ее глазах уступила место недоверчивости, и она разразилась безудержным смехом:

– Князю д’Альпену, князю д’Альпену! Ха, ха! Так что, моя история уже пропечатана в газетах?

– Я не знаю, кто вы, я ничего о вас не знаю, – сказал Ландрекур и с искренним любопытством спросил у нее, что она нашла забавным в имени князя д’Альпена.

– Вы все знаете не хуже, чем я, – возразила она. – Признаюсь, я испугалась, но вам не хватает тонкости: если бы вы мне сказали: «Я продаю дом г-ну Лингреку или г-ну Фидо», я бы вам еще поверила, но князю д’Альпену! Это уже слишком. Не надо притворяться невинным младенцем.