Текст книги "Сентиментальное путешествие по Франции и Италии"

Автор книги: Лоренс Стерн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

МЕРТВЫЙ ОСЕЛ
НАНПОН

– А это, – сказал он, складывая хлебные корки в свою котомку, – это составило бы твою долю, если бы ты был жив и мог ее разделить со мной. – По тону, каким это было сказано, я подумал, что он обращается к своему ребенку; но он обращался к своему ослу, тому самому ослу, труп которого мы видели на дороге и который был причиной злоключения Ла Флера. Человек, по-видимому, очень горевал по нем, и это вдруг напомнило мне оплакивание Санчо своего осла,[55]55
  Оплакивание Санчо своего осла… – См. «Дон Кихот», ч. I, глава XXIII.


[Закрыть] но в тоне голоса незнакомца звучало больше искренности и естественности.

Горевавший сидел на каменной скамье у дверей, а рядом с ним лежали вьючное седло и уздечка осла, которые он время от времени приподнимал – потом клал на землю – смотрел на них – и качал головой. Потом он снова вынул из котомки хлебную корку, как будто собираясь ее съесть, – подержал некоторое время в руке – положил на удила ослиной уздечки – задумчиво поглядел на устроенное им маленькое сооружение – и тяжко вздохнул.

Трогательная простота его горя привлекла к нему, пока закладывали лошадей, множество народа, в том числе и Ла Флера; так как я остался в карете, то мог все слышать и видеть через головы собравшихся.

– Он сказал, что недавно прибыл из Испании, куда ездил из отдаленного конца Франконии, и проделал вот уж какой конец обратного пути, когда пал его осел. Всем, по-видимому, хотелось узнать, что могло побудить такого старого и бедного человека пуститься в такое далекое путешествие.

– Небу угодно было, – сказал он, – благословить его тремя сыновьями – молодцами, каких больше не сыскать во всей Германии; но когда двух старших в одну неделю унесла оспа, а младший свалился от этой же болезни, он испугался, что лишатся всех своих детей, и дал обет, если небо не возьмет от него последнего, в благодарность совершить паломничество в Сант-Яго, в Испанию.

Дойдя до этого места, объятый горем рассказчик остановился, чтобы заплатить дань природе, – он горько заплакал.

– Небо, – сказал он, – приняло его условия, и он отправился из своей хижины с этим бедным созданием, которое терпеливо делило тягости его путешествия – всю дорогу ело с ним его хлеб и было ему как бы другом.

Все собравшиеся слушали бедняка с участием, – Ла Флер предложил ему денег. – Горевавший сказал, что он в них не нуждается – дело не в цене осла, – а в его утрате. Осел, – сказал он, – без всякого сомнения, его любил, – и тут он рассказал слушателям длинную историю о постигшем его и осла при переходе через Пиренеи несчастье, которое на три дня их разлучило; в течение этого времени осел искал его так же усердно, как сам он искал осла, и оба они почти не прикасались ни к еде, ни к питью, пока не встретились друг с другом.

– После потери этого животного у тебя есть, мой друг, по крайней мере, одно утешение; я уверен, что ты был для него милосердным хозяином. – Увы, – сказал горевавший, – я тоже так думал, пока он был жив, – но теперь, когда он мертв, я думаю иначе. – Боюсь, мой вес вместе с грузом моих горестей оказались для него непосильными – они сократили дни бедного создания, и, боюсь, ответственность за это падает на меня. – Позор для нашего общества! – сказал я про себя. – Если бы мы любили друг друга, как этот бедняк любил своего осла, – это бы кое-что значило, —

КУЧЕР
НАНПОН

Печаль, в которую поверг меня рассказ бедняка, требовала к себе бережного отношения; между тем кучер не обратил на нее никакого внимания, пустившись вскачь по pave.[56]56
  Булыжной мостовой (франц.).


[Закрыть]

Изнывающий от жажды путник в самой песчаной Аравийской пустыне не мог бы так томиться по чашке холодной воды, как томилась душа моя по чинным и спокойным движениям, и я составил бы высокое мнение о моем кучере, если бы тот тихонько повез меня, так сказать, задумчивым шагом. – Но едва только удрученный горем странник кончил свои жалобы, как парень безжалостно стегнул каждую из своих лошадей и с грохотом помчался как тысяча чертей.

Я во всю мочь закричал ему, прося, ради бога, ехать медленнее, – но чем громче я кричал, тем немилосерднее он гнал. – Черт его побери вместе с его гонкой, – сказал я, – он будет терзать мои нервы, пока не доведет меня до белого каления, а потом поедет медленнее, чтобы дать мне досыта насладиться яростью моего гнева.

Кучер бесподобно справился с этой задачей: к тому времени, когда мы доехали до подошвы крутой горы в полулье от Нанпона, – я был зол уже не только на него – но и на себя за то, что отдался этому порыву злобы.

Теперь состояние мое требовало совсем другого обращения: хорошая встряска от быстрой езды принесла бы мне существенную пользу.

– Ну-ка, живее – живее, голубчик! – сказал я.

Кучер показал на гору – тогда я попробовал мысленно вернуться к повести о бедном немце и его осле – но нить оборвалась – и для меня было так же невозможно восстановить ее, как для кучера пустить лошадей рысью —

– К черту всю эту музыку! – сказал я. – Я сижу здесь с самым искренним намерением, каким когда-либо одушевлен был смертный, обратить зло в добро, а все идет наперекор этому благому намерению.

Против всех зол есть, по крайней мере, одно успокоительное средство, предлагаемое нам природой; я с благодарностью принял его из ее рук и уснул; первое разбудившее меня слово было: Амьен.

– Господи! – воскликнул я, протирая глаза, – да ведь это тот самый город, куда должна приехать бедная моя дама.

АМЬЕН

Едва произнес я эти слова, как почтовая карета графа де Л***, с его сестрой в ней, быстро прокатила мимо: дама успела только кивнуть мне – она меня узнала, – однако кивнуть особенным образом, как бы показывая, что наши отношения она не считает поконченными. Доброта ее взгляда не была обманчивой: я еще не поужинал, как в мою комнату вошел слуга ее брата с запиской, где она говорила, что берет на себя смелость снабдить меня письмом, которое я должен лично вручить мадам Р*** в первое утро, когда мне в Париже нечего будет делать. К этому было добавлено сожаление (но в силу какого penchant,[57]57
  Побуждения (франц.).


[Закрыть] она не пояснила) по поводу того, что обстоятельства ей помешали рассказать мне свою историю, но она продолжает считать себя в долгу передо мной; и если моя дорога когда-нибудь будет проходить через Брюссель и я к тому времени еще не позабуду имени мадам де Л***, то мадам де Л*** будет рада заплатить мне свой долг.

– Итак, – сказал я, – я встречусь с тобой, прелестная душа, в Брюсселе – мне стоит только вернуться из Италии через Германию и Голландию и направиться домой через Фландрию – всего десять лишних перегонов; но хотя бы и десять тысяч! Какой душеспасительной отрадой увенчается мое путешествие, приобщившись печальным перипетиям грустной повести, рассказанной мне такой страдалицей! Видеть ее плачущей! Даже если я не в состоянии осушить источник ее слез, какое все-таки утонченное удовольствие доставит мне вытирать их на щеках лучшей и красивейшей из женщин, когда я молча буду сидеть возле нее всю ночь с платком в руке.

В чувстве этом не заключалось ничего дурного, а все-таки я сейчас же упрекнул в нем мое сердце в самых горьких и резких выражениях.

Как я уже говорил читателю, одной из благодатных особенностей моей жизни является то, что почти каждую минуту я в кого-нибудь несчастливо влюблен; и когда последнее пламя мое погашено было вихрем ревности, налетевшим на меня при внезапном повороте дороги, я вновь зажег его месяца три тому назад от чистого огня Элизы – поклявшись, что оно будет гореть у меня в течение всего путешествия. – К чему таить? Я поклялся ей в вечной верности – она получила право на все мое сердце – делить свои чувства значило бы ослаблять их – выставлять их напоказ значило бы ими рисковать, а где есть риск, там возможна и потеря. – Что же ответишь ты тогда, Йорик, сердцу, столь преисполненному доверия и надежд – столь доброму, столь нежному и безупречному?

– Я не поеду в Брюссель! – воскликнул я, обрывая свои рассуждения, – но мое воображение разыгралось – я вспомнил ее взоры в ту решительную минуту нашего расставания, когда ни один из нас не нашел силы сказать «прощай»! Я взглянул на портрет, который она повесила мне на шею на черной ленточке, – и покраснел, когда увидел его, – я отдал бы целый мир, чтобы его поцеловать, но мне стало стыдно. – Неужто этот нежный цветок, – сказал я, сжимая его в руках, – будет подломлен под самый корень, – и подломлен, Йорик, тобой, обещавшим укрыть его на своей груди?

– Вечный источник счастья, – сказал я, становясь на колени, – будь моим свидетелем, – и все чистые духи, тебя вкушающие, будьте и вы моими свидетелями, что я не поеду в Брюссель, если не будет вместе со мной Элизы, хотя бы дорога эта вела меня на небо.

В состоянии исступления сердце, вопреки рассудку, всегда скажет много лишнего.

ПИСЬМО
АМЬЕН

Счастье не улыбалось Ла Флеру; с рыцарскими подвигами ему не повезло – и со времени поступления на службу ко мне, то есть в течение почти целых суток, ему не представилось ни одного случая проявить свое усердие. Бедняга сгорал от нетерпения, и потому с жадностью ухватился за явившегося с письмом слугу графа де Л***, который давал ему такой случай; чтобы оказать честь своему хозяину, он отвел слугу в заднюю комнату гостиницы и угостил стаканом-двумя лучшего пикардийского вина; в свою очередь, слуга графа де Л***, чтобы не остаться перед Ла Флером в долгу по части учтивости, привел его в дом графа. Обходительность Ла Флера (один его взгляд служил ему рекомендательным письмом) вскоре расположила к нему всю прислугу на кухне; а так как француз никогда не отказывается блеснуть своими талантами, в чем бы они ни заключались, то не прошло и пяти минут, как Ла Флер вытащил свою флейту и, с первой же ноты пустившись в пляс, увлек за собой fille de chambre, maitre d'hotel,[58]58
  Горничную, дворецкого (франц.).


[Закрыть] повара, судомойку и всех домочадцев, собак и кошек, со старой обезьяной в придачу: я думаю, что со времени всемирного потопа не бывало на свете такой веселой кухни.

Мадам де Л***, проходя из комнат брата к себе, услышала это шумное веселье и позвонила своей fille de chambre спросить, в чем дело; узнав, что это слуга английского джентльмена так распотешил своей флейтой весь дом, она велела позвать его к себе.

Бедняга никак не мог явиться с пустыми руками, и потому, поднимаясь по лестнице, он запасся тысячей комплиментов мадам де Л*** от своего господина – присоединил к ним длинный список апокрифических расспросов о здоровье мадам де Л*** – сказал ей, что мосье, господин его, au desespoir,[59]59
  В отчаянии (франц.).


[Закрыть] не зная, отдохнула ли она после утомительного путешествия, – и, в довершение всего, что мосье получил письмо, которое мадам соблаговолила. – И он соблаговолил, – сказала мадам де Л***, перебивая Ла Флера, – прислать мне ответ.

Мадам де Л*** сказала это таким не допускающим сомнений тоном, что у Ла Флера не хватило духу обмануть ее ожидание – он трепетал за мою честь – а возможно, был не совсем спокоен и за свою, поскольку служил у человека, способного сплоховать en egards vis-a-vis d'une femme.[60]60
  По части почтения к женщине (франц.).


[Закрыть] Поэтому, когда мадам де Л*** спросила Ла Флера, принес ли он письмо, – О qu'oui, – отвечал Ла Флер, после чего, положив шляпу на пол, ухватил левой рукой за клапан своего правого кармана и правой стал шарить в нем, отыскивая письмо, потом наоборот – Diable! – потом обшарил все карманы один за другим, не забыв и карманчика для часов в штанах – Peste! – потом Ла Флер опорожнил все карманы на пол – вытащил грязный галстук – носовой платок – гребенку – плетку – ночной колпак – потом заглянул внутрь своей шляпы – Quelle etourderie.[61]61
  Какая рассеянность (франц.).


[Закрыть] Он оставил письмо на столе в гостинице – он сбегает за ним и через три минуты его доставит.

Я только что поужинал, когда вошел Ла Флер и представил отчет о своем приключении; он безыскусственно рассказал мне все, как было, и только прибавил, что если мосье (par hazard)[62]62
  Случайно (франц.).


[Закрыть] забыл ответить мадам на ее письмо, то счастливое стечение обстоятельств дает ему возможность исправить этот faux pas,[63]63
  Промах (франц.).


[Закрыть] – если же нет, то пусть все остается, как было.

Признаться, я был не вполне уверен насчет требований этикета: следовало мне писать даме или не следовало; но если бы я написал – сам дьявол не мог бы рассердиться: ведь это было только горячее усердие исполненного благих намерений существа, которое пеклось о моей чести; и если бы даже Ла Флер совершил оплошность или своим поступком привел меня в замешательство – сердце его было безупречно – меня же ничто не обязывало писать – а самое главное – он совсем непохож был на человека, совершившего оплошность.

– Все это превосходно, Ла Флер, – сказал я. – Этого было достаточно. Ла Флер, как молния, вылетел из комнаты и вернулся с пером, чернилами и бумагой в руке; подойдя к столу, он разложил все это передо мной с таким сияющим видом, что я не мог не взять в руку перо.

Я начинал и снова начинал; хотя мне нечего было сказать и выразить это можно было в шести строчках, я перепробовал шесть различных начал и всеми ими остался недоволен.

Словом, я был не расположен писать.

Ла Флер снова вышел и принес немного воды в стакане, чтобы разбавить мои чернила, потом отправился за песком и сургучом. – Ничто не помогало: я писал, перечеркивал, рвал, жег и писал снова. – Le Diable l'emporte![64]64
  Черт его побери! (франц.).


[Закрыть] – проворчал я, – я не в состоянии написать это письмо, – и, сказав это, в отчаянии бросил перо.

Как только я это сделал, Ла Флер с почтительнейшим видом подошел к столу и, принеся тысячу извинений за смелость, которую он берет на себя, сказал, что у него в кармане есть письмо, написанное барабанщиком его полка жене капрала, которое, по его мнению, подойдет к данному случаю.

Меня заинтересовала затея бедняги. – Пожалуйста, – сказал я, – покажи.

Ла Флер мигом вытащил засаленную записную книжечку, всю набитую записочками и billets-doux,[65]65
  Любовными письмами (франц.).


[Закрыть] в печальном состоянии, положил ее на стол, распустил шнурок, которым все это было перевязано, и быстро переглядел бумажки, пока не нашел нужного письма. – La voila![66]66
  Вот оно! (франц.).


[Закрыть] – радостно проговорил он, хлопая в ладоши, после чего развернул письмо и положил передо мной, а сам отступил на три шага от стола, пока я его читал.

ПИСЬМО

Madame,

Je suis penetre de la douleur la plus vive, et reduit en meme temps au desespoir par ce retour imprevu du Corporal, qui rend notre entrevue de ce soir la chose du monde la plus impossible.

Mais vive la joie! et toute la mienne sera de penser a vous.

L'amour n'est rien sans sentiment.

Et le sentiment est encore moins sans amour.

On dit qu'on ne doit jamais se desesperer.

On dit aussi que Monsieur le Corporal monte la garde Mercredi: alors ce sera mon tour.

Chacun a son tour.

En attendant – Vive l'amour! et vive la bagatelle!

Je suis. Madame,

Avec toutes les sentiments les plus respectueux et les plus tendres tout a vous,

Jacques Roque *.

* Мадам, я исполнен живейшей скорби и в то же время приведен в отчаяние неожиданным возвращением капрала, которое исключает всякую возможность нашего свидания сегодня вечером.

Но да здравствует радость! И вся моя радость будет – думать о вас.

Любовь без чувства – ничто.

А чувство без любви еще меньше, чем ничто.

Говорят, что никогда не надо отчаиваться.

Говорят также, что господин капрал в среду вступает в караул: тогда наступит мой черед.

Каждому свой черед.

А до тех пор – Да здравствует любовь и да здравствуют интрижки!

Остаюсь, мадам, с самыми почтительными и самыми нежными чувствами, весь ваш

Жак Рок (франц.).

Стоило только заменить капрала графом – да умолчать о вступлении в караул в среду – и письмо получалось довольно сносное. И вот, чтобы доставить удовольствие бедному парню, трепетавшему за мою и свою честь, а также за честь своего письма, – я осторожно снял с него сливки и, взбив их по своему вкусу, запечатал написанное и отослал с Ла Флером мадам де Л*** – а на следующее утро мы продолжали нашу поездку в Париж.

ПАРИЖ

Если человек способен блеснуть красивым выездом и поднять кругом суматоху посредством полудюжины лакеев и двух поваров, – это отлично действует в таком месте, как Париж, – он может вкатить в любую улицу этого города.

Но бедному монарху, у которого нет кавалерии и вся пехота которого насчитывает только одного человека, лучше всего оставить поле битвы и проявить свои способности в кабинете министров, если только он в силах подняться к ним – я говорю: подняться к ним, – ибо не может быть и речи о величественном нисхождении к ним со словами: «Me voici, mes enfants!» – я здесь – что бы ни думали на этот счет иные.

Признаться, первые мои ощущения, когда я остался совершенно один в отведенной мне комнате гостиницы, оказались далеко не столь обнадеживающими, как я воображал. Я чинно подошел в запыленном черном кафтане к окну и, поглядев в него, увидел, как все, от мала до велика, в желтом; синем и зеленом несутся на кольцо[67]67
  Несутся на кольцо… – Намек на воинское упражнение, заключающееся в том, чтобы на полном скаку лошади снять копьем или пикой подвешенное кольцо.


[Закрыть] наслаждения. – Старики с поломанным оружием и в шлемах, лишенных забрала, – молодежь в блестящих доспехах, сверкающих, как золото, и разубранных всеми яркими перьями Востока, – все – все бросаются на него с копьями наперевес, как некогда зачарованные рыцари на турнирах бросались за славой и любовью. —

– Увы, бедный Йорик! – воскликнул я, – что тебе здесь делать? При первом же натиске всей этой сверкающей сутолоки ты обратишься в атом – ищи – ищи какой-нибудь извилистый переулок с рогаткой на конце его, по которому не проезжала ни одна повозка и который ни разу не озарялся светом факела – там можешь ты утешить душу свою сладким разговором с какой-нибудь гризеткой о жене цирюльника и проникнуть в их общество! —

– Провались я, если я это сделаю! – сказал я, доставая письмо, которое должен был передать мадам де Р*** – Я явлюсь с визитом к этой даме, вот что я сделаю прежде всего. – И, кликнув Ла Флера, я распорядился, чтобы он немедленно отыскал мне цирюльника – а затем почистил мой кафтан.

ПАРИК
ПАРИЖ

Вошедший цирюльник наотрез отказался что-нибудь сделать с моим париком: это было или выше, или ниже его искусства. Мне ничего не оставалось, как взять готовый парик по его рекомендации.

– Но я боюсь, мой друг, – сказал я, – этот локон не будет держаться. – Можете погрузить его в океан, – возразил он, – Все равно он будет держаться —

Какие крупные масштабы прилагаются к каждому предмету в этом городе! – подумал я. – При самом крайнем напряжении мыслей английский парикмахер не мог бы придумать ничего больше, чем «окунуть его в ведро с водой». – Какая разница! Точно время рядом с вечностью.

Признаться, я терпеть не могу трезвых представлений, как не терплю и порождающих их убогих мыслей, и меня обыкновенно так поражают великие произведения природы, что если бы на то пошло, я никогда бы не брал для сравнения предметов меньших, чем, скажем, горы. Все, что можно возразить в данном случае против французской выспренности, сводится к тому, что величия тут больше в словах, чем на деле. Несомненно, океан наполняет ум возвышенными мыслями; однако Париж настолько удален от моря, что трудно было предположить, будто я отправлюсь за сто миль на почтовых проверять слова парижского цирюльника на опыте, – произнося их, он ничего не думал —

Ведро воды, поставленное рядом с океанскими пучинами, конечно, образует в речи довольно жалкую фигуру – но, надо сказать, оно обладает одним преимуществом – оно находится в соседней комнате, и прочность буклей можно в одну минуту проверить в нем без больших хлопот.

По честной правде и более беспристрастном исследовании дела, французское выражение обещает больше, чем исполняет.

Мне кажется, я способен усмотреть четкие отличительные признаки национальных характеров скорее в подобных нелепых minutiae,[68]68
  Мелочах (лат.).


[Закрыть] чем в самых важных государственных делах, когда великие люди всех национальностей говорят и ведут себя до такой степени одинаково, что я не дал бы девятипенсовика за выбор между ними.

Я так долго находился в руках цирюльника, что было слишком поздно думать о визите с письмом к мадам Р*** в этот же вечер; но когда человек с головы до ног принарядился для выхода, от его размышлений мало проку; вот почему, записав название Hotel de Modene,[69]69
  Hotel de Modene – гостиница Модена действительно существовала тогда в Париже, в Сен-Жерменском предместье, улица Жакоб, э 14.


[Закрыть] где я остановился, я вышел на улицу без определенной цели. – Пораздумаю об этом, – сказал я, – дорогой.

ПУЛЬС
ПАРИЖ

Хвала вам, милые маленькие обыденные услуги, ибо вы облегчаете дорогу жизни! Подобно грации и красоте, с первого же взгляда зарождающих расположение к любви, вы открываете двери в ее царство и впускаете туда чужеземца.

– Пожалуйста, мадам, – сказал я, – будьте добры указать, где мне повернуть, чтобы пройти к Opera comique,[70]70
  Комическая опера (франц.).


[Закрыть] – С большим удовольствием, мосье, – отвечала она, откладывая свою работу.

По пути я заглянул в десяток лавок, высматривая лицо, которого не потревожило бы мое нескромное обращение; наконец лицо этой женщины мне приглянулось, и я вошел.

Она вязала кружевные рукавчики, сидя на низенькой скамеечке в глубине лавки, против двери —

– Tres volontiers – с большим удовольствием, – сказала она, складывая свою работу на стоявший рядом стул и поднимаясь с низенькой скамеечки, на которой она сидела, таким проворным движением и с таким приветливым взглядом, что, издержи я у нее пятьдесят луидоров, я все-таки сказал бы: «Эта женщина восхитительна!»

– Вам надо повернуть, мосье, – сказала она, подходя со мной к дверям лавки и показывая переулок внизу, по которому я должен был пойти, – вам надо повернуть сперва налево – mais prenez garde[71]71
  Но будьте внимательны (франц.).


[Закрыть] – там два переулка; так, будьте добры, поверните во второй – затем спуститесь немного вниз, и вы увидите церковь, а когда ее минуете, потрудитесь сразу повернуть направо, и эта улица приведет вас к Pont Neuf,[72]72
  Новый мост (франц.).


[Закрыть] который вам надо будет перейти – а там каждый с удовольствием вам покажет. —

Она трижды повторила свои указания – с тем же благодушным терпением в третий раз, что и в первый, – и если тон и манеры имеют некоторое значение, – а они его, несомненно, имеют и лишены только для глухих к ним сердец, – то она, по-видимому, была искренне озабочена тем, чтобы я не заблудился.

Не хочу думать, что красота этой женщины (хотя, по-моему, она была прелестнейшей гризеткой, которую я когда-либо видел) повлияла на впечатление, оставленное во мне ее любезностью; помню только, что, говоря, как много я ей обязан, я смотрел ей слишком прямо в глаза – и что я поблагодарил ее столько же раз, сколько раз она повторила свои указания.

Не отошел я и десяти шагов от лавки, как обнаружил, что забыл до последнего слова все сказанное ею, – вот почему, оглянувшись и увидя, что она все еще стоит на пороге, как бы желая убедиться, правильной ли дорогой я пошел, – я вернулся к ней, чтобы спросить, надо ли мне повернуть сперва направо или сперва налево – так как я совершенно забыл. – Возможно ли! – сказала она, смеясь. – Очень даже возможно, отвечал я, – когда мужчина больше думает о женщине, чем о ее добром совете.

Так как это была сущая правда – то она приняла ее, как принимает должное каждая женщина, с легким реверансом.

– Attendez![73]73
  Подождите! (франц.).


[Закрыть] – сказала она, положив руку мне на плечо, чтобы удержать меня, а в это время подозвала мальчика из задней комнаты и велела ему приготовить сверток перчаток. – Я как раз собираюсь, – сказала она, – послать его с пакетом в тот квартал; и если вы будете так любезны зайти, все мигом будет готово, и он проводит вас до места. – Я вошел с ней в лавку и взял оставленный ею на стуле рукавчик, как бы с намерением освободить место и сесть; когда же она опустилась на свою низенькую скамейку, я немедленно занял место рядом с ней.

– Через минуту он будет готов, мосье, – сказала она. – Как бы мне хотелось, – отвечал я, – сказать вам в эту минуту что-нибудь очень приятное за все ваши милые услуги. Случайную услугу способен оказать каждый, но когда одна услуга следует за другой, это уже свидетельствует о теплоте сердца; и бесспорно, – добавил я, – если кровь, вытекающая из сердца, та же самая, что достигает конечностей (тут я коснулся ее запястья), то я уверен, что у вас лучший пульс, какой когда-либо бывал у женщины. – Пощупайте, – сказала она, протягивая руку. Я отложил шляпу и взял ее одной рукой за пальцы, а два пальца другой руки положил ей на артерию —

– Вот славно было бы, дорогой Евгений,[74]74
  Евгений – этим именем Стерн называет своего друга Джона Холла-Стивенсона.


[Закрыть] если бы ты прошел мимо и увидел, как я, разнежившись, сижу в черном кафтане и считаю один за другим удары пульса с таким благоговейным вниманием, точно подстерегаю критический отлив или прилив ее лихорадки! – Как бы ты посмеялся и поиронизировал над моей новой профессией! – А тебе было бы над чем посмеяться и над чем поиронизировать. – Поверь, дорогой Евгений, – сказал бы я тебе, – «на свете есть занятия похуже, чем щупать пульс у женщины». – Но пульс гризетки! – ответил бы ты, – да еще в открытой лавке! Ах, Йорик —

– Тем лучше! Ведь если мои намерения открыты, Евгений, мне все равно, хотя бы целый мир смотрел, как я это делаю.