Текст книги "Десять миллионов Красного Опоссума (с илл.)"

Автор книги: Луи Анри Буссенар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава VII

Дальнейший путь. – Мисс Мэри, – Герр Шаффер является вполне благовоспитанным господином. – Последняя станция. – На границах пустыни. – Два слова о дрэйманах. Обед у сэра Форстера. – Туземные блюда. – Прощание с гостеприимным хозяином. – Пропажа и возвращение немца, – Мои подозрения, – Счастливые рудники. – Встреча с туземцем.

Так как вышеприведенный рассказ достоверен во всех подробностях, а не выдуман моей фантазией, то и события в нем изложены в своем хронологическом порядке без всяких прикрас или преувеличений, столь свойственных романам.

Не желая утомлять читателя описанием всех перипетий нашего путешествия, я буду упоминать только об особо важных эпизодах. Поэтому нам придется весьма часто оставлять без внимания продолжительные отрезки пути, не ознаменованные ничем примечательным.

Но возвращаюсь к рассказу.

После охоты на кенгуру прошло несколько дней. По мере нашего приближения к северу жара делалась все тяжелее. Мельбурн, лежащий почти под 38° южной широты, имеет относительно приятный климат, исключением является лишь жаркое время года. Напротив, чем ближе мы продвигались к северу континента, тем становилось жарче, и роскошная растительность этого края давно бы сгорела под лучами солнца как в печи, если бы не дожди, периодически освежающие ее.

Двадцать верст прошли мы без всяких помех. Общее состояние путешественников было превосходным. Несравненный по своему влиянию на здоровье, австралийский климат подействовал благоприятно даже на нежный организм мисс Мэри, цветущие щечки которой своим румянцем поспорили бы с любой розой. Прелестная, храбрая девушка весело проводила время то в фуре, где у нее была постель, то на спине Фанни, прекрасной чистокровной лошадки, с которой племянница сэра Рида управлялась, как настоящая амазонка.

Что касается немцев, то они, в особенности герр Шаффер, были сама предусмотрительность. Казалось, он даже не вспоминал о нашей с Кириллом национальности и не замечал нашей неприязни. Выглядел он впрочем довольно милым человеком, лишь немного приторно-вежливым! Как было уже замечено мною, по-французски говорил он очень чисто, и вообще его можно было смело назвать вполне благовоспитанным господином. И все-таки я чувствовал к нему какое-то инстинктивное недоверие, на что, сознаюсь, в то время не имел никаких оснований. Меня преследовала мысль о том, что я раньше где-то видел эту фигуру. Но где – я не мог припомнить.

Пройдя два дня по берегам Дарлинга, мы поднялись по течению Оларий-Крика, красивой реки, которая привела нас к горе Победителя, ее истокам.

Тут мы достигли крайней границы обитаемых мест. Эта часть Нового Южного Валлиса соприкасается уже с пустыней. Явившаяся нашему взору станция была последней. Европейцы по ту сторону ее границ – это или диггеры, или бродячие торговцы, рассеянные по всему огромному континенту. Да еще если бы мы пошли вдоль телеграфа, протянувшегося через Австралию с севера на юг, от Южного Порта в бухте Пальмерстон до Порта Августа в заливе Спенсера, то, может быть, наткнулись бы на несколько английских конных патрулей, которые стерегут линию.

Станция Форстер, красиво расположенная у подножия горы Победителя, под 140° восточной долготы и 32° южной широты была последней на нашем пути. Радостный крик ее обитателей встретил наше прибытие. Нас не спрашивали, кто мы и откуда. Широкое австралийское гостеприимство растворяет двери дома пред всяким, кого только пошлет Провидение. Радушные хозяева благословляли наш приезд; случаи встреч с европейцами так редки в их пустынном краю! Единственные белокожие, которых видят жители этих отдаленных стран, – это дрэйманы, бродячие торговцы, доходящие до Счастливых Рудников, расположенных на 160 верст выше. Прежде они ходили из Аделаиды, но после того, как железнодорожный путь связал этот город с Кунингой, они отправляются из последнего пункта. Эти дрэйманы, исполняющие и роль почтальонов, одни только поддерживают правильное сообщение между пустынными окраинами и более цивилизованными областями. В их объемистых фургонах помещается целый склад разных вещей, необходимых для колонистов и рудокопов. Когда их фуры опорожняются, они возвращаются домой, обремененные кожами, шерстью и разными туземными продуктами, приобретенными по низкой цене. В соединении с доставкой казенной почты, подобная торговля дает им возможность быстро наживать большие состояния. Зато их честность вошла даже в пословицу: дрэйман с опасностью для жизни будет защищать все вверенное его заботам, от всевозможных воров с большой дороги, впрочем довольно редких здесь, особенно с тех пор, как ссыльные совершенно исчезли из Австралии.

Роскошный обед, отличавшийся тою особою респектабельностью, которая никогда не покидает гражданина Соединенного Королевства, был предложен нам вскоре по прибытии на станцию. Мы принялись за него с усердием путешественников, у которых долгий путь возбудил сильный аппетит. За столом прислуживали четыре рослых молодца с загорелыми лицами, рыжими бородами и широкими плечами, заставлявшими трещать надетое на них черное платье. Эти люди – настоящие скваттеры, два раза в году гоняющие свои стада на Аделаидские рынки. Несмотря на всю грубость и дикость, они прислуживали с ловкостью слуг из лучших домов.

Сэр Форстер, владелец станции, имея по правую руку мисс Мэри, а по левую майора, исполнял обязанности хозяина с любезностью истого джентльмена. Прямо против него сидел мичман Мак-Кроули, большой любитель выпить и поесть, которому теперь предоставился огромный выбор самых разнообразных произведений туземной и англо-французской кухни.

После отличного ракового супа майор, приверженец туземной кухни, – его старый слуга в этом отношении был артист первой руки, – обратил наше внимание на одно странное кушанье, совершенно неизвестное нам.

– Только, Кроули и вы, Буссенар, прошу не судить о блюде по одному его виду, а сначала попробуйте, – проговорил он и показал нам фарфоровую тарелку, полную желтоватых трубок, вроде макарон.

– Однако вид-то у вашего блюда непрезентабельный, – заметил я, брезгливо посматривая на кушанье.

– Попробуйте!

– А что это?

– Ах, какой вы недоверчивый человек! Да это личинки насекомых, вытащенные из зеленых стволов капустной пальмы.

– Личинки?!

– Да… За их появлением тщательно следили, потом их вымочили в ягодном соке каркаса. Это превкусное блюдо!

– Но это навозные черви! – не сдавался я.

– А устрицы разве лучше? А лягушки, одно из любимых французских блюд? Впрочем, увидите сами.

Соединяя слово с делом, он взял одну трубку большим и указательным пальцем и с наслаждением проглотил ее.

Я был побежден, если не убежден… попробовал, – сначала робко: оказалось очень вкусно.

– Что я вам говорил? – вскричал торжествующим тоном майор. – А попробуйте-ка теперь тех насекомых, которых вы видите по левую руку.

– Какие насекомые? Разве это не каштаны?

– Ваши каштаны – большие насекомые, до сих пор еще не определенные энтомологами, что, впрочем, нисколько не умаляет их вкусовых качеств. Они представляют нечто среднее между пауками и жуками. Их собирают при восходе солнца и некоторое время держат на легком огне. Это поджаривание очищает их от ножек и крыльев, придавая в то же время им аромат и вкус, схожий с орехами. Туземцы их очень любят. Европейцы, как видите, не отстают от дикарей.

Я сомневался, хотя результат первой попытки несколько ободрил меня. Э, да что тут! После личинок отчего не съесть и насекомое?! Я решился. Одно из самых крупных насекомых захрустело под моими зубами… Сердце мое до сих пор волнуется при этом воспоминании. Мне казалось, что я жую горсть клопов. Я заподозрил обман, если бы не видел майора, который с наслаждением грыз ужасных животных.

– Не беспокойтесь, – произнес мой руководитель по части гастрономии, заметив мое смущение, – сосочки вашего языка скоро привыкнут), и вам это блюдо будет нравиться еще больше, чем мне.

– Сомневаюсь.

– А теперь отведайте филе вон из той прекрасной пресноводной трески: это такое чудо. Да только поторопитесь, а то Кроули все скушает один.

– Дорогой майор, – сказал со своей стороны лейтенант Робертс, – обращаюсь и я к вам, как к известному знатоку туземной кухни, будьте добры, объяснить мне, что там за блюдо?

– Какое блюдо, милый Робертс?

– Напротив вас. Я вижу тут в желтом соусе с фасолью какие-то куски мяса, похожие на ободранных мышей.

– Ободранных мышей! – вскричал в негодовании майор. – Ах, Робертс! Как вы неуважительно отзываетесь о колониальном поваренном искусстве!

– Но, дорогой майор… вид-то у них…

– Ваши ободранные мыши, – продолжал с комической важностью Гарвэй, – маленькие опоссумы.

– Майор, – вскричали мы в один голос, – простите европейским дикарям их невежество!

Эта комическая просьба рассмешила майора, который продолжал свои объяснения.

– Опоссум, – говорил он, – родит дюжину маленьких, плохо развитых и похожих больше на куски мягкого желатина, детенышей. Маленькие, величиною с вишню, зверьки подобно рожкам пристают к груди матери и в таком положении остаются день и ночь в продолжение месяца, по истечении этого срока вскармливание молоком матери кончается. Но при малейшем шуме они все-таки бегут к груди в обширную материнскую сумку. Те, которых вы видите пред собою, взяты как раз в последний момент их кормления: это опоссумы-сосунцы. Мой Том очень искусен в приготовлении этого блюда. В интересах ваших добрых отношений с ним, попробуйте: я уверен, оно покажется вам превосходным.

– Рискуя навлечь неблаговоление Тома, – возразил я со своей стороны, – я предпочту ростбиф и жаркое и, не медля более, сейчас наверстаю упущенное.

– Я далек от мысли порицать вас за это, однако вы можете без опаски, по крайней мере, отдать дань этим маленьким птичкам.

– О да! – откликнулся Кроули с набитым ртом, – это ведь австралийские овсянки?!

– Кой черт, овсянки! Мы говорим совсем не о них, а о полевых жаворонках Франции. Смотрите, милый Буссенар, здесь видна и этикетка. Я знаю ее хорошо.

– Вот это правда, – отвечал я, любуясь надписью на родном языке. – Однако какая необыкновенная встреча: произведение Франции и… в австралийской пустыне!

– Мне присылают их из Франции четыре или пять раз в году, – скромно заметил сэр Форстер, – это великолепное блюдо.

– Майор, – вскричал я в волнении, – не взирая на ярость Тома во всеуслышание провозглашаю превосходство родных жаворонков над сосунцами опоссума и обжаренными тараканами! За здоровье сэра Форстера! За здоровье нашего хозяина!

– Вы правы, мой милый француз, за здоровье сэра Форстера! За счастливый исход нашего предприятия! – проговорил майор, чокаясь со мною. – Несмотря на горячие просьбы нашего хозяина, – тут Гарвэй красноречивым жестом поблагодарил сэра Форстера, – мы не можем провести у него более одной ночи. Тем не менее этот достойный человек, желая подольше побыть с нами, решился верхом проводить нас до границы своих владений, в которых, на пространстве 400 квадратных верст, пасется 5000 быков, 40 000 овец и не известно сколько тысяч лошадей.

* * *

– До свидания, счастливого пути! – проговорил сэр Форстер, пожимая нам руки. – Не забудьте меня по возвращении!

– До свидания! Счастливо оставаться! – отвечали мы, прощаясь на другой день с гостеприимным хозяином на рубеже его владений.

Снова потянулся наш долгий путь. Дни проходили за днями, спокойно, неутомительно для нас. Одна только жара становилась все чувствительнее. Это было единственное неудобство, встреченное нами среди роскошной тропической растительности. В общем же путешествие проходило очень приятно; на каждом шагу нас ожидали впечатляющие картины дикой, но щедрой природы юга; словом, мы все более углублялись в страну неожиданностей и контрастов.

Перейдя реки Сиккус и Пасмур, наш караван двинулся мимо холмов Флиндерса. Тут 40 верст отделяли нас от телеграфных столбов станции Бельтона. При подобной близости почты у меня явилось сильное желание послать телеграмму в родной Париж с добрым пожеланием своим литературным товарищам, однако усилием воли я преодолел, хотя не без сожаления, это искушение.

Вдруг я хватился герра Шаффера. Куда же скрылся наш скромный и усердный начальник каравана? Никто не мог ответить мне на это: он словно в воду канул.

– Догонит нас на дороге, – заметил сэр Рид. Однако я обеспокоился, и прежние подозрения стали закрадываться в мою душу.

Старый скваттер не обманулся: вечером немец присоединился к каравану. На удивленные наши взгляды он хладнокровно отвечал, что увлекся стаею казуаров [9]9
  Крупных бегающих птиц с неразвитыми крыльями.


[Закрыть]. В качестве результатов счастливой охоты он представил нам даже одну из этих огромных птиц, висевшую у него на луке седла.

Однако я почему-то не верил его словам и быстро взглянул ему в глаза. Мне показалось при этом, что он немного смутился и слегка покраснел. Я перевел глаза на лошадь. Бедное животное было все в мыле и крови. Какую бешеную скачку должно было оно вынести, чтобы дойти до подобного состояния? Не знаю почему, острое подозрение снова защемило мне сердце. Что, если эта охота только для отвода наших глаз, и его отсутствие имело другую цель? Из-за казуаров не мучают так лошадей, как бы последних ни много было. А если немец замышлял недоброе?.. При этой мысли у меня появилось неодолимое желание всадить пулю в лоб почтенного герра, несмотря на все доводы рассудка о том, что поведение его пока безупречно. Ах! Как я сожалею теперь, что не последовал этому первому движению, безумному, глупому, – называйте как хотите, – но инстинктивному! Сколько страшных бедствий мы избегли бы! Но тогда никто не предполагал никаких злых замыслов в тевтонце.

Мы проехали, не останавливаясь, мимо Вильком-Майна (Счастливые Рудники), едва возникшего города, где только несколько домов возвышаются среди невообразимой смеси палаток и дощатых бараков. На улицах целые болота, в которых телеги увязают до осей, а лошади по самую грудь. На каждом шагу, подобно Балларату и Бендиго, свистят и дымят паровые машины. Их серный дым застилает свет, шум заглушает речь. Здесь разработка копей ведется почти исключительно крупными обществами с солидными капиталами. Диггеров почти не видно, разве только изредка попадаются небольшие горстки их, промывающих песок. Зато всюду глаз наталкивается на группы «желтолицых жителей Неба», с необыкновенным терпением и усердием промывающих и перемывающих песок, уже разработанный обществами.

Наконец, переступив 30-ю параллель и реку Тайлор, мы миновали озеро Грегори. Еще сотня верст, и можно было достичь Купер-Крика. Половина пути тогда пройдена, – конечно, половина самая легкая.

Раз утром мы с Кириллом опередили караван на несколько сотен сажен. Своих собак я благоразумно держал на своре [10]10
  Ремень, на котором водят охотничьих собак.


[Закрыть], во избежание каких-нибудь непредвиденных выходок с их стороны. Вдруг они стали выказывать признаки беспокойства и с глухим рычанием рваться с привязи. Одна из них оборвалась и с яростным лаем бросилась к густому кустарнику.

Я поспешил за ней, осторожно раздвинул широкие листья и – судите о моем удивлении – увидел пред собою нагого молодца, черного, как солодковый корень. Туземец, изумленный не менее моего, в остолбенении уставился на меня, вращая своими белками. Но через минуту страх перед белым заставил его бежать.

Я увидел перед собою нагого молодца, черного как солодковый корень

Это совсем не входило в мои расчеты: черномазый мой мог призвать своих, и кто знает, что может случиться. Зная об ужасном действии, какое производит на этих детей природы огнестрельное оружие, я мгновенно поднял свой револьвер и один за другим выпустил шесть зарядов над самою головою молодца.

Глава VIII

Черный объедало. – «Кооо-мооо-гооо-ееее!!» – Черномазая банда. – Наш Том загордился. – Корробори. – Благодарность дикарей. – Что такое бумеранг. – Чудесное оружие. – Ловкость наших черных приятелей. – Прощание.

Опешив от неожиданности, грохота, дыма и огня моих выстрелов, дикарь уморительно подпрыгнул, как заяц, точно свинец уже попал ему в икры, и растянулся на земле с таким комически-жалким выражением покорности, что я расхохотался до слез.

Между тем к месту происшествия прибежал Том. При виде своего соотечественника он обратился к нему с несколькими фразами на каком-то гортанном наречии, сопровождая свои слова, для большей, верно, выразительности, чувствительными толчками в бока. Подобное энергичное обращение сразу возымело действие: туземец робко поднял на меня глаза, но затем тотчас же снова распростерся на земле с глупою миною дикаря, выражающего свое почтение пред высшим существом.

Вид бедняги был очень жалок: загорелый, истощенный до крайности, поджарый, подобно голодному волку, он, казалось, умирал от голода. Из жалости ему дали кусок хлеба. Несчастный бросился на него с волчьею жадностью. Слышно было только, как хрустели его челюсти. Через минуту от пятифунтового хлеба осталось одно воспоминание. Я смотрел и удивлялся: каких чудовищных размеров, должно быть, был желудок у этого дикаря: вслед за хлебом он отправил в свою утробу добрый кусок мяса, равный порции по крайней мере взвода солдат (а вы знаете, какова мясная порция английского солдата). Здоровый ковш рома, жалобно выпрошенного у нас, завершил завтрак нашего объедалы и привел его в блаженно-веселое состояние, выразившееся в кувырканьях, обезьяньих гримасах и бессвязном бормотанье.

Обратившись потом к лесу, он сложил у рта обе руки в виде воронки и во всю глотку заорал: «Кооо-мооо-гооо-ееее!!!»

Этот крик, одинаковый у всех австралийских дикарей от Сиднея до Перта, от мыса Горн до Мельбурна, несомненно служил призывным сигналом: очевидно, наш молодец, восхитившись радушием белых, приглашал и собратьев своих попировать за чужой счет.

Наше предположение оправдалось при виде целой толпы черномазых, робко приближавшихся к нам со знаками глубочайшего уважения. Всех их было, мужчин и женщин, человек до ста, не считая многочисленных детей, сидевших но двое, по трое почти у каждой женщины в плетеной корзине за спиною. Тошнотворный запах, бросившийся щам в нос при их приближении, заставил нас невольно отшатнуться. Решительно, австралийский дикарь – самое нечистоплотное животное! Какая вонь, какая грязь! И эти жалкие двуногие, смеющиеся идиотским смехом мандрила [11]11
  Обезьяны из семейства мартышкообразных.


[Закрыть], называются царями природы! Не верится даже!

* * *

Между тем, ободренные нашими добродушными взглядами, дикари подошли поближе и жалобно стали стучать кулаками по животу, намекая на свой сильный голод. Мы дали им остатки обеда, на которые они накинулись с той же жадностью, как и их собрат.

Утоливши свой голод, черная банда живо развеселилась. Несколько стаканов рома и коньяку окончательно привели их в благодушное настроение. Как ни в чем не бывало дикари принялись наперебой развлекать нас своими обезьяньими кувырканьями. Не знаю почему, но при взгляде на них, мне вдруг представилось, что они сейчас встанут на четвереньки: до того все их ухватки напоминали животных.

Наш Том, естественно, смотрел на этот сброд с глубоким презрением. Судите сами. Те ходили нагишом, а он одет в настоящие панталоны, правда немного стеснявшие его, но зато как он был в них величествен! Далее, ярко-красная фланелевая рубашка облегала его торс, широкий кожаный лакированный пояс, за которым висели нож и револьвер, стягивал его стан: прибавьте к этому и то, что он говорил по-французски! Столько важных преимуществ могли хоть кому вскружить голову. Неудивительно поэтому, что он обращался с соплеменниками как их начальник, а те почитали его как бога.

Виды старого дикаря, однако, не простирались так далеко: ему просто хотелось угодить нам. Заметив, что его сородичи очень забавны для нас, он приказал им, в отплату за наше угощение, протанцевать «корробори».

Невозможно описать той важности, с какою он обратился при этом к сэру Риду:

– Господин, черные хотят танцевать «корробори».

Слышите? Черные!.. Каково? Мы все искренне расхохотались. По знаку чудака начался «корробори». Он состоял в разнообразных прыжках вперед, назад, в стороны, в кривляньях и ломаньях, удививших бы любого клоуна, наконец, в воинских упражнениях. Черномазые удальцы ловко метали свои копья, на лету подхватывали их, опять метали, прыгали друг через друга, боролись, шумели, орали во все горло… Через полчаса, запыхавшись от усталости, плясуны в изнеможении повалились на землю. Наградою за танец было новое количество провизии, которую они приняли с гримасами живейшей благодарности. Вождь племени, отличавшийся от своих подчиненных только пером, продетым сквозь ухо, да ожерельем из змеиных зубов, захотел со своей стороны отблагодарить нас.

– Прежде чем возвратиться в родные леса, прошу белого господина принять от меня на память этот бумеранг, – так обратился он к сэру Риду через Тома.

Такое деликатное внимание тронуло нас до глубины души. Черные, казавшиеся нам почти животными, поднялись в наших глазах. Еще более тронуло нас, когда все они, словно по данному знаку, поднялись с мест и стали предлагать нам свое оружие: кто копье, кто дротик, кто каменный топор. Подобное дружелюбие помогло даже мисс Мэри побороть свое отвращение и брезгливость. Она ласково подала женщинам несколько кусков материи, что привело тех в невыразимый восторг.

Благодарные дикари превозносили нас до небес. А один из них пошел еще дальше и, подойдя ко мне, пантомимою объяснил мне употребление бумеранга.

Бумеранг – оружие, известное только среди австралийских дикарей. Это кусок твердого черного дерева, немного изогнутый, длиною вершков 17, шириною в два вершка и толщиною в один. Посередине он выгнут в дугу, а на одном конце утолщен и закруглен; другой конец плоский.

При пользовании им туземец хватает обеими руками за утолщенный конец, некоторое время быстро кружит над головою и потом с силою бросает его.

Тут происходит очень странное явление. Бумеранг, кружась и со свистом разрезая воздух, отлетает сажен на 7–10 и падает на землю, но в ту же минуту отскакивает и быстро возвращается назад, ломая и разбивая все встречное.

Искусство сообщить ему это движение зависит от умения надлежащим образом держать руку при бросании, чего не удавалось еще ни одному европейцу; о том, как им владеют туземцы, свидетельствовал следующий случай.

В 25 шагах от нас, на низкой ветви мимозы, сидел вяхирь. Не чуя близкой беды, бедный голубок с тихим воркованьем занимался своим туалетом. Черномазый артист захотел на нем продемонстрировать свое искусство. Отскочив аршина на три, он ловко метнул свое оружие в птицу.

Не успела птица взмахнуть крыльями, как смертоносный удар поразил ее, разбив и ту ветку, на которой она сидела

Та не успела взмахнуть крыльями, как смертоносный удар поразил ее, разбив и ту ветку, на которой она сидела. Тотчас после того бумеранг послушно возвратился к ногам владельца, а пораженный насмерть вяхирь без звука стремительно упал на землю. Мы невольно вскрикнули от изумления.

Для большего эффекта чернокожие показали нам еще следующий опыт. Один из них, отойдя сажен на 15, воткнул свое копье в землю, на конец древка поместил убитую птицу и возвратился к нам. Потом, встав спиною к своей цели, дикарь бросил бумеранг в направлении, прямо противоположном тому, которого следовало держаться. Оружие упало шагах в десяти от него, коснулось земли, как и в первый раз, затем снова отскочило, прожужжало мимо самой головы охотника и подобно молнии опустилось на птицу. Удар был так силен, что не только птица, а и самое копье разбилось вдребезги.

После этого наши минутные друзья собрали свои снаряды, снова засвидетельствовали нам свою глубокую благодарность и исчезли с наших глаз. Свежий ветер развеял их запах, и только обглоданные кости, остатки пиршества, напоминали о пришельцах.