Текст книги "Первый быстрый выстрел"

Автор книги: Луис Ламур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Ламур Луис
Первый быстрый выстрел

Глава 1

Когда шалаш был готов и плотно переплетен лапником, я устроился внутри и развел небольшой костер. Было холодно, сыро и неприятно, вокруг на многие мили не было никого, кто мог бы меня приютить, хотя и вернулся я в родные края.

Я был голоден и промок насквозь после того, как мой мул упал в болото, однако я не стал поднимать пламя до небес, поскольку приехал тайными тропами, не желая привлекать внимание, пока не осмотрюсь и не определюсь.

Люди здесь ничего не остались мне должны с прежних времен, а я им еще меньше; мое имя вспоминали с единственным чувством – ненавистью. И все же здесь был мой дом или его подобие.

С листьев деревьев капал дождь. Иногда большая капля срывалась с кровли шалаша и с шипением исчезала в пламени, но кроме этого звука и мягкого шума дождя в сумерках не слышалось ничего. Вначале ничего.

Когда донесся другой звук, он был едва различимым, но лесу, дождю, дикому животному или птице он не принадлежал, я мог сказать это наверняка, потому что с детства хорошо знал лес.

Это был всадник или двое, однако я никого не хотел видеть и потому поставил шалаш за гребнем холма, глубоко внутри зарослей мокрых деревьев.

Да, это был всадник, и мне оставалось надеяться, что дождь смыл все мои следы, поскольку рассчитывал, что беда не придет, пока не дошагаю по старой тропинке до ситочника и не увижу могилу отца.

Сидя под дождем в промокшей и изношенной одежде, я постарался припомнить, кого могу назвать здесь друзьями, кроме индейцев каддо. Оказалось никого.

Долгое время не слышалось ни звука – только шопот дождя в листве и негромкий шелест ветра. А потом я опять услышал всадника.

Стоящий рядом мул поднял голову и поставил уши, тоже прислушиваясь к неясным звукам. Как бы то ни было, мул выдохся, ему понадобятся несколько дней дней отдыха прежде чем он опять сможет отправиться в дорогу, да и у меня не было желания уезжать. Может быть я приехал, чтобы остаться, и мне все равно понравится это здешним или нет.

Поднявшись, я смог взглянуть поверх гребня холма на верхушки деревьев, я специально выбрал место, с которого частично просматривалась тропа, ведущая через заболоченный лес.

Наконец, в просвете ветвей мелькнули два всадника, они ехали устало, в их облике мне почудилось что-то знакомое. Может быть потому, что они были такие же оборванные, как я, такие же неухоженные и одинокие.

Двое всадников, едущих шагом, за кем-то или за чем-то охотящиеся. За мной?

Мой карабин "спенсер" лежал рядом, я протянул руку и подвинул его поближе, прижал к себе, чтобы защитить от дождя. Карабин был новый, семизарядный, 56-го калибра, я его снял с убитого на индейских территориях. Абсолютно новый, удобный и грозный.

Я стоял, не шевелясь, среди густых зарослей, в которых можно пройти в шести футух от спрятавшегося человека и не заметить, что там кто-то есть. Таким, как я, в рискованных местах надо вести себя предельно осторожно, а последние десять лет мне приходилось жить только в рискованных местах. Вероятно, в этом была и моя вина, поскольку я всегда осторожен и держу оружие наготове.

Когда я увидел их в первый раз, то смог заметить лишь то, что они устало сгорбились в седлах, на одном всаднике было потрепанное пончо, на втором – серая шинель южан.

Одно мгновение – и они скрылись на тропе, петлявшей среди деревьев, но скоро они покажутся снова ярдах в тридцати от меня. Я ждал, не двигался, надеясь, что меня не увидят, но на всякий случай держа карабин в руках.

Эти места я знал хорошо, с правой стороны меня защищала топь, с правой почти непроходимые заросли кустарника, а сзади лежали болота. Через них к моему холму вела тропа, но любой, пробирающийся по ней, должен быть по крайней мере индейцем либо изгоем вроде меня. По кустам слева можно было пройти, однако с таким шумом, который сразу выдаст чужака.

Люди в этом северо-восточном уголке Техаса и раньше меня не любили, а в эти тяжелые времена и подавно. Гражданская война закончилась несколько дней назад, к новым, незнакомым лицам относились подозрительно.

В прежние времена, когда я был юнцом, меня ненавидели, я отвечал людям тем же. Меня не взлюбили с самого начала, потому что я не сгибался перед городскими мальчишками, встречал злобу злобой, гнев гневом, а кулаки кулаками. Несмотря на войну, мне этого не забудут.

И все же я вернулся на эту землю, поскольку другого дома я не знал и, не взирая на вражду с местными, любил эти края, любил глухое безмолвие забытых топей, тишину полей, когда на землю ложится тонкий вечерний туман. Эти места принадлежали мне, здесь я чувствовал природу, чувствовал неуемное желание жирной черной почвы растить в себе урожаи.

Всадники приближались, что-то в них мне было знакомо, но эти Богом забытые края Техаса были обильно политы кровью, наполнены темной злостью и ненавистью враждующих кланов, а теперь к этому добавилась ярость, оставленная только что закончившейся войной. Выйти и окликнуть незнакомцев было бы опрометчиво, особенно для меня.

Мой крохотный костер горел на другой стороне холма, спрятавшись за огромным бревном, которое отражало тепло и свет, посылая их в шалаш. Убежище было маленьким и удобным, как и должно было быть, потому что большую часть жизни я прожил именно так, а последние два года вообще не ночевал под крышей более или менее приличного дома. Легкий дым от костра исчезал в мокрой листве нависавших ветвей, однако человек с хорошим нюхом может уловить запах, если ветер подует в его сторону.

Всадники остановились на открытом участке тропы, там я запросто мог достать их выстрелом. Они принялись переговариваться, и один из голосов мне тоже показался знакомым. Я вышел из своего убежища и начал спускаться по склону к тропе, осторожно ступая по мокрым опавшим листьям. В руках держал карабин, а за пояс засунул "кольт драгун".

– Боб Ли, – сказал я громко, но не слишком.

Они резко обернулись. Я обращался к более худощавому всаднику, который внимательно взглянул на меня.

Надо сказать, что смотреть-то было не на что. Черная потрепанная шляпа с провисшими полями, ветхая замшевая куртка, сделанная индейцами ютами к западу от Великих гор, поношенные рубашка и штаны домашнего пошива и армейские ботинки. Сам я худощавый, темноволосый, ростом в шесть футов и два дюйма, весом почти в двести фунтов, лицо продубленное непогодой, хмурое и озабоченное: всю жизнь я встречал лишь одни неприятности и не знал ни любви, ни ласки.

– Каллен? Черт возьми, сколько же лет мы не виделись?

– Три.

– Я думал, больше. Билл Лонгли, познакомься с Калленом Бейкером, именно такой человек нам сейчас нужен.

– – Не надо мне льстить, – сказал я, – я и раньше этого не любил.

– С тобой трудно иметь дело, Каллен. С тех пор, как у тебя начались проблемы, ты решил, что все против тебя, все пять округов.

– У меня есть кофе.

Я повернулся и направился к шалашу, не желая, чтобы они видели, как я расчувствовался, встретив дружелюбие там, где ждал одну неприязнь.

Боб Ли был джентльменом, человек образованный и гордый. Он вышел из известной и уважаемой на Юге семьи, а его нрав и умение обращаться с оружием, готовность его применить завоевали ему уважение совсем другого рода у людей тоже совсем другого рода. Тем не менее, что бы ни говорили о Бобе Ли, все сходились, что он был благородным человеком.

Билл Лонгли? Тогда ему было восемнадцать – высокий, плотный юноша, который в будущем станет одним из самых известных ганфайтеров Техаса, но это время еще не подошло, я лишь однажды слышал его имя в западных землях и не помню, по какому случаю.

Присев у костра, я разворошил угли и вынул свою кружку. Они тоже достали из седельных сумок почерневшие кружки и я налил кофе из старого побитого кофейника. Давным давно отец научил меня делиться с гостями всем, что у меня есть, пусть даже последним куском хлеба, хотя со мной делились нечасто.

– Ты вернулся в тяжелое время, Каллен. Люди из Восстановления* [* программа реорганизации южных штатов США после Гражданской войны (1861-1865 г.г.)] конфискуют собственность и обещают наказать всех, кто воевал на стороне южан. Если они еще не забрали твою землю, то заберут обязательно.

– Тогда их ждут неприятности.

– Боюсь, им и нужны неприятности. Здесь стоят армейские части, на подходе еще. Разная мразь помогает им выбрать лучшие земли.

– Или ты танцуешь под их дудочку, или воюешь с ними, – сказал Лонгли.

– Я уже навоевался. Мне нужно, чтобы меня оставили в покое, – ответил я.

– Твои желания мало что значат, Каллен. Если у тебя есть то, что им надо, они возьмут это. А если ты не примешь их законы и не станешь молчать, у тебя будут проблемы. – Боб Ли глянул в мою сторону. – У меня они уже есть.

Дождь падал на мокрые листья, а во мне росла печаль и крепла ярость. Неужели человек не может жить в мире? В прежние времена я не мог не стать плохим парнем, хотя, видит Бог, я не очень-то противился. Когда в те дни меня настигали неприятности, я с удовольствием поворачивался к ним лицом.

Мальчишке это простительно, но теперь я взрослый человек, рассудительный и много повидавший, хотя и никогда, даже в самые горькие и одинокие дни, не расстававшийся с оружием.

Я всегда любил землю и то, что на ней растет. Проезжая по долгим, сухим тропам Запада, я постоянно думал о роскошной зелени этого уголка Техаса. Я вернулся, не желая испытывать последствия войны, на которой не воевал, и не испытывая симпатии ни к одной из сторон.

Лонгли принес хворост и опять ушел в темноту, чтобы расседлать коней и найти им убежище от дождя. Под ветвями громадного кипариса, где я стеножил своего мула, было достаточно места для дюжины лошадей, а сквозь сплетение листьев и веток, поросших длинным, свисающим мхом, дождь почти не проникал. Лошади не намокнут.

Вкусно пах кофе, шум дождя действовал успокаивающе. Сидя у костра, прихлебывая кофе, я думал, как странно, что моим другом окажется не кто иной, как Боб Ли. Раньше мы с ним не были очень близки, тем не менее он единственный, понимал меня. Вероятно потому, что у нас обоих были похожие проблемы – нам обоим приходилось драться.

Только он был образованным. У его родителей было много денег и друзей. Время от времени доходили вести о его успехах на войне: он стал полковником, образцовым офицером. Теперь я понял, что Бобу, с его обостренным чувством гордости, непросто будет приспособиться к новым порядкам, а мне и подавно.

Люди не забудут Каллена Бейкера. Они помнят, и этого достаточно, солдаты и переселенцы-мешочники Восстановления только добавят проблем. А переселенцы из Техаса – те хуже всех: нищие белые и им подобные обязательно воспользуются возможностью показать, что они здесь хозяева и никто иной.

По дороге домой они то и дело попадались мне по пути: шли скопом, как саранча на кукурузное поле, это были нищие, сразу же примкнувшие к победителям в надежде получить толстый кус хлеба с маслом. В каждом обществе есть те, кто первым пользуется плодами победы, как и те, кто заботится только о собственной шкуре и собственном кармане.

Сидя у маленького костра, мы проговорили несколько часов. Боб Ли рассказывал о войне и Техасе, о том, что случилось, и о том, что должно случиться. И ничто из этого не сулило ничего хорошего человеку по имени Каллен Бейкер, который оказался между двух огней.

Меня никто не ждал. Мама умерла давным давно, когда я был еще мальцом, а отец умер во время моего путешествия на Запад. Никто не беспокоился, приеду ли я в родные места, но здесь у меня была собственность, и здесь я намеревался остаться, вырастить урожай и стать человеком.

На этот раз все будет по-другому, а не так, когда мы только что приехали из Теннесси. Может быть, мне удалось бы избежать тогда неприятностей, будь я постарше, но я был юнцом, гордым юнцом. По-настоящему сильному человеку не надо ничего никому доказывать, он знает свои возможности и не волнуется о том, узнают ли о них окружающие. Но с юнцами все наоборот. Они считают, что все должны увидеть, какие они крутые, иначе никто этому не поверит. В результате делают хуже только себе.

Когда началась Гражданская война, я был к западу от Рокки Маунтинс. Мне она казалась невероятно далекой и совсем не разумной, хотя большинство людей восприняли ее серьезно. Я не принял ничью сторону, и поэтому война меня не волновала, к тому же в штате Юта войну между Севером и Югом рассматривали как нечто далекое. Вернувшись на Восток, я подумал, что поскольку родился на Юге, то должен воевать на стороне южан. Ближайшим соединением командовал Квантрилл и я вступил в его армию.

Мне с самого начала не понравилась моя часть. Солдаты пили, убивали мирных жителей, грабили и сжигали фермы, мне это казалось несправедливым. Я приехал, чтобы воевать, а не насиловать женщин и жечь амбары с зерном. Сразу же после первой стычки с северянами я решил, что сел не на тот поезд.

Капитан Уивер – он командовал моей частью – был плотным человеком с красно-рыжей бородой, громогласным голосом и огромным гонором. Он умел только орать и приказывать, в сражениях он не смыслил ничего. У него в подручных ходил малолетний конокрад по имени Дингус и его брат, большой любитель Библии. Мне не нравился ни тот, ни другой.

На следующее утро после стычки я подъехал к Уиверу.

– Мне не по душе ваша шайка. Я уезжаю.

Он некоторое время сидел, уставившись на меня вместе с двумя братьями, потом сказал: – Ты никуда не уедешь без разрешения, а разрешения я тебе не дам.

– Я его и не просил. Я просто уезжаю. Мне не нравится, как вы командуете солдатами, которые уничтожают урожаи, поджигают фермы и насилуют женщин. Я сам работал на земле и такого не потерплю.

На его лицо стоило поглядеть. Уивер начал надуваться так, что даже его грязные и свалявшиеся бакенбарды встали дыбом, а покраснел ярче фермерской дочки, пойманной с парнем на заднем дворе. На какое-то мгновение мне показалось, что он сейчас лопнет. Затем заговорил, как по писанному: – У тебя две минуты, чтобы добраться до своей палатки, иначе попадешь под трибунал за невыполнение приказа.

Мой карабин совершенно случайно мой карабин лежал поперек седла, дуло было направлено прямо ему в грудь, а палец лежал на спусковой скобе. Однако я не упускал из виду и братьев.

– Вам лучше заняться своими делами, – сказал я, – не то дела у нас станут общими.

Уивер потянулся к револьверу, но его остановил щелчок курка. Я так и предполагал, что у него не хватит смелости.

– Слушай, ты! – начал он орать. – Ты не можешь...

– Уже смог, – ответил я и выехал из лагеря.

Конечно, как только лагерь скрылся из вида, я поскакал, как удирающий заяц, через несколько миль свернул к месту вчерашней схватки, поездил там, чтобы мои следы затерялись, а потом двинулся через лес.

После этого прошло много времени, сейчас я вернулся на свою землю, совсем рядом стоял мой дом, где я вырос, единственный дом, который я знал.

Но в те дни до меня никому не было дела. Я был грязным, оборванным мальчишкой и к тому же слишком гордый, чтобы сдружиться с городскими парнями после той драки. Поэтому я зачастил в болота. Когда у ребенка нет друзей, он иногда восполняет их отсутствие тягой к знаниям, а я многое узнал, бродя по долине Серной реки и дальше, до самого озера Каддо. Я обнаружил места, неизвестные даже индейцам.

Я исследовал болотные тропы, охотился, зная, где лежит твердая земля, а где можно пробраться только на каноэ, зная укромные убежища индейцев и беглых рабов.

И вот я вернулся. Здесь стоит моя ферма, хотя большинство называет ее ранчо. Там должен остаться сад, земля за садом принадлежала мне, протянувшись до Большого Леса. Однако в те дни земля стоила не очень много, у каждого ее было вдосталь.

Лежа без сна, глядя в темноту, откуда на кипарисы лил дождь, я с радостью думал, что наконец-то вернулся домой. Здесь не было ни единого человека, которого взволновало бы это известие, но я знал эту землю, знал, что смогу на ней сделать, если представится возможность. Слишком долго я чувствовал себя, как измученный конь под потертым и сносившимся седлом.

Я все для себя решил. Сначала вспашу землю и посожу зерно. Как только продам урожай, куплю племенную кобылу и начну разводить породистых лошадей. Если повезет, смогу найти жеребца хороших кровей; с племенным жеребцом можно заработать приличные деньги.

Когда я был мальчишкой и лазил по болотам и чащобам Восточного Техаса мне ни разу не попадались по-настоящему хорошие лошади. Конечно, они были, но народ здесь разводил крепких неприхотливых коней для тяжелой работы. Однако мне хотелось иметь породистых лошадей.

Уехав их дома на Запад, я проехал севернее, через Вирджинию и Кентукки, чтобы разведать обстановку насчет лошадей.

Большая часть заводчиков на Юге пострадала от войны, поэтому человеку с хорошим жеребцом, парочкой кобыл и нормальными пастбищами было где развернуться.

Мальчишкой я мечтал сделаться богатым. Каждый парень хочет модно одетым важно пройтись по улицам, чтобы на него заглядывались девчонки. Каждый считает, что если у него много денег, девушки от него глаз не отведут.

С тех пор я понял, что не важно, сколько у тебя денег, важно, чтобы ты был доволен собой. Лично мне хватило бы не голодать, хватило бы крыши над головой и земли, на которой рос бы урожай и лошади.

Когда-нибудь я, наверное, найду себе женщину. Но не в этих краях. За ней придется куда-нибудь съездить. Здесь имя Каллена Бейкера вряд ли вызовет другие чувства, кроме неприязни.

У меня, конечно же, будут неприятности, но неприятности идут от людей, а я не собирался ни с кем связываться. Мне никто не нужен. Держаться подальше от людей будет просто: Наша ферма наверняка в запущенном состоянии, работы у меня будет невпроворот, поэтому не останется времени на поездки в город, всякие ухаживания и связанные с ними проблемы.

Лонгли тихо встал, хотя я думал, что он уснул, и собрал охапку хвороста. Если человек после трех дождливых дней может найти сухие ветки, с ним можно иметь дело.

Боб Ли повернулся, сел и нащупал свою трубку. Лонгли присел на корточки перед костром.

– Похоже, вокруг тихо. – сказал он. – Боб, как по-твоему, мешочники из Бостона погонятся за нами в болота?

– Вряд ли, если они не глупее, чем кажутся. – Боб Ли посмотрел на меня. – Ты не спишь, Каллен? У нас неприятности в Бостоне. Мы убили человека.

– Значит, он сам напросился. Ты всегда был гордым человеком, Боб Ли, но я не помню случая, чтобы ты стрелял не думая, или стрелял в невиновного.

Мы немного поговорили, и они рассказали мне кое-что еще о краях, в которые я вернулся. Ничто из их рассказов не выглядело многообещающим. Одно они мне забыли сообщить: худший мой враг был здесь, в этих местах он был большим человеком, мало того – окружил себя переселенцами-мешочниками. Никогда бы не поверил, если бы вскоре не узнал сам.

Через некоторое время мы заснули. Боб Ли был прав: только сумасшедший будет преследовать в болотах. Они оба устали, устали как люди, проведшие не один день в седле, скрываясь от погони, но если даже Боб Ли вынужден был убегать, как смогу выжить я?

На рассвете мы молча оседлали коней. Я объяснил им тайную тропу к Серным топям. Дело в том, что Серный ручей сильно извилистый, у него много рукавов, упирающихся в непроходимые болота, к тому же в те дни его окружали густые заросли кустов и деревьев. Чуть дальше к югу лежало озеро Каддо, но о нем, кроме индейцев и меня, почти никто не знал.

Мы расстались у Корнерс.

– Поехали лучше с нами, Каллен, – сказал Боб Ли. – Ты не найдешь ничего, кроме неприятностей, а зная тебя, я уверен, что ты не станешь терпеть.

– Я хочу спать под своей собственной крышей.

– Держись подальше от вдовушек. От них неприятностей больше, чем от всех солдат-северян, – сказал Лонгли, усмехаясь.

Когда они скрылись из вида, я повернул своего мула на поросшую травой дорогу. У меня хороший мул, он выносливей, чем большинство лошадей. Может не такой быстрый, но в дальней дороге перескачет любого коня, а на привале лучше сторожевой собаки.

Лонгли упомянул вдов. С окончанием войны их здесь, наверное, хоть пруд пруди. В этих местах и без битв всегда было много вдов.

Со мной не станет связываться ни одна приличная женщина, а если кто-то их них и захочет, это наверняка приведет к перестрелке с отцом или братьями. Каллен Бейкер – известное имя, смутьян, как говорили одни, и человек, склонный к убийству, как говорили другие. Ходили также слухи, что я пьяница, но это ложь. Я вообще не люблю спиртное, а если меня и видели пьяным, то не от виски, а от ярости.

Кроме того, на вдов у меня просто не было времени. У меня достаточно забот с закупкой семян, возделыванием земли и работой на ферме: дом, скорее всего, стоит полуразрушенный.

Вынув свой "кольт" я проверил патроны, осторожность не помешает, хотя я надеялся никогда больше не использовать оружие против человека – только для охоты. Тем не менее я заметил, что людей, готовых к любым неожиданностям, часто обходят стороной, и если это так, то больше надежды, что меня оставят в покое. К тому же я всегда был готов к неприятностям, у меня это превратилось в привычку.

В потайном кармане сзади на поясе у меня на всякий случай лежал небольшой двуствольный пистолет 41-го калибра – дополнительная гарантия безопасности. Для меня снова настали времена, когда спрятанное оружие может спасти жизнь. Вероятно, мне не понадобится ни "кольт", ни пистолет, но я не тот человек, чтобы считать цыплят не по осени.

Дорога повернула, и я натянул поводья у ворот. Я был дома.

Три года я мечтал об этом мгновении, они показались мне десятью годами или даже пятнадцатью. Я жил в другом мире, другой жизнью, но вернулся. Все было как прежде, и в то же время все выглядело иначе.

Раньше на дворе позади дома лежала сухая утрамбованная земля, теперь она заросла сорняками и травой. Сам дом был побит непогодой, стоял с облупившейся краской, прожаренный солнцем, побелевший от ветра и дождя.

Солнце, дождь и ветер рушат все. Они терзают поверхность дерева и камня, затем сглаживают ее, затем опять лохматят и покрывают трещинами, и так до тех пор, пока не сравняют с землей. Я тоже натерпелся от ветра и знойного солнца, но больше всего меня терзали те тысячи бурь, что сидели внутри меня самого, они вылепили мое лицо, кололи пальцы тысячами иголок, вливали в кровь гнев, когда мне приходилось драться снова и снова.

Потому что слухи обо мне были правдой. Я был по природе убийцей, человеком, который всю жизнь сдерживал внутри себя ужасающую ярость. Иногда, когда что-то мешало мне, ярость вырывалась наружу, она пугала меня, так как я не держу зла против людей, не знаю, что такое ненависть. Да, я осторожен, поскольку понимаю, что вокруг много таких, кто меня не любит, но сам я не испытываю ненависти ни к кому. Мной можно помыкать до определенного предела, дальше мной овладевал холодный и смертельно опасный гнев.

Соскочив с седла, я не спеша открыл ворота, страшась заходить во двор, страшась вопоминаний, которых избегал много лет.

Казалось, что вот-вот выйдет на крыльцо мама и позовет меня ужинать, или появится отец с протянутой для приветствия рукой. Но они не выйдут, никто не выйдет из этой двери, которую не распахивали уже два года.

Проведя мула в ворота, я бросил поводья и с комом в горле медленно пошел к дому.

Там никого не было. Дверь на кухню висела на старых, высохших кожаных петлях, которые так тщательно прибивал отец, когда строил дом своими собственными руками. Я помогал ему как мог. Тогда я почти ничего не смыслил в работе и все, что мог предложить в помощь – это сильные и старательные руки.

Ступени на клыльце покоробились и выцвели, в углах между крыльцом и домом скопились опавшие листья. На тропинке цвел один только ирис, посаженный мама, да рододендрон, который выкопали мы с отцом на берегу реки и который теперь превратился в целое дерево. Эти вещи остаются надолго деревья, которые сажает человек, и колодцы, которые он выкапывает... не знаю, как долго соят дома.

Дверь под моей рукой нехотя отворилась, и когда я вошел в дом, на щеках у меня пролегли мокрые дорожки, словно я был маленькой девочкой.

Опустевший дом показался мне совсем незнакомым. Все, что можно было унести – унесли, за исключением большого медного котла возле очага, которого и к седлу приторочить неудобно. Комнаты были пусты, там и здесь в бревенчатой части дома на полу лежали осыпавшиеся кусочки сухого мха, которым утепляли потолок. Позже отец начал пристройку из досок, он хотел, чтобы у мамы был, наконец, настоящий дом. Однако он не успел ее достроить: тяжелая работа сказалась на матери, у нее было не слишком крепкое здоровье.

Ее похоронили в дальнем конце сада, там же положили и отца – мне об этом рассказали, сам я в это время был на Западе.

На кухне устроила гнездо сова, следов от нее было столько, что можно было подумать, что их здесь штук пятьдесят, впрочем, совы всегда такие. На всем лежал толстый слой пыли, которой никогда не было при матери. Денег у нас вечно не хватало, но мама содержала дом в такой чистоте и таком порядке, какого я не встречал ни в одном другом.

У очага валялись изгрызанные мышами объедки, оставленные теми, кто заезжал сюда переночевать.

Раздраженный гулким звуком шагов по пустому дому, я вышел во двор, увидел, что розы заросли сорняками, и подумал, что меня ждет много работы.

– Ну, папа, – произнес я вслух, – я сделаю ферму такой, какой ты хотел ее видеть.

Мул пасся во дворе и по скорости, с какой он щипал траву, можно было подумать, что вот-вот раздадутся трубы Страшного суда. Если ему там так нравится, пусть пасется. Я стреножил мула во дворе и, прихватив "спенсер", направился к болотам.

Вы когда-нибудь возвращались в те места, где провели детство, бродили по тропинкам, по которым бегали мальчишкой? По старым, незабываемым тропинкам? Жаркое солнце падает на траву, просвечивая сквозь зеленую листву, тропинка густо заросла кустарником, через который пробиваются ветки черники... я и сам не раз натыкался на сучковатые ветки вереска, пытаясь добраться до ягод, и рвал рубашку. Почему-то самые спелые, самые сочные ягоды растут в местах, до которых труднее всего добраться.

Каждый шаг отзывался разбуженной памятью. Время от времени я останавливался, воскрешая в памяти старые дни. По утрам на этих болотах поднимался туман. Кроны деревьев на низкой земле казались затерянными островами в необъятном облачном море. Сюда приходили пастись олени и часто попадали на папино кукурузное поле, много раз я удачно охотился на оленей в дальнем углу поля.

Купаясь в теплом солнце, среди листвы лениво жужжал большой шмель. Люди утверждают, что пчелы трудолюбивые, а это говорит о том, что они никогда за ними всерьез не наблюдали. Пчелы так суетятся вокруг цветов, что все думают, что те работают не за страх, а за совесть, однако можете мне поверить, что я часами наблюдал за пчелами и знаю, что это ерунда. Эти насекомые летают в самых солнечных местах вокруг самых ароматных цветов, наслаждаясь игрой света и тени на краю болот. Трудолюбивые? Не похоже.

По окраинам болот часто бродили олени, но сегодня мне не повезло, поэтому я подстрелил утку, которая лениво поднялась с воды – темной, темной воды посреди кувшинок. Пуля оторвала ей голову, когда она только отрывалась от поверхности. Ужин я себе добыл и отправился домой, а подъезжая к ферме, услышал голоса – предвестник беды.

На дворе я увидел трех всадников, которые оценивающе оглядывали моего мула. На красивом гнедом жеребце сидел высокий человек, рядом с ним был Джоэл Риз, о ком я не мог вспомнить ничего хорошего, как ни старался, а лицо третьего стоило запомнить – он был умным.

– Чей это мул? – спросил высокий. По его голосу я понял, что он привык командовать, однако по-моему, он был пустым человеком, слишком много о себе возомнившим и тем не менее понимающим, что он ничего из себя не представляет. – Вы говорили, что ферма пустует, Риз.

– Какого-нибудь бродяги, – объяснил Риз. – Здесь уже несколько лет никто не живет, иногда в доме останавливаются на ночь проезжающие.

Мне показалось, что пора вставить слово, поскольку они меня до сих пор не заметили.

– Ферма не пустует и не продается, – сказал я. – Это я живу здесь.

Они резко обернулись, а Джоэл Риз ухмыльнулся со злым огоньком в глазах.

– Полковник, это Каллен Бейкер, о котором я вам рассказывал.

Полковник холодно взглянул на меня, однако я смотрел на него через дуло винтовки, которое было еще холоднее.

Мое внимание привлек третий. Полковник хоть и был солдатом, но не был воином, а Риз привык драться только тогда, когда противник связан и не двигается, но третий был явно другого сорта – воин и боец до мозга костей. Я таких встречал.

– Похоже, мы встречались, – я посмотрел ему прямо в глаза.

– Меня зовут Джон Тауэр. Я приехал сюда после того, как ты уехал.

– Ты появлялся к западу от Рокки Маунтинс?

Глаза Тауэра оживленно заблестели. – Может и появлялся. Я побывал во многих местах.

– Бейкер, – прервал полковник, – ты сражался за южан. Тебя знают здесь как смутьяна. Мы не потерпим от тебя никаких штучек. Малейшая провинность или помехи программе Восстановления, и ты окажешься в тюрьме. Мы также конфискуем твою землю, поскольку ты враг своей стране.

– Поглядите-ка лучше в свои архивы, полковник. Там должно быть записано, что я не воевал ни на чьей стороне. Всю войну я провел на Западе и воевал лишь с команчами и ютами.

– Что такое? – Полковник повернулся к Ризу, лицо его покраснело. Видно, он был вспыльчивым. – Риз, это правда?

Риз забеспокоился. – Полковник Белсер, я только знаю, что он симпатизировал южанам, сэр. Да он не мог воевать ни за кого другого!

– Джоэл Риз, – объяснил я, – трусливая собака. Ему не стыдно вас обманывать. Если ему хоть что-нибудь про меня известно, он должен знать, что всю войну я провел в Нью Мексико и Юте. Вскоре после того, как началась война, я перегнал на Восток стадо, а затем три года назад снова возвратился на Запад. Риз ненавидит всех, потому что он ничтожество. Мой вам совет: не верьте всему, что он говорит. Он прнесет вам неприятности, пытаясь поквитаться с людьми, которые, как он считает, обошлись с ним несправедливо.

– Мне не нужны ваши советы! – вскипел полковник Белсер. Он рывком развернул гнедого... зря он так обращается с хорошими конями, или с любыми другими, раз уж об этом зашла речь. – Мы проверим наши архивы и тогда поговорим.

– Найдете меня здесь, – сказал я.

Когда все тронулись, Тауэр задержался. – Ты был в Нью Мексико и Юте? А в Калифорнии?

– Моему мулу нравится путешествовать.

– Наши дороги случайно не скрещивались?

– На моем пути попадалось много следов, но если уж я повстречал человека, я его не забуду.