Текст книги "Прежде чем я упаду"

Автор книги: Лорен Оливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Не гони, Саммантуй. Где пожар?

Роб обнимает меня, и я зарываюсь носом в его флиску. Она немного пахнет старой пиццей – не самый лучший запах, особенно вперемешку с мелиссой, – но мне все равно. У меня так дрожат ноги, что я боюсь упасть. Вот бы стоять и держаться за Роба вечно.

– Я скучала по тебе, – признаюсь я его груди.

На мгновение его объятие становится крепче. Но когда он поднимает мое лицо за подбородок, на его губах блуждает улыбка.

– Ты получила мою валограмму? – спрашивает он.

– Спасибо, – киваю я.

У меня сжимается горло. Только бы не разреветься! В его объятиях так хорошо, как будто они моя единственная опора.

– Слушай, Роб. Насчет сегодняшнего вечера…

Лихорадочно думаю, как продолжить фразу, но он перебивает меня:

– Ладно. Что случилось?

Немного отстранившись, я смотрю на него.

– Я… хочу… просто я… сегодня все вверх дном. Наверное, я заболела или… или еще что-нибудь.

Смеясь, он хватает меня за нос.

– Ну нет. Этот номер у тебя не пройдет. – Роб прижимается ко мне лбом и шепчет: – Я так давно мечтаю об этом.

– Знаю, я тоже.

Столько раз я воображала, как луна будет нырять среди деревьев, заглядывать в окна и высвечивать треугольники и квадраты на стенах; воображала прикосновение его флисового одеяла к обнаженной коже, когда я сниму одежду.

А еще я представляла, как Роб поцелует меня, когда все закончится, признается в любви и уснет с приоткрытым ртом, и я проберусь украдкой в ванную и напишу Элоди, Линдси и Элли эсэмэску: «Я сделала это».

Сложнее представить то, что будет происходить посередине.

В заднем кармане вибрирует телефон: новая эсэмэска. У меня екает сердце. Мне уже известно, что в ней написано.

– Ты прав. – Я обвиваю Роба руками. – Может, мне прийти сразу после школы? Проведем вместе весь день и всю ночь.

– Ты прелесть. – Роб отстраняется и поправляет рюкзак и кепку. – Но родители не уедут до ужина.

– Плевать. Посмотрим фильм или…

– К тому же, – Роб смотрит мне через плечо, – я слышал, что намечается вечеринка у… как там его… ну, парня в котелке. Кен?

– Кент, – машинально поправляю я.

Разумеется, Роб знает его имя – здесь все всех знают, – но это вопрос иерархии. Я вспоминаю, как сказала Кенту: «Странно, что я вообще помню, как тебя зовут», и мне становится дурно. Коридор наполняется голосами; люди снуют мимо нас с Робом. Я ощущаю их взгляды. Наверное, они надеются, что мы поссоримся.

– Точно, Кент. Может, загляну к нему ненадолго. Встретимся на месте?

– Ты правда хочешь пойти?

Я пытаюсь подавить нарастающую панику. Опускаю голову и смотрю на Роба снизу вверх, как Линдси смотрит на Патрика, когда ей по-настоящему что-то нужно.

– Мы же проведем меньше времени вместе.

– Времени нам хватит. – Роб целует свои пальцы и дважды касается моей щеки. – Можешь не сомневаться. Я хоть раз тебя подводил?

«Да, сегодня вечером». Я не успеваю отогнать предательскую мысль и слишком громко отвечаю:

– Нет.

Впрочем, Роб не слушает. К нам только что подошли Адам Маршалл и Джереми Форкер, и они наскакивают друг на друга и борются в знак приветствия. Иногда мне кажется, что Линдси права: парни действительно все равно что собаки.

Я достаю телефон, чтобы прочитать эсэмэску, хотя это совсем необязательно.

«Сегодня туса у Кента Макчудика. Идешь?»

Онемевшими пальцами я набираю: «Ясное дело».

Затем отправляюсь обедать; мне кажется, что гул трех сотен голосов сливается в настоящий ураган, который унесет меня куда-то вверх, прочь отсюда.

Если я умру во сне

– Ну как? Нервничаешь?

Линдси поднимает ногу в воздух и вертит ею во все стороны, восхищаясь туфлями, которые только что тиснула из шкафа Элли.

В гостиной грохочет музыка. Элли и Элоди во всю глотку распевают «Like а Prayer», причем Элли вообще не попадает в ноты. Мы с Линдси валяемся на огромной кровати Элли. У нее в доме все на четверть крупнее, чем у нормальных людей: холодильник, кожаные кресла, телевизоры, даже бутыли с шампанским, которые ее отец хранит в винном погребе (руки прочь!). Линдси однажды призналась, что в доме Элли чувствует себя Алисой в Стране чудес.

Я устраиваюсь поудобнее на здоровенной подушке с надписью «Берегись сучки». Я уже выпила четыре порции в надежде, что это меня успокоит, и огни над головой мигают и расплываются. Мы приоткрыли окна, но все равно жарко.

– Не забывай дышать, – наставляет Линдси. – Не пугайся, если будет немного больно, особенно в самом начале. Не напрягайся, а то станет хуже.

Меня изрядно подташнивает, и от болтовни Линдси легче не становится. Весь день я не могла есть, так что умирала от голода, когда мы добрались до дома, и сожрала пару дюжин крекеров с песто и козьим сыром, которые соорудила Элли. Не уверена, что козий сыр хорошо сочетается с водкой. Кроме того, Линдси заставила меня съесть штук семь мятных пастилок «Листерин», потому что в песто есть чеснок и Робу якобы покажется, что он теряет девственность с итальянским поваром.

Из-за Роба я не слишком переживаю – в смысле, не могу сосредоточиться на мыслях о нем. Вечеринка, поездка, ее возможные последствия – вот от чего на самом деле сводит живот. По крайней мере, водка помогла восстановить дыхание, и меня больше не трясет.

Конечно, я не могу открыться Линдси и потому говорю:

– Мне не страшно. В конце концов, все через это проходят. Если даже Анна Картулло смогла…

– Фу, – кривится Линдси. – Что бы вы ни делали, это не то, что делает Анна Картулло. Вы с Робом занимаетесь любовью.

Она изображает пальцами кавычки и хихикает, но я вижу, что она серьезно.

– Думаешь?

– Конечно. – Она наклоняет голову и смотрит на меня. – А ты?

Меня так и подмывает спросить: «Откуда ты знаешь, в чем разница?»

В фильмах всегда понятно, когда люди предназначены друг для друга, потому что нарастает фоновая музыка – глупо, зато верно. Линдси без конца повторяет, что жизни не представляет без Патрика. Может, положено чувствовать именно это?

Иногда, когда я стою среди толпы рядом с Робом и он обнимает меня за плечи и притягивает к себе, словно ограждая от толканий, пиханий и тому подобного, в животе разгорается пожар, как будто после бокала вина, и я совершенно счастлива. Наверняка это и есть любовь.

Наконец я отвечаю Линдси:

– Конечно.

Подруга снова хихикает и толкает меня локтем.

– Ну так как? Он набрался смелости и сказал это?

– Сказал что?

Она закатывает глаза.

– Что любит тебя.

Я молчу чуть дольше, чем следует, представив его карточку: «Лю тя». Такое пишешь в чужих ежегодниках, когда не можешь найти нужных слов.

– Скажет, куда он денется, – продолжает Линдси. – Все парни идиоты. Спорим, он признается сегодня ночью. Сразу после того, как вы…

Она умолкает и двигает бедрами. Я шлепаю ее подушкой.

– Кобель в юбке!

Линдси рычит и скалит зубы. Мы хохочем и минуту и лежим в тишине, слушая, как Элоди и Элли воют в соседней комнате. Они перешли к «Total Eclipse of the Heart». Xорошо здесь: приятно и привычно. Я вспоминаю, сколько раз на этом самом месте мы ждали, пока Элоди и Элли соберутся. Ждали развлечений, чего-нибудь новенького. Тикали часы, время утекало навсегда. Вдруг возникает желание отдельно прокрутить в голове каждый такой день, будто я верну их обратно, если воспроизведу все до единого.

– Ты нервничала? В смысле, в первый раз, – интересуюсь я тихо, поскольку немного смущена.

Судя по всему, вопрос застает Линдси врасплох. Она краснеет, теребит тесьму на покрывале, и на мгновение повисает неловкая пауза. Я догадываюсь о ее мыслях, но ни за что не озвучу их. Мы с Линдси, Элли и Элоди очень близки – ближе не бывает. Однако есть вещи, которые мы никогда не обсуждаем. Например, Линдси утверждает, что Патрик – ее первый и единственный, но технически это неверно. Технически ее первым был парень, которого она встретила на вечеринке, когда навещала своего сводного брата в Нью-Йоркском университете. Они покурили травки, прикончили упаковку пива и занялись сексом. Он так и не узнал, что был у нее первым.

Мы не говорим об этом. Мы не говорим о том, что не можем оставаться у Элоди дома после пяти, потому что придет ее пьяная мать. Не говорим о том, что Элли никогда не ест больше четверти содержимого тарелки, хотя обожает готовить и часами смотрит кулинарный канал.

Мы не говорим о шутке, которая много лет преследовала меня в коридорах, классах и школьном автобусе и пробиралась даже в сны: «Угадайте, что такое: красно-белое, чудное? Сэм Кингстон!», и уж тем более не говорим о том, что ее придумала Линдси.

Хороший друг хранит секреты. Лучший друг помогает хранить секреты.

Линдси перекатывается на бок и опирается на локоть. Интересно, она скажет о парне из Нью-Йорка? (Мне неизвестно его имя; она упоминала о нем всего несколько раз и называла Одним Типом.)

– Я не нервничала, – тихо произносит она, глубоко вдыхая и расплываясь в улыбке. – Я желала его, детка. Алкала, – с фальшивым британским акцентом добавляет она, после чего запрыгивает на меня и изображает траханье.

– Ты невозможна!

Я отпихиваю ее в сторону, и она с гоготом скатывается с кровати.

– Ты любишь меня.

Встав на колени, Линдси сдувает челку с лица, наклоняется и опирается локтями на кровать. Внезапно она становится серьезной и тихонько окликает, распахнув глаза:

– Сэм!

Мне приходится сесть, чтобы расслышать сквозь музыку.

– Можно, я открою тебе секрет?

– Конечно.

У меня колотится сердце. Ей известно, что со мной происходит. С ней происходит то же самое.

– Пообещай держать язык за зубами. Поклянись, что не испугаешься.

Линдси знает, знает! Я не одинока. В голове проясняется, все вокруг становится более резким. Я моментально трезвею и с трудом выдавливаю:

– Клянусь.

Она наклоняется к самому уху.

– Я…

Повернув голову, она громко рыгает мне в лицо.

– Боже, Линдз! Да что с тобой?

Я размахиваю ладонью у себя перед носом. Она снова плюхается на спину, болтает ногами в воздухе и истерически хохочет.

– Ты бы видела свое лицо.

– Хоть когда-нибудь ты бываешь серьезной? – в шутку спрашиваю я, хотя все мое тело тяжелеет от разочарования.

Она не знает. Не понимает. Что бы ни происходило, это происходит только со мной. Чувство полного одиночества окутывает меня подобно туману.

Промокнув уголки глаз большим пальцем, Линдси вскакивает на ноги.

– Буду серьезной, когда умру.

От этого слова я содрогаюсь. Умру. Такое окончательное, уродливое, короткое. Алкогольное тепло покидает мое тело, я замерзаю и наклоняюсь закрыть окно.

Разинутая черная пасть леса. Лицо Вики Халлинан…

Что со мной будет, если выяснится, что я действительно свихнулась? Перед восьмым уроком я стояла в десяти футах от главного офиса – там находятся кабинеты директора, мисс Винтере и школьного психиатра – и убеждала себя переступить порог и сказать: «Кажется, я схожу с ума». Но дверь внезапно хлопнула, и в коридор вылетела Лорен Лорнет, хлюпая носом. Наверное, расстроилась из-за несчастной любви или ссоры с родителями, в общем, чего-то обычного. В эту секунду все мои усилия примириться с происходящим пошли прахом. Все изменилось. Я изменилась.

– Ну так что, мы идем? – грохочет Элоди, ворвавшись в комнату.

За ней Элли. Обе задыхаются.

– Вперед! – командует Линдси, перебрасывая сумочку через плечо.

– Еще только половина десятого, – хихикает Элли, – а у Сэм такой вид, будто ее уже тошнит.

Поднявшись, я мгновение жду, пока земля перестанет качаться под ногами.

– Все будет хорошо. Я в порядке.

– Врунья, – улыбается Линдси.

Вечеринка, дубль второй

– Напоминает начало фильма ужасов, – шепчет Элли. – Ты уверена, что номер дома – сорок два?

– Еще немного.

Мой голос словно доносится издалека. Страх снова навалился в полную силу, давит со всех сторон, мешает дышать.

– Хоть бы краска не попортилась, – ноет Линдси.

Ветка скребет по пассажирской дверце; звук такой, словно царапают ногтем по классной доске.

Лес расступается, и в темноте возникает дом Кента, белый и сверкающий, будто сделанный изо льда. Он появляется из ниоткуда, со всех сторон окруженный мраком, и я вспоминаю сцену из «Титаника», когда айсберг поднимается из воды и вспарывает кораблю брюхо. На секунду мы умолкаем. Крошечные капельки дождя стучат по ветровому стеклу и крыше; Линдси выключает айпод. По радио тихонько играет старая песня. Я с трудом разбираю слова: «Почувствуй то же, что прежде… Ласкай меня снова…»

– Размером он почти с твой дом, Эл, – замечает Линдси.

– Почти, – соглашается Элли.

Меня накрывает волна любви к ней. Элли, которая обожает большие дома, дорогие машины, украшения «Тиффани», туфли на платформе и блеск для тела. Элли, которая не слишком умна, и прекрасно это осознает, и гоняется за парнями, которые ее не стоят. Элли, которая втайне потрясающе готовит. Я знаю ее. Я понимаю ее. Я знаю их всех.

В доме из колонок ревут «Дуджиас»: «Все чтецы собрались в этом клубе, если рифмовать умеешь круто, держи микрофон». Лестница вращается под ногами. Уже наверху Линдси со смехом отнимает у меня бутылку.

– Притормози, алкашка. Забыла о своем важном деле?

– Важном деле? – похохатываю я. – А я думала, что собираюсь заняться любовью.

В помещении так накурено, что мне не хватает воздуха.

– Важном занятии любовью. – Она наклоняется, и ее лицо становится огромным, как луна. – Хватит пока водки, ладно?

Я машинально киваю, и огромное лицо удаляется. Линдси оглядывает комнату.

– Схожу поищу Патрика. Справишься без меня?

– Конечно.

Улыбнуться у меня не получается, лицевые мышцы отказываются подчиняться. Линдси отворачивается, и я хватаю ее за руку.

– Линдз?

– Да?

– Можно, я пойду с тобой? Она пожимает плечами.

– Конечно. Как пожелаешь. Он где-то в глубине дома – только что прислал эсэмэску.

Мы пробираемся сквозь толпу. Линдси кричит через плечо: «Здесь настоящий лабиринт». Все сливается в едином круговороте – обрывки фраз, смех, прикосновения чужих курток, запах пива и духов, геля для душа и пота.

Присутствующие выглядят как во сне: знакомыми, но не вполне четкими, словно в любую секунду могут превратиться в кого-нибудь другого. Ну конечно, я сплю! Это всего лишь сон. Весь день – сон. Я проснусь и поведаю Линдси, что смотрела ужасно реалистичный и длинный сон. Она закатит глаза и возразит, что сны никогда не длятся дольше тридцати секунд.

Может, сообщить Линдси, что она всего лишь снится мне, а на самом деле ее нет? Она тянет меня за руку и нетерпеливо взмахивает волосами. Я хихикаю и начинаю успокаиваться. Это сон; я могу делать все, что заблагорассудится. Могу поцеловать кого угодно. Мы идем мимо кучки парней, и я мысленно ставлю галочки: Адам Маршалл, Рассан Лукас, Эндрю Робертс. Я могу поцеловать любого, если захочу. Кент в углу болтает с Фиби Райфер, и я думаю: «Можно подойти, поцеловать родинку в форме сердца у него под глазом, и ничего не случится». Не понимаю, с чего мне пришло это в голову. Я никогда не стала бы целоваться с Кентом, даже во сне. Но могла бы, если бы пожелала. Ведь сейчас я лежу под теплым одеялом на большой кровати в окружении подушек, сложив руки под головой, и сплю.

Я наклоняюсь сказать Линдси, что мне снится вчерашний день, а может, и вчерашний день тоже был сном, но тут вижу Бриджет Макгуир. Она стоит в углу, обняв Алекса Лимента за талию. Бриджет смеется, Алекс тычется носом в ее шею. Затем Бриджет поднимает глаза и видит, что я наблюдаю за ними. Она берет Алекса за руку и тащит ко мне, расталкивая собравшихся.

– Спросим у нее, – бросает Бриджет через плечо и улыбается мне; ее зубы такие белые, что даже светятся. – Миссис Харбор раздала сегодня темы сочинений?

– Что?

Я так растеряна, что не сразу соображаю: речь об уроке литературы.

– Темы сочинений. По «Макбету».

Она пихает Алекса, и тот поясняет:

– Я пропустил седьмой урок.

Мы встречаемся глазами, он отворачивается и делает большой глоток пива. Я молчу. Не знаю, как реагировать.

– Так раздала она темы или нет? – Бриджет ведет себя как обычно, напоминает щенка в ожидании угощения. – Алекс был вынужден прогулять. Ходил к врачу. Мама заставила его сделать какую-то прививку от менингита. Правда, глупо? В смысле, в прошлом году от менингита умерли всего четыре человека. Больше шансов попасть под машину…

– Лучше бы сделал прививку от герпеса, – фыркает Линдси, но так тихо, что слышу только я. – Хотя, наверное, уже поздно.

– Не знаю, – отвечаю я Бриджет. – Я прогуляла.

И слежу за Алексом в ожидании реакции. Интересно, он заметил, как мы с Линдси заглядывали в окна «Хунань китчен»? Вряд ли.

Они с Анной сидели над кусочками сероватого мяса, стывшего в пластмассовой миске. Так я и думала. Линдси хотела зайти и позлить их, но я пригрозила, что меня вырвет на ее новые сапоги «Стив Мэдден» от одного только запаха несвежего мяса и лука.

Когда мы вышли из «Лучшего деревенского йогурта», Алекса и Анны уже не было. Потом мы встретили их в Курительном салоне. Они прощались, когда Линдси еще только прикуривала. Алекс чмокнул Анну в щеку, и они направились в разные стороны: Алекс в столовую, Анна в корпус искусств.

Они расстались задолго до того, как мы с Линдси встретили Никотиновую Фашистку. Сегодня их не застукали.

И Бриджет неизвестно, где на самом деле был Алекс во время седьмого урока.

Внезапно кусочки мозаики встают на места – все страхи, которые я подавляла, – один за другим, как падающие костяшки домино. Больше не могу отрицать очевидное. Сара Грундель заняла место на парковке, поскольку мы опоздали, и все еще участвует в полуфиналах. Анна и Алекс не поссорились, потому что я убедила Линдси не вмешиваться. Вот почему их не застукали в Курительном салоне, и вот почему Бриджет висит на Алексе, а не плачет в ванной.

Это не сон. И не дежавю.

Это происходит на самом деле. Происходит снова.

Мое тело обращается в лед. Бриджет хвастается, что никогда не прогуливала уроки, Линдси кивает со скучающим видом, Алекс пьет пиво. А мне не хватает воздуха – ужас сжимает тисками, и мне кажется, что я разлечусь на тысячу осколков прямо здесь и сейчас. Я хочу сесть и опустить голову между коленей, но боюсь, что если пошевелюсь или закрою глаза, то сразу начну распадаться – голова отвалится от шеи, шея от плеч… и я уплыву в никуда.

Череп отделен от шейного позвонка, шейный позвонок отделен от позвоночника…

Из-за спины меня обнимает Роб и прижимается губами к шее. Но даже он не может меня согреть. Я не в силах унять дрожь.

– Красотка Сэмми! – напевает он, разворачивая меня к себе. – Где ты была всю мою жизнь?

– Роб. – Странно, что я еще не утратила дар речи. – Нам надо поговорить.

– Что такое, детка?

Его глаза мутные и налитые кровью. Возможно, из-за страха мир становится резче, чем когда-либо прежде. Я впервые замечаю, что шрам в форме полумесяца под носом делает Роба немного похожим на быка.

– Здесь нельзя. Давай… давай куда-нибудь уйдем. Например, в комнату. Куда-нибудь, где никого нет.

– Понял, – усмехается он, налегая на меня, дыша алкоголем и пытаясь поцеловать. – Хочешь поговорить, да?

– Я серьезно, Роб. Мне… – Я трясу головой. – Мне не по себе.

– Тебе всегда не по себе. – Он отстраняется и хмурится. – Вечно тебе что-нибудь мешает.

– О чем ты?

Он немного покачивается на каблуках и передразнивает:

– «Я устала. Родители наверху. Твои родители услышат». – Роб качает головой. – Много месяцев я ждал этого, Сэм.

На глаза набегают слезы; голова пульсирует от попытки сдержать их.

– Это ни при чем. Честное слово, я…

– Тогда что при чем? – спрашивает он, скрестив руки на груди.

– Просто ты нужен мне прямо сейчас, – едва шепчу я.

Удивительно, что он вообще меня слышит. Он вздыхает, трет лоб и кладет руку мне на голову.

– Ладно, ладно. Извини.

Кивнув, я начинаю плакать. Роб вытирает две слезинки большим пальцем.

– Давай поговорим, хорошо? Найдем местечко потише. – Он встряхивает пустой пивной банкой. – Только схожу за добавкой, ладно?

– Да, конечно, – разрешаю я вместо того, чтобы умолять его остаться, обнять меня и никогда не отпускать.

Он наклоняется и целует меня в щеку.

– Ты самая лучшая. Не надо плакать, мы же на вечеринке, забыла? Здесь положено веселиться. – Он отступает назад и поднимает руку с растопыренными пальцами. – Пять минут.

Прижавшись к стене, я жду. Не представляю, чем еще заняться. Гости снуют мимо, и я опускаю лицо, завесившись волосами, скрывая от всех слезы. Вечеринка гремит, но почему-то кажется далекой. Слова искажены, музыка напоминает карнавальную, когда все ноты звучат невпопад и налетают друг на друга.

Проходит пять минут, затем семь. Десять минут. Я обещаю себе, что подожду еще пять и отправлюсь на поиски Роба, хотя не знаю, как сдвинусь с места. Через двенадцать минут я набираю эсэмэску «Где ты?», но вспоминаю, как Роб вчера обмолвился, что куда-то задевал телефон.

Вчера. Сегодня.

Снова я представляю, как лежу в другом месте, но на этот раз не сплю. Я лежу на холодной каменной плите, моя кожа белая как снег, губы синие, а руки кем-то сложены на груди…

Я глубоко вдыхаю и стараюсь отвлечься. Пересчитываю лампочки на рождественской гирлянде вокруг плаката фильма «Инопланетянин», затем ярко-красные огоньки сигарет, мерцающие в полутьме, подобно светлячкам. Не думайте, я не фанат математики, просто всегда любила числа. Мне нравится складывать их друг с другом, пока они не заполнят все время и пространство. Однажды я призналась в этом подругам, и Линдси заявила, что в старости я буду учить наизусть телефонные книги и набью дом расплющенными коробками из-под хлопьев и газетами, выискивая в штрихкодах сообщения из космоса.

Но через несколько месяцев я ночевала у Линдси, и она призналась, что порой, пребывая в расстроенных чувствах, читает католическую молитву, которую выучила в детстве, хотя наполовину еврейка и вообще не верит в Бога.

 
Боже! Мирно засыпая,
Душу я Тебе вручаю.
Если я умру во сне,
Забери ее к Себе.
 

Она прочла ее на вышитой подушке в доме у учительницы музыки, и мы обе смеемся над тем, какое барахло эти вышитые подушки. Но молитва так и вертится у меня в голове. Вновь и вновь я повторяю единственную строчку: «Если я умру во сне».

Я собираюсь отлепиться от стены и тут слышу имя Роба. Две десятиклассницы, спотыкаясь и хихикая, входят в комнату, и я напрягаю слух, стараясь разобрать слова.

– …второй за два часа.

– Нет, первый прикончил Мэтт Кесслер.

– А по-моему, оба.

– Ты видела, как Аарон Стерн держал его над бочонком? Вверх ногами.

– В этом-то и соль!

– Роб Кокран такой сексуальный.

– Тсс. О господи.

Одна девчонка замечает меня и толкает другую локтем. Та бледнеет. Наверное, перепугалась, ведь обсуждала моего парня (мелкое преступление) и, более того, восхищалась его сексуальностью (тяжкое преступление). Если бы Линдси была здесь, она бы взбесилась, назвала девчонок шлюхами и выгнала с вечеринки пинком под зад. Если бы она была здесь, то ожидала бы, что я взбешусь. По мнению Линдси, мелюзгу – особенно десятиклассниц – нужно ставить на место. Иначе они захватят вселенную, как тараканы, защищенные от ядерной атаки броней украшений «Тиффани» и сверкающими панцирями блеска для губ.

Однако у меня нет сил осадить девчонок, и я рада, что Линдси нет рядом и она не будет возмущаться. Я могла бы догадаться, что Роб не вернется. А как он сегодня распинался, что никогда не подводил меня! И я должна ему верить! Надо было ответить, что это бред собачий.

Мне нужно на свежий воздух. Убраться подальше от дыма и музыки. Найти тихое местечко и спокойно подумать. Я продолжаю мерзнуть и наверняка ужасно выгляжу, хотя плакать больше не хочется. Как-то раз на уроке здоровья мы смотрели видео о симптомах шока. Я могла бы сняться в нем в главной роли. Затрудненное дыхание. Холодные липкие ладони. Головокружение. Оттого что я знаю это, мне становится еще хуже.

Вот видите, от уроков здоровья один вред.

В каждый туалет стоит по четыре человека, комнаты набиты людьми. Уже одиннадцать часов; пришли все, кто хотел. Несколько человек произносят мое имя; Тара Флют загораживает дорогу и восклицает:

– О боже! Какие прелестные сережки. Из…

– Не сейчас, – обрываю я и иду дальше, отчаянно стремясь найти тихий темный уголок.

Слева от меня – закрытая дверь, на которую прилеплены наклейки для бампера. Я хватаю и трясу дверную ручку. Разумеется, закрыто.

– Это вип-комната.

Я оборачиваюсь. Кент стоит за спиной и улыбается.

– Ты должна быть в списке. – Он прислоняется к стене. – Или сунь вышибале двадцатку. Как хочешь.

– Я… искала туалет.

Он кивает в другую сторону коридора, где Роника Мастерс, явно пьяная, молотит по двери кулаком и орет:

– Выходи, Кристен! Мне срочно нужно пи-пи.

Кент снова поворачивается ко мне и поднимает брови.

– Упс, ошиблась, – бормочу я, пытаясь проскользнуть мимо него.

– Все в порядке? – Кент пока не касается меня, но его рука совсем рядом. – Ты выглядишь…

– Все нормально.

Не хватает только, чтобы Кент Макфуллер жалел меня. Я протискиваюсь обратно в коридор и решаю выйти на улицу и позвонить Линдси с крыльца – сказать, что мне нужно уехать как можно быстрее, очень нужно уехать. Но тут подлетает Элоди, обнимает меня, целует и визжит:

– Где тебя носило?

Она вся потная, и я вспоминаю, как Иззи забралась на кровать, обняла меня и потянула за цепочку. Зачем я вообще сегодня встала?

Элоди не убирает руки и начинает двигать бедрами, как будто мы обжимаемся на танцполе.

– Дай угадаю, дай угадаю. – Она закатывает глаза к потолку и стонет: – О Роб, о Роб. Да. Еще раз.

– Извращенка. – Я отпихиваю ее. – Ты еще хуже, чем Шоу.

Подруга смеется, хватает меня за руку и тащит в заднюю комнату.

– Идем. Все уже собрались.

– Я хочу домой, – упираюсь я; музыка здесь еще громче, и мне приходится ее перекрикивать. – Я плохо себя чувствую.

– Что?

– Плохо себя чувствую!

Она указывает на ухо, как бы говоря: «Ничего не слышу». Не знаю, правда это или нет. Ее ладони влажные; я пытаюсь вырваться, но в ту же секунду Линдси и Элли замечают меня и начинают верещать и прыгать вокруг.

– Я обыскалась тебя, – сообщает Линдси, размахивая сигаретой.

– Разве что во рту у Патрика, – фыркает Элли.

– Сэмми была с Робом, – провозглашает Элоди, покачиваясь. – Вы только посмотрите на нее. Она выглядит виноватой.

– Потаскуха! – заключает Линдси.

– Блудница! – подхватывает Элли.

– Развратница! – вторит им Элоди.

Это наша старая шутка: год назад Линдси пришла к выводу, что «проститутка» звучит слишком скучно.

– Я еду домой, – заявляю я. – Можете меня не отвозить. Как-нибудь доберусь.

Линдси, наверное, решила, что я шучу.

– Домой? Но мы только что приехали, всего час назад. – Она наклоняется и шепчет: – К тому же вы с Робом собирались… сама знаешь.

Как будто она не вопила сейчас перед всеми, что я уже сделала это.

– Я передумала.

Изо всех сил я стараюсь держаться небрежно, но это очень утомительно. Я злюсь на Линдси, сама не понимаю за что. Наверное, за то, что она не собирается уходить с вечеринки вместе со мной. Злюсь на Элоди за то, что она затащила меня сюда, и на Элли за то, что она вечно туго соображает. Злюсь на Роба за то, что ему все равно, насколько я расстроена, и на Кента за то, что ему не все равно. В это мгновение я злюсь на всех и каждого и представляю, как сигарета, которой размахивает Линдси, поджигает занавески, огонь охватывает комнату и пожирает собравшихся. Немедленно накатывает чувство вины. Не хватало только превратиться в одну из девиц, которые вечно носят черное и малюют пистолеты и бомбы в своих блокнотах.

Линдси смотрит на меня, раскрыв рот, будто слышит мои мысли. Затем я догадываюсь, что она смотрит мне через плечо. Элоди розовеет. Рот Элли открывается и закрывается, как у рыбы. Шум вечеринки затихает, словно кто-то нажал «паузу» на магнитофоне.

Джулиет Сиха. Я знаю, что это она, даже не оборачиваясь, но при виде ее все равно поражаюсь.

Она хорошенькая.

Когда сегодня она плыла по столовой, то выглядела как всегда: завеса волос, мешковатая одежда, втянутые плечи – молекула толпы, фантом или тень.

Но сейчас она стоит прямо, волосы убраны назад, глаза сверкают.

Через комнату она направляется к нам. У меня пересыхает во рту. Я собираюсь произнести «нет», но она встает перед Линдси, прежде чем я успеваю вымолвить хоть слово. Ее губы шевелятся, но смысл доходит до меня только через секунду, как будто я нахожусь под водой.

– Сука.

Все шепчутся, уставившись на нас – меня, Линдси, Элоди, Элли и Джулиет Сиху. Мои щеки горят. Шум нарастает. Линдси стискивает зубы.

– Что ты сказала?

– Что слышала. Сука. Гадина. Плохой человек.

Затем Джулиет поворачивается к Элоди.

– Ты тоже сука.

К Элли.

– Сука.

Напоследок ее глаза, такого же оттенка, как небо, встречаются с моими.

– Сука.

Голоса превращаются в рев, люди смеются и скандируют: «Психа!»

– Ты не знаешь меня, – наконец хрипло выдавливаю я, но Линдси уже шагнула вперед и заглушила мой голос.

– Лучше быть сукой, чем психом, – говорит она, хватает Джулиет за плечи и трясет.

Покачнувшись, та отступает, размахивая руками, и это так ужасно и знакомо. Все повторяется; действительно повторяется. Я закрываю глаза. Мне хочется молиться, но я могу лишь думать: «Почему, почему, почему, почему?»

Когда я открываю глаза, Джулиет идет ко мне, промокшая, с протянутыми руками. Она смотрит на меня, и я готова поклясться чем угодно: она знает, словно видит меня насквозь, словно неким образом это моя вина. Из меня вышибает дух, как будто от удара в живот; не мешкая, я бросаюсь к ней и толкаю назад. Она налетает на книжный шкаф, отскакивает и хватается за дверной косяк, чтобы не упасть. Затем ныряет в коридор.

– Обалдеть! – восклицает кто-то за спиной. – У Джулиет Сихи прорезался голос!

– Не иначе, белены объелась!

Все хохочут, а Линдси наклоняется к Элоди и заявляет:

– Вот кретинка.

В руках у нее пустая бутылка из-под водки. Наверное, вылила остатки на Джулиет.

Я пытаюсь выбраться из комнаты. Кажется, вокруг еще больше народу, двигаться почти невозможно. Я расталкиваю толпу, работая локтями, и на меня бросают удивленные взгляды. Плевать. Мне нужно выйти.

Наконец я оказываюсь у двери и сталкиваюсь с Кентом. Он смотрит на меня, сжав губы, и пытается загородить дорогу.

– Даже не думай, – бросаю я, поднимая руку.

Он молча отодвигается, освобождая проход. На полпути по коридору я слышу его вопрос:

– Почему?

– Потому что, – отзываюсь я.

Но на самом деле размышляю о том же. Почему это происходит со мной? Почему, почему, почему?

– Какого черта Сэм всегда сидит рядом с водителем?

– Пить надо меньше, тогда успеешь занять ее место.

– Поверить не могу, что ты так обошлась с Робом, – замечает Элли. – Завтра тебя ждут большие неприятности.

Она подняла воротник куртки. В машине у Линдси так холодно, что дыхание вырывается изо ртов клубами плотного белого пара.

«Если завтра наступит», – чуть не отвечаю я. С вечеринки я ушла, не попрощавшись с Робом, который с полузакрытыми глазами валялся на диване. За полчаса перед этим я заперлась в пустой ванной на первом этаже. Села на холодный жесткий край ванны, слушая, как музыка пульсирует сквозь стены и потолок. Линдси настояла, чтобы я накрасила губы ярко-красной помадой. В зеркале я вижу, что помада потекла, как у клоуна. Я медленно стираю ее скомканными салфетками и бросаю их в унитаз, словно розовые цветы.