Текст книги "Прежде чем я упаду"

Автор книги: Лорен Оливер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Рано или поздно мозг перестает искать объяснения происходящему. Рано или поздно он сдается, отключается. И все же, когда автомобиль Линдси разворачивается на лужайке Кента и шины буксуют в грязи, мне становится страшно.

Деревья, хрупкие и белые, как кости, неистово пляшут па ветру. Дождь молотит по крыше Танка; мир за потоками воды на окнах словно распадается на части. Часы на приборной панели показывают тридцать восемь минут первого.

Я держусь за кресло, когда Линдси мчится по дорожке; ветви деревьев хлещут по дверцам с обеих сторон.

– Как насчет краски? – спрашиваю я.

Сердце колотится в груди. Я пытаюсь уверить себя, что все в порядке, все нормально, ничего не случится. Не выходит.

– К черту краску. Все равно пора в ремонт. Видела бампер?

– Может, если ты перестанешь врезаться в припаркованные машины… – фыркает Элоди.

– Может, если у тебя будет машина…

Держа руль одной рукой, Линдси тянется за своей сумкой, стоящей у меня под ногами. Она дергает за руль, и автомобиль немного заезжает в лес. Элли соскальзывает с заднего сиденья и падает на Элоди; обе смеются.

Я пытаюсь перехватить руль.

– О господи, Линдз.

Выпрямившись, она отпихивает меня локтем, косится на меня и теребит пачку сигарет.

– Что с тобой?

– Ничего… – Я смотрю в окно, борясь с неожиданно подступившими слезами. – Просто будь осторожней, вот и все.

– Да? А ты тогда не лапай руль.

– Спокойно, девочки. Не надо ругаться, – увещевает Элли.

– Дай сигаретку, Линдз, – просит Элоди, полулежа на заднем кресле и бурно размахивая рукой.

– Только если и мне прикуришь.

Линдси швыряет пачку назад. Элоди прикуривает две сигареты и передает одну Линдси. Та приоткрывает окно и выдыхает струйку дыма.

– Нет, нет, никаких окон! – протестует Элли. – Я умру на месте от пневмонии.

– Ты умрешь на месте, потому что я прикончу тебя, – рявкает Элоди.

– Как бы вы хотели умереть? – выпаливаю я.

– Никак, – отзывается Линдси.

– Ну, серьезно.

Я вытираю влажные от пота ладони о подушку сиденья.

– Во сне, – отвечает Элли.

– Над тарелкой с бабушкиной лазаньей. – Элоди немного молчит и добавляет: – Или верхом на парне.

Элли заходится от хохота.

– В самолете, – рассуждает Линдси. – Если мне придет конец, пусть остальным тоже не поздоровится.

Она изображает рукой падение самолета.

– А как вы думаете, вы будете знать? – Мне нестерпимо хочется обсудить эту тему. – В смысле, вы догадаетесь… заранее?

Выпрямившись, Элли подается вперед, раскинув руки по спинкам передних кресел.

– Однажды мой дедушка проснулся и заявил, что видел в ногах кровати старуху. Лица он не разглядел – она была в черном плаще с большим капюшоном, держала косу, или как там эта штука называется. В общем, это была Смерть, ясно? В тот же день он пошел к врачу, и тот поставил диагноз: рак поджелудочной. В тот же день.

– Но он не умер, – закатывает глаза Элоди.

– Мог умереть.

– Чепуха на постном масле.

– Может, сменим тему? – Линдси на мгновение тормозит, прежде чем вылететь на мокрую дорогу. – Эта просто тошнотворная.

– Какие умные слова ты знаешь, – хихикает Элли.

– Не у всех же словарный запас двенадцатилетки, – парирует Линдси, оглядываясь и пытаясь выдохнуть дым ей в лицо.

Затем она сворачивает на Девятое шоссе, которое лежит перед нами, как огромный серебристый язык. У меня в груди трепещет колибри; поднимается все выше и выше, к самому горлу.

Я хочу вернуться к разговору и спросить: «Ну так как, вы будете знать? Догадаетесь заранее?..», но Элоди отпихивает Элли в сторону и наклоняется вперед; изо рта у нее свисает сигарета.

– Музыку! – кричит она, беря айпод.

– Ты пристегнула ремень? – спрашиваю я.

Ничего не могу поделать. Страх давит на меня, выжимает дух, в голове проносится: «Если не дышать, то умрешь». Последняя цифра на часах мигает: тридцать девять минут первого.

Элоди даже не отвечает, просто начинает листать айпод и находит «Splinter». Элли ударяет ее и заявляет, что сейчас ее очередь выбирать музыку. Линдси требует немедленно прекратить, пытается забрать айпод у Элоди и отпускает руль, придерживая его коленом. Я снова хватаю руль, и Линдси со смехом восклицает:

– Руки прочь!

Элоди выбивает из рук Линдси сигарету, и та приземляется между бедер Линдси. Покрышки немного скользят по мокрой дороге, в машине пахнет гарью. «Если не дышать…»

А потом вдруг перед машиной вспыхивает белое пламя. Линдси что-то вопит – я не разбираю слово, не то «тихо», не то «лихо», не то «ослиха» – и тут…

Ладно.

Вам известно, что происходит дальше.

Глава 3

Во сне я вечно падаю сквозь темноту.

Падаю, падаю, падаю.

Остается ли падение падением, если ему нет конца?

А затем раздается звук. Безмолвие разрывает ужасный пронзительный вой животного или сирены: «Бип-бип-бип-бип-бип-бип».

Я просыпаюсь, едва сдерживая крик.

Дрожа, выключаю будильник и опускаюсь обратно на подушки. Горло горит, я вся в поту. Я глубоко, размеренно дышу. Солнце постепенно восходит над горизонтом, и в комнате проявляются детали: фуфайка из «Виктория сикрет» на полу; коллаж, который Линдси подарила мне сто лет назад, с цитатами из наших любимых групп и вырезками из журналов. Я прислушиваюсь к звукам внизу, таким привычным и неизменным, будто их издает сам дом, будто их построили вместе со стенами: отец бренчит на кухне посудой; мопс Пикуль лихорадочно скребется в заднюю дверь – наверное, ему не терпится пописать и побегать кругами; тихое бормотание означает, что мама смотрит утренние новости.

Собравшись с силами, я набираю в грудь воздуха, достаю телефон и раскрываю.

Вспыхивает дата.

Пятница, двенадцатое февраля.

День Купидона.

– Сэмми, поднимайся. – В комнату заглядывает Иззи. – Мама говорит, тебе пора вставать.

– Передай маме, что я заболела.

Светлое каре сестры исчезает за дверью.

Вот что я помню: я ехала в автомобиле. Элоди и Элли подрались из-за айпода. Руль крутанулся, машина полетела в лес. Линдси изумленно открыла рот и выгнула брови, словно только что встретила знакомого в неожиданном месте. Но что после? Ничего.

После – только сон.

Впервые я по-настоящему задумываюсь об этом – впервые позволяю себе задуматься.

Возможно, аварии – обе аварии – были реальными. И возможно, я погибла в них.

Может, в момент смерти время захлопывается и ты вечно бьешься в его крошечном пузырьке, как в фильме «День сурка». Я иначе представляла смерть и загробную жизнь, но оттуда еще никто не возвращался, чтобы поделиться со мной подробностями.

Полагаю, вы удивлены, что я не сообразила раньше? Удивлены, что мне потребовалось столько времени хотя бы мысленно произнести слово «смерть»? «Умирающий»? «Мертвый»?

Вы считаете, я была глупой? Наивной?

Постарайтесь не судить. Не забывайте, что между мной и вами – никакой разницы.

Мне тоже казалось, что я буду жить вечно.

– Сэм? – Мама открывает дверь и прислоняется к косяку. – Ты действительно заболела?

– Я… наверное, простудилась или типа того.

Вполне правдоподобно, ведь я ужасно выгляжу.

– Линдси приедет с минуты на минуту, – вздыхает мама, как будто я нарочно вредничаю.

– Вряд ли я смогу сегодня выйти из дома.

От одной мысли о школе мне хочется свернуться в клубочек и проспать целую вечность.

– В День Купидона?

Мама поднимает брови и смотрит на топик с мехом, аккуратно сложенный на рабочем кресле, единственный предмет одежды, который не валяется на полу или не свисает со спинки кровати или дверной ручки.

– Что-то случилось?

– Нет, мам.

Я пытаюсь проглотить комок в горле. Самое ужасное – что я никому не могу рассказать о происходящем… или произошедшем. Даже маме. Много лет минуло с тех пор, как мы с ней обсуждали что-то важное; я начинаю тосковать по времени, когда верила, что мама может все исправить. Забавно, не правда ли? В детстве мечтаешь поскорее вырасти, а позже жалеешь, что не можешь снова стать ребенком.

Мама напряженно изучает мое лицо. Я боюсь сорваться и выпалить что-нибудь безумное и потому отворачиваюсь к стене.

– Ты же любишь День Купидона, – настаивает мама. – Точно ничего не случилось? Ты не поссорилась с подругами?

– Нет. Конечно нет.

Она медлит.

– Ты не поссорилась с Робом?

Мне хочется смеяться. Я вспоминаю, как он заставил меня ждать на вечеринке у Кента, и едва не отвечаю: «Еще нет».

– Нет, мам. О господи!

– Следи за тоном. Я только пытаюсь помочь.

– Ну да, конечно.

Я глубже зарываюсь в одеяло, по-прежнему уткнувшись в стену. Раздается шорох. Может, мама подойдет и сядет рядом? Но она не подходит. В девятом классе, после крупной ссоры, я провела в дверях черту красным лаком для ногтей и заявила, что если мать хоть раз пересечет ее, я навсегда перестану с ней разговаривать. Большая часть лака уже облупилась, но местами еще проступает на дереве, словно капли крови.

Тогда я была настроена решительно, но думала, что со временем мама забудет. Однако с того дня она никогда не ступала в мою комнату. С одной стороны, это отстой, потому что она больше не застилает мне простыни, не оставляет на кровати стопку чистого белья или новый сарафан, как в промежуточной школе. Зато теперь я уверена, что она не роется в моих ящиках, пока меня нет дома, в поисках наркотиков, секс-игрушек и бог знает чего еще.

– Подойди к двери, я принесу термометр, – предлагает она.

– Вряд ли у меня температура.

В стене щербинка в форме насекомого, и я давлю ее большим пальцем. Я так и вижу, как мама упирает руки в боки.

– Вот что, Сэм. Уже второй семестр, и я знаю, ты думаешь, что это дает тебе право филонить…

– Мама, дело не в этом! – Я накрываю голову подушкой, едва сдерживая крик. – Я просто плохо себя чувствую.

Я и боюсь, что она снова повторит попытку выяснить правду, и надеюсь, что повторит.

– Ладно, – только и молвит она. – Передам Линдси, что, может, ты придешь позже. Вдруг тебе станет легче, если немного поспишь.

«Сомневаюсь».

– Хорошо, – соглашаюсь я.

Через секунду мать уходит, хлопнув дверью. Я закрываю глаза и перебираю последние мгновения, последние воспоминания: удивленное лицо Линдси, деревья в свете фар, напоминающие зубы, дикий рев мотора. Я ищу ключ, ниточку, которая соединит настоящее и прошлое, сошьет дни воедино, придаст происходящему смысл.

Но нахожу лишь черноту.

Больше не в силах сдерживаться, я начинаю рыдать и заливать слезами и соплями свои лучшие подушки «Итан Аллен». Чуть позже Пикуль скребется в дверь. Он всегда безошибочно чует мои слезы. В шестом классе, когда Роб Кокран заявил, что в жизни не станет встречаться с такой лохушкой – посреди столовой, у всех на виду, – Пикуль сидел у меня на кровати и слизывал слезинки, одну за другой.

Странно, что в памяти всплыл именно этот эпизод, но он вызывает новый прилив ярости и разочарования. Даже удивительно, что я так разгорячилась. Я ни разу не напоминала об этом дне Робу – сомневаюсь, что он вообще помнит, – но когда мы идем по коридору, переплетя пальцы, или тусуемся в подвале у Тары Флют и Роб оглядывает меня и подмигивает, мне нравится прокручивать в голове тот случай. Мне нравится думать, как забавна жизнь, как все меняется. Как меняются люди.

И теперь мне интересно, когда именно я стала достаточно крутой для Роба Кокрана.

Через некоторое время Пикуль перестает скрестись. Наконец он видит, что это бесполезно, и убегает, клацая когтями. В жизни не ощущала себя такой одинокой.

Я плачу, поражаясь, что во мне скопилось столько слез. Кажется, они текут даже из пальцев ног.

Затем я засыпаю без снов.

Тактика спасения

И просыпаюсь с мыслью об одном фильме. Главный герой умирает – уже не помню, каким образом, – но только наполовину. Одна его часть лежит в коме, а другая бродит по миру, своего рода чистилищу. Суть в том, что, пока он ни жив, ни мертв, часть его заключена в этом промежуточном месте, как в ловушке.

Впервые за два дня у меня появляется надежда. При мысли, что сейчас я лежу в коме, родные суетятся вокруг, а остальные беспокоятся и засыпают больничную палату цветами, мне становится легче.

Потому что если я не умерла – по крайней мере, еще не умерла, – этому можно положить конец.

Перед началом третьего урока мама высаживает меня на верхней парковке (плевать я хотела на двадцать две сотых мили; не хватало только, чтобы меня застукали выходящей из маминого бордового «аккорда» две тысячи третьего года, который она не желает продавать из-за его «экономичности»). Теперь мне не терпится в школу. Нутром чувствую, что найду там разгадку. Не представляю, как и почему я застряла в этой временной петле, но чем больше размышляю об этом, тем больше уверяюсь, что должна быть причина.

– Пока, – прощаюсь я и начинаю вылезать из машины.

Но что-то меня останавливает. Эта мысль тревожит меня уже двадцать четыре часа, я пыталась обсудить ее с подругами в Танке: мысль о том, что можно вообще не знать. Идешь себя по дороге в один прекрасный день, и… бах!

Чернота.

– На улице холодно, Сэм, – предупреждает мама, перегибаясь через пассажирское кресло и жестом веля закрыть дверь.

Я оборачиваюсь, наклоняюсь и смотрю на мать. Через мгновение мне удается пробормотать:

– Ялюблютебя.

Так странно. Получилось что-то вроде «ялюлютя». Даже не уверена, что она поняла. Я быстро захлопываю дверцу, пока мама не успела отреагировать. Минули годы с тех пор, как я говорила «я люблю тебя» родителям, не считая Рождества, дней рождения или когда они произносили это первыми и явно ждали того же. В животе возникает странное ощущение, отчасти облегчение, отчасти смущение и отчасти разочарование.

По дороге к школе я клянусь: сегодня никаких аварий.

И что бы это ни было – пузырь или сбой во времени, – я выхожу из игры.

Вот еще зарубка на память: люди живут надеждой. Даже после смерти надежда – единственное, что не дает окончательно умереть.

Звонок на третий урок уже прозвучал, и я направляюсь на химию. Появляюсь я как раз вовремя, чтобы сесть – ну кто бы мог подумать – рядом с Лорен Лорнет. Начинается контрольная, такая же, как вчера и позавчеpa, не считая того, что на этот раз я способна ответить на первый вопрос самостоятельно.

Ручка. Чернила. Пишет? Мистер Тирни. Учебник. Хлопает. Все подскакивают.

– Оставь себе, – шепчет Лорен, хлопая ресницами. – Тебе понадобится ручка.

Я начинаю пихать ее обратно, как обычно, но что-то в выражении лица Лорен кажется до боли знакомым. Я вспоминаю, как в седьмом классе вернулась домой после вечеринки у бассейна Тары Флют и увидела в зеркале свое озаренное изнутри лицо, как будто мне протянули выигрышный лотерейный билет и пообещали, что теперь моя жизнь изменится.

– Спасибо, – благодарю я, засовывая ручку в сумку.

Лорен продолжает благоговейно на меня таращиться. Я замечаю это краем глаза и через минуту вихрем разворачиваюсь и добавляю:

– Ты слишком добра ко мне.

– Что?

Теперь ее лицо выражает полное изумление. Определенно, так лучше.

Мне приходится шептать, потому что Тирни снова начал урок. Химические реакции, бла-бла-бла. Преобразование. Смешайте две жидкости – и получите твердое вещество. Два плюс два не равно четыре.

– Добра ко мне. Напрасно.

– Почему напрасно?

Она морщит лоб, отчего глаза почти исчезают.

– Потому что я не добра к тебе.

Признание далось на удивление сложно.

– Добра, – неискренне возражает Лорен, уставившись себе на руки. Она поднимает глаза и пытается снова. – Ты не…

Затем умолкает, но мне ясно, что она собиралась сказать. «Ты не обязана быть доброй ко мне».

– Именно, – подтверждаю я.

– Девочки! – рявкает мистер Тирни и стучит кулаком по столу с реактивами.

Честное слово, он прямо раскалился от ярости.

Мы с Лорен не общаемся до конца урока, но я выхожу в коридор с легким сердцем, как будто поступила правильно.

– Знаете, что мне нравится? – Мистер Даймлер барабанит пальцами по моей парте, когда в конце урока собирает по классу домашние работы. – Широкие улыбки. Сегодня прекрасный день…

– Вечером обещали дождь, – перебивает Майк Хеффнер, и все хохочут.

Он безнадежный идиот. Однако мистера Даймлера так легко не смутишь.

– …и это День Купидона. Воздух пропитан любовью. – Он смотрит прямо на меня, и мое сердце пропускает удар. – Все должны улыбаться.

– Только ради вас, мистер Даймлер, – с патокой в голосе щебечу я.

Опять смешки; кто-то громко фыркает в глубине класса. Я оборачиваюсь и вижу Кента. Опустив голову, он лихорадочно рисует на обложке тетради.

Мистер Даймлер весело произносит:

– А я-то надеялся, что заинтересовал вас дифференциальными уравнениями.

– Вы заинтересовали ее, это точно, – вставляет Майк.

Класс смеется. Не уверена, что мистер Даймлер слышит. Не похоже. Однако кончики его ушей краснеют.

И так весь урок. У меня прекрасное настроение. Все будет хорошо. Я во всем разберусь. Получу второй шанс. К тому же мистер Даймлер уделяет мне особое внимание. После визита купидонов он взглянул на мои четыре розы, поднял брови и предположил, что у меня полно тайных поклонников.

– Не таких уж тайных, – заметила я, и он подмигнул мне.

После урока я собираю вещи и направляюсь в коридор, остановившись всего на секунду, чтобы взглянуть через плечо. Разумеется, Кент скачет за мной; рубашка не заправлена, сумка наполовину расстегнута и хлопает по бедру. Вот неряха! Я иду в сторону столовой. Сегодня я внимательно изучила его записку: дерево нарисовано черными чернилами, каждая жилка и тень на коре идеально прочерчены. Крошечные листья в форме ромбов. Наверное, на рисунок ушло несколько часов. Я засунула его между страницами учебника по математике, опасаясь случайно испортить.

– Привет! Получила мою записку?

Я чуть не восклицаю: «Она просто замечательная», но что-то меня останавливает.

– «Много пить – добру не быть»? Это такая пословица?

– Я решил, что мой гражданский долг – предупредить.

Кент прижимает руку к груди.

У меня мелькает мысль: он не стал бы со мной общаться, если бы помнил, что случилось, но я отгоняю ее прочь. Это же Кент Макфуллер. Ему повезло, что я вообще с ним разговариваю. К тому же сегодня я не пойду на вечеринку. Нет вечеринки – нет Джулиет Сихи, и Кент не разозлится на меня. И, что более важно, нет аварии.

– Не предупредить, а озадачить, – возражаю я.

– Спасибо за комплимент. – Кент внезапно становится серьезным; он морщится, и светлые веснушки на носу сливаются в созвездие. – Зачем ты флиртуешь с мистером Даймлером? Он же извращенец.

Я так удивлена вопросом, что обретаю дар речи только через секунду.

– Мистер Даймлер не извращенец.

– Еще какой.

– Ревнуешь?

– Это вряд ли.

– В любом случае я не флиртую с ним.

– Ну да, конечно, – закатывает глаза Кент.

Я пожимаю плечами.

– Почему тебя вообще это волнует?

Он краснеет, опускает глаза и мямлит:

– Просто так.

У меня екает в животе, и я понимаю, что отчасти надеялась на другой, более личный ответ. Конечно, если бы прямо здесь, в коридоре, Кент признался в неувядающей любви ко мне, это стало бы катастрофой. Несмотря на все его странности, я не желаю публично его унижать – он хороший человек, мы друзья детства и все такое, – но в жизни не стала бы с ним встречаться. По крайней мере, в моей жизни, той, которую я хочу вернуть, той, в которой после вчера следовало сегодня, а затем завтра. Одна только шляпа-котелок чего стоит.

– Послушай. – Кент косится на меня. – Мои родители уезжают на выходные, и я кое-кого пригласил…

– Угу.

Тут я вижу, как Роб шагает в столовую. И вот-вот заметит меня. Сейчас я не в состоянии уделять ему время. Желудок сжимается, я выскакиваю перед Кентом, спиной к столовой, и добавляю:

– Ммм… а где твой дом?

Кент странно на меня смотрит. В сущности, я только что изобразила живую баррикаду.

– Немного в стороне от Девятого шоссе. Забыла?

Я молчу, он отворачивается и пожимает плечами.

– Ну конечно. Ты была в нем всего пару раз. Мы переехали перед самой промежуточной школой. С Террис-плейс. Помнишь мой старый дом на Террис-плейс? – Кент снова улыбается; его глаза действительно цвета травы. – Ты постоянно ошивалась на кухне и таскала самые вкусные печенья, а я гонялся за тобой вокруг кленов-великанов на переднем дворе. Помнишь?

Прошлое словно всплывает на поверхность, и от него расходятся круги. Мы сидели в укромном месте между двумя огромными корнями, которые выпирали из земли, словно спины животных. Как-то Кент разломил две крылатки клена и засунул одну в свой нос, а другую в мой, заявив, что это знак нашей влюбленности. Мне было, наверное, всего пять или шесть лет. Ну зачем он напомнил о старых добрых временах, когда я состояла из одних коленок, носа и очков и мной брезговали все мальчики, кроме Кента?

– Я… я… Может быть. Для меня все деревья на одно лицо.

Он смеется, хотя я не пыталась шутить.

– Так ты придешь сегодня? На мою вечеринку?

Этот вопрос возвращает меня к реальности. Вечеринка. Я качаю головой и делаю шаг назад.

– Нет. Вряд ли.

Его улыбка на мгновение блекнет.

– Будет весело. Круто. Вечеринка выпускников. Лучшее время нашей жизни и все такое.

– Точно, – саркастично произношу я. – Школьный рай.

Я поворачиваюсь и иду прочь. В столовой полно народу, и когда я приближаюсь к двойным дверям – одна из створок подперта старой теннисной туфлей, – меня встречает слитный гул голосов.

– Ты придешь! – кричит Кент мне вслед. – Уверен, что придешь.

– Держи карман шире, – отзываюсь я, едва не добавив: «Так будет лучше».

Правила выживания

– Что значит – ты не можешь пойти?

Элли уставилась на меня, как будто я призналась, что намерена пригласить на бал Бена Перски (или Пердски, как мы называем его с четвертого класса).

– Просто у меня нет желания, понимаешь? – вздыхаю я, затем меняю тактику и пробую снова. – Мы посещаем вечеринки каждые выходные. Я просто… ну сложно объяснить. Хочу остаться у тебя дома, как раньше.

– Мы оставались дома, потому что не могли попасть на вечеринки выпускников, – возражает Элли.

– Не говори за всех, – перебивает ее Линдси.

Это сложнее, чем я думала. Я вспоминаю, как мама спросила, не поссорилась ли я с Робом, и с языка само собой слетает:

– Дело в Робе, ясно? У нас… трудности.

В сотый раз я раскрываю телефон. Ничего. Когда я вошла в столовую, Роб за кассами наливал в картошку кетчуп и соус барбекю (свой любимый). Я была не в силах подойти к нему и потому поспешила за наш столик в секторе выпускников и послала Робу эсэмэску: «Надо кое-что обсудить».

Он тут же ответил: «Что?»

«Вечер», – написала я, и с тех пор мой телефон молчит. Роб прислонился к торговому аппарату на другой стороне столовой и болтает с Адамом Маршаллом. Его кепка сдвинута набок. Он считает, что это прибавляет ему возраста.

Мне нравится открывать подобные мелочи: то, что он любит соус барбекю и не любит горчицу; то, что болеет за «Янкиз», хотя предпочитает бейсболу баскетбол; то, что сломал в детстве ногу, пытаясь перепрыгнуть через машину. Я храню их глубоко внутри, как будто, собрав их воедино и запомнив, я смогу понять Роба до конца. Я полагала, что это и есть любовь – познать другого, как самого себя.

Но мне все больше и больше кажется, что я не знаю Роба.

У Элли в прямом смысле отвисает челюсть.

– Но вы же собирались… ну, это самое.

С открытым ртом она похожа на чучело рыбы, и я отворачиваюсь, сдерживая смех.

– Собирались…

Я никогда не умела лгать, и в голове нет ни одной разумной мысли.

– И? – не отстает Линдси.

Забравшись в сумку, я достаю помятую записку Роба с прилепившейся жевательной резинкой и протягиваю через стол. Линдси морщит нос и открывает записку самыми кончиками ногтей. Элли и Элоди наклоняются и тоже читают. Секунду все молчат.

Наконец Линдси сворачивает карточку, пихает обратно и заключает:

– Не так уж и плохо.

– Но и не так уж хорошо. – Я лишь пыталась обосновать отказ от вечеринки, но по-настоящему завожусь, едва речь заходит о Робе. – «Лю тя»? Что еще за жалкий лепет? Мы встречаемся с октября.

– Возможно, для признания в любви он ищет подходящего момента. – Элоди откидывает челку с глаз. – Стив не говорит, что любит меня.

– Тут другое дело. Ты ведь и не ждешь этого.

Подруга быстро отводит глаза, и я понимаю: она ждет, несмотря ни на что.

Повисает неловкая пауза, и в беседу вступает Линдси.

– Не понимаю, в чем проблема. Ты точно нравишься Робу. Это не какая-нибудь случайная связь.

– Я нравлюсь ему, но…

Дальше должна быть фраза: «Я не уверена, что мы друг другу подходим», однако в последний момент я передумываю. Подруги решат, что я рехнулась. Я и сама не понимаю, как так вышло. Словно его образ лучше, чем он сам.

– Вот что! Не собираюсь с ним спать только ради его заверений в любви.

Слова сами слетели с языка, и я так поражена ими, что испытываю почти шок. Вовсе не поэтому я планировала секс с Робом – в смысле, не ради заверений. Я просто хотела с этим покончить. Вроде бы. Вообще-то непонятно, почему это казалось таким важным.

– Легок на помине, – бормочет Элли.

Нас окутывает запах мелиссы; Роб слюняво целует меня в щеку.

– Привет, красавицы.

Он лезет за картошкой в тарелку Элоди, и она убирает поднос подальше. Роб смеется.

– Привет, Саммантуй. Получила мою записку?

– Да.

Я сверлю взглядом стол. Кажется, если я посмотрю на Роба, то все забуду. Забуду записку, и то, как он бросил меня одну, и то, как он целуется с открытыми глазами.

Вместе с тем я не настолько жажду перемен.

– Ну? Что я пропустил?

Роб наклоняется и кладет руки на стол, даже стучит по нему. Диетическая кола Линдси подскакивает.

– Вечеринку у Кента и то, что Сэм отказывается идти, – докладывает Элли.

Элоди пихает ее локтем в бок, и Элли вскрикивает. Роб вертит головой и смотрит на меня. Его лицо абсолютно ничего не выражает.

– Ты это собиралась обсудить?

– Нет… не совсем.

Я не ожидала, что он упомянет эсэмэску, и беспокоюсь, поскольку его мысли мне неизвестны. Его глаза совсем темные, почти непрозрачные. Я пытаюсь улыбнуться, но щеки словно набиты ватой, я невольно представляю, как Роб раскачивается, поднимает руку и обещает: «Пять минут».

– Ну? – Он выпрямляется и пожимает плечами. – О чем тогда?

Глаза Линдси, Элли и Элоди, пышущие жаром, устремлены на меня.

– Здесь не могу. – Я киваю на подруг. – В смысле, не сейчас.

Роб смеется, коротко и грубо. Теперь ясно: он вне себя и просто скрывает это.

– Конечно. – Он отступает и вскидывает руки, как бы защищаясь. – Знаешь что? Скажи, когда будешь готова. Я подожду сколько нужно. Мне совершенно не хочется давить на тебя.

Он растягивает некоторые слова, и я улавливаю сарказм в его голосе – едва заметный, но все же сарказм.

Совершенно очевидно – мне, по крайней мере, – что он имеет в виду не только нашу беседу. Прежде чем я успеваю ответить, Роб отвешивает замысловатый поклон, поворачивается и уходит прочь.

– О боже. – Элли гоняет по тарелке сэндвич с индейкой. – Что это было?

– Неужели вы действительно поссорились, Сэм? – уточняет Элоди, широко распахнув глаза.

Тут Линдси шипит, вздергивает подбородок и указывает мне за спину.

– Внимание, психотревога. Уберите подальше ножи и маленьких детей.

В столовой только что появилась Джулиет Сиха. Сегодня я была слишком сосредоточена – на желании все исправить, на мысли, что я могу все исправить, – и совершенно забыла о Джулиет. Я вихрем оборачиваюсь. Никогда еще она не была мне настолько интересна. Я смотрю, как она плывет по столовой. Ее волосы свисают, заслоняя лицо: пушистые мягкие пряди, белые как снег. Она сама напоминает снежинку, которая борется с ветром, крутится и вертится, повинуясь воздушным течениям. Джулиет даже не косится в нашу сторону. Любопытно, она уже задумала выследить нас сегодня вечером и поставить в неловкое положение перед толпой? Вряд ли, судя по ее виду.

Я так внимательно за ней наблюдаю, что не сразу замечаю, как Элли и Элоди только закончили петь «Псих-убийца, qu'est-ce que c'est» и истерически хохочут. Линдси держит скрещенные пальцы, словно отводит порчу, и твердит: «Господь всемогущий, храни нас от тьмы».

– Почему ты ненавидишь Джулиет? – обращаюсь я к Линдси.

Странно, что раньше я никогда не задавалась этим вопросом. Просто принимала все как должное.

Элоди фыркает и чуть не давится диетической колой.

– Ты серьезно?

Линдси явно застигнута врасплох. Она открывает рот, закрывает, затем встряхивает волосами и опускает веки, будто не может поверить, что я вообще подняла эту тему.

– Я не ненавижу ее.

– Ненавидишь.

В девятом классе именно Линдси выяснила, что Джулиет не получила ни одной розы, и именно Линдси придумала послать ей валограмму. Это Линдси наградила ее кличкой Психа, это Линдси много лет назад разболтала, что Джулиет описалась во время похода герлскаутов.

Линдси смотрит на меня, как на сумасшедшую, и пожимает плечами.

– Извини. Для психов поблажек не предусмотрено.

– Только не говори, что тебе жалко ее, – вклинивается Элоди. – Ей же самое место в психушке.

– В «Беллвью», – хихикает Элли.

– Я просто спросила.

От этого слова на букву «Б» я каменею. Никто не отменял вероятности, что я все-таки окончательно и бесповоротно рехнулась. Но почему-то мне больше так не кажется. Однажды я читала статью, где было написано, что сумасшедшие не считают, будто сошли с ума, – в том-то и беда.

– Так мы правда останемся дома? – Элли надувает губы. – На весь вечер?

Задержав дыхание, я смотрю на Линдси. Элли и Элоди тоже смотрят на нее. За ней всегда последнее слово во всех наших главных решениях. Если она твердо намерена отправиться к Кенту, мне придется нелегко.

Она откидывается на спинку стула; в ее глазах вспыхивает огонек, и у меня замирает сердце. Неужели она велит мне потерпеть, потому что вечеринка пойдет мне на пользу?

Но она только улыбается, подмигивает и произносит:

– Это всего лишь вечеринка. Наверняка там будет скучно.

– Можно взять фильм ужасов в прокате, – предлагает Элоди. – Ну, как раньше.

– Пусть Сэм решает, – заключает Линдси. – Все, что ее душеньке угодно.

И я готова расцеловать ее.

Я снова прогуливаю английский. Мы с Линдси проходим мимо Алекса и Анны в «Хунань китчен», но сегодня Линдси даже не останавливается; она знает, что я терпеть не могу стычек, и, возможно, старается мне угодить.

Зато я замираю и представляю, как Бриджет обнимает Алекса и дарит ему такие взгляды, словно он единственный парень на свете. Конечно, она ужасно надоедлива, но все равно заслуживает лучшего. Это никуда не годится.

– Ау? Кого-то выслеживаешь? – раздается голос Линдси.

До меня доходит, что я таращусь на ободранные плакаты, рекламирующие пятидолларовые обеды, местные театральные труппы и парикмахерские. Алекс Лимент только что заметил меня через окно и смотрит прямо на меня.

– Уже бегу.

Ну да, это никуда не годится, но что поделаешь? Живи и не мешай жить другим.

В «Лучшем деревенском йогурте» мы с Линдси заказываем большие порции двойного шоколадного йогурта с шоколадной крошкой, а я еще добавляю карамельную крошку и кукурузные хлопья. Аппетит ко мне вернулся, это точно. Все идет, как я планировала. Вечеринки сегодня не будет – по крайней мере, для нас; никаких поездок или машин. Уверена, что это все исправит, узел во времени распустится – и я вырвусь из кошмара, в котором мне приходится быть. Возможно, сяду, задыхаясь, на больничной кровати, в окружении родных и друзей. Я живо представляю эту сцену: у мамы и папы слезы на глазах, Иззи висит у меня на шее и рыдает, Линдси, Элли, Элоди и…