Текст книги "КОНСТАНС, или Одинокие Пути"

Автор книги: Лоренс Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Черт меня побери, если понимаю я, – угрюмо проговорил старик.

– Конечно же, понимаете.

Констанс казалось, что наконец-то она отделена от мира, с которым воевала, боролась их с Аффадом наука – от мира безответных привязанностей, легковесных приключений, объятий без озарений! Аффад совсем по-другому обнимал ее, и его объятия действовали на нее, как капля горячего оливкового масла, упавшая на щеку спящего Эроса. Наверно, она излечилась от вечной мечты всех женщин – стать неотделимой от чьего-то счастья – от этой гноящейся болячки самоуважения, застарелой дизентерии человеческого нарциссизма… Или на это нельзя надеяться?

– Я иду домой, – вдруг заявила Констанс. – Не могу работать, да и мне надо еще к столькому привыкнуть, что…

– Понимаю, – смиренно произнес доктор Шварц, – Идите.

Констанс показалось, что она не выдержит, если немедленно не увидит Аффада, поэтому она покинула клинику и сломя голову побежала к нему – но нашла лишь пустую комнату, неубранную постель, рядом с которой, чувствуя изумление, презрение и одновременно тревогу за его здоровье, обнаружила маленькую трубку, предназначенную для курения гашиша. И ею, к тому же, недавно пользовались! Аффад вошел, когда Констанс нюхала трубку, словно насторожившаяся кошка. Она спрятала ее за спину, когда они обнялись. Потом она протянула трубку Аффаду со словами.

– Ты не говорил, что куришь.

– А должен был? В конце концов, я египтянин и, да, я курю.

Однако потом Аффад прибавил, что курит редко и понемногу.

– Это имеет значение? – спросил он.

– Только потому, что касается тебя.

– Это безвредно. Но ритуал есть ритуал.

Констанс вздохнула с облегчением. Она отправилась в кухню, чтобы заварить чай, Аффад же стал внимательно осматривать книжные полки в поисках чего-то, что могло бы его заинтересовать.

– Ох, уж это ваше мошенничество под видом науки! – воскликнул он, когда ему на глаза попалась серия книг в синих переплетах, психоаналитическая серия. – Она ничего не дает.

– Откуда тебе знать?

Он сел, аккуратно держа в руках чашку, чтобы не расплескать чай.

– Ну, слушай. У меня были очень богатые родители, и они заботились о моем воспитании, возили меня по всей Европе, чтобы я изучал чужие языки и чувствовал себя свободно в любом обществе и в любых обстоятельствах. Но я был застенчивым ребенком и, поскольку рос в тепличных условиях, развивался медленно. Мне было трудно общаться с другими детьми. Больше всего мне нравилось запираться в своей комнате и предаваться изучению таких таинственных наук, как алхимия и математика, – лучше места, чем Египет, для этого не придумаешь, там всё тайна. Я был единственным ребенком, и когда умерли мои родители, почувствовал себя очень одиноко, запертый в своей большой квартире в Александрии, в компании нескольких друзей. Изучение гностицизма свело меня с немногочисленной группой людей, ищущих знаний, среди которых был принц Хассад, и с тех пор я, так сказать, прилепился к нему. Ни у кого, кроме этих людей, – а они принадлежали ко всем слоям общества – я не бывал. Через некоторое время совершенно случайно очаровательная и пылкая молодая женщина вошла в мою жизнь и совершенно пленила меня. Наш брак длился семь лет, однако наш ребенок, как мы выяснили, был слабоумным, это был шок – мы расстались. Моя жена поселилась отшельницей в коптском монастыре в Натруне. Ее немолодая мать взяла на себя заботы о мальчике: она жила в Женеве, поэтому я регулярно приезжал сюда посмотреть на него и рассказать ей о египетских новостях. После случившегося я все это время жил один, не желая больше заводить близкие отношения, понемногу привык к такому образу жизни, а потом полюбил одиночество. Пару раз у меня были случайные встречи с женщинами, но я не шел дальше эфемерной близости – однажды с усталой актрисой кабаре, в другой раз со случайной прохожей. Но они были исключением, и лишь из-за одиночества – насколько мне помнится, три встречи за все годы. Так что я безнадежно отвык от совместной жизни, и ты можешь, ни в чем себя не виня, прогнать меня, если считаешь, что я слишком многого требую. В таком состоянии я встретил тебя и был очарован, не знаю уж почему, – ведь я знал красавиц и умниц получше тебя. Итак, я набрался храбрости и с не свойственной мне дерзостью сделал ставку на опыт, который – естественно, я был неправ – казался мне единственно возможным, если я не хотел умереть от сплина и скуки во время бессмысленной войны! И он зевнул самым неприличным образом.

– Никогда еще мне не приходилось слышать такого по-мужски эгоистичного признания в любви! – проговорила Констанс с удивлением, но сердце ее при этом затрепетало от восторга, ибо бессовестный эгоист сопровождал свое признание искупительными ласками. И вот они уже лежали рядом и сбрасывали туфли.

– Разве тебе не нравятся всезнающие мужчины, которые слишком уверены в себе? Говорят, с ними очень спокойно. Когда я впервые увидел тебя, смутное предчувствие подсказало мне, что ты простишь мне любую глупость.

– И напрасно, – сказала Констанс, окутанная паутиной сна, которую он плел каждым своим размеренным вздохом.

Силы небесные, подумала она, скоро они опять будут любить друг друга, и это было немного печально, потому что неизбежно. А еще за усыпляющей шутливостью его речей – опровергаемых нежным, но решительным ритмом его ласк – она чувствовала в глубине его естества тревожную вибрацию, неуверенность в себе, которая заставляла его делать подобные выпады – так он зондировал мир, проверял, нет ли в нем враждебности. Или ему просто было трудно отказаться от холостяцких привычек, и общество женщины, даже любимой женщины, он воспринимал как угрозу своему покою?

– Нет, ничего такого, – сказал он, будто в ответ на все эти пробегавшие в ее голове мысли, – я совсем не то имел в виду, ну разве что со временем… Для меня было главным, чтобы ты не покинула этот мир; у меня появилось такое чувство, что в Авиньоне тебя потянет на самоубийство, как твою сестру – и при первой же возможности я должен был вытащить тебя обратно в Женеву, где мог бы быть рядом. Вот почему я попросил Смиргела хорошенько за тобой приглядывать. Он отвечал за тебя своей головой!

Констанс удивилась.

– Так вот почему он преследовал меня своими заботами. А я-то думала…

– Бедняга! Он исполнял свой долг. Один раз я даже сам приезжал в Авиньон – велико было искушение заехать к тебе. Не знаю, как удержался, но все-таки удержался. Я знал твою жизнь там чуть ли не по минутам. Такой вот героизм!

Констанс вдруг пожалела, что он не приехал к ней, но, возможно, там и тогда, в той жизни, ничего не случилось бы. Тогда не Аффад занимал ее, она даже не смогла бы вспомнить его, каким он был в реальности; мысли о нем лишь изредка мелькали в ее голове, как тени.

– Какую роль во всем этом играла Ливия?

– Никакую, – сонно ответил он. – Совсем никакую. Смиргел любил ее, вот и все. Знаешь, он был в Провансе, когда вы все отдыхали в Ту-Герц, работал в городской галерее, реставрировал средневековую живопись. И с Ливией встретился там. Это он познакомил ее с нацистской философией. И в Германию она отправилась, чтобы быть с ним – он тогда занимался художественной критикой в Гамбурге.

– Они жили вместе, в общепринятом смысле?

– Не знаю. Никогда его не спрашивал. Они встретились в Авиньоне, где он тогда жил. Из-за него она стала членом партии, а потом поменяла гражданство. Сначала он использовал ее, заставлял следить за Галеном, а потом взял и влюбился.

Все это было ужасно, и Констанс вдруг почувствовала неведомую ей прежде жалость к мертвой сестре. Молчание затягивалось, и Констанс испугалась, что они сейчас заснут, прежде чем заговорят о чем-то еще, поэтому она произнесла первое, что пришло ей в голову: или, может быть, она уже думала об этом, кто знает? Как бы то ни было, она сказала:

– Ты женишься на мне?

Это произвело желанный эффект – он до того не ожидал ничего подобного, что даже открыл глаза.

– Ты сказала «может быть» или не сказала? – осторожно спросил он и поцеловал ее в щеку, после чего услыхал ясный ответ:

– Я спросила «ты женишься?».

– Конечно, нет, – мгновенно отреагировал он. – Во всяком случае, официально – нет. Почему ты вдруг об этом подумала?

– И не думала думать, – довольным голосом произнесла она. – Мне просто захотелось тебя помучить, вот и все.

– Имей в виду, что в некоторых неопределенных и пока немыслимых обстоятельствах я бы женился, я бы мог, я был бы обязан. Но, конечно же, я не женюсь.

– Отлично сказано.

– Ты поняла, о чем я?

– Естественно. Ну а представь, что я действительно забеременею?

– Зачем мне представлять, если ты не беременна?

– Казуист и развратник!

– Констанс, ты как католическая церковь. Это самое настоящее мошенничество. «Ты сделаешь, не сделаешь ли ты, не сможешь ли ты, ты должен, почему бы тебе?…» – с отвращением произнес он. – Катехизис, с которым борется правоверный гностик.[190]190
  Гностицизм – название ряда религиозно-философских систем, возникших на Ближнем Востоке в эпоху поздней античности и раннего средневековья. Гностическое учение отвергает иудео-христианские и неоплатонические принципы, согласно которым мир был создан благой разумной первопричиной для венца творения – человека. (Прим. ред.)


[Закрыть] Конечно же, я не женюсь!

– Отлично. И прощай!

– Прощай, – повторил он спокойно (до чего же страшно это прозвучало для ее слуха) и вновь закрыл глаза. – Брак может уже умереть, не подавать признаков жизни, а настоящей близости еще и в помине не было. Во всяком случае, так происходит на Западе. Он нуждается в новой психологии – скорее, в очень старой – чтобы торжественно встретить грядущий закон. О боже! Звучит ужасно схематично, словно режешь по заранее нанесенной пунктиром линии. Но ведь мы с тобой не можем жить так, как все живут. Мир близится к концу быстрее из-за расточительности и беспорядочности в любви. Я хочу начать с тобой новую эру.

– По правде говоря, – отозвалась Констанс, – мне наплевать на теоретические рассуждения. Я просто хочу, чтобы ты любил меня, вот и все.

Однако она говорила неправду, и оба это знали.

Их привязанность друг к другу теперь была привязанностью сексуальных партнеров, что предполагало более глубокую ответственность и новые проблемы – именно из-за иных, абсолютно свободных отношений. Однако их это будто бы не коснулось – все, что он говорил, убеждало ее в этом. И все же в целом система его рассуждений до сих пор была полна загадок – возможно, даже была абсурдна, кто тут может точно определить? Констанс же, что бы там ни было, все еще была заложницей логиков, опирающихся на причинно-следственные связи, и потому не могла избавиться от скептицизма. Аффад казался ей слишком самоуверенным – интеллектуально – плохая черта для мужчины, особенно для восточного мужчины. Она лежала рядом и смотрела, как он мирно спит, чуть отвернувшись. Интересно, а что это за тоненькая ниточка у него на шее? Обычно на таких носят крестик или святой талисман, на котором выгравировано имя. Наверно, как настоящий средиземноморец, он тоже носил ее от сглаза – но тогда где синяя бусинка? Рядом с кроватью лежали маникюрные ножницы, которыми он чистил трубку, прежде чем положить в нее порцию гашиша. Сама не понимая, зачем делает это, Констанс взяла ножницы и примерилась ими к нитке, словно собираясь разрезать ее. Как раз в это мгновение он открыл глаза и сразу все понял. На его лице появилось выражение ужаса и мольбы, и он прошептал:

– Ради бога!

Довольная произведенным эффектом Констанс убрала ножницы со словами:

– Так я и знала! Это от сглаза!

– Нельзя отвернуться ни на миг! Ты ведь собиралась перерезать нить моей жизни, разве не так? Да еще как бы между прочим! А если бы я взял и умер? Что бы ты делала?

Констанс не понимала, шутил он или нет.

– Объясни же, – попросила она. – Что значит эта нитка?

Неторопливо поглаживая нитку пальцами, Аффад сонно сказал, что это знак его принадлежности к маленькой группе орфиков,[191]191
  Орфики – последователи древнегреческого религиозного движения, возникшего в VI в. до н. э. в результате реформы культа Диониса.


[Закрыть] о которой он уже не раз говорил; это пуповина, соединяющая его с миром мертвых, который они пытались постичь.

– Нитка эта из льна, что растет на берегах Нила. В этом мы последователи индусов. Она знак йога, его умеренности и духовного целомудрия. Тамплиеры носили такую нить на поясе – и идиоты-инквизиторы приняли ее за тайный сексуальный символ, знак гомосексуальной любви. Идиоты! Как раз совсем наоборот – сизигия[192]192
  Соединение (от греч.: сопряжение); обозначение для соединения и оппозиции Солнца и Луны: (т. е. полнолуния и новолуния).


[Закрыть] любви мужчины и женщины.

– Ты бы умер, если бы я перерезала ее?

– Постарался бы наказать тебя! Но должен с сожалением заметить, что это совсем другое – моя судьба, сотканная мойрами, греческими богинями судьбы, моя пуповина, которая соединяет меня с ритмами земной йоги. Нет, я бы не умер, но я бы очень расстроился.

– Извини. Я не подумала.

В ту ночь она спросила своего любовника:

– Ты знал, что так будет?

Он поглядел на нее, медленно кивнул головой, но ничего не сказал, потом закрыл глаза и как будто всерьез задумался о ее вопросе.

– Это правда?

Констанс положила ладонь ему на грудь и почувствовала, как она поднимается и опускается – архаичный кислородный насос, поставляющий пищу его мозгу и энергию чреслам – для любовных ласк.

– Но это совсем не любовь, – громко произнесла Констанс, словно подтверждая мысль, осенившую ее.

Их отношения выросли в нечто такое, что было похоже на череду маленьких сюрпризов, а их ласки были как шаги по камням в направлении… в направлении чего?

– На самом деле, в нашем случае, к счастью, нам выпала прежняя, истинная любовь, прототип, а не современный вариант, или, скажем так, мы получили проект, для которого нам не хватает мудрости. Сегодняшняя любовь суть обесцененная валюта, скудное вложение не восстановленных в правах банкротов, которым нечего предложить, кроме небогатой спермы, банальной агрессивной похоти, худосочной наследственности. Сперма без кислорода, с малоподвижными сперматозоидами, которым никогда не выиграть «большой шлем» в этой игре. Все это, Констанс, пространство нелюбви, и нас оно не касается.

– Ну, а мы? – едва слышно и едва дыша, спросила Констанс. – Сейчас мы как будто неразделимы. Времени прошло совсем немного, а я очень изменилась.

– Это лишь начало – поэтому я никак не мог решиться. Мне не хочется уходить, хотя вскоре мне придется уйти.

Вот так, медленно, их любовь делала шаг за шагом.

И все-таки в душе Констанс оставалась настороже, потому что время от времени он становился рассеянным, и она замечала выражение величайшей печали у него на лице; он мог стоять и смотреть на озеро, или завязывать перед зеркалом галстук, как вдруг она появлялась – тень великого страдания… требовалось усилие, чтобы ее отогнать. И потом его сменяло выражение восторженного изумления, с каким он всегда смотрел на Констанс, разговаривал с ней. Констанс пугали эти неожиданные перемены настроения, и однажды, проснувшись (он стоял возле балкона, с отчаянием глядя на озеро), она крикнула:

– Что на тебя находит, что вдруг становится между нами? Ты должен сказать. У тебя другая женщина?

Он засмеялся и, подойдя к кровати, сел в изножий.

– Ты права, надо рассказать, потому что, в конечном счете, это касается нас обоих – ибо нацелено и на нас. Только это до того фантастично, что нелегко поверить, нечто совсем новое и неожиданное. Констанс, я был в Канаде и видел ее – они называют ее «игрушкой». Я имею в виду бомбу, совсем новую бомбу.

Аффад долго молчал, не сводя взгляда с рисунка на ковре.

Он посетил мастерскую Гефеста, так сказать кузницу, где хозяйничает огонь и где огромные атомные гранаты рычали и дрожали, словно собирались рожать, из перемычек вырывались кипяток и пар, наполняя воздух теплой едкой сыростью; снаружи валил сплошной снег, совсем как в суровой России, падал в каменоломню, где, похожие на длинную гусеницу, замерли соединенные вместе вагонетки. Его мысленно передернуло, когда он вспомнил дрожащие, истекающие потом гранаты с новой начинкой, таящие бациллы неслыханно жестокой лихорадки.

– Мне надо было сообщить об этом маленькой группке александрийских исследователей, к которой я принадлежу и которой иногда управляю. Не буду утомлять тебя всем этим. Но то, что я видел… дорогая моя, это уже происходит… нынешняя война уже вчерашний день, анахронизм, как битва при Гастингсе.[193]193
  В 1066 г. войска Вильгельма, герцога Нормандии, высадились в Гастингсе и разгромили войска англосаксонского короля Гарольда II.


[Закрыть] Мы воюем луками со стрелами. Я имею в виду в сравнении с тем, что уже появилось на свет, с «игрушкой».

– Я что-то такое слышала об этом от пациента, от венского математика.

– Это уже не поддается определению «война», не вписывается в ее рамки. Эта штука направлена на наш костный мозг, на костный мозг планеты, на которой мы живем. Она приведет к бесплодию или к генетической деформации – мы будем рождаться без голов или без ног, как иллюстрации к предположениям Эмпедокла.[194]194
  Эмпедокл (495–435 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, считал, что среди живых существ могут возникать случайные образования, но сохраняются лишь целесообразные.


[Закрыть] Констанс, природа потеряла к нам всякий интерес, отныне мы сироты! И до чего же логично то, что еврей нажал на курок, приводя в действие механизм этого убийственного экстракта из чистого вещества, – вот вам ужасная месть семитского ума, нас ждет Фаустово разоблачение. Из-за этого изобретения война становится незначительным событием, и уже абсолютно не важно, кто выиграет ее и кто проиграет. Это похоже на спектакль в театре теней, потому что обе стороны осиротели одним махом. – Аффад так дрожал, что Констанс пришлось взять его ладони в свои сильные руки, чтобы этим жестом успокоить его. – И не только это, – заговорил он вновь чуть менее тревожно, – как будто и этого недостаточно. Женщина скомпрометирована, в ней мы убиваем нашу сиделку и музу, нашу землю.

Они долго сидели неподвижно, словно позируя фотографу. Она положила голову ему на плечо, а он обнимал ее за плечи.

– Вот видишь, что делается, пока мы тут целуемся, – прошептал он наконец, гладя внимательное и прекрасное лицо. – Как только человек начинает чувствовать не сердцем, а разумом, исходить из причин, Месье тут как тут!

– Месье? Какой Месье?

– Мы слишком серьезны, – вдруг резко произнес Аффад, стряхивая с себя невыносимый груз этого отвратительного видения и в то же время почувствовав облегчение, потому что он все рассказал ей, высказал вслух. Наконец-то нашелся человек, которому он мог все рассказать.

Одеваясь, Констанс задумчиво проговорила:

– Но должен существовать какой-то способ обретения счастья. Наш долг найти его!

Как это по-женски, подумал он.

– В данной ситуации его не существует, – сказал Аффад.

Некоторые его мысли казались Констанс необыкновенно интересными, но были и попросту глупые.

– Как это по-мужски, – проговорила она, – просто это выше твоего понимания, вот и все, тебя пугает современная полиандрия.[195]195
  Полиандрия (греч.) – многомужество.


[Закрыть] Но, милый, женщина всегда была свободной, хотя не всегда позволяла себе заявить об этом открыто. Разве плохо обрести эту возможность? Теперь она может и это – воплотить в реальность вечную мечту стать бесплатной проституткой – из чистой благотворительности, так сказать, публичной благодетельницей. Она стала собирательницей – семь мужчин для одной женщины как раз то, что надо. Я сделала этот вывод на основании того, что мне рассказывали мои пациентки. Крестьянская математика!

– Не срабатывает. Если бы это было правильно, то сработало бы!

– Знаю. Но почему бы и нет?

– Потому что женщина тотчас почувствует бедную сперму, ведь на сей момент она атакующая сторона. Еще считай страх и недостаточную эрекцию. Ejaculatio praecox![196]196
  Преждевременное семяизвержение (лат.).


[Закрыть] Несчастная маленькая вагина все равно что вечно голодный зверек. Она кормится спермой, которая омывает стенки со слизистыми оболочками, пропитывает и плоть и душу. По дыханию можно понять, каков запах спермы. Вагина начинает умирать от истощения, меняться от голода; сотня мужчин с такой спермой не может накормить ее. В гностическом смысле спермы, бедной кислородом, недостаточно; в ней не хватает нужных веществ, в ней мало кислорода и плодов размышлений.

– Продолжай, – попросила Констанс, так как ее заинтересовал новый для нее, необычный взгляд на сексуальную близость, на ее экономическую сторону.

Однако ему вдруг захотелось обернуть все в шутку, словно он на мгновение засомневался в ее доверии к его теориям.

– Стенки у зверька, – тем не менее продолжал он с улыбкой, – чаще всего прекраснее, чем рот их владелицы, они издают мурлыканье, если сперма насыщена нужными веществами, – скажем так, богатая: это похоже на жужжание улья, гул небольшой динамо-машины или кошачье мяуканье. Любовники в душе радуются возможности произвести на свет здоровое дитя с хорошими мозгами и сильной сексуальной потенцией. Но если сперма обеднена, то и несчастный зверек сохнет и вянет; сперма без духовной оси не может удовлетворить разум и чувства женщины. Чем больше она вкладывает сил, тем униженней себя ощущает. Она голодает на генетическом уровне, ее мысли становятся жалкими, вымученными, от радости жизни не остается и следа. А потом наступает последняя стадия. – Он изменил тон и предостерегающе поднял палец. – Знаешь, какая? Нимфомания/ – проговорил он со всей возможной уверенностью, а Констанс хлопнула в ладоши, услышав это откровение. – Женщины зацарапывают себя до смерти, а мужчины выясняют, что им не так-то легко довести себя до оргазма, даже молодые мужчины. У них редеют волосы. Они идут в политику…

– Или к психоаналитику. Мне удалось восстановить волосы двум усталым мужчинам, и мне приходилось слышать о способе избавления от импотенции. Но тебе-то об этом наверняка известно. Где ты поднабрался знаний психологии?

– Всюду понемножку. Я отправился к женщине, которая не могла устоять перед моей честностью – и влюбилась в меня.

– И?

– И!

Он взял ее руку и приложил ладонью к своей щеке.

– Твоя жизнь полна опасностей, потому что в твоей науке пока еще нет ничего точного. Она сошла с ума, и ее посадили под замок: она пишет мне длинные-длинные письма, в которых осуждает себя за то, что полюбила меня. А ведь между нами ничего не было – она все придумала!

– Любовь! Она создана зеркалами!

– Правильно. Но мне все равно. Я отдаю тебе себя! Я готов инвестировать! Я тебя люблю!

– Докажи.

Аффад покачал головой.

– Мы изгоняем смерть из нашей близости, а ведь это краеугольный камень мировой культуры.

– Ты как будто не здесь и не в настоящем.

– Не здесь и вне моды, точнее сказать.

– Слишком всё быстро, – сказала Констанс. – Ты много знаешь и многое понимаешь, а я слишком скоро начала использовать тебя. Я воображала, что наши отношения будут развиваться медленно, будут полны сомнений, разных нюансов, глупой наивности. Мне хотелось строить их не спеша, шаг за шагом, как кораблик в бутылке.

– Я думал, ты слишком красива, чтобы оказаться по-настоящему умной.

– Ты не против того, что я фрейдистка и врач? Меня до смерти пугало, что это может стать между нами – что я знаю слишком много и недостаточно женственна для тебя, что я не сумею зацепить тебя своими коготками, однако оказалось очень просто скатиться с горы, en pente douce.[197]197
  По пологому склону (фр.).


[Закрыть] Я даже забыла, как надо пользоваться тормозами.

– Это знак нашего интеллектуального убожества, которое психология с ее немногочисленными физическими категориями и заложенными в ней позитивистскими предубежденьями и тенденциозностью обязана объявить освобождающимся и обогащающимся, что она и делает; она доказывает, что душа серьезно поражена анкилозом из-за строгости наших moeurs.[198]198
  Нравы (фр.).


[Закрыть] Настоящий источник невроза таится в вере в абстрактное эго; чем быстрее ты лечишь их современной метафизикой, которую придумали иудео-христиане, тем больше «я» становятся больными «я». Даю слово Профессора!

– О господи, ты еще и против Фрейда.

– Нет. Я уважаю его, я даже уважаю чистоту его неколебимой веры в научное мышление. Его открытие было таким же важным, как открытие микроскопа или бензинового двигателя; оно внезапно расширило наш кругозор. Разве можно не восхищаться этим?

– Ладно. Я прощаю тебя. Но есть еще одно отягчающее обстоятельство – лучше мне сказать об этом теперь, в самом начале наших отношений, чем ждать, когда мы будем разводиться…

– Ты о чем?

– Ты рассуждаешь так, будто располагаешь особой информацией, недоступной мне. Это типично мужская черта, и из-за нее невольно начинаешь симпатизировать нашей «тяжелой бригаде», как мы называем в клинике «клиторный клуб».

– Серьезное обвинение.

– Так ты ею располагаешь?

– Нет.