Текст книги "Нацисты: Предостережение истории"

Автор книги: Лоуренс Рис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Однако, если бы Гитлер применил свою социал-дарвинистскую теорию к нацистской партии в 1928 году, он был бы крайне разочарован, поскольку на всеобщих выборах тогда нацисты собрали всего лишь 2,6 процента голосов. Германия не хотела их по той причине, что не видела в них необходимости на тот момент. Вскоре после выборов экономическое и политическое положение Германии радикально изменилось. Сначала страну охватила депрессия в сельском хозяйстве, а затем обвал на Уолл-стрит, после которого Соединенные Штаты Америки потребовали возвращения долгов, вызвал серьезнейший экономический кризис в Германии.

Стала расти безработица, и последствия этого явления были глубокими и горькими. «В те дни, – вспоминает Бруно Хенель, – наши безработные стояли в длинных очередях перед биржей труда каждую пятницу. И они получали по пять марок в окошке. Это была новая и совершенно другая ситуация – многим не хватало денег для того, чтобы купить еду». «Дело было безнадежное, – вспоминает Алоис Пфаллер. – Люди носили ложку в кармане, чтобы получить еду за одну марку (суп из благотворительной кухни)».

Страдания коснулись и среднего класса, к которому принадлежала семья Ютты Рюдигер: «Мой отец не потерял работу, но ему предложили работать за меньшую зарплату». Ютта Рюдигер думала, что ей придется попрощаться с мечтами об университете, однако помог ее дядя, предложивший помощь. Семьи, подобные Рюдигерам, не попали в статистику роста безработицы, однако они тоже страдали и боялись своей дальнейшей судьбы. Когда же безработица в Германии в начале 1930-х годов достигла пяти миллионов, убежденность в необходимости радикального решения экономических проблем страны разделяли не только безработные – она распространилась также на миллионы семей среднего класса, подобных семье Рюдигеров.

Выборы в сентябре 1930 года стали прорывом для нацистской партии: за них проголосовало 18,3 процента избирателей. К вящему беспокойству тех, кто стремился жить без конфликтов, возросла также поддержка немецкой коммунистической партии – с 10,6 процента до 13,1 процента. Немецкая нация раскалывалась, тяготея к двум противоположным полюсам. Теперь, когда в рейхстаге широко представлены нацистская и коммунистическая партии, канцлер Германии Генрих Брюнинг, для того чтобы управлять страной, вынужден лавировать и издавать декреты о чрезвычайном положении, подписываемые согласно 48 статье Конституции президентом Гинденбургом. Немецкая демократия погибла не в одночасье с приходом Гитлера, она начала медленно умирать еще при Брюнинге.

Вместе с безработицей росло беспокойство в обществе. «Ты был обязан каждый день отмечаться в бюро по безработице», – вспоминает Алоис Пфаллер. Здесь встречались разные люди – нацисты, социалисты, коммунисты. Затем начинались споры и стычки». Габриель Винклер описывает жизненную перспективу молодой женщины: «Чувствуешь неловкость, когда переходишь улицу, чувствуешь неловкость, когда прогуливаешься по лесу, и так далее. Безработные валялись в канавах и играли в карты». В этой атмосфере опасности и безысходности Ютта Рюдигер впервые слушала речь Гитлера: «Собралась огромная толпа, и у тебя возникало такое чувство, что к нему был подведен электрический кабель. Сегодня можно это объяснить только бедностью, в которой прозябали люди в течение длительного времени. В этом контексте Гитлер со своими заявлениями, казалось, несет нам спасение. Он говорил: “Я выведу вас из этой нищеты, но все вы должны присоединиться к нашему движению”. И это понимали все».

В этот период нацисты развернули новые формы пропаганды, чтобы протолкнуть свои идеи. «Гитлер во главе Германии» – знаменитая президентская кампания, проводимая в апреле 1932 года, когда Гитлер выступил на двадцати одном митинге в течение семи дней, перелетая с места на место на маленьком самолете. Но значимость нацистской пропаганды не следует недооценивать. Научные исследования, проводимые доктором Рихардом Бесселем, показывают, что в районе Ниденбурга в Восточной Пруссии, в которой нацистская партия вплоть до 1931 года не выстроила прочную организационную базу, тем не менее численность избирателей нацистов за три года выросла. Если в мае 1928 года нацисты получили только 360 голосов (2,3 процента), то в сентябре 1930 года этот показатель вырос до 3831 голоса (25,8 процента). Избиратели Ниденбурга голосовали за нацистов не потому, что были очарованы Гитлером или одурачены пропагандой. Они голосовали за нацистов, потому что хотели коренных перемен.

Гитлер поддерживал стремление нацистов внести перемены в политическую жизнь Германии, как только они завоюют власть. В речи 27 июля 1932 года в Эберсвальде, в Бранденбурге, он открыто заявил о своем презрении к демократии. «У рабочих есть свои собственные партии, – заявил он, – одной было бы недостаточно. Должно быть по крайней мере, три или четыре. Буржуазия, будучи умнее, нуждается еще в большем количестве партий. Среднему классу нужна своя партия. Есть экономическая партия, у фермеров есть своя, и вот вам еще три или четыре партии. Домовладельцам тоже нужно, чтобы их политические и философские интересы представляла партия. Арендаторы конечно же тоже не могут оставаться в стороне. У католиков тоже своя собственная партия. И даже у жителей Вюртенберга есть особая партия – 34 партии в одной маленькой земле. И все это в то время, когда на наши плечи легла огромная задача, осуществимая только в том случае, если вся нация сумеет объединиться. Враги обвиняют нас, национал-социалистов, и меня, в частности, в нетерпимости и конфликтности. Они говорят, что мы не хотим сотрудничать с другими партиями… Это что же, так типично для немцев, иметь тридцать партий? Я должен признать одну вещь: господа правы. Мы нетерпимы. Я поставил себе цель – очистить Германию от тридцати партий».

Эта речь иллюстрирует сущность происходившего – Гитлер и нацисты хотели коренных изменений в Германии, и они открыто заявляли о своих планах. В этом отношении у нацистов было нечто общее с Немецкой коммунистической партией: и те и другие считали, что демократия потерпела неудачу. Собственно говоря, демократия была относительно новым явлением в Германии. Ее наступление совпало с катастрофой заключения Версальского мира, и в начале 1930-х демократия представлялась многим причиной как необходимости выплаты разорительных контрибуций, так и массовой безработицы. Сегодня это может казаться невероятным, но в 1932 году большинство немцев поддерживали или коммунистов, или нацистов, голосуя за политические партии, которые открыто призывали к свержению демократии в Германии. Большинство избирателей, таким образом, чувствовали, что необходим приход не только новой партии, но и новой системы.

30 мая 1932 года, потеряв поддержку президента Гинденбурга, Брюнинг подал в отставку с должности канцлера. 1 июня канцлером был назначен аристократ Франц фон Папен, но его правительство сразу же столкнулось с проблемами. На выборах в рейхстаг, состоявшихся 31 июля, нацисты получили 37,4 процента голосов, и им досталось 230 мест. Они теперь стали наиболее широко представленной партией в рейхстаге. Гитлер заявил свое право на кресло канцлера. Президент Гинденбург отклонил его требование 13 августа 1932 года. Отто Мейснер, начальник канцелярии рейха, так описывал события: «Гинденбург заявил, что он признает патриотические убеждения и бескорыстные устремления Гитлера. Но с учетом атмосферы напряженности и его, президента, собственной ответственности перед Богом и немецким народом, он не мог бы прийти к тому, чтобы передать государственную власть единственной партии, не представляющей большинство избирателей, и которую к тому же отличает нетерпимость, недостаток дисциплины, а часто даже склонность к насилию. В иностранных делах очень важно сохранять крайнюю осмотрительность и позволить, чтобы вопросы, требующие разрешения окончательно созрели. Мы должны во что бы то ни стало избегать конфликтов с другими государствами. Что же касается состояния внутренних дел, то следует избегать обострения противостояния конфликтующих сторон, и все силы должны быть направлены на предотвращение экономического бедствия» ¹⁵.

Зная о том, что произошло после достижения Гитлером власти, опасения Гинденбурга относительно нацистов оказываются пророческими. Со всей очевидностью пожилой президент вполне осознавал, какая опасность подстерегает Германию под властью Гитлера в роли канцлера. Поэтому иначе и быть не могло: политические требования Гитлера были решительно отвергнуты. Тем не менее всего лишь через пять месяцев, когда нацистская партия, взорванная внутренним кризисом, потеряла многие из голосов, на ноябрьских выборах в рейхстаг Гитлер был назначен канцлером по решению того самого президента Гинденбурга. Почему? Популярность нацистской партии, как кажется, достигла своего пика летом 1932 года. Поддержка партии была довольно непостоянной, и единство самой партии поддерживалось в большей степени эмоциями и харизмой ее вождя, чем четкими положениями программы или твердой политикой. Быстрый рост популярности партии был связан с кризисом, в котором оказалась Германия и который нацисты никоим образом не контролировали. Если бы Германия ощутила экономический подъем, успех нацистов очень быстро испарился бы. Следует заметить, что признаки улучшения экономического состояния уже появлялись, а политическое соглашение на Лозаннской конференции в июне 1932 года положило конец выплатам репараций Германией.

На ноябрьских выборах 1932 года количество голосов, отданных избирателями за нацистскую партию, упало с 37 до 33 процентов. Геббельс предвидел опасность, нависшую над партией, когда ранее, еще в апреле, записал в своем дневнике: «Мы должны прийти к власти в обозримом будущем. Иначе мы на выборах доголосуемся до смерти». Провал на ноябрьских выборах 1932 года, как указывает доктор Бессель, произошел, несмотря на массированную пропагандистскую кампанию – еще одно доказательство того, что «судьба партии не в первую очередь определялась пропагандой» ¹⁶. Партия и сама переживала финансовые трудности – бесконечные туры выборов опустошили источники ее финансирования. Хуже того, Грегор Штрассер, лидер северонемецкого крыла нацистской партии, отказался от своей должности, устроив при этом весьма эмоциональную сцену 7 декабря 1932 года. Штрассеру предложил пост вице-канцлера новый канцлер – генерал фон Шлейхер (который сменил фон Папена 2 декабря 1932 года), но Гитлер настаивал на том, чтобы тот отверг это предложение. Штрассер выполнил требование, но оставил политику, резко осудив настойчивость Гитлера в его стремлении к верховной власти в стране. Могло показаться, что Гитлер рискует утратить контроль над нацистской партией, теряющей свою устойчивость (Гитлер не простил Штрассеру этого «предательства», и тот был убит в «Ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года).

Наряду с упомянутыми событиями произошел ряд других, которые убедили стареющего президента Гинденбурга изменить свое мнение и назначить Гитлера канцлером. В ноябре 1932 года Ялмар Шахт, бывший глава Рейхсбанка, был одним из группы финансистов и промышленников (хотя немногие в этой группе были столь же выдающимися фигурами), которые подписали обращение к президенту Гинденбургу с просьбой назначить Гитлера канцлером. Письмо было выдержано в уважительном тоне, но со всей очевидностью составлено под влиянием того факта, что на выборах в ноябре 1932 года отмечалось усиление успеха коммунистов. Большая часть немецкой промышленной элиты недолюбливала нацистов, но еще больше они боялись коммунистов. Ясно было также, что аристократичный кабинет министров фон Папена не вызывает особенной общественной поддержки. «Вполне очевидно, – говорилось в обращении, – что частые роспуски рейхстага с увеличивающимся количеством выборов и обостряющейся партийной борьбой отрицательно сказываются не только на политической, но также на экономической стабильности и устойчивости. Ясно также, что любые конституциональные изменения, не поддерживаемые широкими народными массами, будут иметь еще худшие политические, экономические и духовные последствия. Далее послание призывало передать политическое руководство рейха «лидеру самой широкой национальной группы». Имелся в виду Гитлер. Такой ход действий «поднимет миллионы людей, сегодня стоящих на краю, превращая их в утверждающую и положительную силу».

Гитлер не относился к личностям, с которыми этим промышленникам ранее хотелось иметь дело. Но экономический кризис и мощная народная поддержка нацистского движения внушили им теперь необходимость достижения некоего соглашения. Ключевые фигуры консервативного правого крыла также стремились к авторитарному решению проблем Германии. Но без Гитлера ни одна их инициатива не нашла бы народной поддержки. Иоганн Цан, выдающийся немецкий банкир, говорит, что, поскольку молодые люди шли или в штурмовые отряды или в коммунисты, бизнесмены отдавали предпочтение нацистам за их «дисциплину и порядок». Кроме того, «поначалу, – говорит он, – сегодня обязательно нужно об этом сказать, поначалу невозможно было определить национал-социализм – это что-то хорошее с отрицательными побочными эффектами или что-то плохое с положительными побочными эффектами. Это невозможно было определить». Велись разговоры о стратегии «укрощения Гитлера». Такую политику охотно предлагал фон Папен, когда его вынудили подать в отставку в пользу генерала фон Шлейхера 2 декабря 1932 года.

Затем Гинденбург получил другие тревожные новости. В начале декабря 1932 года, на заседании кабинета министров, обсуждались результаты армейских учений «Планшпиль Отт». Вооруженные силы изучали ряд гипотетических сценариев гражданских волнений в контексте способности сил безопасности ответить на такие события чрезвычайными мерами. Майор Отт представил следующие выводы: «…Были проведены все приготовления для введения, в случае соответствующего приказа, чрезвычайного положения. Но после тщательного изучения вопроса было показано, что силы безопасности рейха и немецких земель не обладают достаточным потенциалом для поддержания конституционного порядка в случае необходимости противодействия национал-социалистам и коммунистам при одновременной охране границ» ¹⁷. Иными словами, армия признавалась в своей неспособности контролировать события в стране в случае гражданской войны между нацистами и коммунистами. Генерал фон Шлейхер пытался исправить ситуацию на заседании, но безрезультатно: «Несмотря на то, что Шлейхер пытался смягчить эффект от сказанного, заявив в конце заседания, что учения всегда основываются на худшем из возможных сценариев развития событий, но далеко не всегда следует ожидать наихудшего развития событий. В действительности отчет Отта произвел глубокое впечатление на весь кабинет и даже на канцлера, постоянно промокавшего глаза носовым платком» ¹⁸.

Четвертого января 1933 года фон Папен и Гитлер встретились в доме кельнского банкира Курта фон Шредера, чтобы обсудить планы на будущее. Это была первая из целого ряда встреч, в результате которых фон Папен согласился поддержать назначение Гитлера канцлером. При этом он выдвинул непременные условия: что он, фон Папен, станет вице-канцлером и что в кабинете министров помимо Гитлера окажутся только два нациста (Геринг, в качестве имперского министра без портфеля, осуществляющего контроль за авиацией и Министерством внутренних дел Пруссии, и Вильгельм Фрик, в качестве рейхсминистра внутренних дел). Гитлер согласился. 30 января 1933 года, в результате описанных интриг, когда влияние фон Папена на президента Гинденбурга наконец открыло Гитлеру дверь на самый верх, он был назначен канцлером Германии.

Бруно Хенель, убежденный нацист, описывает свою тогдашнюю реакцию на эту новость как «ликование». Реакция политических оппонентов нацизма была менее прямолинейной. Йозеф Фельдер из Немецкой социалистической партии (СПД), в то время член парламента, рассказывает, что в СПД считали: раз Гитлер законно назначенный канцлер, социалистическая партия представляет легальную оппозицию и таким образом сохраняет стабильную демократию). «Мы еще не вполне понимали, что это на самом деле означает, – говорит герр Фельдер. – Мы полагали, что способны контролировать его через парламент, – какая безрассудная глупость!»

Когда Ойген Левине услышал, что Гитлер стал канцлером, его это обеспокоило не столько из-за того, что он [Левине] еврей, сколько из-за того, что он коммунист. Левине вспоминает, что «не так мало штурмовиков встречались с еврейскими девушками, и поэтому многие немцы рассуждали: ничего страшного не случится – у них у самих девушки – еврейки, значит, они не могут всех нас ненавидеть». У него были также личные основания предполагать, что антисемитизм нацистов до некоторой степени может сдерживаться: «В одной из школ, где я был, некий нацист сказал мне: “Тебе нужно быть одним из нас”. Я ответил: “Как же я могу, я ведь еврей”. А он в ответ: “Мы не против тебя. Приличные парни вроде тебя будут прекрасно себя чувствовать в новой Германии”».

Что касается коммунистической партии, то ее отношение к назначению Гитлера канцлером вряд ли можно было назвать призывом к мировой революции. «Все случилось очень быстро после того, как мы видели постепенное приближение события, – объясняет Ойген Левине. – Линия коммунистической партии, к которой я принадлежал, состояла в том, что приход Гитлера к власти не имеет значения. Тем лучше. Он очень быстро докажет свою некомпетентность, и настанет наша очередь… Невероятным образом они не осознавали, что он, придя к власти, тут же изменит законы». Алоис Пфаллер ясно видит, в чем урок назначения Гитлера: «Во время кризиса всегда есть опасность появления людей, которые заявляют, что они обладают мудростью и необходимыми ответами, и могут принести спасение всем и каждому».

Адольф Гитлер пришел к власти законно, в рамках существующей конституционной системы. Теперь ему предстояло выполнить свои обещания и очистить Германию от демократии.

Глава 2
Как нацисты правили Германией

Расхожие мифы утверждают, что более всего немцам присущи стремление все делать на совесть и склонность к порядку. Об этом трубит автомобильная реклама («Вот бы в жизни все было так же надежно, как в “фольксвагене”»!). Национальная сборная по футболу демонстрирует надежность и стабильность («Немецкая команда, как всегда, показывает отличный результат!»). Едва ли удивительно, что именно эти качества чаще прочих приписывают нацистам. Коль скоро любовь к дисциплине привычно считают естественной для фашистов (Муссолини якобы «заставил поезда ходить по расписанию»), то, согласно логике, с укоренением фашистской идеологии в Германии должно было родиться государство, где царят образцовый порядок и безукоризненная дисциплина. Пропагандистские кинокадры нацистских парадов, известные по фильму Лени Рифеншталь «Триумф воли» (1936), несомненно, только подкрепляют эту идею. Если верить пропаганде, основой немецкого общества при нацистском режиме действительно были ясность и порядок. Но было отнюдь не так.

«Фюрер лично ведет смотр войск, – рассказывает доктор Гюнтер Лозе, бывший сотрудник Министерства иностранных дел и член нацистской партии, воскрешая в памяти все эти кадры как в “Торжестве воли”. – Пропаганда! И впечатляющая… Солдаты стоят ровнехонько, безукоризненной шеренгой! Но за кулисы лучше не заглядывать. Никакого порядка не было – царил полнейший беспорядок». Доктору Лозе приходилось выступать посредником между Министерством иностранных дел и другими правительственными ведомствами в 1930-е годы. По его подсчетам, не менее двадцати процентов рабочего дня уходило на борьбу за юрисдикцию с другими министерствами. Еще один бывший чиновник внешнеполитического ведомства говорит, что тратил на подобную деятельность и все шестьдесят процентов времени. Можно по-разному описывать нацистский режим в Германии 1930-х годов, но говорить о каком-либо «порядке» или «дисциплине» вовсе не следует.

В первые семнадцать месяцев гитлеровского канцлерства радикальная, хаотичная и разрушительная природа нацистского правления обнаруживалась на каждом шагу. Едва лишь придя к власти, Гитлер объявил о новых выборах, однако недвусмысленно дал понять, что они, по сути, сведутся к вотуму доверия. В итоге этих выборов не поменялись бы ни состав кабинета министров, ни управление. (Даже принимая во внимание то, что публичные собрания, осуждающие новое государство, и соответствующие печатные сообщения были запрещены, а тысячи политических противников преследовались, в марте 1933 года нацисты получили только 43,9 процента голосов и не добились абсолютного большинства, на которое рассчитывали.) На следующий день после того, как 27 февраля подожгли Рейхстаг (почти наверняка поджог был делом рук Маринуса ван дер Люббе, убежденного коммунистического приверженца), начались повальные аресты «красных», и вступил в силу указ рейхсканцлера «О защите народа и государства», ограничивавший личные права и свободы граждан. Согласно положениям указа, политические узники могли подлежать бессрочному «предварительному заключению». В марте рейхстаг принял закон о ликвидации бедственного положения народа и государства, наделивший Гитлера абсолютной властью. По словам одного бойца штурмовых отрядов, члена нацистской организации, на улицах воцарился беспорядок: «Людей арестовывают на каждом шагу в обход официально предписанного порядка, все грозят друг другу или предварительным заключением, или Дахау… Всякие уличные метельщики чувствуют себя вправе решать вопросы, о которых и слыхом не слыхивали» ¹.

В те первые месяцы нового режима произвольный террор направлялся преимущественно на бывших политических противников нацизма. Так, Йозефа Фельдера, члена рейхстага от социал-демократической партии, схватили и выслали в незадолго до того созданный концентрационный лагерь Дахау, неподалеку от Мюнхена. Фельдера бросили в камеру и приковали к железному кольцу, а тюремщики-нацисты забрали соломенный матрац, лежавший на бетонном полу, сказав: «А зачем он тебе? Все равно выйдешь отсюда только вперед ногами». Этим жестокое обращение не закончилось: какой-то охранник принес веревку и показал Фельдеру, как управляться с ней на случай, если он захочет повеситься. Фельдер отказался: «У меня семья. Не пойду на такое. Вздерните меня сами!» Его освободили только спустя полтора года с лишним – после того, как обнаружился туберкулез.

Дальновидные политические противники нацистов либо бежали из Германии, либо попытались приспособиться к требованиям нового режима; лишь немногие решились оказывать сопротивление, подобно Алоису Пфаллеру. В 1934 году он попытался возродить бывшее коммунистическое молодежное объединение. Этот поступок был геройством, однако, направленный против беспощадного режима, считавшего коммунистов своими заклятыми врагами, заведомо был обречен на провал. Пфаллера предал двойной агент – женщина, работавшая одновременно на коммунистическую партию и на гестапо. Пфаллера схватили, доставили в полицейский участок и подвергли жестокому допросу: сломали переносицу и до потери сознания избили ремнями: «Когда я очнулся, избили вторично, пока я снова не упал в обморок, потом в третий и четвертый раз. Опять обморок, и только потом они угомонились – я так ничего и не сказал». После этого тактику допроса сменили. Один из них сидел за пишущей машинкой, чтобы протоколировать «признания» заключенного, в то время как остальные по очереди били Пфаллера по лицу всякий раз, как он отказывался говорить. Допрос стал еще более бесчеловечным, когда разъяренный полицейский вывихнул себе правую руку и взялся лупить левой. Он ударил Пфаллера по уху, отчего у того лопнула барабанная перепонка. «На меня будто волна обрушилась, – рассказывает Пфаллер. – Я словно оказался на морском дне, шум был просто невыносимым». Пфаллер исполнился решимости убить своего мучителя, хотя и знал, что этим обрекает себя самого на верную смерть. В молодости он изучал дзюдо, поэтому рассчитывал исхитриться и растопыренными пальцами вышибить полицейскому глаза. Но как только он собрался с духом, открылось кровотечение. Допрос остановили, Пфаллеру принесли ведро с тряпкой и приказали смыть с пола всю кровь. На ночь его снова отвели в камеру, а позднее перевезли в концентрационный лагерь. Он вышел на свободу только в 1945 году.

В эпоху соглашательства и предательства история Алоиса Пфаллера воодушевляет. Он – человек, которого пытали, требуя выдать товарищей, но который не сказал ничего: «Это – вопрос чести, – говорит он. – Я бы дал забить себя до смерти, но никогда не предал своих. Скорее умер бы страшной смертью».

Большинство немцев не сопротивлялись режиму. Многие пошли по стопам Манфреда Фрайхерра фон Шредера, сына гамбургского банкира, поддержавшего новый режим и присоединившегося к партии нацистов в 1933 году. Он считал себя идеалистом и верил, что в 1933 году начался новый, прекрасный для Германии исторический период: «Везде царил порядок, наступила полная ясность. Повсюду витал дух национального освобождения, нового начала». Как и большинство немцев, фон Шредер отлично знал, что социалисты и коммунисты томятся в концентрационных лагерях, но считал, что с точки зрения исторической это не так уж важно: «В истории Англии такого, разумеется, не встретишь со времен Кромвеля… Пожалуй, те времена можно сравнить скорее с Великой французской революцией. Едва ли французские дворяне были рады очутиться в Бастилии! Но все говорили: «Что ж, такова революция. Да, наш переворот прошел необычайно мирно, но его революционная суть от этого ничуть не поменялась». Концентрационные лагеря существовали и тогда, но в те времена о них говорили: “Помилуйте, еще англичане придумали это для пленных буров во время войны”». И действительно, хотя и не сбросить со счетов ужасы нацистских концентрационных лагерей, не забывайте о том, что лагеря 1933 года нельзя сравнивать с «лагерями смерти», в которых истребляли евреев, и которые появились позднее, уже во время войны. Те, кто попадал в Дахау в начале 1930-х годов, чаще всего выходили на свободу после года мучений или около того (Алоис Пфаллер – исключительный случай: политического противника, арестованного в 1934 году, продержали в концентрационном лагере целых одиннадцать лет).

После освобождения бывших заключенных принуждали подписывать соответствующие документы, согласно которым им надлежало молчать о пережитом, под угрозой немедленного возвращения в лагерь. Благодаря этому немцы, при желании, могли убедить себя в том, что концентрационные лагеря представляли собой «всего лишь» исправительные учреждения, цель которых была приучить противников нового режима к порядку. А поскольку террор касался преимущественно политических противников или евреев, большинство немцев просто глядели на то, что Геринг называл «сведением счетов» причем глядели невозмутимо, если не с удовольствием.

Шестого июля 1933 года Гитлер объявил, что хочет положить конец произволу и жестокости, творящимся на улицах. «Революция – это состояние преходящее», – заявил он, осознав, что штурмовики представляют угрозу порядку в новой Германии. Гитлера поддержало мощное объединение немцев, преданных ему всем сердцем, – армия. Кадровый военный, Иоганн Адольф граф фон Кильмансегг делится своими воспоминаниями по этому поводу: «Люди чуждались штурмовиков из-за того, как те себя вели, как выглядели, из-за всей их… сущности. Их ненавидело и большинство солдат». Фон Кильмансегг подтверждает: регулярная армия была убеждена, что Эрнст Рем, лидер нацистских бойцов штурмовых отрядов, планирует захватить власть над вооруженными силами Германии. Военные считали: он хочет сделать штурмовиков составной частью армии, а потом и стать верховным главнокомандующим. Это не было на руку ни армии, ни Гитлеру.

Фон Кильмансегг подчеркивает: очень важно различать поддержку нацистов как таковых и поддержку Гитлера лично. Он утверждает: нацистов «чурались» такие же кадровые военные, как он сам, но подобное отношение не распространялось на самого Гитлера. Учитывая, что Гитлер единолично представлял свою партию, оказавшую ему такое доверие, какого не удостоивался прежде ни один политический лидер, такое разграничение кажется нам бессмысленным. Его с глубочайшей уверенностью отрицал и сам Гитлер, заявляя: «Фюрер – это партия, а партия – это фюрер». Несмотря на это, грань, которую фон Кильмансегг проводит между Гитлером и нацистами, существовала и в умах некоторых офицеров того времени. Иными словами, кадровые военные, одобрявшие гитлеровские намерения перевооружиться, скрывали свое беспокойство по поводу зверств, чинившихся штурмовиками.

Вскоре и Гитлер понял, что штурмовиков самое время усмирить. Помимо того, что армия высказывала недовольство ими, фюрер и сам заметил неладное в поведении Рема. Рем заговорил о «второй революции», от которой штурмовики получили бы должное, все еще недополученное ими. Этого Гитлер допустить не мог. Генрих Гиммлер выбрал подходящий момент и пустил слух о том, что Рем планирует государственный переворот, – Гитлер принял его слова на веру. Гиммлер, эсэсовцы которого по-прежнему официально входили в число штурмовиков, отправил свои отряды против Рема 30 июня 1934 года – позднее это событие назвали «Ночью длинных ножей». Гитлер также воспользовался этим случаем, чтобы свести старые счеты с Грегором Штрассером, вышедшим из нацистской партии в 1932 году, и генералом фон Шлейхером, бывшим канцлером Германии; оба в ту ночь погибли. В целом было убито по меньшей мере восемьдесят пять человек.

Генерал фон Бломберг, министр обороны, настолько обрадовался этим вестям, что тут же поспешил выразить благодарность Гитлеру от лица всей армии. Уже через несколько недель (после смерти Гинденбурга 2 августа 1934 года) он лично привел вооруженные силы к присяге на верность Гитлеру. Все военные, кого нам удалось опросить, подчеркивали важность присяги в контексте происходящего; они поклялись на верность не государственному чиновнику, а личности, человеку как таковому – Адольфу Гитлеру. Карл Бем-Теттельбах принял присягу в 1934 году, будучи молодым офицером люфтваффе – военно-воздушных сил Германии. Для него, как и для многих других, присяга была священна; ее он пронес с собой до самого конца войны. Он и по сей день чувствует, что если бы нарушил ее тогда, то вполне мог бы «наложить на себя руки». Бем-Теттельбах почувствовал на себе значимость этой клятвы, когда в 1944 году попал в ставку Гитлера в Восточной Пруссии Вольфшанце («Волчье логово»), где стал свидетелем покушения на жизнь Гитлера, совершенного графом фон Штауффенбергом [6]6
  Заговор 20 июля («Заговор генералов») – заговор германского Сопротивления, прежде всего – военных вермахта, с целью убийства Гитлера, государственного переворота и свержения нацистского правительства. Кульминацией заговора стало неудачное покушение на жизнь Гитлера.


[Закрыть]. Самого Бема-Теттельбаха не приглашали принять участие в заговоре, однако если бы такое предложение последовало, он отказался бы, чтобы не нарушить присяги.