Текст книги "Цыганская кровь"

Автор книги: Лора Морган

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

9

Девон привлек ее к себе и крепко обнял.

– Я уж думал, что никогда не дождусь от тебя этих слов, – выдохнул он наконец.

– Но и я ничего пока не услышала в ответ, – возразила Тори, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Удивляясь своей способности даже в эту минуту подшучивать над собой, она подумала: кажется, этому чертовому парню удалось сделать из меня плаксу.

– Уж очень страшно, – сказал Девон, рассмеявшись. Он откинулся назад, чтобы увидеть ее лицо с высоты своего роста. – Конечно же, я люблю тебя, моя ненаглядная цыганка, иначе разве я сделал бы тебе свое последнее, самое серьезное предложение?

Взяв у него протянутый ей носовой платок, Тори вытерла смеющиеся глаза и рассудительно заметила:

– Откуда же мне знать, что оно настоящее? Может быть, тебе просто понадобилось место, где можно было бы прислонить свою буйную головушку.

– К твоему сведению, у меня есть квартира в Вашингтоне и половина большой фермы в Виргинии, – спокойно проговорил он. – Кроме того, у меня есть такие ценности, как отец, брат, сестра и куча друзей. Так что мне ничего не нужно, дорогая. Мне нужна только ты.

Тори неуверенно посмотрела на него, но в эту минуту Девон рассеял все ее сомнения, продемонстрировав со всей силой своего темперамента, как она нужна ему. У нее голова шла кругом, когда она все же вырвалась из его объятий. Она силилась вспомнить что-то важное, что ее беспокоило, и наконец вспомнила:

– Девон, что касается твоего портрета…

– Мы с тобой будем все делать постепенно, не надо торопиться, – прервал он ее. – Я терпеливый человек и умею ждать. – Он улыбнулся. – Скоро я придумаю для тебя такое предложение, что ты уж точно не сможешь отказаться.

– Меня вполне устраивает то самое, которое ты сделал в последний раз. Очень хорошее предложение, – прошептала она. – Лучше и придумать нельзя.

Девон прижал ее к себе.

– Не забудь, что ты сейчас сказала. Я тебе это напомню. Но попозже.

Разумеется, стейки сгорели, а салат завял, так что им пришлось отскребать печь и снова заняться стряпней. Им было очень весело. К тому же их развлекал Виски, вертевшийся под ногами и упрямо пытавшийся использовать ногу Девона вместо дерева, по которому можно карабкаться вверх. Печь ему тоже очень нравилась, и им приходилось все время следить, чтобы он в ней не изжарился.

Что же касается Тори и Девона, то их отношения вступили в новую стадию, и если не все между ними было решено, то, по крайней мере, теперь оба понимали друг друга. Со стороны их можно было принять за давних любовников – хотя при этом было видно, что они влюблены в друг друга со свежей страстью.

Казалось, много воды утекло с тех пор, как они поднялись на борт самолета, перенесшего их на Бермуды, и летели сквозь грозу и мрак, – и вот теперь они могли спокойно быть вместе, в полном смысле слова наслаждаясь друг другом. Любовь и смех наполнили дом, им было светло и радостно, несмотря на осеннюю непогоду.

Пойди и сгреби листья на дворе, – строго сказала Тори.

– Давай не будем их сгребать: в опавших листьях есть нечто трогательное.

– Скажи просто, что тебе лень.

– Это клевета.

– Какая же это клевета?

– Конечно, ты фактически назвала меня лентяем.

– Что ты выдумываешь? Я без конца восхищаюсь твоей энергией.

– Кажется, ты говорила сегодня утром нечто подобное.

– Вот видишь – и даже не один раз, а до и после того, как ты принес мне в постель завтрак.

Он со смехом сказал:

– Должен же я был как-то тебя разбудить! Знаешь, я всерьез подумываю соорудить специальную электроустановку, чтобы поднимать тебя по утрам.

– У тебя это, кажется, и так получается благодаря твоей природной смекалке, – холодно заметила она.

– Ну и как, тебе понравилось?

– По крайней мере, это было необычно и интересно.

– Ах, теперь оказывается, что тебе было интересно меня видеть, когда я появился с подносом у твоей постели! У меня-то было впечатление, что передо мной разъяренная тигрица, которая вот-вот набросится на меня!

– Так не стоит превращать женщину в тигрицу, а то можно получить от нее хорошенькую взбучку!

– Дорогая, я тебе слишком много позволяю! Ты доведешь кого угодно!

– Боже мой, – притворно протянула Тори, – он мне что-то там позволяет! Если так пойдет и дальше, я не поручусь за себя даже на людях.

– Не беспокойся, мы создадим свой собственный уютный мир, и нам некого будет шокировать.

– Это не поможет. Чего можно ожидать от человека с серьгой в ухе?

– Это замечание, моя дорогая и любимая, несправедливо и недостойно тебя. И я получу громадное удовольствие, наказав тебя за это. Я еще посажу в клетку свою тигрицу!

– Девон, оставь меня!

– Нет? Ну, тогда придется положиться на свою природную смекалку.

– Ох, Девон!

Тори постепенно все больше и больше проникала в противоречивый характер Девона, и это ей нравилось – не только потому, что она хотела понять любимого человека, но и потому, что она изучала его скорее как женщина, а не как художник. Выражалось это не в свойственном ее художественному мышлению решительном и полном снятии покровов, а в мягком и постепенном постижении его личности во время их бесед и ее наблюдений.

Тори поняла, что его терпение и упорство, с одной стороны, было результатом детского стоицизма, следствием давления на него излишне строгого отца, а с другой – его трудной и требовательной, настоящей мужской профессии. Теми же причинами во многом объяснялась определенная жесткость его характера. Девону пришлось пройти трудный путь борьбы за право на собственную судьбу.

Такие, казалось бы, противоречивые черты, как веселый нрав и сила характера, естественно уживались в нем. Он был глубоко чувствующим, но внешне сдержанным человеком, умевшим владеть собой. Так озадачивавший Тори поначалу взгляд его удивительных глаз на самом деле был выражением его огромной внутренней силы и энергии. Но чаще всего именно юмор давал выход его настроению. И это неслучайно: ведь смех всегда один из видов сублимации сильных эмоций.

Тори поняла это, вспомнив то утро, когда они впервые увидели друг друга. Тогда за своей безудержной веселостью он пытался скрыть от нее, как он был расстроен, что не попал на свадьбу своего брата. Вспомнились ей и другие эпизоды, когда и она, и Девон прибегали к спасительному смеху, потому что шутки разряжали обстановку.

Сделав это открытие, Тори устыдилась того, что была слишком занята своими мыслями, чтобы увидеть в шутках Девона и в его смехе, как, впрочем, и в своем собственном, просто способ направить эмоции в более спокойное русло. Она почувствовала вдруг такое желание стать более откровенной, которого никогда даже не подозревала в себе. Это было понятно: она, конечно, очень ранимый человек, но ведь и он тоже…

Теперь она знала истинную цену его юмора и веселья, поэтому ей было с ним так легко, хотя она не возражала и тогда, когда их беседа переходила в более серьезное русло. Однако у каждого из них были свои причины, мешавшие им открыться друг другу и заставлявшие их многое таить глубоко внутри себя.

У нее эти причины были связаны с тем, что живопись требовала внутренней сосредоточенности – возможно, столь же исключительной, как самоконтроль и выдержка Девона. Его же скрытность объяснялась тем, что в детском возрасте он был лишен поддержки и понимания своего отца, а став взрослым, развил способность к предельной концентрации и целеустремленности в работе.

В эмоциональном плане ни он, ни она не обладали большим опытом. Она надеялась, что это к ним придет. А пока они получали удовольствие, все больше познавая друг друга.

– Мне кажется, что ты прибавила килограмма четыре, – сказал как-то Девон.

– Издеваешься, да?

– Да не пугайся ты так, любовь моя. Тебе как минимум нужно прибавить еще столько же.

– Нет-нет, сегодня я не обедаю.

– Только попробуй!

– Знаешь что, миленький, пора тебе знать, что я не люблю, когда мной командуют.

– Хорошо, я учту.

– И вообще, почему это со мной здесь совсем не считаются, не обращают на меня никакого внимания?

– Если бы на тебя не обращали внимания, ты бы не поправилась на четыре килограмма. Ведь готовлю-то я, а не ты.

– Хочешь сказать, что я не умею готовить? Но у меня были более важные занятия, требовавшие отказа от многого другого.

– По-моему, нет ничего более важного в жизни, как умение эту жизнь поддерживать.

– Очень остроумно. Если уж на то пошло, вчера вечером я готовила еду.

– Если это можно назвать едой.

– По-моему, ты играешь с огнем.

– А ты просто замечательная, даже при том, что не умеешь готовить.

– Твоему коварству нет предела.

– А как же насчет моего обаяния?

– Увы, я его не ощущаю.

– Ну, Тори, смени гнев на милость.

– Ни за что.

– А если я попрошу прощения?

– Попытайся.

– Какая же ты жестокая!

– Девон, отпусти! Зачем ты берешь меня на руки? Куда ты меня несешь?

– Мы направляемся на мирные переговоры, любовь моя.

– Все равно я тебя не прощу, Девон. Никогда. Но она, конечно же, простила его.

Любовь настигла Тори против ее желания, Она боролась со своим чувством буквально на каждом шагу. Конечно, постепенно ей пришлось примириться с этим новым состоянием, но окончательное его признание она отодвигала из боязни пережить очередные страдания. Однако убедившись, что любит, и все больше узнавая Девона, она вынуждена была признать свою любовь как нечто реально существующее.

Тори была права, когда говорила Девону, что ее чувства к Джордану были скорее потребностью любить. Невольно вспоминая отношения с Девоном и первые дни своей совместной жизни с Джорданом, Тори с удовлетворением обнаружила, что не могло быть и речи о каком-то сравнении.

С Джорданом они подолгу молчали, находясь в обществе друг друга, проводя в тишине целые часы, когда ни у одного из них не появлялось потребности разговаривать. Смеялся он чаще над ней, чем вместе с ней, и оставался равнодушным к ее тонкому, острому юмору, который она унаследовала от отца. Его собственное остроумие было язвительным, но лишенным тонкости. Ему часто случалось проигрывать в словесных дуэлях. Джордан не находил ничего забавного в ее утренней борьбе со сном, выражая по этому поводу лишь раздражение. Появляясь где-нибудь вместе с ней, он не упускал случая упомянуть имя ее знаменитого отца и постоянно намекал на свои связи с миром искусства, хотя работой Тори по-настоящему не интересовался. Джордан не понимал ее потребности в творчестве, лишь иногда проявляя чувство гордости за жену-художницу.

Его работа в сверкающем мире рекламы сводилась к созданию ловких рекламных трюков и участию в веселых презентациях и вечеринках, где он максимально старался использовать свое обаяние.

Господи, как же она была глупа! Что она в нем нашла? Красивую внешность и приятную улыбку? И из-за этого потерять голову, как какая-нибудь школьница!

Девон… с Девоном все было иначе.

Они редко молчали, да и в эти минуты чувствовали себя друг с другом легко и непринужденно. Девон смеялся, шутил, и всегда с пониманием относился к частой смене ее настроений. Он необидно подсмеивался над ней по поводу ее утренней хандры, неспособности приготовить далее самое простое блюдо. Он зажигал ее своим остроумием, пробуждая в ней собственное чувство юмора и приводя ее в хорошее настроение.

Девону нравилось, что она остра на язык, и он прощал ей рискованные словечки, потому что для него это было проявлением ощущаемой ею свободы, знаком того, что в разговоре с ним она говорила, что хотела. Правда, сама она корила себя за это. Девона постоянно тянуло к Тори. Находясь с ней в одном помещении, Девон то и дело подходил к ней, чтобы быть рядом, дотронуться до нее. По ночам он не выпускал ее из своих объятий, будто боялся потерять.

Тори довольно скоро обнаружила, что Девон освобождался полностью от своей сдержанности и был не в состоянии что-либо скрыть от нее только тогда, когда они занимались любовью.

Но прошло гораздо больше времени, прежде чем Тори поняла, что и ее душа переживала раскрепощение, когда она находилась в его объятиях.

Это было больше чем страсть, больше чем желание. Их тела сплетались, шепот становился мало похожим на человеческие голоса, когда, ища мучительной близости, они заглядывали в душу друг другу. Между ними не существовало никаких барьеров, никакого убежища, где один мог бы спрятаться от другого.

С каждой ночью такой близости все более откровенными становились их разговоры.

– Девон?

– Да, дорогая?

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

– Знаешь, ведь ты был прав. Мы с тобой настоящие волшебники и способны творить чудеса.

– Тогда, может быть, ты хочешь еще немного колдовства?

– Ты просто неисправим.

– Но ты ведь любишь меня.

– Я действительно люблю тебя, хотя не могу понять, за что.

– Не знаешь, за что меня любишь?

– Нет… Впрочем, знаю. За твои мудрые древние глаза.

– И только?

– И за сережку в ухе.

– А как ты объяснишь нашим детям, что их отец носит в ухе серьгу?

– Я расскажу им, что в прошлой жизни он был шотландским цыганом. И еще я им расскажу, что их отец околдовал меня своими древними глазами и льстивыми речами. И, конечно, сережкой. Что умчал меня на самолете прямо в Бермудский треугольник. Что готовил мне завтрак, еще не зная, как меня зовут. Потом наколдовал грозу и чудесным образом погасил свет, чтобы я могла погадать на картах.

– Что я действительно знаю, – это то, что они будут обожать свою мать. А отца поместят в сумасшедший дом.

– Только на время полнолуния, мой дорогой.

Девон ничего не ответил и вдруг крепко обнял ее.

– Знаешь ли ты, что впервые меня так назвала? – почти крикнул он.

– И мне очень нравится это слово, – прошептала Тори.

– Мне тоже. – Помолчав немного, Девон медленно сказал: – Мы еще никогда об этом не говорили всерьез, и я знаю, что всему свое время, но мне важно узнать… Тори, ты хочешь иметь детей?

– Я? Да, да… хочу. Я всегда жалела, что у меня не было ни сестры, ни брата.

Он прижал ее к себе.

– Я тоже хочу, чтобы у нас были дети. Хотя я не очень себе представляю, какой из меня получится отец.

– Зато я знаю, какой. – Она лукаво посмотрела на него и перешла на серьезный тон: – Ты будешь таким отцом, который всегда сможет решить любую проблему. Ты сможешь починить сломанную куклу или игрушечный самолет, перевязать разбитое колено, построить игрушечный домик. Будешь рассказывать перед сном сказки, отвечать на разные «почему» и помогать готовить уроки. Ты будешь осушать детские слезы и успокаивать разбитые сердца…

Девон повернул к себе ее лицо и нежно поцеловал.

– Благодарю тебя, – прошептал он.

Тори улыбнулась.

– За что же меня благодарить? Просто ты действительно такой человек, любимый мой. – Она сказала это с уверенностью, потому что и в самом деле уже хорошо его знала.

Те два человека, жившие в ней, – женщина и художник, – не всегда видели вещи одинаково. И лишь теперь Тори поняла, что любовь, настоящая любовь, которую она наконец встретила, вооружила ее внутренним зрением, и оно встало вровень с тем, что она называла художественной интуицией.

Тори почувствовала как последние сомнения покидают ее. Она теперь знала: напишет она потрет Девона прямо сейчас, или же через десять лет – результат будет один и тот же.

Она ясно представила себе этот портрет – портрет мужчины с сильным и цельным характером, с рыжей шевелюрой и зелеными глазами. Мужчины, за добродушной веселостью которого скрывалась внутренняя сила, и чья достойная уважения выдержка не смогла устоять только перед одним – пламенем ее любви.

Таким будет портрет человека, которого она полюбила.

И словно отвечая ее мыслям, Девон сказал неожиданно:

– Я всегда любил тебя, я знал, что встречу тебя.

Тори удивила такая категоричность.

– В то самое утро нашей первой встречи, с самой первой минуты я понял, что должен здесь остаться. Позже я все время спрашивал себя, почему. И вспоминал, как ты смотрела на меня своими усталыми, но такими прекрасными, менявшими свой цвет глазами, в которых была такая незащищенность… И все это время во мне жила потребность помочь тебе и защитить. Мне суждено было стать частью твоей жизни с самого первого дня. Ты мне сразу же понравилась. Сначала твои цыганские глаза были такими серьезными, а когда ты засмеялась, они стали синими, а потом я впервые обнял тебя – и они приобрели фиолетовый оттенок и стали такими таинственными, как сейчас.

Тори внимательно слушала, оставаясь внешне спокойной и молчаливой, но на самом деле она была невыносимо взволнована той силой желания и любви, которые выдавал его голос, и которые звучали в каждом его слове.

– Я был потрясен, когда увидел твои картины. В них было столько одиночества, столько суровой красоты. Именно тогда, глядя на эти картины, я понял, как тебе приходилось страдать. Мне захотелось найти человека, причинившего тебе эти страдания, я готов был разорвать его на куски голыми руками. – Девон судорожно глотнул воздух и добавил: – Никогда еще я не чувствовал себя таким сильным, как в те минуты.

– Девон, дорогой…

– А после была та ночь, когда ты предсказала нашу судьбу, и потом заснула в моих объятиях, и я почувствовал, что со мной что-то произошло. Ты заставляла меня смеяться, даже когда я испытывал такое сильное желание, что это причиняло мне боль. Ты улыбалась – и мое сердце переворачивалось, словно, – он тихо засмеялся, – у выбросившегося на берег кита.

Тори тоже не удержалась от смеха.

Девон нежно провел пальцем по ее смеющимся губам.

– Твоя улыбка сведет меня с ума. Кстати, ты знаешь, что у тебя улыбка Магды? Нежная, загадочная… как будто тебе известно что-то такое, чего не знает остальной мир.

Он тоже улыбнулся такой знакомой ей улыбкой, которой, однако, она никак не могла дать подходящего определения, – несколько скрытной и лукавой.

– А чего стоит эта твоя утренняя борьба с самой собой! – продолжал Девон. – Серьезный и озабоченный взгляд серых глаз, ты бродишь по дому, как человек из иного мира. И тогда мне хочется привязать тебя к чему-нибудь, потому что я постоянно боюсь, что ты ускользнешь от меня. Боже мой, Тори, если бы ты знала, как я боюсь тебя потерять, – неожиданно произнес он с каким-то отчаянием. – Я просыпаюсь ночью в страхе, что ты ушла. Ведь я потратил всю свою жизнь в поисках тебя и только теперь нашел.

Девон вновь и вновь повторял эту мысль, и Тори не могла больше вынести этого. Она бросилась ему на грудь и стала осыпать поцелуями его лицо.

– Я тебя безумно люблю, – с жаром говорила она. – Люблю всем сердцем!

Девон проглотил предательский комок, неожиданно вставший в горле; стараясь сдержать себя, он заскрипел зубами и, справившись с собой, произнес уже твердым голосом:

– Я не могу потерять тебя, цыганка. Скажи мне, что ты не покинешь меня?

– Я никогда не оставлю тебя, – без всяких колебаний уверенно сказала Тори.

Он взглянул на нее глазами, горевшими, словно изумруды.

– Тогда почему ты не напишешь мои портрет? – спросил он, теряя выдержку, потому что боялся лишиться надежды.

– Мне уже необязательно писать, – прошептала она.

– Но, Тори, я хочу быть уверенным. Любовь моя, если все кончится в один прекрасный день, я не смогу жить.

Она дотронулась до его губ своими тонкими пальцами, мешая ему произносить горькие слова.

– Дорогой мой, я любила только одного мужчину в своей жизни – моего отца. И мне не надо было писать его портрет, чтобы увидеть, что он за человек. И тебя мне уже не надо писать по той же причине.

Нежные пальцы Тори мягкими движениями пробежали по его лицу, как если бы она была слепая, и он молча, затаив дыхание, ждал, что она скажет дальше.

– Я уже вижу, какой ты человек, и каким ты будешь. Я вижу в тебе силу, юмор, понимание, вижу мужчину, который может заставить меня смеяться и плакать, даже причинить боль, но не по своей воле, а потому, что я… так люблю его. Я вижу мужчину, который приносил мне цветы, стихи… котенка… который интересуется моими картинами и понимает, чего мне стоило их написать. Мужчину, готового прийти на помощь, когда меня постигнет неудача. Я вижу древние и мудрые глаза, цыганские глаза, которые зажгли огонь в моей душе. – Тори нежно поцеловала его. – Девон, этот мужчина – ты, только ты, и никто другой. Я люблю тебя, и ничто не может этому помешать.

Из груди Девона вырвался хриплый стон, он прижал Тори к своей груди и долго не выпускал из рук, как будто все еще боялся, что она может уйти.

– Я люблю тебя, – наконец выдохнул он.

– Но настолько ли, чтобы жениться на мне? – неожиданно для него спросила она дрожащим от волнения голосом.

– О, Тори, я думал, ты никогда об этом не попросишь. – Он стал жадно целовать ее, охваченный страстным желанием, к которому присоединилось еще и обожание, и Тори забылась в восторге наслаждения.

– Давай вообще не будем засыпать до утра и встретим восход солнца, – тихо предложил Девон некоторое время спустя.

Тори засмеялась и уткнулась носом в его теплую шею.

– Это как раз для меня, и просыпаться не надо.

– Вот и хорошо, продлим сегодняшнюю ночь до завтра и пропустим утро.

– Это какая-то бессмыслица, – возразила она.

– Отчего же? Подумай и поймешь, в чем тут смысл.

Она подумала и снова сказала:

– Нет, не вижу никакого смысла в твоем предложении.

– А какого же смысла ты ждешь ночью?

– Во всяком случае, здравого.

– Тогда забудь о нем. Потому что я его лишился. Если хочешь, можешь одна о нем заботиться.

– И куда же ты дел свой здравый смысл?

– Любовь его у меня отняла. Помнишь: «Боже, какие дураки эти смертные!»

– Да, что-то подобное происходит и со мной. Но ведь еще не поздно отказаться от женитьбы.

– Ну, нет, все пути к отступлению отрезаны. Наоборот, любовь моя, мне хочется прямо сейчас пойти и разбудить священника, чтобы он поскорее соединил нас.

– Нет, что ты! Ведь мы должны сделать анализ крови, да еще три дня пройдет, пока нам скажут результат.

– Это слишком! Я попрошу Бобби еще раз одолжить самолет – и мы слетаем в Неваду, там пока обходятся без этого.

– Смотрите, какой нетерпеливый жених!

– Просто я боюсь, что ты переменишь решение.

– Нет, как ты сказал: пути к отступлению отрезаны?

– Неужели я наконец-то поймал тебя в свои сети?

– Увы, может быть, это позор для женского движения, но это так!

– А тебя это очень волнует?

– Нет, тем более я не вхожу в их ряды, и пока им не удалось прицепить мне на грудь свою красную букву.

– Какую букву?

– Букву «Ф» – феминистка.

– Я им никогда не позволю этого сделать.

– О да, ты ведь мой защитник.

Девон вдруг задумался.

– Тори! Ты поедешь со мной на раскопки будущим летом?

– Мне бы очень хотелось, дорогой.

– Но учти, что там тебе может быть скучно, – осторожно предупредил он. – А что касается бытовых условий, там не будет ложа, усыпанного лепестками роз.

– Конечно, разве от тебя дождешься хоть одного цветочка, – пошутила она.

– Тори, негодница, как ты можешь такое говорить!

Она рассмеялась:

– Извини, дорогой.

– То-то же.

– Это у меня полуночный юмор. Боюсь, что не лучший вариант.

– Так и быть, я сделаю скидку на время.

– Какое великодушие с твоей стороны!

– Я тоже так думаю.

Тори легонько ткнула его в бок.

– Ты все-таки ужасный человек, я прямо и не знаю, за что только тебя люблю.

– Просто мне помогла судьба.

– Тогда мне она тоже помогла.

– Значит, мы оба считаем, что нам улыбнулась судьба. А уж против судьбы не пойдешь.

– Чепуха. Мы ей тоже помогли. Немного, – засмеялась она и тут же легонько вскрикнула, потому что он ласково хлопнул ее по заду. – Ну, хорошо, совсем капельку.

– Нет, на самом деле от нас действительно многое зависело, – сказал он серьезно. – Я просто не могу допустить, чтобы все наши заслуги приписывались судьбе.

– Как скажешь, дорогой.

– Так. Максимум через час я звоню Бобу.

– Девон, ты в своем уме?

– И еще до конца дня ты станешь моей законной женой, негодная девчонка.

– Дорогой, надо хоть выспаться.

– Выспимся в самолете по пути в Хантингтон.

– А ты уверен, что Боб даст тебе самолет и в этот раз?

– Дорогая, как только Боб узнает, зачем мне нужен самолет, он не только сам прилетит за нами в Хантингтон, но сделает еще один рейс, доставив в Неваду Филиппа и Анжелу! Даже если для этого ему придется нарушить расписание всех авиалиний.

– О, Боже мой, – с тихим восхищением прошептала Тори, поднимаясь на локте, чтобы заглянуть ему в лицо.

А он вдруг спросил ее:

– Ты играешь в азартные игры?

Тори уже ничему не удивлялась и поэтому только улыбнулась и спросила:

– Неужели мы отправимся и в Лас-Вегас?

– Да, и в Лас-Вегас тоже.

– И мы можем заехать в казино после церкви?

– Думаешь, нам повезет?

– Дорогой, конечно же, пока у нас такая замечательная полоса везения, грешно упустить случай!