Текст книги "Ригодон"

Автор книги: Луи Фердинанд Селин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Луи-Фердинанд Селин
Ригодон

Préface de François Gibault

* * *

Благодаря невероятному терпению и скрупулезности господина Франсуа Жибо, в тексте «Ригодона», который дошел до нас, не было пропущено или изменено ни одного слова и ни одного знака. Благодарю его за это.

Люсетт Летуш

Предисловие

«Север», «Из замка в замок» и «Ригодон» представляют собой трилогию, последняя часть которой увидела свет только через семь лет после смерти Селина. Роман «Ригодон» был написан в Медоне в 1960 и 1961 годах, на желтой бумаге, от руки, и хотя буквы выведены старательно, читать текст было трудно, а порой и вовсе невозможно.

Селин, который чувствовал приближение смерти, работал над своей последней книгой день и ночь и утром 1 июля 1961 года объявил своей жене Люсете, что «Ригодон» завершен. Затем эту новость он сообщил Гастону Галлимару. И в тот же день в шесть часов вечера он умер.

Два варианта «Ригодона» свидетельствуют о напряженной работе Селина, ибо нет ни одной страницы и, может быть, даже ни одной строчки, которые бы он не переделывал. Одно слово заменяет другим, затем третьим, чтобы в конечном итоге вернуться к первому. Затем все предложение решительно переделывается полностью, сокращается, вновь переписывается. Это и есть непрерывная шлифовка каждого звена, знак непрестанной заботы Селина о стиле. Писатель не оставляет предложение в покое до тех пор, пока не убедится, что теперь-то читатель поверит, будто фраза была не написана, а выговорена… на одном дыхании, с первого раза.

Люсетт Селин попросила расшифровать текст «Ригодона» адвоката Андре Дамьена, который отличался ювелирной обработкой незнакомых текстов. Понимая важность каждой детали, он посвятил этой огромной работе свой отпуск и перерывы в судебных заседаниях. Разве не писал сам Селин о своей работе:

«…тончайшая интонация… запятая… надо остерегаться редакторов, у них такой основательный «здравый смысл»… основательный «здравый смысл» – смерть ритма!..»

Из словесного хаоса рукописи медленно выплывал текст «Ригодона», и потребовались месяцы труда, чтобы получился окончательный текст.

В романах «Север», «Из замка в замок» и «Ригодон» действие происходит в одно и то же время и в том же месте, мы встречаемся с одними и теми же персонажами: Селином, его женой Люсеттой, актером Ле Виганом, по прозвищу Ля Вига, и Бебером.

В 1932 году в зоомагазине «Ла Самаритэн» Ле Виган купил кота и назвал его Бебером. И именно этот кот станет самым знаменитым котом во всей современной французской литературе.

Пригретый Люсеттой и Луи-Фердинандом Селином, Бебер стал их спутником в путешествии по обожженной войной Европе; он был с Селином в госпитале, тюрьме, изгнании и умер в Медоне в 1952 году в возрасте двадцати лет.

Таковы главные действующие лица книги, все остальные – эпизодические персонажи: начальники разрушенных вокзалов, генералы без армии, многочисленные трупы, нянечки и потерянные родителями дети, различные животные, огромное и скорбное шествие живых и мертвых, u все они – вместе с Селином – свидетели Апокалипсиса.

«Ригодон» – это не столько роман, сколько хроника. И сам Селин характеризует себя именно так:

«Я и есть хроникер спектаклей Великого Театра Гиньолей». Зритель, оказавшийся в нужном месте в нужное время. Жертва обстоятельств или трезвый профессионал, всегда стремящийся быть на переднем крае катастроф, чтобы лучше все разглядеть, пережить и описать?

Еще в семнадцатилетнем возрасте, в 1914 году, он предсказал свою жизнь в дневнике, найденном незадолго до его смерти и опубликованном под заглавием «Записки кирасира Детуша»:

«Но больше всего я хочу прожить жизнь, полную приключений, которыми, я надеюсь, Провидение устелет мой путь…»

И далее:

«…если б мне было дано пережить великие кризисы, от которых, возможно, судьба меня оберегает, то я был бы менее несчастен, чем другие, ибо хочу познавать и знать…»

Позже, 30 декабря 1932 года, в письме к Леону Доде он писал: «Я испытываю наслаждение только тогда, когда соприкасаюсь с гротескностью смерти».

И в «Феерии для другого раза»:

«Ничто меня так не пьянит, как тяжелейшие крушения, я легко хмелею от несчастий, я не ищу их специально, но они настигают меня, как гости, имеющие привилегию входить в мой дом».

В ночь с 23 на 24 мая 1968 года, около 23 часов, вдруг вспыхнул пожар в рабочем кабинете Селина в Медоне. Затем огонь охватил остальные комнаты, пожирая мебель, сувениры и рукописи. В полночь от главного дома остался лишь обугленный остов.

Можно представить, какой бы рассказ вышел из-под пера Луи-Фердинанда Детуша об этой катастрофе в истинно «селиновском духе», какую бы фреску написала его кисть! Каков финал для «Ригодона»! Для писателя, который никогда не привязывался к вещам и чьи амбиции не простирались далее братской могилы!

В нескольких шагах от развалин одиноко стояла клетка с птицами, Тото выжил. Отныне он. хозяин этих руин, попугай-свидетель, хранитель призраков, весь в ожидании прихода китайцев в этот одряхлевший Всемирный Балаган.

Франсуа Жибо

Ригодон

Посвящается животным

Отлично вижу, что Пуле дуется на меня… Пуле Робер, приговоренный к смерти… В своих хрониках он больше обо мне не упоминает… когда-то я был и такой и этакий… не то, что сейчас… теперь едва обронит r мой адрес словечко презрительное. Знаю, откуда ветер дует, мы поссорились… в конце концов, и мне надоело ходить вокруг да около!.. будьте уверены, ваши убеждения не приведут вас к Богу!

– Еще бы!.. Конечно, не приведут! Уверен! Согласен с Нинон де Ланкло! Добрый Боженька, изобретение церковников! Я совершенно антирелигиозен!.. Это мое убеждение – раз и навсегда.

– Тоже мне, авторитет, ваша Нинон!.. И это все, Селин?

Гм, гм!

– Да! Именно так, Пуле! И более того!

– Ах! Я жду! И хочу знать!

– Все верования в «маленького Иисуса», католические, протестантские или иудейские, в один мешок! К чертовой матери! То они Его распинают на кресте, то заставляют Его глотать облатки, роли не играет! Все из одного теста! Все обман! Пустая болтовня! Жульничество!

– Ну и?

– Ну, скажу больше! Попробуйте проследить за ходом моей мысли, милый мой дуралей!

– Ну же! Ну!

– Все это – одна религия, будь то католичество, протестантство или иудаизм… приходская лавчонка «У маленького Иисуса», где все они грызутся между собой, торгуя требухой… сущие пустяки… кровавая коррида для зевак! Лишь одно дельце у них согласовано… оболванить и извести белую расу.

– Как это. Селин? Что вы имеете в виду?

– Через смешение рас, через чертов брак! Со всеми их Церковными таинствами! Аминь!

– Я не совсем понимаю вас, Селин…

– Поймите же, приговоренный к смерти! Кровь цветных является «доминирующей», желтая ли, красная или шафрановая… Кровь белых всегда «подчиненная»… всегда! Дети от прелестных смешанных союзов будут желтыми, черными, красными, но никогда – белыми, никогда больше – белыми!.. В лучшем случае – мускатный орех! С их совместного благословения!

– А христианская цивилизация!

– Творчество, Пуле! Воображение! Мошенничество! Обман!

– Ну, а все-таки: великое творение?

– Смешение рас! Разрушение двадцати веков, Пуле! И ничего более! Для этого создано! Для этого сотворено! Всякое творение уже от рождения несет в себе собственную смерть, своего собственною убийцу!

– Церковь убивает, Селин?

– И еще как! И вас также! Она только тем и занимается, ваша церковь! Благословенная задница!

– Вы слишком любите парадоксы, Селин! Китайцы антирасисты!.. И черные тоже!

– Сплошное надувательство! Как только придут сюда всего на год – всех облапошат! Дело сделано! Нет больше белых! Эта раса никогда не существовала… «легкий оттенок», вот и все! Настоящий человек – черный и желтый! Религия для белого человека – путь к скрещиванию! Их церкви! Еврейские, католические, протестантские, для белого человека – это смерть! Нет его больше! Кому верить?

– Селин, вы смешите меня…

Я никогда больше не видел Пуле… время от времени читал его статьи… легкие намеки… не более… я его задел, но лишь чуть-чуть.

* * *

Д-р-р-р-ин!.. Господин журналист звонит.

– Мэтр!.. Мэ-этр! Не будете ли вы так бесконечно добры прочитать письмо, которое мы вам адресуем?

– Месье!.. Месье! Письма!.. А, все письма я немедленно отправляю в мусорную корзину… не читая… куда ж мне от них деваться?

– Мэтр, о, дражайший мэтр! Ваше мнение! Два слова!

– Разрази меня гром, у меня нет их!

– Умоляю, мэ-этр!

– О чем же, черт побери?

– О нашей молодой литературе!

– Об этом несусветном старье? Клянусь Богом, ее не существует! Младенческий лепет!

– Напишите об этом!.. Глубоко-глубоко уважаемый мэтр!

– Хотите по-быстрому – обратитесь к Брюнетьеру! Свиснете у него! Он уже все сказал!

– О, только вы! Только вы, дражайший мэтр!

– Вы не будете больше надоедать? Не заявитесь сюда?

– Клянусь, клянусь! Мэ-этр!

– Он сказал, что вся литература будет уничтожена!

– Кем, мэтр?

– Шарлатанами!

– Напишите об этом, мэтр! Мэтр!

– Тысяча чертей, ни за что! Меня заставят написать что-либо, когда рак на горе свиснет!

– А если мы все-таки приедем к вам, чтобы подобрать лепестки ваших необычных высказываний?

– Только не моих! Брюнетьера, проказники! Брюнетьера!

– Окажите нам эту честь, мэтр! Для нашей газеты! Умоляем!

– Для какой газеты?

Как бы сделать так, чтобы они не приперлись?

– «Леспуар»! [1]1
  «Надежда». (Здесь и далее прим. переводчика).


[Закрыть]

– Надежды нет, несчастные!

– О, имейте жалость! Напишите нам об этом, мэтр! Мэтр, молодежь вас не знает!

– Тем лучше для этих свиней! Пусть катятся колбаской о всем чертям, поджав хвост!

– Вы приводите в отчаяние молодежь! Мэ-этр! Вы недооцениваете Францию и се богатейшие ресурсы, Алжир, Академию, нашу грамматику!

– К чертям собачьим, говорю вам! Всех подряд! И все это! От страны, которая больше не существует, остаются только распорядители кредитов!.. Да похоронные конторы… Сотня языков, которые были посильнее нашего, забыто насмерть! Вы станете говорить на хеттском языке? На арамейском?

– Мы настоятельно просим, дорогой мэтр, мы должны встретиться с вами! Мы расшвыряем ваших слуг, передушим ваших собак и выпустим вам кишки! Вы совсем свихнулись, и ваши мозги протухли! Алло, алло! Вы слышите нас? Вы нас понимаете?

– Черт возьми, конечно! Немедленно берусь за дело! Кровожадное интервью! Я готов! Лицом к лицу с хищниками! Романский коллоквиум! Уже изрыгаю!

– О, чудесно! О, мэтр!

– Приезжайте! Приезжайте скорее, дорогие ребятки! Я обниму вас! Я вас расцелую!

– Уф! Уф!

* * *

Рослый детина и худенький заморыш… Вот и они! Я запираю собак в загоне… Чтобы эта парочка молодых людей не стала потом повсюду хвастаться, будто я бросил их на растерзание своим хищникам… Эти двое молодых людей, здоровяк и худышка, с угреватыми лицами, не очень опрятные, не чистые, дышат учащенно, лица у них упрямые, я бы сказал – непробиваемые… отнюдь не располагающие к дискуссиям… у меня нет ни малейшего желания… они захотели прийти, они здесь… что дальше?

– Вы из «Леспуар»?

– Совершенно точно, Селин! Мы себя спрашивали, да и сейчас спрашиваем, мы и наши друзья, действительно ли вы такой низкий и подлый ублюдок, как об этом везде твердят?… Вот мы и пришли спросить вас.

– А кто ваши друзья?

– Прежде всего – великий Кусто![2]2
  Поль-Антуан Кусто (1906–1958) – журналист, редактор коллаборационистской газеты «Же сюи парту», главным редактором которой он стал в 1943 году, после ухода с этого поста Робера Бразильяка. Весной 1945 года Кусто был арестован, осужден и в ноябре 1946 года приговорен к смерти, однако через год был помилован. Умер от рака 17 декабря 1958 года. В то время когда Селин писал свои романы, Кусто уже стал членом редколлегии газеты «Ривароль», со страниц которой яростно нападал на Селина, которого обвинял в продажности и предательстве. Именно поэтому в своей трилогии Селин часто объединяет Кусто с Сартром, так как последний также обвинял Селина в продажности.


[Закрыть]

– Отменный кусок дерьма среди тех, кто писал обо мне!.. Откуда этот тип?

– Из «Je suis Partout». [3]3
  «Я – везде».


[Закрыть]

– Значит, служащий Леска и «Propaganda-staffel».

– Он утверждает, что вы были на содержании у немцев, он написал это черным по белому с присущей ему смелостью в нашей «Rivarol»! «Rivarol» стоит десяти «Юма»! [4]4
  «Юманите» – газета французских коммунистов.


[Закрыть] Знайте же! Вы это знаете? Что вы нам ответите, Селин?

– Прескучные девственники, так знайте же! Если бы я должен был отвечать на всякую хреновину, на газетную белиберду, на все письма, то остаток своей жизни потратил бы только на это!.. Мне нужно закончить свою хронику, у меня большие долги!.. Кусто – мелкий завистник, незадачливый депутат, созданный лишь для того, чтобы приводить в исступление зубоскалов вроде вас…

Негодяй, вот что я думаю… а эти двое, кипящие негодованием и брызгающие слюной, с равным успехом могли бы представлять и правых, и левых, и центр… из века в век… одно и то же! Такие же злобные мудаки… фанатики, заговорщики, Гизы, последователи Шамбора или Отчаянных! Черт их разберет! Этьенн Марсель или Юановичи… из другой эпохи!.. Будущее всех рассудит! Молочные железы знаменитостей и тщательно подобранные к ним ляжки – лишь это их волнует!

– Селин, мы уже говорили об этом по телефону, и мы снова спрашиваем вас, как далеко вы могли бы зайти в своем эгоизме, предательстве, подлости?

– О, дорогие друзья, я могу зайти очень далеко!

– Да, но примите во внимание, Селин, у вас остается только один шанс, последний! Мы должны вас предупредить! Определяйтесь! Иначе – правосудие свершится! Конец, конец вашим выходкам!

– Черт! А я думал, оно уже свершилось!

– О-ля-ля, конечно, нет!.. Это будет наше правосудие! Оно беспристрастно!

– В чем же дело?

– Неужели вы не читали?… Ну, конечно, вы ничего не читаете!.. За исключением, разумеется, какой-нибудь пошлятины!

– Смилуйтесь! Смилуйтесь! Я хочу знать!

– Программа новой волны! Наша «Леспуар» печатает сообщения от нашего верховного Ясновидящего! Слушайте, запоминайте, размышляйте, несчастный! «Согласно духу Истории Франция и Германия становятся братскими странами».

– Тысяча чертей, убирайтесь прочь! О, что я слышу! Проходимцы! Чтобы я вас больше не видел! Выпускаю собак!

Я готов разодрать их на части… Но эти субъекты уже исчезли! Дул ветер…

* * *

Хотя я действовал быстро, почти сразу же выставил этих, остряков за дверь, назавтра в редакциях и на верандах станут смаковать происшествие. Вы же знаете, любимое занятие всякой сволочи – пакостить ближним, о да!.. Он смеет!.. Он полил грязью нашего великого жреца, стоящего по сравнению с ним на недосягаемой высоте, вы только подумайте! Более того, он предъявляет претензии, его ограбили… бросили в тюрьму и т. д. и т. д., он инвалид войны на 75 процентов, получил медаль за военные заслуги задолго до Петэна.[5]5
  Имеется в виду маршал Филипп Петэн, президент Франции в годы Второй мировой войны. 24 октября 1940 года во французском городке Монтуаре Адольф Гитлер и Филипп Петэн подписали соглашение о сотрудничестве, положившее начало движению коллаборационизма.


[Закрыть]

Проклятье! Я совсем слабо реагирую!.. Роюсь, перетасовываю бумаги… Нашел! Сверяю тексты!.. И никакого цитирования стихов!.. Скорее, пресс-конференция, я созываю журналистов… читаю! Текст Барьявеля.

«Я считаю, что двадцатый век знает сегодня только одного новатора, Фердинанда. Я бы даже сказал, только одного писателя. Надеюсь, ты не обидишься. Он выше всех нас. То, что его мучают и преследуют, это нормально. Ужасно писать такое, когда думаешь, что этот человек жив, но в то же время, именно потому, что он велик, нельзя не рассматривать его вне времени и вне обстоятельств, которые его угнетают. Я глубоко убежден, что если человек велик, тем более он пригоден для роли мишени, в которую летят стрелы со всех сторон, ранящие его. Спокойное существование – только для посредственностей, чьи лица неразличимы в толпе. Селин хотел бы вернуться в Париж или во Францию, и ты сделаешь все возможное, чтобы ему помочь, но скажи себе: где бы он ни был, его станут преследовать. Его желание обрести покой в каком-то другом месте – не более чем мечта. Он не найдет покоя нигде. Его будут преследовать до самой смерти, куда бы он ни поехал. Он это отлично знает. И ничего не может с этим поделать, как ничего не можем поделать и мы. Мы в силах только кричать при каждом удобном случае, что он самый великий, но, поступая так, лишь множим ненависть к нему ничтожеств и посредственностей, кастратов, всех тех, кто околевает от злобной зависти, как только их заставляют поднять головы, чтобы показать горные вершины. Имя им – легион».

Я не рассчитывал на большой эффект… но не вышло никакого! Наоборот!

– Его Барьявель. о-ля-ля, такой же прогнивший до мозга костей, как он сам! И его в ту же канаву!

* * *

Снова др-р-р-ин!.. Телефон… на сей раз это уж действительно чересчур! Мольер умер оттого, что его достали… Поклен!.. Поклен! Эта маленькая интермедия! Пожалуйста!.. И этот балет!.. Людовик XIV дает большой бал! Нынче вечером!.. Две тысячи кувертов! Именно сегодня вечером! Мольер умер, когда его потревожили… он должен был бы ответить: да пошел ты ко всем чертям!.. На галеры, Поклен!.. Чересчур мягкий, он умер на сцене, выхаркивая свои легкие, истекая кровью из-за собственной покладистости… Я знаю, что меня ждет, лично меня, а не Мольера, если буду изнурять себя ради Бена Ахилла…[6]6
  Имеется в виду Гастон Галличар. в издательстве которого выходили книги Л.-Ф. Селина.


[Закрыть]

Я должен передохнуть, это уже слишком… Др-р-р-ин!.. Новый звонок! «Фигаро»! Мой постоянный клиент. Как она быстро рушится, моя передышка! Их некрология… мое лакомство! И почему это богачи могут наслаждаться жизнью в старости, да еще как!.. Невероятно!.. В своих замках, покуда их не призовет Бог. 80… 90… 100 лет! Благополучные до предела… Кавалеры орденов первой степени во всем… И Гроб Господень!.. И пышные похороны… помазанники Божий, епископ, префект, профсоюзы и сам черт в своей колеснице…

Любимая моя «Фигаро»… мое отдохновение!..

Я подвизался за определенную плату… ежедневно поставлять им пять колонок поучительного текста о покойниках… заметьте, я веду эти колонки не один год… Я ищу грязного коллаборациониста, зарытого среди… погребенных с почетом, благословленных… Сколько же трупов похоронено без святого причастия, без певчих… в вонючей земле… безымянными… таким же был и Поклен… А я, когда уже полностью истреплюсь, лягу под семейной плитой на Пер-Лашез… Папа, маман, я…

Милая «Фигаро»! Моя потеха!.. Веселье бывает не только в некрологии! Есть и другое!.. Новости из бывших колоний… Как новоиспеченные избиратели намереваются обезглавить, поджарить замешкавшихся белых… о, безо всякой задней мысли, Боже упаси, никакого расизма! Просто слопать с солью!.. Никакой свастики в Томбукту! Коричневая чума косила всех только в Германии, это всем ясно раз и навсегда!.. Адольф мертв? Посмейтесь еще раз! Со времен Бисмарка все канцлеры – великие, малые, молодые, старые, архистарые – чокнутые! Забавный недуг этой удивительной страны! Последний из них, недееспособный, отправляется в крестовый поход! Европа во власти гойских погромов! Десятки тысяч зарезанных на тротуарах! Ночью! Антирасисты!.. Я этого не увижу. Быть может, увидите вы? Ах, эта Германия, у нее всегда безумные мечты!..

Д-р-р-р-ин! Еще кто-то звонит! О чем я думаю? Разговариваю сам с собой!.. Нет, нет! Телефон! Опять! Но мне с ними не о чем говорить. Да, именно так!..

– Алло, алло! Нет, месье, наше дельце лопнуло. Мы все подчиняемся высшим силам.

– Что?

– Да, все! Позвольте мне, я вас очень прошу, окончить эту маленькую историю!

– Название, мэтр? Название?

– Для какой газеты?

– «Ля суре» [7]7
  «Источник».


[Закрыть] – коммуни-скорее-христианская!

– Браво!.. Браво!

– Скажите же название!

– «Балаган»!

– Для кино?

– Конечно!

– А звезды будут?…

– Лопатой греби!

– Назовите, назовите, мэтр!

– Чего вы добиваетесь? Звезды, светила, небеса! Дельфы творили своих богов, Рим созидал исключительно святых, а мы пошли дальше, штампуем по сотне звезд в неделю!.. Больших, маленьких, средних… Увидим!.. Дринь! Я обрываю разговор. Еще звонок. Я больше не отвечаю.

* * *

Вот и Рождество!.. Я говорю себе: пускай меня оставят в покое! Об этом мечтают совсем уж дряхлые хрычи… чтобы их оставили в покое… Да здравствует Рождество… не особенно радостное, вам больше нечего дарить и вы не ждете никаких визитов… Свобода! Да здравствует Рождество! Никого за это не нужно благодарить! Слава Рождеству!

Баста! Звонят!.. Раз, другой, третий, не по телефону… У калитки! В нижней части сада, трижды… Конечно, я могу прикинуться глухим, я не слуга… Гав! Гав! Все собаки подключились, это их ремесло… их четыре, маленькая и три большие… Они любят шум! А этот негодяй все трезвонит? Может, нищий? Привет! Будь ты неладен! У меня уже достаточно забрали, меня бессовестно ограбили, унесли все, продали на Блошином рынке, растоптали публично! Мудак, что все отдал!.. За всю жизнь! Ох, я бы хотел, чтобы мне все вернули!.. Бывают ограбленные, которые все себе возвращают, я не из их числа! Я из тех. которые вечно должны!.. Гав! Упрямец у решетки выдал уже не меньше десяти трелей, он развлекает собачек… плохи дела. Рождество!.. Да, я забыл, еще льет как из ведра! Он промокнет насквозь, этот хам… о, это его не смущает!.. Знай себе трезвонит. Но вот беда – соседи! Если и там поднимется лай… Они имеют право на покой… десять лет! Двадцать лет!.. Черт возьми! Это серьезно! Лучше мне выйти. Спущусь к калитке, прогоню нахала! Решительно и быстро!.. Ничего не вижу, право… Вот что-то смутно… Какая-то фигура в черном… в сером…

– Убирайтесь прочь! Проходимец! Живо! Подлец! Мерзавец!

И я лаю! Вместе с собаками! Гав!.. И я рычу… Р-р-р… Готовый кусать! Могу сказать, что наш ансамбль в четыре голоса слышно далеко! Р-р-р… Аж до Отейя!.. Ну и веселенькое Рождество! От Сены отражается эхо, вообразите только! Хорош рождественский ужин! Но этот хам и не собирается уходить. Он ко мне обращается, цепляется за калитку…

– Месье Селин, я хочу видеть вас!

– Месье, ночью это невозможно!.. Уходите! И не возвращайтесь никогда! Вас разорвут на части мои собаки!

Эта скотина упорствует.

– Я двадцать раз писал вам! Я рассказывал о вас в сотне статей! Дорогой автор! Вы мне никогда не отвечали! Как я только ни обзывал вас, Селин! Каналья! Продажный!.. Порнограф!.. Двойной агент! Тройной! Вы мне ни разу не ответили!

– Я никогда ничего не читаю, брат тьмы! Мне не хочется… Гав! Р-р-р!

– Но все-таки вы меня выслушаете! Я перекричу ваших собак! Я прошу у вас прощения! Умоляю о прощении! Вы меня простите? Смилуйтесь! Смилуйтесь! Рождество!

Он становится на колени… и плюх – прямехонько в лужу… Гав! Гав! Матушки мои! Вот чего я опасался: скандала! Даром что ночь – слышно!

– Я – преподобный отец Таллуар из ордена Святейшей Империи! Я прошу у вас прощения! Я специально пришел… Я вас так серьезно оскорбил! Ради Рождества, Селин!

Он бьет себя в грудь, а я слышу возню у соседей… Явный протест, рычание собак! Я не смотрю в ту сторону.

– На арену, святоша!.. Ко львам, святая задница! Гав! Р-р-р… Но он не хочет! Нет! Он артачится… поднимается с колен… и обращается ко мне!

– Тебя на арену! Тебя самого! Проклятый извращенец!.. Там твое место!

Он уходит, я желаю ему, чтобы он споткнулся и раскроил себе череп! Под этим растреклятым дождем подлый святоша заставил меня проторчать достаточно долго, и теперь я заболею! Я убежден! Не то чтобы я был неженкой, но мне известен результат… Никогда не выхожу ночью, особенно в сырость, знаю, чем рискую… Завел бы еще песенку про Рождество, не он, так кто-нибудь другой! Волхвы! Сутана без сутаны!.. Скатертью дорога!

* * *

Я прилег. Лили поднялась к себе, на второй этаж… я сообщаю эти нескромные подробности, чтобы вы лучше поняли продолжение… во всяком случае, я надеюсь! Я думаю об этом кюре, об этом наглеце!.. Я его, конечно, вышвырнул, он того заслужил сто раз! Тысячу раз! Будь он раввином, анабаптистом, пастором реформаторской церкви, православным, я бы учинил с ним точно так же: всех служителей маленького Иисуса, абсолютно всех – в один мешок!.. Их мелочные стычки, раздоры меня не обманывают, все берет начато в Библии, я понял, что белые, материал для скрещивания, превратятся в черных, желтых, потом в рабов, потом в наемников, а потом – в гору трупов… Я не сообщаю вам ничего нового. Библия – самая читаемая книга в мире… более свинская, более расистская и более садистская, чем все двадцать столетий гладиаторских боев, Византия и Петьо[8]8
  Доктор Петьо во время войны предлагал заинтересованным лицам помочь им покинуть Францию и уехать в Аргентину. В своем кабинете на улице Сюер в Париже он их убивал, а трупы сжигал в топке котельной.


[Закрыть] вместе взятые!.. Об этом расизме, резне, геноциде, бойнях, победителях и побежденных, обо всем, что наши поганые балаганные представления изображают соответственно белыми и розовыми красками, готовя «кадры» для отечественных школ… Согласно Библии, Расин ты или нет, Софокл или кто другой, – все бурьян, в большей или меньшей степени – леденец на палочке, не более того… Я не пошел бы – страшно подумать! – снова становиться в строй, если бы меня не замучили долги, я жил бы вполне спокойно, у меня солидный возраст, пенсия и – определенные желания! – любовь к очень коротким прогулкам с тросточкой и в дымчатых очках… и чтобы никто меня не заметил… достаточно мы сделали… черт побери! Все уже сказано!.. Особенно у моего кудесника, Бена Ахилла, который публикует двадцать романов в день… плюс его «Revue compacte»… и его бюллетень «Votre Ferule»… ежемесячник для погонщиков травоядной скотины… Я скажу ему, что отступаюсь! Таково мое решение!..

Я укрываюсь, я жду… недолго! Меня трясет!.. Озноб! Снова приступ озноба!.. Сохраняя ясность сознания, я говорю себе: так и есть!.. Из-за этого проклятого грязного кюре я заболел!.. Я знал об этом, уже слушая его!.. И ведь не хотел выходить!.. Уверенный, что схвачу лихорадку, начну бредить!.. Вы какое-то время в бреду… вы этого даже не замечаете… Но бредить опасно, когда рядом чужие, вы можете пожалеть о собственных словах… Поскольку речь идет о болотной лихорадке, малярии, которую я волочу за собой вот уже сорок лет, со времен Камеруна,[9]9
  С 1925 по 1927 год Селин входил в отделение гигиены при Национальном обществе здравоохранения, где он был сотрудником секретаря этого отделения, доктора Райхмана. Он два раза был в командировках: в 1925 году в Северной и Латинской Америке, в 1926 году – в Африке.


[Закрыть] вы полагаете, я не был захвачен врасплох… этой подлой выходкой святоши, выслушивая его бредни под потоками ливня, промокший до костей, на северном ветру… это выводило из себя!.. И если бы на этом все кончилось!.. Так нет же!.. Нет же! Что-то другое притаилось в углу, возле дверей… я убежден, там кто-то сидит… не стану зажигать свет, двигаться, возможно, это всего лишь следствие лихорадки!.. И другой тоже заговорил о Рождестве… Быть может, мне кажется, и лихорадка… самозванец, чужак? Все возможно!.. Этот проклятый поп явился трезвонить… снова вернулся? Я мог бы поклясться… во всяком случае, там в углу кто-то есть… но я туда не пойду… Я дрожу, покрылся испариной… кто там? Что там?… Головоломка!.. Я не теряю рассудка, заметьте… я всматриваюсь… да! Лучше! Это кто-то зеленоватый, сидит… светится, как светлячок… наберусь терпения, эти видения долго не длятся… теперь я почти вижу его… Это военный… Он что-то сказал? Пусть говорит!.. Я жду… Он молчит, не шевелится… сидит… зеленоватый…

– Ну и что?… Ну так что же?…

Я спрашиваю… я дрожу… О! Он внушает мне страх!.. Черт подери! Да это же он! Я его знаю… Я его знаю! Того, зеленоватого… светящегося… более-менее…

– Водремер!

Я зову его… он не отвечает… Он здесь, почему? На Рождество?… Как этот попище? Как он прошел через калитку?… Перелез через нее?… Даже собаки не залаяли… Странные шалости!.. Этого Водремера я знал как врача, с четырьмя нашивками… где это было? Представьте, что творится с моей памятью в состоянии лихорадки, сил нет от озноба, внимание перескакивает с пятого на десятое… Имею право не узнать его… особенно, если он мне нисколько не помогает… Я повышаю тон… заставляю себя, заметьте…

– Водремер!.. Мерцающий! Я требую от вас!.. Чего вы от меня хотите? Это вы?… Да?… Нет?… Откуда вы…

Он недвижим… не вижу его лица… однако же! Это он… Мы практиковали вместе[10]10
  Селин часто возвращается в своей трилогии к событиям, пережитым в первые месяцы войны, когда он работал в диспансере в Сартрувиле. Там он находился в момент наступления немецких войск, и там, накануне бегства из страны, Лили едва не попала под пули немецкого патруля. Селин и Лили покинули Париж в машине «скорой помощи». Они добрались до Ля Рошели, где Селин работал в больнице. Последующие несколько недель они провели в лагере для беженцев в Сен-Жан-д'Анжели.


[Закрыть]… Он главный врач… И до чертиков наглотался оскорблений, переходя из одного барака в другой… Настроение было отвратительным… все семьи жаловались на холод, на голод, на жажду, весь персонал SNCASO, расквартированный в бараках Адриана! Рабочие, управленцы, инженеры и санитары… Какой это был стыд!.. Мол, мы, врачи, – преступники, враги народа, реакционеры, что мы все это подготовили, этих штурмовиков,[11]11
  Stukas (нем.) – немецкий самолет-штурмовик времен Второй мировой войны.


[Закрыть] пятую колонну, нехватку продуктов, что бедные люди помирают от голода и эпидемий… что наши так называемые медикаменты сплошь да рядом были отравой… а вот и доказательство: никто больше не может пользоваться отхожими местами (трое детей утонули), настолько их переполняли фекалии, это было настоящее коричневое наводнение, вызванное поносом, обильным мочеиспусканием, и все из-за наших так называемых лекарств… что вселенский понос заливал потопом все вокруг… что у немцев из Сен-Жан-д'Анжели была даже особая тактика, когда их танки заставляли нас отступать в наше собственное дерьмо, чтобы все там погибли, обездвижели под метровым слоем экскрементов, даже если бы они и сделали попытку вырваться…

Как они кончили свои дни? Я спрашиваю себя! То, благодаря чему мы остались в живых – Лили, я, Бебер, – связано с нашей каретой «скорой помощи»… нашей ли? Нет! Каретой в Сартрувиле, которую я привел туда… о маршруте которой никогда не говорится в анналах Эпопеи… «Ля Сен-Ля Рошель»! И с каким трудом!.. Не только мы с Лили, но еще старуха и двое грудных младенцев! Мне пришлось оставить их на главной площади Ля Рошели… вы мне скажете: выдумки! Вовсе нет!.. Доказательство: я еще помню имя малышки, самой маленькой: Стефани! Она, должно быть, уже вышла замуж и стала матерью… В тот момент ей исполнился месяц, не больше… Генерал, который распоряжался на площади, французский генерал, настаивал, чтобы мы выехали в Лондон вместе с машиной, со старухой и младенцами… конечно, это было искушение!.. Моя судьба приняла бы другой оборот, а каким героем я бы выглядел сейчас! Какие улицы носили бы мое имя! А на стелах высекли бы мой профиль!

– Генерал! Нет! Я отказываюсь! При всем моем уважении, тысячи сожалений, мой генерал! Инструкция – прежде всего! Эти младенцы и их бабушка, весьма склонная к алкоголизму, принадлежат Сартрувилю! Вместе с тачкой! Я должен все привезти в Сартрувиль!

– Отлично! Вы свободны, доктор!

Я не вернулся в лагерь Адриан, тошнотворно-зловонный. Прощай, Сен-Жан-д'Анжели!.. Я так и не узнал, закончили они свой путь под танками… или утонули в поносной жиже…

Я никогда больше не видел Водремера… Однако, ведь это был он, молчал… и светился!.. Я должен в конце концов расшевелить его!.. Заставить откликнуться!.. Нет!.. Не могу… Чего-то я не могу вспомнить!.. Я сказал вам, что с радостью выехал бы в Лондон… Вы ответите: а он утверждает это просто вынужденно, чтобы прослыть участником Сопротивления… да нет же! Нет! У меня есть и не вчерашние причины быть англофилом, и еще более весомые, чем у тех, кто там был! Я думаю об этом генерале, который мне предлагал… Я думаю о призраке Водремера, который там сидит, светится… наконец, о природе этого фантома… и я знаю, что умираю… умру, о, неважно где!.. здесь, как только призрак Водремера растает… Он гаснет, потому что собаки заливаются… гае!.. Точно, это собаки, не сон!.. Я истекаю потом, дрожу все сильнее, но это конец припадка… Вот уже тридцать лет я переживаю подобные приступы и знаю, как они завершаются… а также, как они начинаются… Этим приступом я обязан ослиному упрямству святоши, который продержат меня У калитки… не следовало его слушать… гае! гае!.. А теперь кто там?… Лили и собаки… Она зажигает свет… все лампы… ей страшно…

– Ты разговаривал с кем-то?

– Это был Водремер…

Она не спорит… она думает, что я все еще брежу…

– Скажи, ты выходила к калитке?

Это спрашиваю я.

– Да, кто-то пришел к тебе… Какой-то полковник…

– Какой полковник?