Текст книги "Взломщики — народ без претензий"

Автор книги: Лоуренс Блок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Замечательный!

– На улице немного ветрено, но небо чистое. Я хотела купить еще какую-нибудь булочку, но не знаю, что ты любишь на завтрак. Один кофе или...

– Один кофе. И ты купила отличный.

– Еще чашечку? Я сейчас налью.

– Спасибо.

– Ты как предпочитаешь, чтобы тебя звали – Бернард или Берни?

– Как угодно.

– Я буду звать тебя Берни, хорошо?

– Чаще всего меня так и зовут, – сказал я. – Господи Иисусе!..

– Все в порядке, Берни.

– Царь наш небесный...

– Все в порядке. – В уголках ее рта играла улыбка. Она перегнулась через стол и положила мягкую ладошку мне на руку. – Тебе не о чем беспокоиться.

– Совсем не о чем?

– Совсем. Я знаю: ты никого не убивал. У меня чутье на людей. Если бы я не была уверена, что ты не виноват, я не стала бы ронять цветок и вообще...

– Ты его сама уронила?

– Угу, только подставку. Ящик я в руки взяла, чтобы не сломать растение, а подставку ногой об стену – трах!

– Значит, ты с самого начала все знала?

– А как же! Твое имя во всех газетах. А на водительских правах и других документах в твоем бумажнике – тоже. Пока ты спал, я все твои карманы обшарила. Ну и здоров же ты дрыхнуть! Я таких сонь мало встречала.

– А не сонь – много? – Невероятно, но эта негодница покраснела.

– Нет, не так уж много... Ты меня сбил. На чем я остановилась?

– На моих карманах.

– Ну да. Я сразу тебя узнала. В утренней «Таймс» твое фото. Ты там не очень-то на себя похож. Они что, в самом деле стригут человека наголо, когда в тюрьму сажают?

– В самом деле. С тех пор, как Самсон разрушил храм. Не хотят рисковать.

– Но это же варварство!.. Так вот, как только я увидела тебя, сразу поняла, что это не ты убил Флэксфорда. Никакой ты не убийца. – Она нахмурилась. – Но ты, кажется, настоящий вор-взломщик, верно?

– Похоже, что так.

– Да, похоже. И ты действительно знаком с Родом?

– Не очень хорошо. Несколько раз вместе играли в покер.

– Но он не знает, чем ты занимаешься, правда? И как он дал тебе ключи?.. Ох, я совсем отупела! Тебе ведь ключи ни к чему. У тебя свои «ключи», видела я их у тебя в карманах. «Ключи» и другие принадлежности. Интересные инструменты, ими, наверное, все можно сделать. Послушай, разве для того, чтобы открыть дверь, не нужна эта... как ее... фомка?

– Нужна. Тому, кто грязно работает.

– Но ты, конечно, работаешь чисто, это сразу видно. Знаешь, во взломе есть что-то сексуальное – тебе не кажется? И как ты вообще начал этим заниматься? Хотя такой вопрос чаще мужчины задаю женщине. Господи, нам еще о стольком надо поговорить! Убеждена, что это будет поинтереснее, чем байка о Роджере Амитидже и поставке продуктов. Спорим, ты и в Южной Дакоте-то не был. Я права? Впрочем, должна сказать: лапшу на уши ты умеешь вешать. Еще кофейку, Берни?

– Давай неси, – вздохнул я.

Глава 6

К шести часам двадцати четырем минутам вечера телевизионщики Седьмого канала закончили рассказ о том, что в пяти прилегающих к Нью-Йорку штатах объявлен розыск Бернарда Роденбарра, обыкновенного вора-взломщика, выдававшего себя за джентльмена, а оказавшегося кровожадным киллером. Я положил куриную ножку на тарелку, встал и выключил «панасоник». Рут сидела на полу, скрестив ноги, и, не притрагиваясь к своей куриной ножке, громко возмущалась коварством Рэя Киршмана.

– До чего обнаглели люди! Выманить у человека с таким трудом заработанную тысячу и после этого говорить о нем гадости!

По словам Рэя выходило, что я хотел напасть на него с Лореном, притаившись в темном углу, и только благодаря их отваге и упорству ему удалось опознать меня во время этой заварушки.

– Я давно чувствовал, что Роденбарр способен на насильственные действия, – говорил он журналистам, и мне казалось, что его негодующий взгляд пронзает меня насквозь, а не рассчитан на телекамеры.

– Еще бы! – сказал я. – Я же его перед подчиненными на посмешище выставил.

– Как, по-твоему, он верит в то, что говорит?

– Что я убил Флэксфорда? Конечно, верит. Мы с тобой единственные люди на Земле, которые знают, что это не так.

– И еще настоящий убийца.

– Да, и настоящий убийца, – продолжал я. – Но он вряд ли захочет выступить свидетелем. Если я начну оправдываться, мне никто не поверит. Да и ты почти ничего не докажешь. В сущности, даже я не знаю, почему ты мне поверила.

– У тебя лицо честного человека.

– Может быть, – для вора-взломщика.

– Я людей насквозь вижу.

– Я так и понял.

– Что касается Дж. Фрэнсиса Флэксфорда...

– Да почиет он в мире!

– Аминь! Знаешь, я почему-то не доверяю людям, которые вместо своего имени ставят инициалы. Мне кажется, что они ведут двойную жизнь. Для себя они – одно, для других – другое. В этом есть что-то нехорошее.

– Ну, это ты хватила.

– Ты так думаешь? Не знаю, не знаю... Обратимся к криминальной хронике: Г. Гордон Лидди, Э. Говард Хант...

– А-а, братья-грабители!

– А у тебя есть второе имя, Берни?

– Граймс, – кивнул я. – Девичья фамилия матери.

– Ты бы стал называть себя Б. Граймс Роденбарр?

– Никогда так себя не называл. И не назову. Но если б и назвал, то это не означает, что я хочу что-то скрыть. Это означало бы, что у меня просто крыша поехала. Но, с другой стороны, многие просто не в восторге от своего основного имени, зато нравится второе, вот они и...

– Нет, гораздо честнее просто отказаться от второго имени. Так нет, они прикрывают его спереди хитроумным инициалом. И не спорь, пожалуйста. Мне нравится моя теория. – Рут показала мне язык. – Ни в жизнь не доверилась бы Дж. Фрэнсису Флэксфорду!

– Теперь уже можно довериться. Мертвые подлостей не делают.

– И мы ничего о нем, в сущности, не знаем. Только знаем, что его убили. Этого мало.

– Зато это главное, что надо знать. Если б этот сукин сын был жив, к чему о нем знать?

– Берни, так нехорошо говорить.

– Сам знаю, что нехорошо.

– Как там по латыни: De mortuis – и так далее?.. «О мертвых – либо хорошо, либо ничего». О мертвых! А о живых? Рут доглодала куриную косточку, собрала посуду и понесла на кухню. Я, не отрываясь, смотрел на ее аккуратную попу, а когда она нагнулась над мусорным ведром, у меня встал, помимо всего остального, комок в горле. Потом она выпрямилась, стала разливать кофе, а я заставил себя думать о Фрэнсисе Флэксфорде, чье полное имя начиналось с инициала Дж. и сейчас было заключено в траурную рамку.

Минувшей ночью мне пришла в голову шальная мысль: а что, если убитый не Флэксфорд? Что, если в том же квартале орудовал другой взломщик? Воспользовавшись намеченным отсутствием Флэксфорда, забрался в его квартиру, там его и прикончили до моего прихода.

Но кто его прикончил? Сам Флэксфорд?

Исключено.

Труп принадлежал Флэксфорду, сорокавосьмилетнему антрепренеру и продюсеру внебродвейских спектаклей, человеку света и бонвивану, время от времени опускающемуся до операций с недвижимостью. Он был когда-то женат, много лет назад развелся и жил в роскошной квартире на Восточной стороне. Кто-то раскроил ему череп пепельницей.

– Если бы ты захотел убить человека, то не стал бы пользоваться пепельницей, правда? – спросила Рут.

– Флэксфорду, видно, нравились тяжелые пепельницы. Я видел одну в гостиной. Огромная такая, из хрусталя. В газетах пишут, что орудием убийства послужила пепельница. Если она пара к той, что я видел, ею быка свалишь.

Я еще раз пробежал статью в «Посте» и постучал пальцем по портрету Флэксфорда.

– А он ничего – как, по-твоему?

– Не в моем вкусе.

– Привлекательный.

– Тебе виднее.

– Даже утонченный.

– Скажи еще – хитроумный и подловатый.

– Сама говорила: De mortuis...

– Фиг с ними, с римлянами. Как говорила моя бабушка, послушаем того, кто не может сказать о своем ближнем ничего хорошего. Меня вот что интересует: как он делал деньги. У тебя есть идеи, чем он жил?

– Вот пишут, что он был антрепренером.

– Это значит, что у него были деньги. Но как он их зарабатывал?

– Операции с недвижимостью.

– Когда есть деньги, можно и этим заняться. Как и ставить внебродвейские пьесы. Если дело налажено, недвижимость приносит деньги, но на пьесах он горел. На пьесах всегда горят. Это я к тому, что у него должен был быть постоянный источник дохода. И бьюсь об заклад, не вполне честный.

– Вероятно, ты права.

– А если права, почему они не пишут об этом?

– Потому что это всем до лампочки. Публику убедили, что убийство – просто стечение обстоятельств. Психованный взломщик случайно облюбовал квартиру Дж. Фрэнсиса, сам он случайно оказался в это время дома и попал тому под руку. Смерть – чистейший случай. Вот если бы на потерпевшем в момент убийства было бы надето женское белье, журналистская братия переворошила бы всю его биографию. Но он надел обыкновенный халат, купленный в магазине братьев Бруксов, а это уже банально.

– Где это говорится, что на нем был бруксовский халат?

– Да выдумал я это! Я не знаю, где он покупал себе шмотки. В «Таймс» говорится, что на нем был халат. «Пост» пишет о купальном халате.

– А у меня сложилось впечатление, что он был голый.

– Газеты не пишут, что голый. – Я постарался вспомнить, не брякнул ли что-нибудь Лорен, в каком виде был убитый. Нет, не помню. – Он будет голым в завтрашней «Дейли ньюс». Впрочем, какая разница?

– Никакой.

Мы сидели рядышком на диване. Рут сложила газету, положила ее рядом с собой.

– Хоть бы что-нибудь иметь для начала, – сказала она. – Мы пытаемся развязать узел, а концов-то не видно. Пока что мы имеем труп и мужчину, который втравил тебя в эту историю.

– Причем даже не знаем, кто он.

– Человек-груша с глазами-шоколадинками. Узкоплечий тип с неохватной талией, не смотрит в глаза.

– Он самый.

– И у тебя смутное ощущение, что ты видел его раньше.

– Не смутное, а вполне определенное. У него даже голос знакомый.

– Но ты с ним не встречался. Никогда?

– Никогда.

– Вот свинство! – Она сжала кулачки, постучала себе по коленкам. – Может, все-таки в тюрьме виделись?

– Не думаю. Это – логическое предположение, что в тюрьме. Недаром он знает, кто я. Но я уже перебирал свою биографию – и в тюрьме, и на воле, и нигде его не припомню. Может, просто встречал в метро или на улице. Что-нибудь в этом роде.

– Может быть. – Рут нахмурилась. – Он либо сам прикончил Флэксфорда, либо знает, кто это сделал. В любом случае он тебя подставил.

– Не думаю, чтобы он убил.

– Тогда он должен знать кто.

– Вероятно.

– Нам бы найти его. Ты даже имени его настоящего не знаешь. Хоть вымышленное-то он тебе сказал?

– Нет, не сказал. А зачем нам оно?

– Попытались бы выследить его в том баре, забыла, как называется.

– «Ящик Пандоры». Зачем нам его выслеживать?

– Пока не знаю... Ты мог бы сказать, что шкатулка у тебя.

– Какая шкатулка?

– Которую ты должен был... Ох, прости!

– Ее не существует в природе.

– Конечно, не существует. И не существовало. Шкатулка – это так, для отвода глаз. – Она наморщила лоб. – Но зачем он назначил тебе встречу в «Пандоре»?

– Не знаю. Уверен, что он и не собирался туда приходить.

– Тогда зачем назначать?

– Сам не пойму. Может, хотел натравить на меня полицию, хотя какой ему смысл? Может, он затеял этот спектакль с баром, чтобы все выглядело как можно натуральнее. – Я прикрыл глаза, стараясь представить себе человека-грушу. – И знаешь, что странно? Мне показалось, что он всю дорогу пытался произвести на меня впечатление. Показать, какой он блатной и все такое.

– Это он тебя запугивал, чтобы ты его не обманул.

– Зачем мне было его обманывать? Нет, он какой-то чудной. Притворялся, строил из себя блатного. Трепач и большой шутник – вот он кто! – Я усмехнулся: – Меня, во всяком случае, обвел вокруг пальца. Старинное бюро, синяя кожаная шкатулка, ни в коем случае не открывать. Вот я и лопухнулся.

– В тюрьме, говоришь, он тебе не попадался... А его вообще арестовывали, как ты думаешь?

– Наверное. Мы ведь как по минному полю ходим. Один неверный шаг – и хана! Я рассказывал, как меня последний раз взяли?

– Это когда звонок не работал?

– Ну да, когда я открыл дверь, а хозяева – дома. Мало того, хозяин попался с пистолетом и принципами. Я, естественно, предложил кончить дело полюбовно, вытащил бумажник с отступными. Куда там! Все равно что давать раввину взятку – сандвич с ветчиной. Взрыв благородного негодования и прочее, тем более что он оказался руководителем какой-то местной общественной организации. В результате мне не только за попытку ограбления, но и по целому букету обвинений срок припаяли.

– Бедный Берни!.. – проговорила она и положила ладошку на мою руку. Через мгновение наши пальцы сплелись, и взгляды встретились. Но мы тут же отвели глаза друг от друга, и каждый задумался о своем.

Мои мысли уже не в первый раз обратились к преступлению, которое я не совершал, и наказанию за него. Если я сдамся властям, мне, безусловно, разрешат ходатайствовать о применении статьи об убийстве при смягчающих обстоятельствах, а то и убийстве по неосторожности. При хорошем поведении меня могут освободить досрочно. Тогда я выйду на свободу через три-четыре года. Никогда не имел такого большого срока! Последняя моя отсидка была большая, полтора года. Если человек провел за решеткой полтора года, то выдержит и четыре. В любом случае надо держаться, не падать духом – день прошел, и слава Богу. Конечно, теперь я постарше, мне будет под сорок, когда я выйду на волю. Но знающие люди утверждают, что чем ты старше, тем легче отбывать срок: месяцы и годы летят незаметно.

Жизнь без женщин. Без гибких и прохладных рук. Без круглых, упругих поп. (Правда, бывают мужчины с круглыми, упругими попами, если вы любитель таких вещей. Но я к ним не отношусь.)

– Берни, что, если мне пойти в полицию?

– И выдать меня? Какой смысл? Вознаграждение не объявлено.

– О чем ты говоришь?! С какой стати мне выдавать тебя? Ты просто спятил!

– Есть немного. А зачем еще ходить в полицию?

– Я знаю, у них есть альбом с карточками преступников. Я могла бы сказать, что меня хотели ограбить, и попросила бы показать их мне.

– Зачем?

– Может быть, я узнала бы его.

– Как? Ты же его ни разу не видела!

– Ты так хорошо его описал, что мне кажется, будто видела.

– В таких альбомах только «будку» увидишь.

– Чего?

– Это когда лицо только спереди снимают. Профиль не показывают.

– А-а...

– Нет, в полицию идти – пустой номер.

– Пожалуй, ты прав, Берни.

Я перевернул ее руку, похлопал по ладошке. Она придвинулась ко мне. Мы просидели молча несколько минут. Я уже собирался обнять ее. Но не успел я шевельнуть рукой, как она поднялась с места.

– Надо же что-то делать! – сказала она. – Мужчина, который втравил тебя в эту историю... Если бы мы хотя бы имя его знали. Уже кое-что.

– Или знали бы, кому понадобилось прикончить Флэксфорда. У того, кто его убил, должна была быть веская причина. Но мы не знаем ни убийцу, ни его мотивов.

– Да, но полиция...

– В глазах полиции убийца – я. Даже следствия не будет. Закроют дело. Бернард Роденбарр виновен, и точка. Им остается только взять меня. Процедура отработана до совершенства. Не исключено, что в мире есть только один человек, у которого были основания рассчитаться с Флэксфордом, но об этом никто никогда не узнает, так как данное дело, где фигурирую я, уже закончено, пронумеровано, перевязано ленточкой и сдано в архив.

– Думаю, мне стоит сходить в библиотеку. Просмотреть микрофильм указателя по «Нью-Йорк таймс». Может быть, о нем когда-нибудь писали.

Я покачал головой:

– Если бы в биографии Флэксфорда было что-нибудь пикантное, журналисты давно бы раскопали. И в некрологе было бы упоминание.

– И все-таки можно найти какую-нибудь зацепку. Попытка не пытка.

– Что верно, то верно.

Рут прошлась взад-вперед по комнате, потом еще раз и еще, всем своим видом напоминая разъяренную львицу в клетке.

– Не могу я сидеть сложа руки! – воскликнула она. – От этого с ума можно сойти.

– Тебе вряд ли понравилось бы в тюрьме.

– Господи! И как только люди выдерживают!

– День прошел, и слава Богу. Так и выдерживают, – сказал я. – Конечно, сейчас нам стоило бы куда-нибудь закатиться, но...

– Никаких «закатиться»! Нечего тебе рисковать. – Она взяла первую попавшуюся газету и стала листать. – Может быть, по телеку что-нибудь интересное. – Оказалось, что по одному из каналов только что начался гангстерский боевик производства «Братьев Уорнер». В нем собрали целое созвездие актеров – Робинсона, Лорри, Грин-стрит и кучу других старых знаменитостей, чьи имена я никогда не мог запомнить, но чьи лица врезались мне в память. Мы уселись на диване и просмотрели весь фильм. Я притянул ее к себе, а во время рекламных пауз мы даже обнялись несколько раз.

Когда последний злодей получил по заслугам и пошли заключительные титры, она сказала:

– Вот видишь, плохие люди всегда в конце концов проигрывают. Так что нечего волноваться.

– Жизнь, – напыщенно сказал я, – не кино. Тем более второсортное.

– Да, но она и не нескончаемый эпос, как у де Милля, сэр. Рано или поздно все образуется.

– Будем надеяться.

Потом начали передавать одиннадцатичасовые новости, и мы терпеливо ждали, когда диктор дойдет до интересующего нас происшествия. Однако никакой дополнительной информации об убийстве Флэксфорда не было. Готовившие выпуск ограничились пересказом того, что было показано и рассказано несколько часов назад. А когда репортер начал говорить о том, как где-то на Хантс-пойнт полиция накрыла шайку торговцев наркотиками, Рут встала и выключила телевизор.

– Я, пожалуй, пойду, – сказала она.

– Куда?

– Домой.

– И где ты живешь?

– На Бэнк-стрит. Это недалеко отсюда.

– Не хочешь остаться? Может, еще что-нибудь стоящее по ящику покажут.

– Честно говоря, я устала. Рано встала сегодня.

– Могла бы... гм... и здесь поспать, – неуверенно настаивал я. – Места хватит.

– Не стоит, Берни.

– Как ты пойдешь одна? Не хочется отпускать тебя в такую поздноту.

– Еще двенадцати нет. А этот район – один из самых спокойных.

– С тобой хорошо.

Она улыбнулась:

– Правда, мне сегодня нужно домой. Принять душ, переодеться... М-м...

– И что еще?

– Кошек еще надо накормить. Бедняги, наверно, умирают с голода.

– Неужели сами не могут открыть банку с едой?

– Что ты! Они у меня ужасно избалованные, Эстер и Мордехай. Они абиссинской породы.

– Почему же у них имена еврейские?

– А как бы ты их назвал? Хайле и Селассие?

– Тоже верно.

Я проводил ее до дверей. Уже взявшись за ручку, она обернулась, и мы поцеловались. Это было здорово! Мне не хотелось, чтобы она уходила, да и она, вздохнув, прильнула ко мне. Я отпустил ее. Она открыла дверь.

– До завтра, Берни, – сказала. И ушла.

Глава 7

Пассажиров в метро было мало, раз-два – и обчелся. Я спустился к платформам на углу Четырнадцатой улицы и Восьмой авеню и сел в поезд, идущий к Верхнему Манхэттену. Помимо меня, в вагоне оказался только один пассажир, и это радовало. Огорчало, что этим пассажиром был детина из транспортной полиции с огромным револьвером в кобуре. Он уставился на меня, потому что больше было не на кого. Я знал, что он силится сообразить, почему ему знакома моя физиономия. В любую минуту на него могло сойти просветление, и тогда он кинется действовать.

Этого не случилось. На Таймс-сквер в вагон вошли еще пассажиры: две медсестры, окончившие дежурство, и доходяга из наркоманов. Внимание полицейского переключилось на него, а на Пятьдесят девятой он и вовсе сошел. На следующей остановке, где Семьдесят вторая упирается в Западную улицу Центрального парка, сошел и я. Поднявшись по лестнице, я выбрался на свежий, предрассветный воздух.

Всего часа полтора назад я преспокойно сидел в квартире Рода. Глаза были устремлены в телеэкран, а руки обнимали женские плечи. Но как только Рут ушла, мне стало не по себе. Я слонялся по комнате, не находя себе места, и нервничал все больше. Около полуночи залез под душ. После него перспектива снова надевать несвежее белье была невыносима, и я принялся рыскать по ящикам и полкам платяного шкафа. То ли Род потащил весь свой гардероб в турне, то ли вообще не хотел становиться заложником вещей, но добыча оказалась более чем скромной. Я нашел относительно приличную сорочку, которая мне не понравилась, и пару голубых безразмерных носков. Вот, пожалуй, и все. И тут я наткнулся на парик. Волосы на нем были светло-русые, довольно длинные, но не хипповые. Я надел его, посмотрел на себя в зеркало и поразился перемене. Одно меня смущало: парик был чересчур броский. Но этот недостаток был устранен, когда я обнаружил на полке полотняную кепку.

С кепкой парик меньше бросался в глаза. Близкий знакомый, разумеется, меня узнает, рассудил я, но незнакомец заметит только соломенные волосы под полотняной кепкой.

«Совсем офонарел», – сказал я себе и, скинув парик, уселся перед теликом. Через несколько минут зазвонил телефон. Я насчитал двадцать два звонка, прежде чем аппарат смолк. Звонившему либо надоело, либо ему ответила информационная служба. Днем телефон тоже периодически подавал голос. Один раз Рут чуть было не взяла трубку, но звонков не перевалило за полдюжины.

Без четверти час я напялил парик, кепку и выскочил на улицу.

Я ехал на метро потому, что таксист наверняка завел бы беседу, а мне не хотелось ни с кем разговаривать. Может быть, в глубине души я, кроме того, опасался, что попаду к тому же малому, который возил меня вчера ночью. Однако теперь, когда мне предстояло пройти пешком несколько кварталов от станции подземки до моего дома, я пожалел, что так поступил. Несмотря на поздний (или ранний?) час, на Семьдесят второй толкалось довольно много народа. Вдобавок улица была ярко освещена. Я жил здесь уже несколько лет, и мне стали попадаться знакомые лица. Я не знал этих людей, не знал, как их зовут, но не раз видел их в этих кварталах. Логика подсказывала, что им тоже приходилось меня встречать, и сейчас они могли узнать мою физиономию. Я постарался принять несвойственную мне осанку и переменил походку. Возможно, это и помогло. Никто не обратил на меня никакого внимания.

Я остановился в тени навеса на углу. Наискосок через улицу был мой дом. Подняв голову, я отыскал на шестнадцатом этаже свои окна, выходящие на юг. Моя квартира, часть пространства, принадлежащая только мне.

Видит Бог, это немного – две небольшие комнаты и кухня, каменная коробка в суперсовременном сооружении, за которую драли втридорога. Вид, открывающийся из окон, – единственное, что грело душу. Но при всем при том это был мой дом, черт побери, и мне было там хорошо.

Все это теперь в прошлом. Если я и выберусь из этой переделки (ума не приложу, как это может произойти!), то жить здесь я не смогу. Все будут знать, кто он на самом деле, этот приятный молодой мужчина из 16-Г. Грабитель, взломщик – неужели не слышали? Уголовник.

Я думал о мужчинах, которым кивал в лифте, о женщинах, с которыми обменивался любезностями в прачечной, о привратниках и коридорных, о главном смотрителе и слесаре. В квартире напротив меня жила старая леди миссис Хеш, единственный человек, кого я знал, не скажу, правда, близко. Она не выпускала сигарету изо рта, и у нее всегда можно было одолжить стирального порошка. Мы были добрыми соседями с этими людьми, и мне это нравилось.

Возвращение в этот дом мне заказано. Бернард Роденбарр – уголовный преступник. Придется перебраться в другое место, придумывать себе имя, чтобы снять новую квартиру. Боже, вору-профессионалу и без того непросто живется, а тут еще бремя славы, от которой никакого житья нет.

Что, если подняться к себе? Ночной швейцар – крепкий старик по имени Фриц был на месте. Нет, париком и кепкой его не проведешь. Может быть, пара долларов умерит его служебное рвение, а может быть, и не умерит. Риск явно перевешивает возможную выгоду. Кроме парадного, был еще боковой вход с лестничным маршем, ведущим в подвал. Дверь там всегда заперта. Отпиралась она изнутри, смотритель открывал подсобный вход, когда привозили какой-нибудь груз. Но войти в здание через него вы не могли.

Это вы не могли, а я мог! Из подвала легко вызвать лифт и, минуя вестибюль, подняться прямо на шестнадцатый этаж. Тем же путем легко выбраться из здания, прихватив с собой чемодан с одеждой и отложенный неприкосновенный запас – пять тысяч долларов. Если меня схватят или если я сам сдамся, мне понадобятся деньги на адвоката. Лучше иметь их при себе, чем оставлять в квартире, куда меня вообще теперь не пустят.

Я нащупал в кармане кольцо с ключами и отмычками и вышел из укрытия. Едва я пересек улицу, как к моему дому подкатила легковая машина. Обычный, ничем не примечательный седан новой модели. Но водитель затормозил как раз у пожарного гидранта. Такое пренебрежение правилами сразу же навело на мысль: власти!

Из машины вылезли двое. В облике незнакомцев ничто не говорило об их причастности к органам правосудия. Оба были в костюмах и при галстуках, однако так одевается множество простых граждан, а не только детективы. Я, естественно, не стал переходить авеню Западная сторона. Те двое что-то там показали Фрицу, а я бочком-бочком от проезжей части, к кирпичному особняку, под прикрытие высокого крыльца. Сейчас кто угодно принял бы меня за уличного грабителя со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я постоял под лестницей еще пару минут. Вдруг мне ужасно захотелось еще раз глянуть на свои окна. Пришлось возвратиться на исходную позицию – на угол, наискосок от моего дома. Отсчитав шестнадцатый этаж, я отыскал глазами квартиру "Г". В квартире горел свет. Прошло долгих пятнадцать минут, а свет еще горел! Я сдуру почесал голову; парик натурально сбился, пришлось поправлять его вместе с кепкой.

Что эти подлецы делают в моей квартире? И долго они еще будут там шуровать?

Долго, решил я, да еще шум поднимут, им ведь нечего скрываться. После них идти в квартиру опасно: соседи будут прислушиваться к малейшему шороху. Хрен с ней, с моей затеей!

Я шел жилыми кварталами, шел наугад, держась подальше от фонарей и стараясь сообразить, что делать дальше. Ноги сами привели меня к «Ящику Пандоры». Не доходя полквартала, я нашел не слишком заметное местечко и стал оттуда наблюдать за входом, пока не онемели ноги, и я не почувствовал, как жутко пересохло в горле. Не знаю, сколько я проторчал там, но за это время с десяток посетителей вошло в заведение и столько же вышло. Человека-груши среди них не было.

Возможно, он живет где-нибудь по соседству, потому мне и показалось, будто я знаю его. Возможно, я несколько раз видел его на улице, и его лицо и фигура запечатлелись в памяти, помимо моей воли. Возможно, он назвал «Пандору» потому, что это его любимая забегаловка, или потому, что она первой пришла ему в голову, а сам он вообще не собирался сюда являться.

Возможно, в эту самую минуту он здесь, внутри.

Честно говоря, я ни на секунду этого не допускал, но меня измучила жажда, и я был готов ухватиться за любую соломинку, в данном случае – за бокал пива. Вероятность того, что он здесь, была смехотворно мала, но она позволила мне убедить себя заглянуть внутрь. Моего знакомца я, разумеется, не увидел, зато пиво было хорошее.

Я не стал засиживаться в «Пандоре», но когда вышел, мне пришлось пережить несколько неприятных минут. Втемяшилось в голову, что за мной следят. Я шел вниз по Бродвею, а в двадцати – тридцати метрах от меня двигался человек, который вышел из бара сразу после меня. На Шестидесятой я свернул направо, и он свернул направо. Это не подняло мне настроения.

Я пересек улицу и потопал дальше, по направлению к Гудзону. Он остановился на другой стороне Шестидесятой – невысокий малый в темных брюках и поплиновой ветровке, из-под которой виднелась светлая рубашка. Лица его в сумерках я не разобрал, а останавливаться и разглядывать было глупо.

Перед самой авеню Колумба он перешел на мою сторону улицы. На авеню Колумба, которая в этом месте вливается в Девятую авеню, я повернул налево, к центру. Он тоже свернул за угол и последовал за мной. Я лихорадочно соображал, что делать. Можно перейти на рысь и оторваться от незнакомца, можно незаметно заскочить в подъезд и оттуда навалиться на него сзади, можно продолжать идти как ни в чем не бывало и посмотреть, что он будет делать дальше.

Я выбрал последнее. Через квартал незнакомец нырнул в какую-то дыру и пропал. Еще один бедолага, ищущий, где бы выпить.

Я дошел до Площади Колумба, спустился в подземку и поехал домой. Правда, этот дом не мой дом, но все равно. На этот раз я без труда разыскал Бетьюн-стрит. Она была там же, где и пару часов назад. Входная дверь поддалась сразу же, как будто я открыл ее ключом. Пробежка по невысоким лестничным маршам, и вот я уже на четвертом этаже, в квартире Рода. Возни с замками не было, поскольку я их по причине отсутствия ключей не запирал, а захлопнул дверь только на пружинный английский замок. Отодвинуть язычок у такого замка с помощью тонкой пластинки, честное слово, проще, чем вставлять и поворачивать ключ.

Я заперся на все три замка и пошел спать. Я был доволен, хотя вылазка была безрезультатной и я несколько раз без толку рисковал собой. Доволен, что помотался по городу, а не отсиживался, точно затравленный заяц, в своей норе. Что действовал как свободный человек, отвечающий за себя.

Это было приятно.